Текст книги "Мёртвая точка"

68 день

Я долго шел по одиноким улицам города. Уже темнело. Я увидел светящийся вокзал. Внутри, при ярком свете, сидели посетители в ожидании поезда. Я увидел одинокую симпатичную женщину, ее глаза были печальны. Я сел рядом и сказал ей, что она очень хорошо выглядит. На ее устах засветилась улыбка, которая немного согрела и мое утомленное тело. Между нами завязалась беседа. Я спросил ее о том, что могло ее опечалить, ведь у нее явно в глазах читалась горечь и отчаяние.

– Вы не беспокойтесь, – сказала женщина, вытирая глаза. – Я тут рядом живу.

– Я могу вам помочь? – спросил я.

– Этому горю не поможешь, – ответила молодая женщина.

– У вас красивая улыбка, – сказал я доброжелательно, чтобы женщина не грустила. – Вы улыбнулись, и мне стало теплей.

– Спасибо, я часто слышу комплименты от рекламных роботов, но ведь они не искренне говорили.

– Так почему же такая очаровательная девушка печальна? – спросил я.

– Моему горю ничем нельзя помочь, – ответила она, – мне нужно время, для успокоения и осознания этой трагедии.

– У вас кто-то умер? – догадался я.

– Моя мама, она покинула меня, навсегда.

– Несчастный случай?

– Нет, она была больна, неизлечимо, – добавила женщина. – Я еду навестить ее.

– Я понимаю, что вам сейчас очень тяжело на сердце, – сказал я сочувствуя. – Я потерял отца, и тоже переживал. Я знаю, как это тяжело – потеря близкого и любимого человека. К сожалению, мы не вечны и за каждым из нас рано или поздно приходит смерть. Время нельзя остановить, его нельзя повернуть, оно неумолимо идет вперед.

– Спасибо за понимание, – ответила молодая женщина. – Все вокруг говорят об идеальном мире, в котором не существует бед и проблем, но ведь горе все равно приходит. От этого не уйти. – Она достала платочек и протерла им глаза, затем поправила белые локоны волос и встала.

– Вы должны отправляться? В другой город? – спросил я.

– Нет, я пришла на вокзал, потому что здесь многолюдней и…

– Вы дома одна, – догадался я, – и вам не с кем поговорить, успокоить свою боль. Поэтому вы пришли сюда, чтобы увидеть людей?

– Да, вы правы, – сказала она, и на ее устах появилась слегка натянутая улыбка.

Мне стало еще теплее, на душе играла музыка. Она понравилась мне. Это очаровательное личико, опутанное белоснежной копной дивных лоснящихся волос. Женщина обладала стройной фигурой, кроткой и милой. Я не удержался и предложил ей свою компанию. На удивление она согласилась.

Из здания вокзала мы вышли вместе, и пошли по улицам, освещенным многочисленными лампами разных цветов. Нам было приятно идти вместе. Я невольно дотронулся пальцами до ее кисти и взял ее в руку. Оно чуть отстранила руку, но потом передумала и дала ее. Пальцами я мягко сжал ее кисть и ощутил легкую, но приятную дрожь. Так мы шли, рассказывая, друг о друге, и с упоением влюбленных прижимались друг к другу. Я чувствовал, как сильно бьется ее трепещущее сердце. Она приятно улыбалась, ее естественная улыбка говорила мне, что она немного успокоилась о своем горе и сейчас, благодаря нашим новым ощущениям утолила сердечную боль, которая недавно ее угнетала. Мы говорили о музыке, о новых фильмах, о межзвездных путешествиях, моя душа испытывала неописуемую радость, мое сердце было раскрыто, я мог прочитать в ее больших и синих глазах, что она испытывает ко мне те же теплые чувства. Это удивительно, еще с полчаса назад мы не знали друг друга, а теперь мы шли, держась руками и не смотря на прохладную осеннюю погоду, наши тела согревались разгоряченными сердцами.

Мы свернули в какой-то пустынный переулок.

– Так будет короче, – сказала она.

– Вы ведете меня домой? – спросил я.

– Если вы не против, – она бросила на меня удивительный девичий взгляд, от которого у меня внутри все заклокотало, запрыгало.

Переулок сужался, и я пошел вслед за ней, не отпуская ее руку. Она сжала мои пальцы, и я ощутил небывалый прилив сил и энергии. Она вновь одарила меня нежной улыбкой и внутри все заиграло. Я шел за ней по узкому проходу. Ее очаровательные белые волосы спускались на плечи и закрывали ее тоненькую шейку. Очаровательная талия была заметна под прилегающим красным гольфом, окутывающим ее тонкую фигуру. Так мы шли не более минуты, пока не очутились внутри пустынного и слабо освещенного двора.

Мое сознание было ослеплено ее красотой, она была настоящая, живая, неповторимая. Я чувствовал ее бьющееся сердце, мне казалось, что оно так и хочет выскочить наружу. Я должен ему помочь. Она заслуживает большего, чем жизнь… Я уже не помню, как мои руки оказались на ее удивительной и красивой шее. Она лежала передо мной, а ее большие синие глаза смотрели на меня. Она благодарила меня. И хоть из ее рта появилась маленькая багровая струйка какой-то жидкости, и на ее шее виднелась щель, из которой хлынула на землю горячая багровая жижа, но я знал, что теперь ее душа свободна, она не страдает, потому что она находится рядом со своей горячо любимой матерью. Она позаботится о ней, и они будут всегда вместе и счастливы, ведь она этого так хотела.

Вот теперь, мне по-настоящему хорошо, я испытываю неописуемое наслаждение, ведь я смог освободить еще одну пленницу, открыв дверь для ее души. Но я буду по ней тосковать, ведь она покинула меня, и я больше не увижу ее. Чтобы она напоминала о себе и могла вспоминать меня и держать со мной контакт, оставаясь там – на небесах, я дам ей этот чистый лист бумаги, положу его под гольф. Она сможет писать мне письма. Я не люблю электронные письма, их могут прочитать, лучше написать авторучкой, это надежнее. Взамен, о памяти к ней – то, что будет напоминать мне о ней, ведь я любил ее, я возьму лишь часть этих дивных белых локонов, что украшают ее прелестную голову, ведь она так прекрасна, когда улыбается во все свое горло…

69 день

В кухне находились почти все члены экипажа, не хватало Хейли, Крофтона и Альбертона. Все были мрачные, лица были темнее тучи, каждый находился в глубоких раздумьях и душевных переживаниях. Неожиданно раскрылась дверь и в проходе появился сияющий Альбертон. Он порывистым шагом вошел и обратился ко всем:

– Мне удалось расшифровать часть сообщения, посланного компьютером в эфир.

– Что может быть хуже, – печально, и подавлено сказал Дадсон, – чем новое сообщение этого дурацкого компьютера.

– Ну, ну, не стоит так нервничать, – сказал Альбертон. – Уверяю вас, это сообщение выведет всех нас в хорошее приподнятое настроение, даже глубоких пессимистов.

– И что же это за сообщение такое, – нервно с напряжением в голосе рявкнул Крофтон, готовя очередную кулинарную стряпню.

– В этом сообщении говорится о каком-то эксперименте, – сказал, не скрывая возбуждения новым событием, Альбертон. – Там есть добровольное соглашение каждого из вас.

– Я ничего не понимаю, – сказала Ости. – Что вы имеете в виду?

– Это полная ерунда, – заявил Эвенз, – я ничего не подписывал, и я не позволю, кому-нибудь, тем более какой-то железке, даже если это золотое и гениальное творение рук человеческих, управлять мной.

– Вы неправы, – сказал Фейн, – давайте…

– Идите к черту! – закричал Эвенз. – Это ваше желание идти на поводу.

– Не будьте так упрямы, – сказал Блэк, обращаясь к Эвензу.

– Вы глупы, и вами легко управлять, – сказал Эвенз. – Только слабоумный человек поверит во весь этот бред.

Если бы вовремя не вмешался Голдман, то не ясно чем бы кончился весь этот яростный спор.

– Друзья, – обратился Голдман ко всем, – безусловно, все мы последние дни находимся на взводе, на грани нервного срыва. Если бы мы находились на Земле, то такого бы не произошло, но мы в открытом пространстве, в межзвездных…

– Именно на Земле мы совершали, по данным вашего любимого компьютера все эти злодеяния. И потому находимся здесь, в капсуле смерти, на пути к уничтожению, – сказал Эвенз. – Вы как хотите, но я не стану больше слушать весь этот бред, – сказав эти слова, он грубо оттолкнул плечом Блэка и вышел.

– У всех из нас нервы ни к черту, – сказал Голдман, – но давайте хотя бы прислушаемся к логике разума. Нельзя же игнорировать все события, которые мы встречаем. Незнания могут привести нас в темноту, в пустоту. Мы должны быть в этот нелегкий час все вместе, и если это эксперимент, и тем более мы в нем участвуем, то может быть, это приведет нас к другому пути, нежели смерть и безысходность.

– Я с вами полностью согласен, – сказал Фейн. – Мы должны быть вместе, иначе обезумим в одиночестве, тем более что в наших комнатах даже музыку нормальную не отыщешь.

– У меня-то же самое, – поддержал его Дадсон, – странно это. Музыка должна успокаивать нервы, а не разжигать в них огонь. Я такой жанр в музыке никогда не слышал. Даже если учесть мою потерю памяти.

– Это рок, – сказал Блэк, – он запрещен. Я это помню.

– Славно, что хоть это мы помним, – сказала уныло Ости, свесив голову.

– Давайте вернемся к сообщению, – предложил Голдман. – И так, вы Альбертон, утверждаете, что вам поддалась расшифровка нового сообщения из компьютера?

– Это верно, – сказал Альбертон, довольный, что наконец-то его слушают. – В сообщении упоминалось о нашем согласии участвовать в каком-то эксперименте.

– Так может быть, – сказала, не сдерживая удивление, Ости, – мы не преступники.

– Верно, – согласился Голдман. – Мы все участники какого-то эксперимента. Это многое объясняет. Например, человеческое поведение в стрессовых ситуациях.

– Вы намекаете, что это психологический эксперимент? – спросил Фейн.

– Да, – сказал Голдман. – Есть еще один довод в пользу этого предположения.

– Какой? – спросил Фейн и Ости в один голос. На их лицах появилась надежда.

– Убийцы, какими нас тут нарисовали, – сказал Голдман, – в наше время, если и бывают, то редко… Откуда взялись девять преступников? Согласитесь, это много, даже для планеты Земля. Неужели нас поймали всех в одно и то же время? Это выглядит нереально. Понимаете о чем я?

– Вы хотите сказать, что невозможно присутствие на тюремном корабле такого количества преступников? – сказал Альбертон.

– Именно, – сказал Голдман. – Это скорее похоже на эксперимент. Это и объясняет потерю памяти. Эксперимент должен быть чистым, вот почему наше сознание ничем не обременено. Оно чисто и свободно, словно белый лист бумаги.

После этих слов у многих появилось облегчение на душе, и они вновь вернулись к нормальной и счастливой жизни, какой с самого своего рождения привыкли.

В комнате остались: Альбертон, Голдман, и Фейн.

– Очень много эмоций и переживаний, – начал Альбертон, – мало логики.

– То, что мы здесь слышали, – сказал Фейн, – это ужасно. И, как такое возможно в нашем идеальном мире?

– Значит, не такой уж он идеальный, – сказал Альбертон, – хоть его и правительство старается приукрасить со всех сторон.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Фейн.

– Животные, – ответил Альбертон. – Они ведь убивают и никакая политика и мораль на них не действуют.

– У животных нет стремления к первенству, – произнес Голдман, – так как нет больших возможностей, какие подарила природа человеку, в форме развитого мозга.

– Об этом писали ученые, – сказал Альбертон. – И что? Их кто-то услышал?

– Такова участь всех мечтателей – быть непонятыми, забытыми, брошенными, – сказал Фейн, – ибо они свободны в этом ограниченном и замкнутом человеческом мире.

– Но, почему происходили раньше такие жестокие убийства, войны? – спросил Альбертон. – Откуда у нас возникает желание отомстить после того, как нас обидели, когда мы увидели и ощутили на себе несправедливость?

– Ответ скрывается внутри нас, – ответил Голдман. – Оно с нами живет, переходит от поколения к поколению, от родителей к детям. Легче всего изменениям и учебе поддаются дети, ибо они еще не впитали в себя все цвета мира. Но именно у детей, по их непредсказуемому поведению можно судить о наших наклонностях. Ребенок чист, как белый снег, выпавший впервые. Это потом, когда человек ступает по нему, он становится черного цвета. Вы не задумывались над тем, почему ребенок наносит несколько ударов своему обидчику, а не один?

– Эти рассуждения говорят нам о том, – сказал Фейн, – каков тягостный и тернистый был путь перехода человека грубого и неразумного к смышленому и воспитанному. По сравнению с прошлым, человек нынешний просто идеален – сверхчеловек.

– Да, возможно, – сказал Альбертон, – та цивилизация, что создала нас, рассчитывала на наши изменения и развитие, прежде всего духовное.

– Так и есть, – ответил, улыбаясь, Фейн. – Мы достигли самого высокого развития, когда ценится не материальное или рассудительное, а духовное и разумное. Сохранение не только мира внутри нас, но и сохранение мира, окружающего человека. Мира всего живого, создание и царствование идеальной природы. Мы достигли ее уровня и она…

– Если мир идеален, – перебил его Голдман, – то, как он может допустить несправедливый и далеко не идеальный внутренний и внешний мир человека? Почему внутри идеального находится неидеальное, несовершенное?

– Вы хотите сказать, – начал Фейн, – что мир…

– Я ничего не хочу сказать, – ответил Голдман, – я также, как и Альбертон привык наблюдать, а выводы делать нужно лишь после сбора многочисленных фактов.

Неожиданно открылась дверь, и буквально влетел в комнату Блэк. Он тяжело дышал и значительно нервничал. Он не мог говорить, его сдерживал спазм голосовых связок.

– Что с вами случилось? – спросил Голдман, с тревогой осматривая лицо Блэка. – Вы плохо выглядите. Вы должны успокоиться, все страхи и опасения позади, Альбертон выяснил, что это всего лишь какой-то научный эксперимент, не более того. Он прекратится, и все мы…

– Нет, нет! – закричал сорвавшимся голосом Блэк. – Никакой это не эксперимент…

– Успокойтесь, и все нам расскажите, – сказал Фейн. – Что произошло?

Спустя десять минут они вчетвером были в шестом секторе. В слабом и призрачном, мигающем свете лампы лежало тело.

– Кто это? – спросил неуверенным голосом Фейн.

– Вы меня извините, – сказал Блэк, – но я второй раз не могу это видеть.

– Хорошо, – сказал Голдман, – вы идите в свою комнату, только ответьте на вопрос: кто еще видел это тело?

– Я и Дадсон, – ответил Блэк, – мы просто гуляли, исследовали корабль, а тут…

– Вы ничего не трогали? – спросил Альбертон.

– Что вы, конечно, нет, я испугался, когда увидел лужу крови и…

– Можете идти к себе, – произнес подавленным голосом Голдман, – мы все осмотрим сами.

Блэк, не оглядываясь, тяжелым шагом поплелся прочь.

– Что это, Голдман, убийство? – спросил Фейн. Его сердце сжалось, и в нем поселилась тревога.

– Это убийство, – холодно ответил Альбертон, оглядывая труп.

Фейн не решался приблизиться к трупу и потому остался на освещенном месте. Голдман и Альбертон склонились над телом.

– Вы были правы, – сказал Голдман. – Все только начинается, и все наши страхи и опасения еще впереди.

– Кто это? – спросил Фейн, оглядывая темные части широкого помещения.

Голдман и Альбертон развернули тело лицом вверх.

– Это Хейли, бедняга Хейли, – сказал пониженным голосом Голдман.

– Она, как будто улыбается, – сказал Альбертон.

– Это не улыбка, – сказал морщась от ужаса, Голдман. – Она убита, это не улыбка, а надрез в области горла. Убийца разрезал от уха до уха.

– Это чудовищно, – сказал Альбертон, – такое не мог совершить человек.

– Кроме людей здесь никого нет, – ответил Голдман. – Нет, это преступление, и его совершил именно человек, но с извращенным восприятием.

Альбертон привстал, а затем спросил:

– Вы хотите сказать, что это жуткое убийство сделал кто-то из нас?

– Несомненно, – сказал Голдман. – Помогите мне оттащить тело на свет, чтобы мы могли осмотреть его получше.

Вдвоем они оттащили тело Хейли поближе к лампе. Теперь не было сомнений в том, что это было убийство. Под красной кофточкой, которую она носила, они обнаружили чистый лист бумаги.

– Что это? – спросил Фейн.

– Не знаю, – ответил Голдман, – но могу сказать определенно, ее сначала задушили, вот видите на шее эти два темных пятна. Это следы больших пальцев.

– Вы хотите сказать, – произнес Альбертон, – что Хейли была сначала задушена, а потом ее убийца сделал этот чудовищный разрез в виде улыбки на ее шее.

– Скорей всего, – согласился Фейн. – Но откуда здесь взялась бумага? Зачем Хейли держала лист бумаги у себя за кофтой?

– Может это оставил убийца? – предположил Альбертон.

– Все мы слышали и видели записи, что пришли по почте, – сказал Гольдман.

– Вы хотите сказать, что те папки с делами вовсе не эксперимент? – спросил с ужасом Фейн.

– Я вспомнил, – начал Гольдман, – о так называемом "автографе", который оставляют маньяки или серийники на телах своих жертв.

– Вы хотите сказать, что этот лист и есть "автограф" убийцы? – спросил Альбертон.

– Может быть, это лишь мое предположение.

– Но что же, по-вашему, этим убийца хотел сказать? – спросил Альбертон.

– Не знаю, – ответил Голдман, внимательно осматривая тело. – Нам придется перенести тело в отдельную комнату ее нельзя здесь оставлять.

– Согласен, – сказал Альбертон.

Тело было перемещено в отдельное помещение. Его положили на стол, и Голдман приступил к исследованию деталей убийства.

– И все-таки, – начал Фейн, – что может означать этот, как вы говорите, "автограф"?

– Вы правы, Фейн, – сказал Альбертон, – ответив на этот вопрос, мы узнаем о том, что двигало убийцей, его переживания, заглянем внутрь его черной души. Что вы думаете об этом? – спросил он Гольдмана.

– Не знаю, я занят фактами, а делать предположения, гадания, это не моя стихия. Я присоединюсь к вашим размышлениям позже, – Гольдман отвернулся и начал осматривать каждую часть тела и вещи покойной.

– Чистый белый лист бумаги, – задумчиво произнес Фейн. – Может это говорит о ее чистой душе?

– Лист испачкан кровью, – сказал Альбертон, оглядывая его. – Уже давно никто не пишет и не использует бумагу. На смену пришла электроника. Все записи ведутся в компьютере.

– Стоп, вы правы, – сказал Фейн, – ведь у убийцы могло не оказаться под рукой электронной книги, к тому же все они содержат хоть какую-то информацию.

– Например, программы, – добавил Альбертон.

– Верно, и потому она не чиста, а этот лист без единой записи.

– И, какие вы делаете выводы? – спросил Альбертон.

– Убийца хотел, чтобы она, точнее ее душа написала письмо, – сказал Фейн, – этот длинный разрез, вероятно, означал для убийцы – освобождение души этой несчастной. Он освободил ее душу из тела, сделал, тем самым, ее свободной. А чтобы она помнила о том, кто это сделал, и была благодарна ему за это, он подарил ей лист бумаги.

– Это извращенное сознание, – сказал Альбертон.

– Не знаю, но он находится среди нас, – ответил Фейн.

– Это мог совершить каждый, – сказал Голдман, он развернулся к Фейну и Альбертону, – да, мог совершить каждый, даже мы с вами. Вы забыли о тех ужасных делах, что прибыли по почте. Там ведь есть и наши имена.

– У меня появилась идея, – сказал Фейн. – Если это совершил один из нас, то аналогичные преступления должны быть записаны в этих папках, ведь маньяки, как их называют, совершают одинаковые…

– «Модес операнди», – добавил Голдман, – это называется «модус операнди», так было написано в делах. Способ совершения убийства и выбор жертвы.

– Что жертвы? – спросил Альбертон.

– Они выбираются серийником из многих людей по особым характеристикам.

– Стало быть, нам надо почитать дела каждого еще раз, и мы определим убийцу, – сказал Фейн.

– Согласен, – сказал Альбертон.

– Есть еще одна улика, – сказал Голдман, он подошел к телу, лежащему на столе, и указал на область головы. – Убийца не только оставил автограф – лист бумаги, но и кое-что унес с собой.

– Что? – спросил Фейн.

– Вот видите, здесь, – сказал Голдман, указывая на белоснежные волосы.

– Убийца срезал прядь белых волос.

– Но зачем они ему? – удивился Фейн.

– Наверное, если размышлять мыслями извращенного убийцы, он хотел оставить их себе на память, – сказал Альбертон.

– Вы хотите сказать, что убийца испытывал какие-то нежные чувства к жертве? – спросил Фейн.

– Нет, не думаю, – ответил Альбертон, – вряд ли мы все были знакомы раньше. Но ведь не из-за любви же, он убил ее?

– Что вы этим хотите сказать? – спросил Фейн.

– Альбертон хочет сказать, – начал Голдман отвечать за Альбертона, – что серийники совершают ряд тяжелых убийств потому, что испытывают при совершении тяжкого деяния наслаждение. И этот комок белых волос, отрезанных убийцей с головы тела жертвы, придают больному сознанию убийцы "приятные" воспоминания.

– Но это же чудовищно, – не удержался Фейн.

– Да, это чудовищно, но такое мог совершить только человек с душой чудовища, – заявил Голдман.

Детальное исследование дел каждого члена экипажа, ничего не дало. Горячий спор, предположения, взаимные обвинения, подозрение каждого и ничего более. Было решено проверить комнаты и вещи всех, в надежде обнаружить единственную улику – прядь отрезанных убийцей белых волос.