Текст книги "Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 2"

Глава 24. Конец затишья

Профессор Томашевский пил чай на веранде. Только вчера он вернулся из командировки в Восточных Штатах, в которой он читал лекции и презентовал собственные статьи. К сожалению, получалось не лучшим образом – слишком отвлекали посторонние мысли. Не лучшего свойства. Что вообще может быть хуже недоверия между самыми близкими людьми, между теми, кому дал обещание доверять и предоставлять свободу? Но все-таки от примитивной инстинктивности избавиться вряд ли возможно, слишком много в каждом из нас от древнего, примитивного человека, собственника. Значит, и нужно в себе по мере сил истреблять эти инстинкты. Вот только как, если упорно подозреваешь жену в измене, и яд ревности расползается по всем суставам, причиняя страшную боль?

…Лорэйн… Нет, это будет преувеличением – сказать, что она пленила Януша с первого взгляда. Скорее, просто понравилась – даже не как девушка, нет… Конечно, он не видел ничего дурного в том, чтобы встречаться с женщиной намного младше себя. А что в этом такого? Главное, есть нужный возраст, она не ребенок, он – не педофил. А что такое разница в возрасте? Надуманный социальный конструкт, не более.

Главное – состояние души человека, его умственное, эмоциональное, душевное развитие. То, как человек воспринимает себя, мир, какими глазами он видит окружающих, что для него важно, а что нет, каковы его ценности и убеждения. «Честно ли это? Только ли это тобой двигало?» – спрашивал он себя. И, конечно, ответ таков – нет, не только. Он выбрал ее не только как друга, единомышленника, собеседника, но и как человека, партнера жизни. Это все-таки совсем другой тип отношений, здесь имеет значение и романтическая составляющая, и стремление к более глубокому взаимному проникновению в души друг друга. Нет, конечно, «душа» – это неудачное, неправильное слово, но к стыду своему, человечество в целом и лично он, профессор Томашевский, так пока и не придумал адекватной замены, выражающей одним словом весь комплекс и психических, и эмоциональных, и умственных составляющих личности.

Лорэйн… в ней была настоящая нежность, красота души (опять это слово), которая встречается только у юных созданий, еще не поцарапанных, не покалеченных жизнью, еще только отдающих миру первый аромат невинной нежности, первого восторга юности, чистого, не омраченного сомнениями, обидами и несчастьями, особенно теми, что были вызваны прошлым опытом неудачных отношений. Да, а что тут скрывать и стыдиться? Люди слишком привыкли считать что-то постыдным, неправильным, но все это как раз и есть ошибка.

Да, когда человек любит кого-то другого, это всегда оставляет свой отпечаток. И он не проходит просто так. Конечно, когда личность зрелая, уравновешенная, она вполне может жить только настоящим, не сравнивать, не ревновать и не губить отношения.

Но это свойство зрелой личности – а парадокс в том, что зрелая личность не несет в себе той самой свежести и невинности, какая есть у юных.

А юные слишком подвержены эмоциям и порывам, еще не научились мудрости понимания, принятия и не-сравнения.

Поэтому, как гласила теория, которую Томашевский пока еще не публиковал, лучшие, наиболее благоприятные отношения – могут быть только между умудренным пониманием жизни и талантом безусловного принятия человеком, с одной стороны, и юным, не имеющим еще никакого негативного опыта, не омраченных болью и страданием, с другой. Да, надо быть готовым к тому, что неопытный человек может совершить ошибку, оступиться. Здесь надо не злиться, не ревновать, не осуждать и не требовать, а проявить мудрость и понимание, достойные взрослой, сложившейся личности.

Но одно дело – быть готовым к абстрактной возможности, и совсем другое – столкнуться с этой реальностью лицом к лицу. А столкнуться пришлось. Родные, конечно, думают, что он ничего не понимает. Альбина, бедная (нет, невозможно, просто невозможно привыкнуть к тому, что твоя дочь без предупреждения пропадает на несколько дней, и каждый раз может не вернуться. Нет, ну кто, кто ее надоумил идти в этот Орден? И это его, отца, вина, что не сумел отговорить, не нашел нужных аргументов), конечно, не просто так удвоила заботу и внимание, и Влад, как всегда, не упускает случая отпустить язвительный комментарий. Нет, сын – это отдельная тема, и сейчас даже не до него. Когда он впервые заподозрил, что что-то не так? Наверное, в тот вечер, когда вся компания рыцарей сначала отправилась на задание с тем умертвием, а потом – когда те вернулись с успехом. Лорэйн тогда необъяснимо побледнела и куда-то умчалась. Томашевский потом не удержался и выяснил, что ранен был Алекс, единственный из всех. Хотя нет, это был скорее переломный момент, когда подозрения вспыхнули и высветились, как от вспышки молнии. Но нельзя сказать, что их вовсе не было раньше. Нет, вообще сомнения, недостойные спутники внутренней неуверенности и прошлых разочарований, были всегда. Все-таки, учитывая саму специфику их отношений, это всегда было возможным, и Януш, конечно, опасался. От этого, разумеется, бывала и нервозность, и неуверенность, и постыдное приглядывание ко всяким мелочам.

Подозрения возникли сначала в отношении Давида – такой тип молодых людей нравится романтическим девушкам (вроде Лорэйн) своей бесшабашностью и легкостью. Но Януш скоро понял, что ошибался – Давид выбрал себе другую цель. Вскоре, однако, он обратил внимание на Алекса – этот парень был типичным ловеласом.

И зерно сомнений, однажды зароненное, взрастало, разрывая своими корнями душевное спокойствие. Януш присматривался и замечал, как Алекс и Лорэйн друг на друга смотрят, как обмениваются репликами и (может, кажется?) намеками.

Нет, в норме, в идеале, нужно было просто сесть и поговорить с Лорэйн, спросить ее о чувствах к другому, отпустить и обозначить границы, донести, что временная вспышка чувств значит куда меньше, чем действительно серьезные и глубокие отношения…

Вместо этого он лишь погружался все глубже в работу, и попеременно то бросался в крайности отчаяния, гнева, негодования, то успокаивал себя мыслями о надуманности совпадений.

Это расшатало здоровье, узел надо было рубить, но чем дольше, тем тяжелее. Кстати, что интересно – когда случай с умертвием (Тиццоли видел Лорэйн в больнице) показал все в очень явственном свете, Томашевский, хотя по логике должен был бы все окончательно понять, тем не менее ударился в самые невероятные теории, якобы обосновывающие то, что все происходящее – лишь ряд случайных совпадений.

Умом он понимал, что лжет сам себе, и это понимание мучительным ядом разливалось и животе и травило сознание, чувствами отчаянно желал, чтобы все было неправдой, что «хандра» Лорэйн и ее постоянные отказы от близости с ним – действительно проявления случайных настроений, и жизнь в таком раздвоенном состоянии, конечно, стала сказываться и на самочувствии. Начались мигрени – ужасная, изматывающая боль, до цветных пятен перед глазами. Приступы настигали внезапно, мешая работать, мешая забыться, погрузившись в чтение. Приходилось, как это ни унизительно (хотя тоже, конечно, глупый стереотип, болезни не стыдятся), иногда прямо перед студентами спешно глотать обезболивающее зелье. Перед Владом сдерживался – чувствовал, что сын может нарочно начать шуметь, чтобы стало еще хуже.

Сейчас дома было пусто, царила блаженная тишина. У Влада были занятия, Лорэйн, наспех встретив мужа, дежурно поцеловала в щеку и предупредила, что до вечера отлучится в город. Спасибо, не на всю ночь – он хорошо понимал, что значат ее ночные отлучки. Нет, он ругал себя за собственничество и за то, что придавал такое значение чисто телесному. Ведь секс – неважен, это вторично, это телесно. Пусть занимаются. Важно то, что в душе, в глубине… Внутри все жгло огнем, и ноги подкашивались от злости и слабости. Что-то сдавило горло – он почему-то подумал, что с первой женой, Снежаной, такого не бывало никогда, хоть она также была моложе его – на девятнадцать с половиной лет. Но и с ней было тяжело – она не принимала его взглядов на жизнь, высмеивала все, что было ему дорого, а в собственных взглядах, сложившихся в какой-то дикой деревушке в глубине Болгарии, была необыкновенно старомодной и твердолобой. Нет, у них не было ссор – он предпочитал обиженно помалкивать, надеясь, что она сама поймет свою неправоту, она воспринимала его непротивление, как должное. В ней не было ничего общего с Лорэйн – даже волосы светлее и движения куда замедленнее. Нет, не в этом дело, просто в Снежане не было и следа нежности, наивности, слабости – одна только гордость. Разумеется, человек имеет на нее право – но как же неудобно с этим жить окружающим!

Дело прошлое. Сегодня придут старые друзья, еще по университетским годам, обсудят дела нового канцлера, к возвышению которого – стыдно осознавать – причастны молодые рыцари… У друзей хватит деликатности не заострять на этом внимание. Действительно, так и вышло.

Все-таки Янушу очень повезло жить в такое время, когда деликатных, чутких людей – достаточно. Не сказать, чтобы понимание окружало его всегда: с родителями и ближайшими родственниками отношения складывались гармонично, а вот в школе друзей не было. Ему не повезло с коллективом: вышло несовпадение по ценностям. Их класс составляли в основном шумные и наглые мальчишки вроде этих Алекса или Давида, да и похожие на Влада попадались, а уж девицы… Эмма Брюйе или вульгарная старшая дочка Тиццоли (тоже приятельница Влада, ну что за круг он выбрал) показались бы на их фоне скромницами. С четырнадцати лет они уже сидели на коленях у парней прямо в классе, противно хихикали всем хором, срывали уроки. Конечно, учителя тоже не имели права обращаться с детьми так, как обращалась их первая классная руководительница – крикливая особа, обожавшая устраивать ученикам публичные разносы. После того, как она пригрозила подвергнуть одного неуспевающего ученика физическому наказанию, Януш не стерпел – рассказал родителям, те обратились куда следует, и очень скоро эта ужасная женщина в их школе не работала.

Не сказать, что одноклассников слишком расстроил этот факт – но по их диким понятиям, Януш был не из тех, кому положено выделяться. Они, как в первобытные века, ценили силу, красоту и низкопробный юмор. Родители, конечно, приучали не осуждать за это – такими ребят сделало воспитание в семьях, возможно, с недостаточно развитыми культурными ценностями или невысоким общим интеллектом.

– Главное – сам не поддавайся их влиянию, – говорил отец. – Помни, что красота, сила – не достоинство. Легкомыслие – вообще недостаток.

– Недостатков нет, – поправляла мама. – Есть только индивидуальные черты. Но у тебя они не хуже, чем у всякого другого. Человек обязан только одно: принимать других такими, как есть, и помнить, что всякий достоин хорошего отношения. Но сам не меняйся кому-то в угоду.

В старших классах Януша, протестировав его уровень интеллекта, приняли в лицей, находившийся под покровительством Университета. Не сказать, чтобы Янушу легко далось расставание со старым местом: он привыкал к самим стенам, к духу самого здания – и даже одноклассники на расстоянии казались заблуждающимся, но совсем не ужасными людьми. Новые товарищи показались сперва полной противоположностью прежним: тут были собраны, если позволительно демократически настроенному человеку так выразиться, «сливки» – отличники, победители олимпиад, дети с ускоренным развитием. И что же? И здесь быстро обнаружился лидер класса – разумеется, мажор с наглой улыбкой, и его «королева», в самом деле будто бы считавшая себя выше других. И здесь творилась несправедливость: мажор с прихвостнями смеялся над каким-то тихим неказистым мальчиком, и, что более возмутительно, господствовал отбор по внешности: эта самая красавица как-то устроила неделю травли толстой девочке, набравшейся храбрости признаться мажору в любви. С другой стороны, это уже было исключением, куда больше было ребят умных, доброжелательных, спокойных, уверенных в себе и интересных, с кем можно было обсудить идеи и книги. И все же существовавшая несправедливость терзала.

– Папа, я не понимаю, – чуть не плакал Януш однажды вечером, – сколько лет из людей выбивается эта дикость, эта мерзость, сколько лет им внушаются идеи равенства – и все равно их тянет в какие-то… пещеры!

– Сынок, – отец качал головой. – Созидательная работа идет совсем немного лет. А ты вспомни прошлую историю человечества. Войны и тирании, войны и тирании. Мы едва отдохнули от них.

Отец поправлял очки, мама приносила им чай – она не доверяла голему то, во что, как она говорила, «надо вкладывать дух семьи». Отец, хоть иногда и укорял жену за устаревшие понятия, охотно принимал чашку из ее рук.

– Та же легенда о Веке Героев… Легенды ведь не возникают безосновательно, к сожалению – хотя лучше бы у легенды о нем никаких оснований не было. Но возьмем наиболее безобидное в нем – культ женской красоты. Ты понимаешь, что оно подразумевает? – Если почитаются красивые женщины, то дурнушки презираются, – мама облокачивалась на спинку отцовского кресла.

– А справедливо ли это, если дурнушки обычно вернее и добрее красивых? Точно так же, как слабые более чутки, чем сильные, а те, кого считают бесталанными, гораздо чище сердцем разных гениев и куда более самоотверженны.

– Именно! Чтобы некрасивых не обижали, надо упразднить культ красоты, а чтобы уж ни у кого и желания его возродить не возникло – уничтожить само понятие. Точно так же с силой. Только одна может быть ценность – человек, его жизнь, его переживания. И высшая цель демократов – воспитать людей так, чтобы они понимали: нет ничего ужаснее, чем не только убить человека, но причинить ему боль. И не только физическую, но и моральную.

– А если будет, как Федотов писал, – Януш, помнится, взволнованно вдохнул, как всегда, когда начинал обсуждать их с отцом любимого писателя, – и талантливые откажутся от талантов, сильные – от силы, и будет уважение человека только за то, что он человек…

– Это как раз то, о чем я говорил! – отец внушительно и воодушевленно поводил рукой. …Нет, Януш понимал – опять же, умом – что сам он не так долго живет, чтобы что-то в обществе поменялось кардинально, что с тех пор и прошло-то всего полвека, а эволюция сознания занимает столетия – и все равно иногда охватывало отчаяние и разочарование при виде того, как неправильно ведут себя люди, каких низких ценностей они придерживаются, как легкомысленно и несерьезно друг к другу относятся.

Как до сих пор, несмотря на все усилия государства и просвещенной интеллигенции, процветают архаичные формы воспитания детей – и навязывание им своих ценностей, превознесение одной формы семьи и отношений над другими, фашистские представления о «норме», авторитарное принуждение, даже, кое-где, наказания. Желание было – чтобы вся несправедливость исчезла сразу, одномоментно, и иногда эмоции просто выбивали из колеи. Конечно, он не говорил глупостей и быстро приходил в себя, но это означало лишь одно – успокаиваться рано, и до совершенства еще развиваться и развиваться. Впрочем, времени впереди было много (хотя попросту несправедливо, что у кого-то его может быть в разы больше), и Януш неколебимо верил, что любому человеку под силу достичь совершенства – прежде всего нравственного, затем и интеллектуального. Если подходить к этому как-либо иначе, то мы неизбежно придем к отрицанию человеческого достоинства, принижению человека и возвращению времен авторитаризма и фашизма. А этого повториться больше не должно.

Любовь, кстати, это один из важнейших инструментов на пути к совершенству – в ней люди учатся и терпению, и сопереживанию, и отдаче, и благодарности, и преодолению эгоизма. Конечно, молодые люди в особенности понимают ее неправильно – как какое-то легкомысленное развлечение, веселье, романтику, вспышку страсти – нет, в этих вещах как таковых ничего плохого нет, плохо это только тогда, когда забывают о том, что есть вещи куда более важные, чем поверхностные эмоции и удовольствия. Ими слишком легко увлечься, забыться, перестать обращать внимание на главное, на этику и мораль, и тогда, как это часто бывает – воодушевиться громкими, но в корне своем антигуманными лозунгами, и разрушить все то, что так долго выстраивалось, выращивалось, как дерево, терпеливым и мудрым садовником. То же, кстати, касается и отношений: легко в порыве эмоций разрушить то, что составляет самое главное – взаимное развитие лучших качеств личности – доброты и сопереживания. Нет, все-таки надо надеяться на лучшее. Лорэйн очень молода, и случившееся было, если честно, почти неизбежностью. Ничего. Он не выскажет ни одного упрека, скажет все как есть, не будет пытаться посягать на ее свободу, эгоистически требовать себе… Рано или поздно страсть ее остынет, и она поймет, что действительно глубокие и важные отношения – с ним, с ее мужем, и тогда вернется, дойдя до понимания – и все выйдет на новый, более высокий, круг.

…Профессор Ален Бернар и профессор Жильбер Дери были единомышленниками и друзьями Томашевского с давних пор, и преподавали, соответственно, современную социальную науку, а другой – теорию и проблемы равенства и этику. – …Прошу заметить, коллеги, – говорил Януш, помешивая ложкой чай – крепкий, красный, цейлонский, – новый диктатор пришел, как всегда и бывает, под дружные аплодисменты, с демократическим большинством. – А так оно и бывает, – весомо кивнул Бернар, – диктаторы играют на желании сделать все быстро и сразу, игнорируя тот факт, что так оно не работает, что только демократическая система и институты способны поддерживать стабильное развитие общества, а не отдельные личности. – И кстати, друг мой, – добавил Дери, – нас зря упрекают в том, что мы, якобы, элитисты и стремимся ограничить права людей. Мы ведь как раз и стоим, по сути дела, на страже общества. Ведь подлинную демократию разрушить невозможно, но она еще должна стать таковой. – И пусть не думают, – подхватил его мысль Бернар, – что мы испытываем какую-либо симпатию к коррупции вообще и Тревиньону в частности. Ничуть не бывало. Но коррупция должна побеждаться снизу, усилиями гражданского общества, а не диктатурой сверху. – Да, господа, – сказал Томашевский, – мы ни в коем случае не должны оставаться пассивны и безучастны в связи с происходящим. Лично я каждое занятие со студентами начинаю с разъяснения, насколько это в моих силах, азов демократических принципов свободы, и того, как сильно противоречит грядущая диктатура, как она опасна.

– И как студенты? – спросил его Бернар. – Поделились почти ровно пополам. Одни понимают всю сложившуюся ситуацию и готовы протестовать, другие – ослеплены эмоциями, гневом, жаждой немедленно решить все проблемы и прочей риторикой… Думаю, здравомыслящих было бы большинство, если бы не некоторые наши… Тот же Грандмейстер и ряд его, если можно так сказать, приближенных. Вообще, друзья, я пишу статью. Речь в ней пойдет о том, что в мире, в обществе, постоянно идет борьба Взрослого с Инфантильным, разумного и инстинктивного. Разумных, внутренне взрослых личностей всегда меньше. Они повторяют скучные истины – о равенстве, разнообразии, недопустимости национальных пещер и любых форм нетерпимости, но детям – по развитию глобального мышления – куда ближе сказки, чудеса и так далее. Они взяли нелепую идею, будто магия как-то связана с чудесами и чем-то сказочным, хотя это так же нелепо, как считать сказочным огонь. Так вот, у нас есть большинство интеллектуально развитой элиты, которая отдает отчет в том, что путь Разума и Этики – единственно правильный и конструктивный, но хотя почти все образованные люди и пришли к этому мнению, тем не менее, как ни печально, большинство еще не разделяет этих идей вполне. Большинство все еще инфантильно, еще верит сказкам и поддается на провокации популистов… – А мы заблуждаемся, видя, что в тераноме и СМИ лидеры мнений – все наши люди, – добавил Дери, – и потому забываем, что хоть нас и лучше всего слышно, Разум, как вы, дорогой Януш, говорите, еще не одержал победы. – Увы, кое-где он даже и проигрывает, – печально кивнул Томашевский, – взять ту же Испанию – это ведь катастрофа! Генерал у власти… Царство, увы, тоже пошло по пути инстинктивного… Южные и Центральные Штаты, опять же, никак не могут избавиться… Да и Север! О Стране Огня я даже не говорю… Про Восточный Орден и речи нет… Так что если падет Королевство, Разум окажется вновь загнан в катакомбы, уступит инстинктивному, пещерному, национальному, потворствующему нижайшим инстинктам недоразвитой толпы, – он неосознанно повысил тон, звеня ложечкой по краям чашки, в явном волнении, – надо бить набат, господа!

– А вы не думали, коллега, – спросил Бернар, – что это некая, так сказать, реакция на очень быстрое развитие Взрослости и Разума? Болезнь, так сказать, акселерации, сверх-ускоренного роста? Ведь за последний век мы шагнули на огромное расстояние, совершили идеальную, бескровную революцию, присвоили Разуму доминирующее положение в умах. Что если это реакция на слишком быстрое развитие, так сказать, инерция?

– Ну и что же, если так? – спросил его Томашевский, – не можем же мы отказаться от завоеваний, уступить пещерности и просто смотреть как мир ввергается обратно в пучину дикости… – Нет, нет, я совершенно согласен, что необходимо вести борьбу против наступающей диктатуры. Я призываю к одному – задуматься, ведь возможно нам стоит извлечь из этого урок – и где-то набраться терпением, не давить в открытую, внушать идеи постепеннее. Да взять ваш же пример, Януш – мы ведь не будем подгонять ребенка, чтобы он быстрее рос? – Но мы все равно не будем терять ни минуты, чтобы прививать и развивать… – Разумеется. И надо разграничить – где то, на что мы можем и должны повлиять, а где то, что может созреть лишь в срок, но не раньше. – При условии, что мы сделали все от нас зависящее в предшествующий период… – Да, конечно…

И ученые мужи погрузились в тонкости сложных академических наук.