Текст книги "Беседы с Vеликими"

– Хорошая песня. Она пробуждает во мне бурю чувств. Я всякий раз, как выпью, если рядом есть оркестр – то обязательно ее затягиваю… А без водки не могу я петь. Так что, видимо, я лучший исполнитель этой песни по пьянке, вот в такой номинации. Если быть объективным. Мне чужой славы не надо.

– Из-за моих жизненных проблем у меня появилось много грустных песен. Хотя я больше люблю веселые жизнерадостные песни. Но не всегда это получается – все по настроению. Тогда у меня было все хорошо, я был победитель, все было весело, я думал, что всех порву как Тузик шляпку. С таким настроением можно сворачивать горы. А нет настроения – ничего не получится.

Я и Мик Джаггер

– Есть документальные подтверждения твоей встречи с твоим коллегой – Джаггером.

– Помню, мне Вова Григорьев позвонил, позвал: «Тут Мик Джаггер, тебя все ждут!» Это было перед первым кризисом. Я надел белый костюм и приезжаю – уже пьяненький – в Fellini (роскошный был клуб, в «Олимпийском». – И.С.). Меня там встречали довольно неплохо – аплодисментами обычно. Я подхожу к Джаггеру: «О, Мик? Я слышал, ты тоже поешь!» – это все на хорошем английском. Он засмеялся: «А кто это?» Ему объяснили, и он все понял. И тут я вручаю ему подарок. А мне как раз Гриневич, мой товарищ, подарил на день рождения китель генерала НКВД. А Глеб Успенский, из «Вагриуса», перевел так, что это китель Леонида Брежнева. Джаггер поверил. Он был потрясен. Надел китель с довольным видом… «Ну хочешь, – говорю, – со мной сфотографироваться?» Ему по контракту нельзя ни с кем фотографироваться, но что он мог тогда сделать? После такого подарка?

Игра

– Наверное, самое твое важное занятие в жизни – по самоотдаче, по страсти, по затратам энергии, и денежной и прочей, – это игра. Самое эффектное из всего, что за тобой замечено, – это именно колоссальные проигрыши и немалые выигрыши.

– Больше 400 тысяч я никогда за вечер не проигрывал, но и больше… – Он задумывается. – Больше миллиона 700 тысяч фунтов не выигрывал. Не, вру: я проиграл как-то 800 тысяч в «Национале». – В «Национале»?

Как сейчас помню: там готовили хорошее харчо и, может, лучших в Москве цыплят табака. Но мне больше нравилось в бывшем кинотеатре «Россия», в вип-зале: там был хороший выбор виски и настоящая черная икра, тоже причем на выбор. На тостах. Выпить-закусить – это увлекательно, а игра – в ней смысла никакого. Чем проиграть миллион, так лучше пятьсот долларов пропить. Я много раз ходил с Вовой в казино – он играл, а я ужинал. Конечно, когда идешь с товарищем ужинать, то как-то ждешь, что вы будете сидеть за столом, принимать пищу и беседовать о том о сем. Но ужинал я один, заказывая какой-нибудь bisque d’haumard к выше уже упомянутой черной икре и виски, все на халяву – Вова проигрывал столько, что его самого и друзей угощали бесплатно. Жечков лишь изредка подскакивал к моему столу от своего, где крутился волчок, но ни разу Вове не поднесли хрустальной совы, и торопливо чокался со мной водочной рюмкой, причем даже не закусив, хоть бы и второпях. Поужинав, я задумчиво смотрел, как блестят Вовины глаза, когда он укладывает зеленое поле колбасками, составленными из толстых пластиковых фишек, каждая по 5 тысяч долларов. Вот так он ковровой такой бомбардировкой уложит по разным полям пол-«лимона» – и снимет урожай то в «лимон», то тыщ в триста, и так дрочит, пока фишки не кончатся и пока деньги на всех картах не кончатся, не говоря уж про кэш… «Вован! – пытался я его образумить, с небольшой, правда, верой в успех. – А давай ты зафиксируешь прибыль, вон ты выиграл 100 тысяч, и поехали по домам, а?» Но такого на моей памяти ни разу не было, чтоб он все бросил и поехал домой. Пока я думал про все это, Вова рассказывал: – А по миллиону долларов я выигрывал раз пять или шесть. В итоге я проиграл миллионов сто пятьдесят, наверно. Когда по мелочи играешь каждый день, то вроде ничего не происходит, но это – удары, удар за ударом. Я в Лондоне, помню, миллион 200 тыщ фунтов раз выиграл, притом совсем недавно. Это был мой последний выигрыш большой – 2002 год. Когда Надя умерла. После этого я выигрывал 200 тысяч максимум.

Звучит настолько зловеще, что сказать просто нечего. Мы и молчим какое-то время. Но тема игры серьезно нагружена страстями, она тянет за собой, и он снова рассказывает:

– Не, вспомнил – я 400 тысяч несколько раз выиграл. Это развлечение – просто чистый адреналин. Говорят про некоторых людей, что у них игровая зависимость. Да у любого найдется зависимость – просто надо попробовать! Когда человек не пьет и не курит, что он знает о водке и куреве? Если ты не пробовал наркотики, то ты не понимаешь наркоманов. Не пил – не поймешь, почему алкоголь. Когда ты не играешь, не понимаешь, почему люди играют. Я считаю, что в любом из пагубных пристрастий надо переступить определенный порог, после которого ты становишься от этого зависим.

– Именно – нужно переступить, ты говоришь? Может, как раз не нужно?

– Нужно! Переступить, чтоб понять. Человек должен попить хотя бы месяц. Или месяц поиграть. Человек, который месяц курит, он будет и дальше курить. Если человек месяц употребляет наркотики – он будет употреблять и дальше. Будет желать этого. Понимаешь? Любого человека можно подсадить на все! На все, что угодно! В моем случае это мультимедийка: я много что пробовал, что-то мне идет, что-то не идет. У меня был большой выбор…

– Наркотики пробовал?

– Наркотики не пошли вообще. Не понравились. Я курю – но могу не курить. Пить – выпиваю, могу не выпивать. Но больше пью, чем не пью, – замечает он самокритично, а может, просто вспомнил, с кем разговаривает. – Играть? Вот сейчас денег нет и я не играю. Деньги будут – может, и поиграю.

Дальше он развивает целую теорию игры, при том что Homo ludens пресловутого Хейзинги он явно не читал, а то б не удержался от соблазна сослаться, было б чем подкрепить свои экзотические выводы, и гонит от себя. Это просто самородок!

– Есть разные формы игры. Я нашел скачки, нашел казино, нашел карты, нашел – ну там, не знаю – спортпрогноз, ставки на футбол. Ставки на бирже – это просто другие формы. Они очень похожи друг на друга. Я очень далеко ушел в этом направлении. Многие люди делали состояния на всем этом! Сорос играл и в казино, и на бирже, и на скачках – где угодно.

– То есть ты очень близок к Соросу. По накалу желания разбогатеть игрой.

– Желание заработать за маленькие деньги большие есть у всех. Если раньше я играл для удовольствия, то сейчас метаморфоза другая (!). И у меня получалось! В чем беда бизнесменов…

– Каких бизнесменов?

– Таких, как я. Так вот беда такая: если раньше я играл для удовольствия, то есть выиграл, проиграл, и это было нормально, то щас хочется выиграть – и не получается! Это, наверно, болезнь. Определенного рода.

– Болезнь эта называется лудомания. (Как известно, Всемирная организация здравоохранения внесла ее в список психиатрических заболеваний.)

– Да. Надо только правильно выстроить эту свою игровую зависимость, поставить ее в рамки бизнеса, чтобы это приносило деньги, выстроить это системно, структурно – а это можно сделать! Ведь у Сороса получилось! Сорос свою игровую зависимость перенес на биржу, выстроил под это дело структуру и так далее!

– Вы с Соросом очень похожи – просто ему немного чаще везет, чем тебе.

– Насколько мы с ним похожи, насколько не похожи, любит ли он выпить, нравятся ли ему красивые девушки – неизвестно. Я даже примерно его биографию не знаю. Я могу только сказать, что человек, который играет на бирже, игрозависимый, по-любому.

– То есть у него болезнь – и у тебя болезнь.

– Не совсем болезнь… Вот если ты потерял все, все проиграл – это уже болезнь.

– Но ты ж не все еще проиграл, – говорю я, оглядывая Вовин дачный участок, приличный на нем домик и бассейн с античными статуями по берегам.

– Не все. Значит, я считаю, что я не игрозависимый. Пока человек все не проиграл – он просто страдает игроманией. А если проиграл все, то это уже пиздец.

– Ну так ты страдаешь игроманией или нет? Или ты пиздецом страдаешь? Что-то я ни хера не могу понять из твоих объяснений.

– Слушай, ты слишком глубоко копаешь.

– Ну ладно, давай мелко копать. Скажи, а не жалко тебе денег проигранных?

– Жалко. Денег нет, но должны много! Мне должны многие…

– Как Березовский говаривал: «Деньги были, деньги будут – просто сейчас нет».

– Хорошо сказано.

Счастье – это первые большие деньги

– Вова, а когда ты осознал, что поднялся на вершину? Когда тебе впервые показалось, что все сбылось? (К примеру Михаил Фридман, когда заработал в кооперативе 80 тысяч рублей, подумал, что денег хватит и ему, и его семье на всю жизнь.)

– Я могу сказать! Я точно помню когда: в 1991 году. Мне тогда ребята дали на рекламную кампанию 200 тысяч долларов, а она мне обошлась в 20 тысяч. Я понял, что надо срочно заняться рекламой. Я прошелся по рядам – и понял, что я на рекламном рынке самый крутой. Я печатал в «Коммерсанте» полосы о том, что я – то есть мое агентство «Премьер СВ» – охватил весь мир как спрут, что у меня 40 филиалов по всему миру. Я покупал журналистов… Журналисты – гондоны! Только этого нельзя писать, потому что я же учился на журналиста, и получится, что я тоже гондон. Сидят два гондона и разговаривают… Хотя я хорошо писал – лучше тебя, лучше Коха. (Кстати, «Ящик водки» – это не для вас название, ребята, это название для меня. Вы на себя лишнего взяли.) Я пишу лучше вас и лучше Гринберга. Так и напиши! (Пишу. – И.С.)

Я стал яхты брать в 1993 году. Мы уже тогда были богатые!

– Богатые – это что в деньгах?

– Ну было у меня миллиона два или три. Точней я не могу сказать: деньги мы держали в фирмах, а на бытовые нужды сколько нужно, столько и брали, – мы не считали денег. Лисовский в эконом-классе летал, жил в обычном номере, а я летал частными самолетами и жил в президентских апартаментах.

– Значит, в 1991-м тебе показалось, что ты на вершине. А реально – когда был самый пик? Когда ты был на высоте, когда был по-настоящему богат?

– Самый удачный был для меня 1997 год. Не, не – 1998-й. До того как кризис начался.

– В начале года, значит…

– В начале, конечно! Потому что в конце мы уже были всем должны.

– То есть счастье длилось месяца три. Только ты залез на вершину, а тут херакс – и кризис.

– Нет. Счастья не было. Счастье было раньше, когда у всех было мало денег – а у меня много! Я помню, что чувствовал тогда… Счастье – это первые большие деньги, счастье – это поехать в Будапешт в 1990 году, когда заработал тыщу долларов лишнюю или две. Что-то узнать новое, что-то вкусное съесть. Когда мы заработали первые деньги – вот это было счастье, да… Первые деньги – большое счастье. А когда ты уже все знаешь, везде уже был – это уже не счастье. Это уже по-другому называется.

– И как это называется?

– Не знаю. Но точно как-то по-другому. Все уже другое. Что-то надо делать, по-прежнему тратить деньги и еще что-то искать, чтобы получить удовольствие. В принципе сегодня для людей, которые имеют огромные деньги, получить удовольствие – большая проблема. У меня первые деньги появились в начале 90-х, у кого-то раньше, у кого-то позже. Когда я ходил в Berluti, Рома Абрамович еще ходил в «ЦЕБО», понимаешь?

– Кстати, ты мне как-то рассказывал, что у тебя Berluti по 5 тысяч евро. Так я не поленился зайти в одноименный магазин на Rue Marbeuf, пересмотрел все, так там дороже двушки и нету ботинок.

– Чё ты пиздишь?

– Я тебе говорю!

– Давай поспорим! Да я тебе сейчас покажу тапки по пятерке.

– А чё спорить? Как проверишь? Там что, ценники?

Он приносит. Ценников нету.

– Ну и?..

– Так это сшито на заказ! На заказ дороже! Это ж непросто. Раньше за два месяца шили, а теперь на это два года уходит.

– Ах на заказ… Выкрутился. Молодец. Хер проверишь.

– Это моя модель – «Жечков-Berluti». Видишь, кожа разных цветов. Я сам рисую, и мне шьют по моему рисунку. 3 тысячи 800 стоят.

– Ты еще и художник… Не простой, а лучший художник Киевского военного округа! Конечно, вкус у тебя безупречный, но тем не менее 3 тысячи 800 – это далеко не 5 тысяч.

– Так 5 тысяч – это сапоги высокие! Высокие дороже…

– Выкрутился, короче.

– «Не бывает по пятерке!» Лох ты хуев, в Макеевке и помрешь.

– Сам ты мудак, в Запорожжi (или Запарижье) и подохнешь!

Мы оба долго и радостно смеемся, страшно довольные друг другом. Я правда рад его видеть, да и он меня, кажется, тоже.

«Мы гуляли и бухали по всему миру!»

– Вова, я слышал много роскошных историй, как ты гулял со своей командой. Какие загулы вы устраивали. Сам я с тобой в таком жанре не летал, знаю тему только с чужих слов.

– Самое интересное – как мы тогда гуляли. А гуляли две компании: Олега Бойко и моя. Правда, об этом нельзя рассказывать.

– Именно потому ты и не рассказываешь, что нельзя. И потому эта тема обрастает легендами и слухами. Вот есть легенда, что ты фрахтовал яхту длинней, чем у Абрамовича, и она стояла, пришвартованная, у виллы, куда был вызван повар из «Максима». И туда считали за честь попасть люди первой величины.

– Да, по легенде, я брал самые большие и дорогие яхты, летал на частных самолетах с телевизорами и кроватями и так далее, но это ко мне не имеет отношения. Мне приписывали виллу на Cape d’Antibes, которая раньше принадлежала Сальвадору Дали, – так это неправда.

– И что якобы туда пачками вывозились лучшие проститутки Москвы – это тоже не соответствует действительности?

– Я вообще не знаю, что такое проститутки. Моя жена не проститутка. И до жены девушки не были проститутками. Я не такой.

– Ты просто экономил, проститутки же дорогие.

– Про этих проституток, про яхты, острова и вулканы, про шампанское и омаров рассказывают завистники. Я деньги тратил на друзей. Покупал им квартиры, дачи, машины. Давал денег. Я, конечно, больше давал друзьям, чем они мне, – в плане духовности. Может, это друзья гуляли – на мои деньги, – а это приписывают мне.

– Еще тебе приписывают, что якобы ты с гостями раскачивал в воздухе частные самолеты.

– А, дискотека в воздухе? Она называлась «Перед смертью не натанцуешься» – вдруг самолет упадет, а парашютов нет, – это экстремальная дискотека. Смешная легенда. По слухам, мы тогда взяли нормальный самолет, как положено – 5-й Gulfstream…

– Говорят еще, что ты снимал целый этаж в Meurice – или это был Crillon?

– Я слышал про Bristol. Что якобы я там гулял. Мне приписывается, что я жил там два года, с друзьями, и снимал не этаж, а даже больше – два этажа. Иногда в одном из моих номеров жил де Ниро. Согласно легенде. Говорят, и Берлускони пытался жить в моем номере, но я его не пускал. А все халаты и полотенца там были с моими вензелями – мне тоже про это рассказывали. Я могу подтвердить только один свой заезд в Bristol – это было в 1997-м, я выпустил альбом и прилетел в Париж это дело отметить. Но я там не гулял никогда. Я просто жил там. Номер я тогда снял сильный. Я был настолько крутой, что антикварщики мне приносили Ван Гога, Пикассо, Ренуара, какие-то уникальные гобелены – купите! Я говорю – картины повесьте, гобелены постелите, я должен к ним привыкнуть. У меня висели подлинники, которые стоили огромное количество денег. Это не понаслышке, остались еще живые свидетели, могут подтвердить. Но это было мне неинтересно… Мы там устраивали советские вечера.

– Это как? Советские – в Париже? Париж, слава Богу, никогда не был советским…

– Щас расскажу, это прикольно! Номер был двухэтажный, а в нем лестница как в подъезде. И вот мы сидим на подоконнике, там не было нашего портвейна «Три семерки», так приходилось брать 30-летний Porto, пьем, закусываем яблочком и под гитару поем дворовую песню «Иволга поет в твоем окне». Мы с Гриней, значит, пьем портвейн, а Янковский [Игорь] врубился, привязал красную салфетку на рукав, типа он дружинник и гонит нас из подъезда. Это реальная история из жизни! А вот еще такая. Помню, в Лас-Вегасе едем с ребятами в лифте, и тут заходит Паваротти. Мы жили на 12-м этаже. Я тихо говорю: «Если он выйдет хоть на этаж ниже нас – не мой уровень». И он выходит на одиннадцатом! «Не мой уровень!» И такой хохот сразу, а он не понимает, в чем дело.

– Так твоя фраза «Не мой уровень» – отсюда пошла?

– Нет, она уже была… Я тогда понял, что лучше всех в мире разбираюсь в одежде. Вкус-то есть. И сделал свой магазин рядом с Kiton и Berluti, назвал его August. Я стал производить одежду. У меня даже шмотки какие-то остались. Но это не пошло потому, что брэнд надо было раскручивать, много денег вкладывать и так далее. Но лет восемь я этот магазин держал… Вот видишь, у меня костюмы Kiton висят – я покупал по 400 долларов, а сейчас такой костюм стоит 6 тысяч – 8 тысяч евро. Я, как всегда, опередил время.

– Костюм за 8 тысяч евро – это чистая разводка. И ты повелся. Ну что там – тряпка, нитки…

– По большому счету – да! За брэнд платишь…

Главное в жизни

– Вова! А чего ты хотел добиться в жизни, к чему ты вообще стремился?

– Не знаю, к чему…

– Все-таки ты должен мне сказать, какую ты ставил перед собой задачу в жизни. По максимуму.

– В зависимости от времени задачи были разные. Сначала – деньги. Потом – прописка московская, чтоб остаться в Москве и не потерять жену – Наташа была тогда беременная… Не было ни копейки денег, папа к тому времени уже умер (как дочка родилась в 85-м, так он и умер, не увидев ее). Но я договорился с зампредом Бауманского исполкома – и нам выделили трехкомнатную квартиру в Конькове (точнее, сначала комнату в коммуналке, которая постепенно выросла до квартиры). Ну и так далее. Я считал себя самым умным в мире. Оказалось, что это не так; я вошел всего лишь в тыщу самых умных. Надо стремиться к самому большему, а там – что получится.

– Папа не увидел твоего полета, не узнал, каким ты был на подъеме.

– И дочку не увидел; дочка – это тоже подъем. Она талантливая девочка была очень.

– Надя была очень хороша.

– Красивая, да. Честная, красивая, умная, талантливая (получила первую премию литературную в 13 лет), нежадная – я смотрел на нее и понимал, видел, что у нее от меня, что – от Наташи.

– Я помню, как она заходила к тебе в кабинет, при мне – и я застывал с открытым ртом.

– Она всегда стеснялась – сидела в приемной, ждала.

Он оглядывается вокруг:

– Вот – мы с Надей жили в этом доме… Когда она погибла, многие говорили – роди себе еще детей. Я на это очень сильно напрягался: ну как можно такое говорить? Мне мама, у нее было трое детей, объясняла: «Почему рожают много детей? Чтоб родился хоть один ребенок хороший, а не для того, чтоб было много. А у тебя с первого раза получилось!» И моя дочка хорошо писала – а то в кого же она?

– И вот сегодня в итоге, в промежуточном итоге – в полтинник еще рано подбивать окончательные бабки, что?

– В итоге я живу в Париже, один, без друзей, без родственников.

Мы вспоминаем о забавной игре слов. Запорожье на украинском пишется «Запорiжжя». А теперь Вова живет в «Запарижье», в дорогом пригороде Парижа. Как будто никуда и не уезжал и не было этих 50 лет – просто в адресе изменилась пара букв…

– Ну, многие бы мечтали свалить от надоевших людей и жить под Парижем… В своем домике. (Может, это и есть русская мечта – не зря же ее озвучивал такой сугубо народный персонаж, как Леня Голубков, и пипл же хавал.)

– У меня, как известно, была кличка Вечный Студент, и надо мной шутили: «Тебе бы еще Сорбонну закончить».

– Не закончить, а скорей поучиться.

– Поучиться, да… Диплома же у меня нет никакого. Но в Сорбонне я учиться не стал: как-то неловко ездить на занятия с водителем и охраной.

– Тем более забастовки у вас тут – вон вчера международные рейсы были отменены и метро, кажется, закрылось.

– Здешние забастовки причиняют меньше неудобств, чем пробки в Москве. Тут забастовки каждые три месяца, а в Москве пробки днем и ночью. Когда я там ездил ночью в казино, у меня было ощущение, что в Москве даже бывают ночные забастовки. То есть пробки.

– А ваш президент тоже перегораживает дороги, когда едет в Елисейский дворец?

– Он не мой президент. Я тут в творческой командировке.

– Ты живешь уже год на Западе, не вынимая. Тебе тут хорошо?

– Ну, есть сложности – но мне тут спокойней, чем там.

– Ни разу за это время не слетал в Москву.

– Не хочу.

– Почему?

– Не хочу, и все. Очень много там отрицательных эмоций.

– Не скучно тут одному?

– Насколько я раньше был общительный – настолько же сегодня необщительный. Это связано с моим собственным личным миром. И с тем, что вокруг меня происходило.

Подумав и помолчав, он добавляет еще вот что, и это, может, самое главное:

– У меня нет близких людей в Москве.

– И правда – зачем она тогда?

– Да. А товарищи сюда иногда приезжают. Видимся.

– Ностальгия, стало быть, не мучит.

– По Москве – нет. Ну, может, там бывшая жена, сестра – о них я думаю. Но, может, для всех лучше, когда я тут, чем если я буду рядом.

Через пять минут он добавляет еще один аргумент, тоже вполне себе убедительный:

– Да к тому же мне там жить негде, у меня ничего нет в Москве. Негде жить!

– С чего ты начал, к тому, бля, и вернулся. Диалектическая, сцуко, спираль… Жесткая тут ирония судьбы.

– Своего в Москве у меня ничего нет – все отдал жене. Ностальгия, конечно, какая-то есть, в Москву хочется иногда – но не постоянно. Появилась ностальгия – выпил-закусил, и прошла.

Это я понимаю, это еще легко, это приятно, о таком счастливом состоянии мечтают многие эмигранты. Какое счастье, что Вове это удалось! Но потом он все-таки признается – он вообще говорит правду, да и всегда говорил, без дешевой политкорректности, это я давно заметил:

– Или наоборот: выпил-закусил – и захотелось. А вот это уже похоже на хорошую тоску… Если кто понимает.