Текст книги "Путь души"

«Наше время окутано ложью…»

Наше время окутано ложью,

Хоть оковы стираются в пыль.

А политики наши, как в ложе,

Поменялись один за другим.

Только хорное пение сводит

И сегодня кого-то с ума.

Обещание их не тревожит,

Обещаньями полна страна.

Растревоженным ульем гундосит

Многолюдная масса толпы.

И страна, как на свалке отбросов,

Выпускает пожаров дымы.

Шелухою помятой всплывают

Загнивающих язв гнойники.

И ошибки отцов расчехляют,

Никого не щадя позади.

(июль-август 1990)

Легко сказать

Легко сказать: «Накручивать не надо».

Велик соблазн – наитие твердит.

Меж нами – постоянная преграда,

И жизнь диктует свой вердикт.

Закон у жизни – выживает сильный,

Наветам – смерть! Сжигаются мосты.

А слабый, корчась, тянет непосильный

Печальный воз несбывшийся мечты.

И воз тяжел! И бросить его жалко,

А вдруг судьба закрутит поворот…

И вот по всем колдобинам, по балкам

Скрипит телега, полная невзгод.

Когда ж минует проклятое время,

На вздохе, на пределе слабых сил,

Тяжелое свое отбросив бремя,

В грядущий путь направишься один —

Тут сонные артерии, взбухая,

Опутают, как жертву осьминог,

Надорванное горло великана,

От пересилья сжатого в комок.

(июнь-август 1990)

«Не в сердце, обожженное позором…»

Не в сердце, обожженное позором,

Не в отражениях кривых зеркал,

Напрасно в замусоленном камзоле

Свою любовь поникшую искал.

И не на старом дощатом заборе

Ножом слова навечно вырезал…

Я уносил далеко в сине море

В закате дня застывшую печаль.

(август 1990)

«Не кажусь ли тебе смешным я?..»

Не кажусь ли тебе смешным я?

Моя любовь – забава ль для тебя?

Я – словно шут на оргии Батыя,

С огнем играю, толпы веселя.

Невеста, как в плену, где обреченно

И на моих глазах седой монгол

Ее ласкал со смехом потаенным.

Но яд в его усмешке я прочел.

Тебе моя любовь не мука ль,

Обязанность, вменяемая в роль?

Иль, может, с кем-то перепутал

Тебя намеренно завистник-тролль?

Он переплавил сердце в камень

И вывернул изнанкой в темноту,

Хранимую запретным талисманом,

Закрытому к ответному добру.

И не щадишь ничьей души ты,

Каменья слов бросая наугад…

Игрой расчетливой прикрыты

Глаза, не ждущие наград.

(август 1990)

«Мне горько сознавать…»

Мне горько сознавать, без преувеличений

Скажу: в любовь я верил, как в звезду,

Что мчится по небу среди созвездий,

Пылая и сгорая на лету.

Но вспышкой озарив распухшее пространство

И превращаясь в горклую золу,

Отводит нас от ханжи и жеманства,

Склоняя всех к ответному добру.

(август 1990)

Романс

Растрачены слова,

Что для тебя лелеял.

В бессилии душа

Опору не найдет.

На сердце маета —

Я истину рассеял,

Но совесть, как судья,

К ответу призовет.

В любви счастливых нет,

Не может быть иначе.

Я крест своих грехов,

Натужась, волочу.

Промчит кабриолет,

Наполненный удачей,

И снова мне без слов

Задунули свечу.

Дыханием зимы

Повеяло невольно,

Когда бокал любви

Я осушил до дна.

И не было жары

От ласк уже холодных,

Как не было вины

В ее пустых глазах.

Разрушены дворцы,

Но памятники в моде.

Обласканных вершин

Недостижимость – боль.

И голые рубцы

На сердце, и невзгоды —

Разорванный сатин

Души – земная соль.

И нервы вновь меня

Держали на пределе.

Растрачены слова,

Как ночь, пуста душа…

Поникли образа,

Замолкли менестрели,

А скромница-судьба

Плетется не спеша.

Озябшие слова

Мне не оттают душу,

Замерзшие сердца

Холодны и пусты…

Но только те глаза

Надолго не забуду

И нежные слова

Оставлю до весны.

(лето 1990)

«Святая истина объявлена позором…»

Святая истина объявлена позором.

Как на войне, сшибаются во лжи

Заботы о себе во мнении народном

С заботой о поднятии страны.

(лето 1990)

«Монументы стареют и крошатся в пыль…»

Монументы стареют и крошатся в пыль,

Хоть фанфарные гулы эпохи,

Лошадями топтавшие рожь и ковыль,

До сих пор еще где-то не смолкли.

Нам бы ветер от моря, чтоб вымести зло,

Заселившихся в низких душонках!

Нам бы детские лица, как совести дно,

В ползунках, в расписных распашонках!

(лето 1990)

Два романса

1

Не углубляй воспоминанья

Забытых слов, забытых фраз.

Ушли, как ветер, оправданья

Без вдохновенья и прикрас.

Ушли в безмолвие причины,

Руководящие умом,

Затертые одним почином

И непонятные в другом.

Как непонятна грубость ласки,

Так непонятна наша речь,

Одетая в тугие маски,

Чтоб нас от боли уберечь.

И мы, от боли убегая,

Скрываем прошлое от глаз…

Не углубляй воспоминанья

Забытых слов, забытых фраз…

Не углубляй воспоминанья,

Прошу тебя в последний раз.

2

Уйдут в неторопливости года,

С торжественно-печальною улыбкой,

И звоном отдают колокола

Моей любви – чарующей и зыбкой.

Их перезвон, как утренняя хмарь,

Качающая на воздушной зыбке,

Как солнечные нити, входят в ткань

Тумана – не напористо и зыбко.

Меня поднимет гордая волна,

Торжественность снимается улыбкой,

Глазами я держу твои глаза,

Холоднотой поддернутые шибко.

И в них растает лед твоей любви,

Вновь одиночество проносит с шиком

Нарядные одежды от тоски,

Шуршащие таинственной ошибкой.

(лето 1990)

«Как обреченный на поступок…»

Как обреченный на поступок,

Герой события искал.

Народ к стопам его послушно

Седые гимны возлагал.

Он жаждал ярких увлечений,

Терзаясь скукой и тоской,

И в глупых ласках наслаждений

Терялся пыл его младой.

Он смог создать оружье ада,

Лечить поверженных людей…

Одна была ему награда —

Он не познал любви сетей.

Когда любовью окропилась,

Как ядом, щедрая душа,

Героя сердце не разбилось —

Взорвалось в клочья, в небеса.

(август 1990 – июль 2007)

«Есть в душах призванье…»

Есть в душах призванье

Любить и страдать,

И жаждать признаний,

Как редких наград.

Есть в душах короста

К ответной любви

И тяга к погостам —

Хозяйкам тоски.

Есть в душах отдача

К заблудшим душам —

Стеная и плача,

Выслушивать срам.

Есть в душах отвага

Выдерживать гнет

Упреков напрасных

Житейских невзгод.

И сколько их, сколько —

Загубленных душ!..

Не ведаю только,

К каким отношусь.

(август 1990)

Дума

Мне в гуле леса чудится прибой

Седых морей далеких, недоступных.

Я отдаюсь напевам сосен в зной

Дня летнего и, мысленно, глаза потупив,

Я отхожу на корабле мечты

В далекий рейс своих воспоминаний.

Мне рокот волн напоминаешь ты,

Когда твой голос звонкий напевает

Мелодию нехитрую пластов

Заезженных, испорченных иглою.

Я уношусь до дальних островов

Моей любви, окутанных порою

Туманом призрачным холодноты

Твоих объятий и нежарких поцелуев…

В мечтах, быть может, много простоты,

Но не всегда воспоминание балует

Своим приходом нас, бежавших вскачь,

Мы не кричим: «Остановись, мгновенье!»

Нам некогда услышать детский плач,

И время не одарит нас прозреньем.

Прошли года сплошною чередой.

Когда-то нас манило честолюбье,

Мы изнывали в толпище людской,

Без цели напролом шли на распутье.

Вину отцов сводили в пустоту

И за корысть считали достиженья.

Задумавшись, идущих на войну

Мы отвращали от грехопаденья.

Обидно, время не торопит нас,

Мы не спешим быть миру благодарны.

Уходят лучшие, уходят без прикрас,

Нас, нищих, оставляя на закланье.

Честолюбивых замыслов рабы,

Мы поклоняемся кумирам ложным,

И размножают баловней судьбы

Порывы ветра к переменам модным.

(август 1990)

«Ах, нам счастье дается, дается…»

Ах, нам счастье дается, дается.

Белокрылые к выси летят купола.

А над морем несется, несется

Белых чаек крикливых тоска.

Мы затравленным взглядом озреем, озреем

Землю грешную с великолепной выси,

И крупинки добра мы засеем, засеем

В душах тех, не способных ко лжи…

И в очищенных душах проснется, проснется

Задремавшая совесть погасших сердец…

Ах, нам счастье дается, дается,

Как поэту терновый венец.

(август 1990)

«Промчитесь вы, промчитесь, облака!..»

Промчитесь вы, промчитесь, облака!

Не растревожьте сонную печаль,

И зимних дум заснеженных тоска

К моим воспоминаньям не причаль.

Вы проплывите в гордой высоте,

Открещиваясь пухлыми перстами

От тягот, что с лихвой лежат на мне,

Как на могиле одинокий камень.

Вы отдавайтесь ветру, как любимым,

Его объятья – страсти завихрен!

…На этом свете многие гонимы

И безучастны, как немая тень.

(август 1990)

«Я соткан из печальных нитей…»

Я соткан из печальных нитей,

Из грустной пряжи связана душа,

Но Бог тоски меня, как свитер,

Распустит, не спеша.

И, словно голый перед миром,

В извивах нервов, жил, крови

Предстану, ужасая видом

Всех, жаждущих любви.

Они проклятьям и глумленьям

Открытый взор мой предадут,

Насмешкой ранят и презреньем,

Как грязью обольют.

И я, оболганный, гонимый —

По жизни, как на волоске —

Я припаду к своей любимой,

Отверженный всуе.

Я в утешениях забудусь

И груз тоски сниму с плеча…

Мои потреснутые губы

Найдут овал лица.

(сентябрь 1990)

«То ли дождик льет…»

То ли дождик льет —

Тучно в небесах,

То ли градом бьет

На семи ветрах.

То ли каркают

Черны вороны —

Не под арками —

Как на проводы.

Не трубит труба,

Не печалится.

Не звенит струна —

Обрывается.

Не молитвы стон —

Заклинание,

Не могилы вонь —

Завещание.

Гой ты, Русь моя —

Обездолена —

Вспомяни меня,

Непригожего!

Разойтись, как встарь,

Как буян в плясу,

Но молчит звонарь,

Теребя рясу.

Это проводы,

Но не жалости.

Что ж вы, вороны,

Распоясались?

Что ж без святости

Вы раскаркались?

Аль без радости

Жизнь под арками?..

На семи ветрах

Небо громом бьет,

Нагоняя страх

На честной народ.

(сентябрь 1990)

«Пролетал осенней ночью…»

Пролетал осенней ночью

В поднебесье черный грач,

И над грешною землею

Слышен был прощальный плач:

«Оставляю вас, родные

Помертвелые поля,

На далекую чужбину

Мне дорога пролегла!

Ждут меня кокосы, пальмы,

Теплый ветер, жар пустынь,

Но милее южной дали

Ваша утренняя стынь!»

И слова с прощальным воем

Ветер в поле уносил…

И далекий, рядом с морем,

Обманул ориентир.

А поля его тоскливо

Ожидали по весне,

Но кровавый след уныло

Отцветал на маяке.

(октябрь 1990)

«Я за чистую монету…»

Я за чистую монету

Принимал твою слезу.

И не верил я навету,

Как не верят в клевету.

Я растаскивал печали,

Затеплял свою мечту,

Как на ярком карнавале,

Сыпал шутками в толпу.

Отчуждением холодным,

И не раз, бывал я бит,

И в ларце моем походном

Связка писем не лежит.

Все ушло в слова и крики,

В нервы, дерганье плеча

И в картежные интриги,

В рюмку терпкого винца.

И прохладою навеет

От напрасно-серых дум,

А мечта давно хиреет,

Как забытый бог Перун.

(октябрь 1990)

Не жаль

То ли горе, то ли радость,

То ли светлая печаль

Одному теперь досталась,

Только этого не жаль.

И растерянных улыбок,

И напрасно литых слез.

Мне не жаль, что был я низок,

Как не жаль, что был высок.

И обманутых мгновений

На разбитых зеркалах.

Мне не жаль, что я в прозреньях

Принимаю все не так.

Мне не жаль, что будет горько —

Жизнь открыта для обид…

Неразгаданных их столько,

Что хватило б на двоих.

(1990)

О смерти

Нам в смерти есть предначертанье

Былых, растраченных свобод.

И скромной славы упованье,

И скрип заржавленных замков.

И в смерти, как в печальной шутке,

Есть запоздалый нам урок,

Чему внимаем равнодушно,

Как Гамлет в сгнивший черепок.

Нам всем когда-нибудь придется

Пройтись по лезвию ножа,

И на мгновенье до погоста

Длинней покажется верста.

Все это было, было, было!

У всех по-разному, но так.

Старухи скошенное рыло

На нас взирает, как удав.

И мы пред нею все смиренны…

Но в жизни хочется хоть раз

Ей бросить вызов не согбенный,

А взглядом горделивых глаз.

(октябрь 1990 – май 1996)

Осень 90-го года

1

В добре и зле доходим до предела,

И в зависти кидаемся в упрек,

Но ржавчина затасканного шлема

Глаза нам ест, как мыльный пузырек.

Когда народ смеется – нет погромов,

И языки завязаны от лжи.

А по ночам не каркают вороны,

Приветствуя явление чумы.

С разинутою пастью, до хрипоты,

Не мечутся натасканные псы,

И, страждущих насилия, когорты

Смиряются под натиском толпы.

Незаклишованы душевные печати,

На сердце не презрения нарост…

Кирасы забулыжены до вмятин,

Когда исходит хохотом народ.

2

А мы в плену своих разоблачений,

Своих свобод – поклонники цепей.

И дразнит нас тлетворный запах мщенья

Давным-давно почившихся теней.

В бессмысленность впадая с каждым разом,

Страну на откуп чинарю отдав,

Как с несостоявшимся оргазмом,

Мы бесимся, когда тасуем явь.

Прилавками пустыми, как кошмаром,

Встречает дни великая страна,

А кто-то ухмыляется пожарам

И под прицелом держит, как врага.

И чья-то затаенная порука

Удерживает заговор в тени…

Я не пойму, за что такая мука

Все дальше и все дальше от войны.

(октябрь 1990)

«Друзья мои, простите… и прощайте…»

Друзья мои, простите… и прощайте.

Мой путь далек,

$$$$$не видится конца.

И с жалостью любить не обещайте.

Что жалость мне?

Мне ненависть нужна!

Холодная мне ваша безучастность

Нужна, как сердцу тающий бальзам.

Небрежная, колючая бестактность,

Быть может, все разложит по местам.

Нужны мне ваши едкие упреки

И бунт суровых, отчужденных глаз…

Приму я ваши гордые уроки,

Быть может,

$$$$дай-то Бог,

$$$$$$$$$в последний раз…

(октябрь 1990)

Питерский этюд

Осень обжигала листья докрасна,

И туман стелился, обнимал дома.

Мокрые страницы падших листьев – влет,

А ночные лужи убаюкал лед.

Шпиль Петра и Павла золотом блестел,

Сквозь клочки тумана в сумерках зардел.

Лишь Нева угрюмо ворошила рябь.

И прикован всадник, как к граниту раб.

(октябрь 1990)

Памяти Высоцкого

Черно-белых коней

Запрягал в белоснежные сани.

Диким посвистом кони бросались лететь.

Но вьюжило с полей.

Что ж вы, кони, в разлучине стали?

Или вам не понять то, что требует плеть?

По замерзшей реке,

Оставляя тревожную память

В лед зарубками черно-горячих копыт,

И о твердой руке,

Что уздечками морды кровавит,

Направляя коней, убыстряя их прыть.

И нахрапом, из сил,

На последнем, безжалостном вздохе,

Распрямляя хребтины в струну тетивы,

Кони снежную пыль

Принимали губами в полете,

Унося седока от наветов толпы.

– Я не буду забыт! —

Голос рвался, и лопались жилы,

И бунтарский замах становился сильней,

Но срывали с копыт

И кидали подковы в обрывы,

Не жалея несущихся вскачь лошадей.

И когда на лету

Захрипели упавшие кони,

Белой смертью покрылось лицо седока,

На могилу ему

Морду лошади, вздыбленной в боли,

Изваяла в насмешку все та же толпа.

(октябрь 1990)

Тост

Я пью за радость нашей встречи,

За зыбкий утренний туман,

Окутывающий нам плечи,

Спадающийся вниз к ногам,

Я пью за наши исступленья

В несдержанности ласки рук,

И за холодный хмель прозренья,

Когда пришлось сказать: «Забудь».

Я пью за сладкую истому,

И отметая гордый нрав,

Растративший и боль, и злобу,

Я не скажу, что был не прав,

Я пью за тайну полумаски,

За флирт, за ветреный обман,

За дым, растаявший, как в сказке,

В сухих признаньях по утрам,

И за утерянные годы,

Переживания обид…

Я пью за прошлые невзгоды,

За будущие – Бог простит!

*

Когда наступит день ненастный,

И отвернутся и враги,

Я не допью бокал на счастье,

Как не допил бокал любви…

(осень 1990)

Издателю

Я пишу Вам письмо,

И без тайного умысла, и без тревоги.

И не тешу свое честолюбье напрасной игрой.

Мне в себе не сдержать

И усталые мысли, и боли,

Я устал этот мир называть «дорогой».

Может, кто-то прочтет

И подумает: странный был парень,

И увидит меж строк – одинокий хандрит оптимист.

Но кому-то понравится

Режущий запах печали,

Что исходит миазмом с исписанных в грусти страниц.

Я пишу Вам письмо,

Не надеясь на Ваше вниманье,

Не жалея напрасно утраченных лишних минут.

Наше время, как сон,

Все проходит в немом ожиданье;

Мое поколенье людей с потерянной верой живут.

А без веры нельзя!

Достоевский воскликнул в прозренье,

Что будет безумный наш мир красотою спасен,

Но пока красота,

Возведенная в ранг воскресенья,

Убивает замедленным ядом всех тех, кто влюблен.

Я пишу Вам письмо,

И не жду ни ответа, ни взрыва;

Ваш холодный отказ я приму хладнокровным умом.

И боюсь одного:

Не жалел бы я после с надрывом,

Что я душу в стихах обнажил и отправил письмом.

(осень 1990)

«Горечь разлуки…»

Горечь разлуки,

Горечь прощания —

Жаркие муки

Гасят сознание.

Встречи туманны,

Ясны те проводы,

Взглядом желанным

Что переполнены.

(декабрь 1990)

Баллада о колбасе

Посвящается Яковлеву Александру по кличке Мафия

Посылку с колбасой

Прислали к нам в общагу,

Но только дело в том —

Владельца не сыскать.

С хмельною головой,

Растратив всю зарплату,

Кусок мясной ножом

Решили разрезать.

Болванка колбасы

Отдалась на закланье,

Но Мафия – закон,

Отрезал полкуска.

– Сходи-ка покурить, —

В лицо ему сказали…

Когда вернулся он,

Осталась кожура.

Не в царский манускрипт

Я приглашаю верить,

Без лишней трепотни

Открою вам секрет:

Как исполинский кит

Бросается на берег,

Так Мафия с тоски

Бросался на паркет.

Но это полбеды,

Ведь мафия – бессмертна,

Слезу смахнув с лица,

Он местью воспылал.

С колбасной кожуры

Врагам на страх, навечно,

Четыре узелка

На память завязал.

И надо было зреть,

Как отвалилась челюсть,

Когда на свой вопрос:

– А чья же колбаса? —

Услышал он ответ,

Расскажут – не поверю:

– Да наша, голубок!

– Как наша?

– Да твоя!

(январь 1991)

Два клоуна

Два клоуна жили на яркой арене,

Два мима: Печальный, Веселый.

Печальный воспитан был в строгой манере,

Веселый – вообще был бедовый.

Он шуткой из друга слезу выбивал,

И публика в хохоте выла,

Калила ладони на скорбный оскал,

Кричала: «Поддай-ка, дурила!»

И смехом Веселый еще и еще

Печального в скорбь загонял.

Народ потешался, когда он зелье

В напиток ему подсыпал.

Но как-то Печальный закорчился в боли,

От боли, что в сердце вошла.

У публики снова зарделись ладони,

Веселый пинался в бока.

Трагично кричал он: «Вставай же, вставай,

Состряпай гримасу тоски!»

Печальный торжественно-гордо молчал,

И смертью покрылись черты.

Тут вздрогнула публика, гомон утих,

Оркестр замолк оглушимо.

Заплакал Веселый, снимая парик,

Над телом умершего мима.

…Так наша проносится глупая жизнь:

Мы – клоуны в жалкой репризе,

И сердце взрывается спазмами жил,

Никак не смирившись в капризе.

(10.07.1991, 23.12.2001)

Кладбищенский мотив

Проходят мимо люди, люди, люди,

Молчат могилы, только гомон птиц.

И шум берез их больше не разбудит,

И слезы, нет, не скатятся с ресниц.

Последний их приют хранит молчанье

Былых страстей, несдержанных утех.

И жизнь прошла и прожиты страданья,

Не предстоят им больше оправданья

За зло, коварство, за любовь, успех.

А я безропотно в себе обиды

И ложь хранил открытых серых глаз…

Твоя любовь – любовь кариатиды —

Не согревала душу в трудный час.

(июль 1991)

«Я выгравировал слова…»

Я выгравировал слова,

Запечатлевшие ожогом,

Но шорами слепы глаза

За молчаливым разговором.

Душа пропитана добром,

Флюиды сбрасывая градом.

Печалью стонущий разлом

В тиски сжимает сонным взглядом.

Отрепетирована речь

Сухой тоски на светлом бале.

В душе писал: любовью жечь,

Но получилось: ожиданье.

(январь 1992)

«Откуда-то из глубины…»

Откуда-то из глубины,

Из тайных тайн, из подсознаний,

Рождается любовь души

И страждет ласок и лобзаний.

Но не взращенная, в ответ

На холодность и дикость нрава,

Предпочитает умереть

На высшей точке, а награда

За слезы, верность и любовь,

За ласки, что ушли впустую, —

Обломанный венец годов,

Растраченные в холостую.

И лишь ночами, в темноте

Колючий ком воспоминаний

Подводит к роковой черте,

Где можно было все исправить.

(1992)

«Как в теплом сне качаются улыбки…»

Как в теплом сне качаются улыбки —

Качаюсь я меж небом и землей.

Как лик свечи, любовь теплится зыбко,

А счастье проплывает стороной.

Ловлю его губами и руками,

Томимый болью от пустых обид…

Нет! Мы не все друг другу рассказали,

И сердце, жаль, одно не на двоих.

Как было бы легко: мои заботы

С тревогой принимала за свои.

А я бы чувствовал, идя с работы,

Что ты одна печалишься вдали…

Но все прошло, и суетность былого

Не возвернуть – кричи иль не кричи —

И белый снег, подтаявший немного,

С чужих ладоней на губах горчит.

(1992)

«Я белый стол на небе закажу…»

Я белый стол на небе закажу,

Когда придет пора побыть у Бога.

Свои печали я с собой возьму

И ангелам поведаю немного

О том, как жил, любил, страдал и пил,

И как мечтал, надеялся и верил,

Зачем любви вериги я носил,

Наветы с клеветою как я встретил.

Я им поведаю о горьком дне,

О радостном умалчивать не стану —

И пусть они решают, что во мне

Хорошего, плохого… Я не знаю…

(1992)

«Нежность – отомри!..»

Нежность – отомри!

Пусть не отшлифованы страницы!

Жалость – не приди!

Робость, не коснись моей десницы!

Вихрь во мне – пусть!

Буйство красок огромных полотен.

А с арены грусть

Шлет поклоны далеким, далеким.

(апрель 1992)

«Ты говоришь, что так любить нельзя…»

1

Ты говоришь, что так любить нельзя,

Как я люблю,

$$$$что так сгорают звезды

В стремительном полете над землей…

Но как же надо чувствовать тебя,

И как любить,

$$$$$дышать тобой и помнить,

Что в нежность выливаюсь я рекой.

(1992)

2

Писал сей стих в минуты роковые,

Когда стезя обид заносит в никуда…

С тех пор мы с ней совсем-совсем чужие,

Короче, мы расстались навсегда.

(21.06.2009)