Текст книги "Упрямое время"

Вспыхнувший в тренерской свет и ослепил, и оглушил на миг. А в следующий – рука, обнимавшая меня за шею, вонзилась ногтями в лицо, ноги же, стискивающие бёдра, наоборот, разжались.

– Пусти… Пустите! – отчаянно завизжала Мандрыкина.

Да ведь я не держал?! Сама на меня накинулась. Я попытался встать. Получилось неуклюже, со второй попытки – стол, близко подвинутый к дивану, мешал.

В дверях стояли техничка баба Вера и Лидия Анатольевна, завуч. Глаза у женщин были по пять копеек, рты приоткрыты от изумления. Секунда, и изумление начало переходить в негодование. Стол, мешавший мне встать, ничего не скрывал от их взглядов. И я представлял, что они видят.

Мужчина, пытающийся выпрямиться, взлохмаченный, растрёпанный, длинные царапины на щеке. Хорошо, хоть подол футболки прикрыл вывалившееся из полуспущенных штанов «хозяйство». А рядом на диване лежит девушка, школьница. Слёзы на глазах, блузка разорвана, лифчик съехал на бок, обнажив белую грудь. И красные пятна – следы от чужих, грубых пальцев, предвестники синяков. – Откуда?! Я же не сжимал её грудь? – А ниже – завёрнутая на живот юбка, бесстыдно выставленный под свет лампы курчавый реденький пух.

Трусиков на Мандрыкиной не было. Когда же она их снять успела? Или пришла так? И без колгот… Зимой – без колгот. Как я сразу внимания не обратил? Она вошла в кабинет, предложила помочь, заранее готовая… к чему, собственно?

Где-то в закоулках мозга родилось понимание. Совершенно отчётливое понимание. Меня подставили, по-крупному. И сделали это профессионально.

Мандрыкина лежала у меня под ногами, навзничь, раскорячившись, как тогда. И ошмётки ниток, торчащие на месте пуговиц, белая грудь, полувывалившаяся в глубокий вырез блузки, красные пятна по всему лицу – не поймёшь, от румян или настоящие – дополняли сходство. Только юбка в этот раз была не гофре, а узкая кожаная мини, и колготы на месте. Нет, не колготы – чулки. Длинные чёрные чулки в сеточку.

Девчонка не пыталась ни встать, ни руками прикрыться. Даже глаз от меня не отводила, лишь горло судорожно дёргалось. И я на неё смотрел. И что сказать, не знал.

Она ещё несколько раз сглотнула. Прошептала неожиданное:

– Вы меня убьёте, да? Не надо… пожалуйста.

И отвернулась, наконец. Зажмурилась.

Валерия Мандрыкина, тварь, которую столько раз мечтал задавить голыми руками, лежала в полной моей власти. Будто сама подставляла шею с безнадёжно трепещущей жилкой. Убить её? Да, я это мог сделать запросто, – несколько мгновений назад, когда волоком тащил по коридору, когда руки сами собой пытались сжаться на этой шее. Скрутить голову, как дрянному курёнку.

Или чуть позже, когда бросил на пол. Наступить, раздавить, словно гадкую гусеницу. Лучше не босой пяткой, а сапогом, тяжёлым, кирзовым сапогом. Хотя можно и босой – я уже не такой брезгливый, как в молодости. С размаху впечатать это личико в пол, чтобы хрустнуло, и мозги во все стороны.

Я мог её убить – легко. Ни жалость, ни совесть не трепыхнулись бы. Потому как видел перед собой не молодую, красивую – несмотря на похабную одежонку и размалёванное лицо – женщину. Не человека даже, а шкодливую, отвратительную крысу. Я мог её убить – легко! И не мог.

Так же, как не смог убить Ворона. Потому что некто сохранил мне жизнь и свёл с Радиком. Чудо совершил – позволил вернуться назад, всё исправить. Как же я мог убивать – даже шакалов, крыс – после этого?

– Как ты меня нашла?

Мандрыкина не ответила сразу, молилась, что ли? Затем приоткрыла один глаз, верхний. Левый, то есть.

– Я… не искала. Случайно, дом, наверное, перепутала. У меня вызов в четвёртый, а это…

– Шестой, – подтвердил я. – И зачем тебя вызывали? Младенчика нянчить?

Мандрыкина не ответила, закусила губу. Да я и так понял, по каким «младенчикам» она специализировалась. «Ляля»… И за эту шалаву я статью получил?

– Я вот одного не пойму. Зачем ты это сделала? Отомстить хотела? Но за что? Я же тебя, вроде, ничем не обидел. Или бабло отрабатывала? Тебе заплатили за тот концерт? Много?

Она закусила губу сильнее, до крови. Потом перекатилась на левый бок, поджала коленки. Свернулась калачиком.

– Он меня заставил. Сергей Олегович… майор Мазур.

Майор Мазур? Фамилия показалась знакомой, но вспомнить, кто это, я не мог. Перебрал в памяти имена следователей, которые вели моё дело, и дело о наезде, оперативников. Я помнил всех их отлично, всем мечтал когда-нибудь отплатить. Но майор Мазур в моём списке не значился.

– И как же он тебя заставлял? – поинтересовался.

Мандрыкина не поднимала на меня глаза, смотрела куда-то под кровать. Или гораздо дальше? В тот проклятый декабрь две тысячи первого?

– Сергей Олегович всех девочек в городе знает. Он – крыша. А я… тогда уже этим зарабатывать начала. Одеться нормально хотелось! И косметика… Я же красивая – почему должна как кикимора ходить? – наконец-то она не выдержала, всхлипнула. Тихо, скорее даже носом шмыгнула. – Мама только на еду зарабатывала. Отец вообще куда-то сбежал, когда мне пять лет было. Ни алиментов, ничего… Я только заработать хотела, чтобы выглядеть нормально!.. А он узнал… Сергей Олегович. Поймал меня с клиентом, привёз к себе. И сказал, чтобы я с вами это сделала. Я не думала, что вас посадят, правда! Не знала, что за такое сажают. Он сказал – вас только из школы выгонят, условную судимость дадут. Сказал – «напугать нужно, чтобы не рыпался». А если не сделаю – мама узнает, чем я занимаюсь. И на работе у неё, и соседи, и в школе. Все узнают, что я… проститутка.

– И ты согласилась.

– Он меня прямо у себя в кабинете изнасиловал! Пригрозил – если не соглашусь, хуже будет. А потом повёз в школу. Он знал, что вы допоздна у себя в кабинете сидите. Сказал туда идти. Смеялся, – «пятнадцать минут вам на это дело хватить должно». После этого он позвонит в учительскую и попросит вас к телефону. Чтобы свидетели независимые были…

Вон оно всё как происходило! Тот, кто в учительскую звонил, не представился, но баба Вера всё равно за мной побежала. А когда в тренерской возню подозрительную услышала, испугалась, позвала завучку. Две свидетельницы – ещё лучше получилось! И откуда медэкспертиза ссадины у девки на причинном месте нашла – а синяки на груди я и сам видел, – теперь понятно. Не подлог, профессионалы работали, без дураков. Девку и правда изнасиловали. Только посадили не того. Меня посадили!

В сердце вновь кольнула злость. Верно, у меня лицо переменилось, и Мандрыкина заметила это краем глаза. Опять зажмурилась. Но выдержки и дальше покорно ждать смерти ей не хватило. Прижала кулачки ко рту и захлюпала. Тоненько, что твой комар пищит, заскулила:

– Геннадий Викторович, не убивайте меня, пожалуйста…

Этот жест её – кулачки, прижатые ко рту, – так отчётливо напомнил мне Ирину, что злость сама собой отступила. Я присел рядом на корточки.

– Не скули. Не убил же пока. Хотя следовало. За тот спектакль, что ты тогда разыграла. «Вы мне так нравитесь! Я всё для вас сделаю! Я хочу!» Чего добивалась-то? Неужто соблазнить надеялась?

Мандрыкина открыла глаза.

– Да. Я думала, если вы меня… хоть немного… Это не так подло будет. Я ведь нравилась вам, я же замечала, как вы смотрите.

Мне даже жалко её стало. Так и не поняла она разницы между «нравиться» и «опрокинуть на диванчик». И не поймёт, наверное.

– Ишь ты, благородная выискалась. Ещё скажи, переживала, когда меня посадили?

Она опять заскулила, глядя под диван.

– Я… я отравиться хотела! Таблетки насобирала… А мама нашла… кричала на меня, плакала… И я не смогла.

Не знаю, почему так, но я верил этой шалашовке. И тогда верил, и сейчас. Презирал, брезгливость перебороть не мог, но верил на слово.

– И что потом было? Вижу, ты всерьёз этим «бизнесом» занялась? Выходит, зря меня подставила, не понадобилась «секретность»?

Мандрыкина всхлипнула ещё разок и затихла. Прошептала едва слышно:

– Выходит, зря… Я после школы в училище поступила, на медсестру. Но Сергей Олегович меня снова нашёл. Сказал, что я на него работать буду, как другие девочки. А не соглашусь – он дело так повернёт, что это я вас посадила, за деньги. И рассказал, что с людьми в тюрьме делают, у кого такая статья, как у вас. И что вы со мной сделаете, когда выйдите. Что старости я могу не бояться – не доживу.

Я хмыкнул. Ушлый парень этот майор. Всех поимел, а сам чистенький остался. Вспомнить бы, кто таков. В одном ошибся – не сделали со мной в зоне того, на что он рассчитывал, не смогли. И вернулся я, для себя – через семь лет, но для него – значительно раньше!

– А ты сама как считаешь, надо тебя убить за то, что сделала?

Девчонка вздрогнула, сжалась сильнее.

– Надо…

И зарыдала. Во весь голос теперь, со слезами. Корчась, царапая чёрными ногтями палас.

– Геннадий Викторович, не убивайте меня, пожалуйста… Я дура, дура… но я не хотела так… Пожалуйста… я никому не скажу, что вы здесь.

Я не удержался, захохотал. Смешно стало. И от обещания её «не рассказывать», и оттого, что до сих пор верит искренне, что убить её собираюсь.

– Ты и правда дура! Валерия, вот скажи, если бы я тебя убить думал, стал бы разговоры разговаривать? За кого ты меня принимаешь? Хотеть – хочу, спорить не буду. Так и свернул бы тебе шею, как курёнку, заслуживаешь. Но разве я Бог, чтобы чужими жизнями распоряжаться? Это ты себя Богом возомнила. И майор твой.

Рёв прекратился. Мандрыкина даже посмотреть на меня отважилась.

– Так вы меня не будите убивать?

– Сказал же – не буду.

Она поспешно села, затем на ноги поднялась. Одёрнула блузку, попыталась бочком протиснуться мимо меня в коридор. Спешила, пока не передумал?

– Ты куда?

– Я… пойду.

– На вызов?

– Домой.

Да уж, куда в таком виде «нянчить». Я тоже выпрямился.

– Куда ты пойдёшь с такой рожей? В ванну иди, умойся. И пуговицы пришить надо, а то лахудра-лахудрой.

Мандрыкина закивала благодарно. Шагнула к ванной и снова оглянулась.

– Геннадий Викторович, если хотите, я для вас бесплатно сделаю, что скажите. Я хорошо умею, я…

– Что?! – Она осеклась на полуслове, будто язык прикусила. – Брысь в ванну! Лучше расскажешь мне об этом твоём майоре. Всё, что знаешь.

Глава 10. Осень, 2004

На следующий день я нашёл дом, где жил Сергей Олегович Мазур. Добротный, двухэтажный. Не крепость-дворец, как строят «новые русские», – или как их там звать начали, пока я «в коме» был? – без излишеств, но добротный. Красным кирпичом обложенный, крыша под черепицей. Во дворе – гараж, тоже добротный. Правда, сам дворик невелик, пяти соток не будет. Ну да не картошку на нём выращивают! Я заглянул, полюбопытствовал – клумбы цветочные, кустики декоративные. Понятно, что в конце октября любоваться особо нечем, а вот весной и летом наверняка там всё цветёт и благоухает. Чтобы гражданину майору приятно отдыхалось после охоты на бандюганов.

Мазур человеком оказался семейным. Жена и сын, пацанчик лет пяти-шести. Пацана я мельком видел, а жену рассмотрел. Высокая, подтянутая, но плоская, что твоя шпала. И лицо фигуре под стать. Лошица, одним словом. Думаю, в её возрасте даже Ирина симпатичней была, а со Светланой вообще не ровняю. Забавный вкус у гражданина майора. Хотя… что ему до жены? Ему любая из его девочек бесплатно даёт, по первому требованию.

До вечера изучил я все подходы к дому Мазуров, вдоль и поперёк. Подходов нашлось два: по улице, тихой, спокойной, но асфальтированной – это в частном секторе редкость, – и с противоположной стороны, с тыла, так сказать. Там шли дворы, выходящие на другую, параллельную улицу, узенькую, грунтовую, заросшую пожухлыми бурьянами. Участок, соседствующий с майорским, нежилым оказался. «Продаётся», – сообщала жирная меловая надпись на заборе. И плотно закрытые ставни на окнах это подтверждали, и заброшенный огород. Видно, жила старушка, да померла, или дети к себе забрали. А домишко не нужен, вот и продают. Очень удачно для меня.

С чердака этого дома я и следил, что делается у соседей. Видел, как мадам привела сына из садика, как возилась со своими клумбами, то и дело оттопыривая мосластую, обтянутую джинсами задницу. Как зазывала в дом кота – а собаки у них нет, ещё удача! И как вернулся с работы хозяин, увидел. Мазур открыл ворота, загнал машину в гараж. Перед тем, как зайти в дом, постоял на крыльце. Курил, разглядывая соседский двор. Что ж ты тут разглядишь, в темноте-то?

Зато над крыльцом мазурского дома горел яркий фонарь, и я гражданина майора рассмотрел прекрасно. И вспомнил. Всё тот же проклятый две тысячи первый.

Он встретил меня, когда я выходил со школьного двора. Занятия пока не начались, но середина августа – пора для учителей горячая. Подготовка к новому учебному году вовсю идёт, в спортзале ремонт заканчивается – покраска, побелка. Потом городские методобъединения пойдут, педсоветы. В общем, работы хватало. Она помогала отвлечься, не слететь с катушек…

– Геннадий Викторович? Здравствуйте. Можно с вами поговорить?

Я смерил его недоумённым взглядом. Мужик лет тридцати пяти, высокий, моего роста, плечистый, коротко стриженный. Видно, что спортивный. Одет в брюки и рубашку, солидно. Туфли на ногах аж блестят, опять же. Не работяга. Первая мысль у меня была – из роно начальство новое?

– Здравствуйте, – кивнул.

– Меня зовут Сергей Олегович Мазур. Я товарищ Виталия Ковалевского.

У меня словно от лимона скулы свело. От одной фамилии этой, век бы её не слышать! Выдавил:

– Что вы хотите?

– Поговорить.

– О чём нам разговаривать? Ваш «товарищ» убил мою дочь!

– Это был несчастный случай…

– Да что ты говоришь?! Он наехал на неё на переходе, на красный свет. У него скорость была сто двадцать!

– Не сто двадцать, а восемьдесят. И со светофором не доказано…

– Как – не доказано?! Свидетели…

– Свидетели сегодня одно вспомнят, завтра – другое. Но я не об этом поговорить хочу. Вы же взрослый человек, понимаете, девочку не вернуть, что бы мы теперь не говорили и не делали. Так зачем и парню жизнь ломать? Ему двадцать пять лет только. У него карьера, семья…

– Семья?

– Да, он жениться собирается.

– Не на той ли, которую катал «с ветерком» по проспекту?

– Какая разница? Жизнь парню ломать не нужно. Я понимаю, если бы он в самом деле убить кого-то хотел…

– Не хотел бы, по правилам ездил.

– А вы всегда по правилам ездите?

– Я – да.

– Была бы у вас машина нормальная, а не «ижак» ваш допотопный, и работали бы вы в милиции, а не в школе…

– Что, ментам законы не писаны?

– Писаны, да не все. Чего вы добиваетесь? Хотите, чтобы Ковалевского посадили? Не посадят. Погоны снимут, из органов турнут – это могут. Оно вам надо? Легче станет?

– Это ещё посмотрим, посадят или не посадят…

– Не посадят, и смотреть нечего. Если бы милицию за превышение скорости сажали, страну охранять некому стало бы.

– А за убийство?

– Что вы заладили – «убийство, убийство»! Не было никакого убийства, забудьте эту глупость. И заявление заберите.

– Что?

– Заявление заберите. Виталий вам компенсацию за моральный ущерб и без суда выплатит. Десять тысяч долларов.

– Что?!

– Десять тысяч, говорю. Не бумажек наших, а настоящих денег. Машину приличную купите…

– Десять тысяч за мою дочь?

– Не за дочь, за моральный ущерб, нанесённый вам и вашей жене. Мало? Назовите свою сумму.

– Ты мне деньги за дочь предлагаешь…

– Да не за дочь же, чудак человек! Чтобы ты жить нормально начал. Ты молодой ещё, и жена у тебя не старуха. Захотите – другого ребёнка родите…

Меня переклинило. Будто в мозгах потемнело на секунду. Ударил я его. Смачно, в скулу.

Мазур удара не ждал. Но здоровый, бычара, устоял на ногах. Только отшатнулся и схватился за начинающий багроветь кровоподтёк.

– А это ты зря, физрук. Я ведь тоже сотрудник милиции. Майор.

– Да пошёл ты! Все вы, менты, одним миром мазаны. Бандиты!

– Я мог бы сейчас опергруппу вызвать. Кинули бы тебя в обезьянник, и объяснили, что нехорошо на работника милиции руку поднимать. Но мы не бандиты. Мы страшнее, мы – власть, система. Ты что, против системы идти хочешь?

– Да плевал я на тебя и твою систему. А твоего лейтенантика я всё равно посажу!

– Смотри, физрук, не обплюйся. Ладно, я добрый пока. Разрешаю подумать.

– Да пошёл ты!

Послал его ещё раз. Далеко и матерно, хоть обычно не выражаюсь. Потом развернулся и пошёл прочь. А он остался. Крикнул мне в спину:

– Если передумаешь, забери заявление. Предложение в силе остаётся. Пока.

Я не забрал.

Гражданин майор бросил окурок в жестяную банку рядом с крыльцом, зашёл в дом. Вот, значит, кто мой главный враг, кто номер первый в списке. Не урка, не шалава малолетняя – мент, охранитель законов! Вот с кем я посчитаюсь от души. Власть, говоришь? Закончилась твоя власть, твои законы. Мои собственные начинаются.

Дом у гражданина майора был добротный. Большой. Я не пожадничал, не поленился притащить четыре канистры бензина с ближайшей АЗС. Ох, какая улика! Девка-заправщица меня вспомнит, когда о поджоге узнают. Тем более, я ещё и зажигалки у неё купил, пять штук, с запасом. И пусть вспоминает, показание даёт. На здоровье!

Дверь я полил щедро. И все окна на первом этаже – ни одно не пропустил. У Мазуров лестница под забором длинная лежала, так я и на крышу слазил, тоже всё полил. Аккуратненько всё делал, чтобы не скрипнуло нигде ничего, хозяев не разбудило. Не скрипнуло, не разбудило.

Бензин попался удачный, не разбавленный. Вспыхивал, едва зажигалку бросишь. Домик запылал свечечкой. А я вернулся на соседский чердак – любоваться.

С минуты на минуту хозяева должны были проснуться от треска и дыма. Интересно, у них спальня на первом этаже, или на втором? Если на первом, уже проснулись, наверное. Хватит у майора духу окно выбить и сквозь пламя выскочить, жену и ребятёнка вытащить? Или будет внутри сидеть, пожарных вызванивать? Надеяться, что потолок крепкий, не рухнет?

Домик пылал. Десять минут, пятнадцать, двадцать… Стёкла вываливаться начали, дверная коробка насквозь прогорела. Огонь уже внутри, а тихо. Сирен пожарных не слышно, и в соседних дворах спят все. Странно, пожар вон какой! Неужто не видит его никто?

Я лежал и смотрел. Полчасика так погорит, и на майоре крест можно ставить. Если и не сгорит заживо, то в дыму задохнётся наверняка. Расплатились, можно считать. С лихвой. Не правильно это как-то!

Чем больше я думал, тем смурней на душе становилось. Всё моё путешествие назад неправильным получалось. Двух недель не прошло, а скольких людей из своего списочка встретил! И Светку-предательницу, и урку-гада, и шалашовку подлую. Будто Бог лично в мой список заглянул и теперь предлагает. Вот тебе власть, вот тебе враги твои, обидчики. Мсти, заслужил.

Только не мог Бог такое предложить! Он ведь милосердный, он учит не «кровь за кровь, глаз за глаз», а «возлюби ближнего, как себя самого». В колонию батюшка приходил, Библию читал. Я хоть и неверующий был тогда, а слушал. Интересно.

Положим, не ближние они мне… Или всё же ближние? Жизнь мою покроили – любо-дорого. Кто же мне ближе, если не они? Стало быть, по законам божьим, не злом за зло я отплатить должен этим, из списка, а добром. Потому и ставил он мне их на пути, испытывал. Выдержу – свершится чудо. Нет…

Выдержу! Светлану простить оказалось не трудно. Что с неё взять? Баба, наседка. И шалашовку эту глупую – прощаю. Она и так своё получила. За что боролась, на то и напоролась, называется. Ворон… у него «понятия», он человеческой жизни не знает. Собакой родился, собакой прожил, и умрёт по-собачьи, под забором.

А вот майор человеческую жизнь знает. Семья, жена, ребёнок у него. И законы знает, и людские и божеские. И преступил и те и другие, не задумываясь, легко. Лишь бы власть свою показать.

И мне его – простить?!

С майором тяжело. Потому Бог и подсказку дал – мент не один в доме спит. Отплачу ему, и невинные люди погибнут.

В голове тихо пискнул мстительный голосок: «Ксюша тоже невинная была, а её убили». Я цыкнул на него. Не пацанчик пятилетний за рулём того «опеля» сидел, и не мамаша его мослозадая. А по моим законам круговой поруки нет. Каждый сам за себя отвечает.

Я соскользнул с чердака, перемахнул забор между дворами.

Первый этаж пылал, ни в двери не сунешься, ни в окно. Хорошо, лестницу не додумался бензином облить. Дерево успело нагреться, местами и тлеть начинало, но ещё не вспыхнуло. Я передвинул её к одному из верхних окон, полез, чертыхаясь, когда приходилось хвататься за особо горячие перекладины. Саданул ногой в стекло… И тут же в меня вылетел рыжий шерстяной ком!

Котяра на секунду завис на моей штанине, в кровь раздирая бедро, потом сиганул вниз, в темноту. Я зашипел от боли, но не ругаться же на кота! Умная тварь, жизнь себе спасает. Что же ты, Рыжий, хозяев не разбудил? И сразу мысль в голове стрельнула – а может тихо в доме оттого, что хозяев нет? Уехали куда, пока я за бензином ходил?!

Сунул я голову в проём и понял – дома они. Потому как сразу услышал кашель и детский плач, доносившийся от кровати. Попал я, значит, в спальню пацанёнка. Едва перелез через подоконник, и сам закашлялся. Глаза слезиться начали, в горле запершило. В комнате висел густой, удушливый сизый дым, а над головой громко трещало.

Я схватил пацана на руки.

– Родители дома? Родители дома, спрашиваю?

Э, да что от него добьёшься в таком состоянии! Под мышку и на лестницу, на свежий воздух. Спустил, поставил на землю, шлёпнул по попе.

– Беги к забору, понял? И стой там, никуда не уходи. Мамка заберёт.

Про мамку он понял, побежал. И кашляет, кашляет. Ему бы попить чего-нибудь дать… Некогда.

Пока я туда-сюда лазил, дыма ещё больше стало. А из комнаты в коридор выскочил – вообще ничего не видно, дым по лестнице снизу поднимается. Удушливый, гад, – пластик горит.

В коридор выходили три комнаты. Я чуть ли не молился, чтобы родительская спальня тоже здесь была. Потому как если внизу – не успеть. Заглянул в одну комнату – не то, больше на кабинет смахивает. Зато напротив – она!

Первой я женщину будить начал. За руку трясу, за плечо – никак. Учадела. Пришлось за волосы с подушки поднять и пару пощёчин влепить, чтобы глаза открыла. Открыть-то открыла, но мутные. «Вставай, уходить нужно. Пожар!» – кричу. Смотрит на меня, и от дыма хекает. Схватил за руку, потащил за собой, как лунатика.

Только в детской она оклемалась чуть, к кроватке рванулась. Я не пустил.

– Внизу он уже, снаружи. Возле забора стоит. И ты в окно лезь! Там лестница.

Ага, глаза осмысленными становятся. Кивает, не спрашивает даже, что я за фрукт. Баба в такой ситуации может и в истерику, и в обморок брякнуться, а эта держится. Крепкая, уважаю.

Когда она к окну подошла, грохнуло вдруг над головой страшно, и за окном фейерверк в разные стороны. Всё, стропила перегорели, сейчас потолок нам на головы ляжет. Тикать надо отсюда, пока не поздно! А баба у окна мнётся. «Серёжа?!»

– Да спасу я твоего майора, спасу. К сыну беги!

Полезла на подоконник, ногу задрала, не стесняясь, что комбинация коротенькая. Да и некогда мне её рассматривать. За «Серёжей» этим чёртовым бежать нужно.

В кровати майора не оказалось. Я подумал было, что он на пол упал. Но и там нет. Неужто вниз побежал, к дверям?! Я уже на лестницу сунулся, в самый дым и чад, и тут спохватился – дверь кабинета настежь распахнута, а я же её закрывал. Заглянул – так и есть. Сидит майор возле сейфа, что-то вынимает оттуда и в сумку складывает. Ах ты ж козёл! Не жену с сыном спасает, а бабло вонючее.

Заорал на него:

– Чего расселся?! Драпать надо! Крыша сейчас упадёт!

А он развернулся и – бах! Я еле успел за косяк отскочить. Пистолет у гада! Он даже рассматривать меня не стал, сразу пальнул.

– Не стреляй, я же тебя не трогаю! Уматывай из дома быстрее!

Бах! И слева в ответ – ба-бах! Аж дом задрожал. Всё, просел потолок в детской, до лестницы за окном не добраться. Единственно, из окна сигать.

– Да не стреляй же ты, идиот! В окно прыгай, а то сгоришь к чёрту!

Тишина. Послушался? Трещит вокруг, нифига не слышно, что в кабинете делается. Может, выпрыгнул? Мне ждать долго тоже не с руки. Сгорю за милую душу, никакой хронобраслет не спасёт.

Заглянул осторожно. Как же, выпрыгнул! Сидит, с мобилой возится. Пожарных вызывать надумал? Поздно!

Майор заметил движение в дверях, поднял голову. И опять – бах! Как я успел в коридор вывалиться? Пулю поймать только и не хватало.

Сижу в коридоре, от дыма кашляю. Думаю, как дальше быть. Сгорит майор, и всё – провалил я испытание, не получится чуда. Вот же идиот – зачем было дом поджигать?! Подпалил бы гараж с машиной, и пёс с ними!

Каким шестым чувством я уловил, что майор к двери крадётся? Не слышно ведь ничего и не видно в дыму? Почуял опасность, что твоя собака, в спальню метнулся. Как раз вовремя – пуля над самым затылком пролетела, чуть ли не волосы сбрила. Что же он творит, гад этот?!

Забился я в угол, за кровати. Окно – рукой подать. Но закрытое. Ни отворить, ни стекло выбить не успеваю, потому как майор в дверях стоит, и пушка нацелена. Единственный путь для меня – хронобраслет. Только настроить его надо, чтобы обязательно в прошлое попасть. Потому как в будущем рухнут перекрытия, и падать мне придётся с трёхметровой высоты. А как оно, падать в межвременье, когда и снизу и сверху головешки горящие сыплются, проверять не хотелось.

У меня-то хронобраслет, а у майора нету. Что он сделает, когда я исчезну? Успеет в окно выпрыгнуть или нет? Не знал я этого, но и времени на размышление не оставалось. Потянулся, чтобы кнопку «Пуск» нажать… и тут увидел.

На тумбочке у изголовья кровати лежала бита. Удобная, увесистая, сама в руки просится. Неплохое оружие… если бы у Мазура в руке нож был! Но против пистолета, уже взведённого и нацеленного, бесполезное.

На другой стороне дома опять грохнуло, сноп искр полыхнул в спальню – обвалился и кабинет напротив. Я не видел из своего укрытия, оглянулся ли майор, присел, отскочил в сторону. Но как-то он реагировал, не каменный?

Я сиганул через кровати, почти на лету подхватывая биту. И уж точно на лету замахивался, не успевая разглядеть толком, куда бить.

Майор и оглянулся, и присел. И руку с пистолетом в сторону отвёл. Если бы тут двухспалка стояла, я бы перепрыгнул её, и майора с ног сбить постарался. Но у Мазуров были две сдвинутые полуторки. Я плюхнулся на край второй, не удержался, полетел на пол, стараясь самортизировать левой рукой, а не рожей.

Всё происходило одновременно. Майор обернулся, дёрнулся пистолет в его руке, посылая пулю мне в харю, бита закончила описывать дугу, приложившись по майорскому запястью, со звоном посыпались стёкла за спиной. Мазур зарычал от боли. Выбитый пистолет ударился о шкаф у стены, отлетел под кровать, наткнулся на ножку, заскользил по паркету.

Пистолет замер в полушаге от майора – наклонись и схвати. Но правую руку я ему конкретно уделал, а в левой Мазур держал сумку. Ему бы бросать, не раздумывая, что с ней станется, с сумкой-то? Но, видно, содержимым он очень дорожил. Не бросил, а поставил сумку бережно на пол. И заминки этой мне хватило. Я кинул тело вперёд, дотянулся, пальцы сжали рукоять. Тут же увернулся от майорской ноги, вжался спиной в угол между кроватью и тумбочкой, вскинул оружие. Палец сам собой нажал спусковой крючок…

Не нажал. Бесконечно длинная секунда закончилась. Вновь вокруг бушевало пламя, страшно трещали перекрытия, тянулись к разбитому окну клубы густого едкого дыма.

– Стой и не дёргайся!

Мазур замер, только желваки напухали с синхронностью маятника. Узнал меня.

– Если выстрелишь – тебе смерть, Карташов. Так – срок добавят, а убьёшь – не доживёшь до суда. Ребята закопают.

Все мои силы теперь уходили на то, чтобы палец удержать, не нажать. И убрать его со спускового крючка не мог – майор бы увидел, напасть попробовал бы. Тогда точно стрелять пришлось бы.

– Пошёл отсюда, козёл! В окно, быстро!

Майор покосился на сумку. Как ему хотелось взять её! Ну нет, такого удовольствия не получишь.

– В окно, я сказал! Там тебя жена и сын ждут, а ты за бабло, шлюхами заработанное, беспокоишься, сволочь?!

И майор пошёл. Бочком, спиной по шкафу елозя, не отрывая взгляд от направленного на него ствола. Только у окна отвернулся. Рванул ручку, распахнул, вспрыгнул на подоконник. Оглянулся ещё раз, словно хотел сказать что-то. Не решился.

Лишь когда Мазур исчез за окном, я положил пистолет на пол, и занялся хронобраслетом. В последний миг, коснувшись пальцем кнопки «старт», подумал: «Почему бы и нет?» Почему бы шалавские деньги на благое дело не употребить? Мне же их когда-то и предлагали. Тогда отказался, сейчас – возьму.

Поднял сумку, прижал к пузу и прыгнул. Дальше, в прошлое.