Текст книги "Упрямое время"

Глава 6. Осень, 2006

Светлану я встретил во второй моей «театральной зимовке». А уже осенью со мной ещё одно происшествие приключилось.

Завёл я обычай – отдыхать два-три дня после «зимовки». С полным комфортом, в гостинице. Чтобы отоспаться можно было, отмыться, аккумулятор подзарядить. Гостиницу для этих целей я выбрал попроще. Четырёхэтажное кирпичное здание советской постройки, без всяких нынешних наворотов в тихом, спокойном районе. Мало людей, мало машин, неширокая улица, ведущая от центра вниз, к ставкам. Одноместные номера здесь стоили вполне приемлемо, и внутри всё выглядело чистенько, аккуратно. Удобства, опять же, в номере. Первый раз я выбирал пристанище достаточно долго и придирчиво, чуть ли не полдня потратил. Во второй раз направился прямиком сюда.

В гостинице ничего не изменилось, всё, как и год назад. Вернее, как вчера по моему времени и как год вперёд по ихнему. Вестибюль, выкрашенный в какой-то неопределённый серо-голубой цвет, фикусы и пальмы в кадках. Налево, вдоль стены – диванчики дерматиновые, столик с журналами, телефон-автомат. Направо – комнатка администратора с окошком, зев коридора, лестница.

Я подошёл к окошку, улыбнулся.

– Здравствуйте. Свободные номера есть?

Всем своим видом старался показать, какой я хороший, порядочный человек. Совершенно не подозрительный. Знаю, шрам, рассекающий левую бровь, очень мешает быть «не подозрительным». Но что поделаешь!

Не всё в гостинице осталось неизменным. Администратор была не та, что в прошлый раз. Место вежливой симпатичной девушки заняла тётка гренадёрского вида. А лицо-то, лицо какое! Как говорится, за день не… Уже и не лицо почти.

Я тут же пожурил себя. Не дал бог внешности человеку, зато душа у неё добрая. Наверное…

Хозяйка окошка смерила меня оценивающим взглядом. Процедила:

– Имеются. Будете брать?

– Да.

Она ткнула мне под нос бумажку анкеты. Даже ручку не предложила, пока не попросил. Видно, с душой Господь тоже не расщедрился.

Анкету я заполнил быстро. Сунул назад, вместе с паспортом. Тётка дотошно пошебуршила страницами, где-то в середине остановилась. Отлистала назад. Вновь придирчиво уставилась на меня. С фотографией, что ли, сличает? Да я это, я. Паспорт не фальшивый, и в розыске не числюсь. Вроде бы.

– У вас что, местная прописка? Трубная, двадцать шесть?

– Да, – я кивнул. Трубная, двадцать шесть, общежитие трамвайно-троллейбусного управления. Именно там меня и прописали после выхода из колонии. Так как собственного жилья не имею. – А что, какие-то проблемы с адресом?

– С адресом проблем нет. Но у вас тут стоит дата прописки – шестое марта две тысячи девятого года. Как это понимать?

Улыбка на моём лице стала деревянной. Нет, хуже – я весь одеревенел. Будто провалился в ледяную прорубь. Кажется, даже сердце остановилось. А ведь в самом деле, прописка у меня две тысячи девятым отмечена! А сейчас – две тысячи шестой на дворе. Как же я мог забыть об этом? «Времяплаватель», блин, «хрононавигатор»… Хроник! И как меня до сих пор не прищучили? Везло, дотошных тёток не попадалось. А теперь везение закончилось.

Она всё ещё смотрела на меня, ждала объяснений. Я пожал плечами, стараясь оставаться невозмутимым.

– Знаю. Паспортистка ошиблась. Все мы люди, никто от ошибок не застрахован. Или вы думаете, что я к вам из будущего прилетел?

Последнюю фразу говорить не стоило. С юмором у тётки-гренадёра была та же фигня, что с внешностью и душой. Галушкообразная губа брезгливо оттопырилась.

– Шутки шутить с женой будете. Почему сразу не исправили?

– Да я поздно заметил, а потом некогда было в паспортный стол сходить.

– Мужчина, вы что, издеваетесь? У вас паспорт недействителен.

– Это с какой радости он у меня не действителен?

– Потому что испорчен!

– Ой, бросьте. Для всех действителен, а для вас недействителен. Подумаешь, циферки перепутали.

Тётка вновь уткнулась в мой паспорт.

– Что значит, перепутали? Двухтысячный должен стоять? Так вас выписали в две тысячи втором.

– Нет, год и месяц перепутали. Не ноль третьего девятого, а девятого ноль третьего.

– Что вы мне очки втираете! Месяц прописью пишется.

Точно, блин! На кой я вообще завёлся с этими объяснениями? Уходить отсюда следовало, едва заминка возникла.

– Не нравится вам мой паспорт, пойду в другую гостиницу. Давайте.

Я требовательно протянул руку в окошко. Тётка тут же накрыла мой документ ладонью.

– Да не отдам я вам.

– Как это, не отдадите?

– А так. Откуда я знаю, кто вы такой? Может, шпион или террорист?

– Права не имеете, по закону. Между прочим, в самом паспорте написано: «Изымать у граждан запрещено».

– Вот я милицию вызову, им и объясните. По закону.

И быстро сунула паспорт в ящик стола. Дело принимало оборот хреновый. А тётка уже подняла телефонную трубку, звала:

– Витя, а подойди ко мне. Срочно.

Кто такой Витя? Мент здесь дежурит или местная охрана? По-любому, мне пора было делать ноги. Но паспорт! Пусть даже с «неправильной» пропиской, это был мой единственный документ.

Времени дня размышлений не оставалось. Уходить так или попытаться вернуть? А, была, не была!

Дверь в комнату администратора находилась за углом, в начале коридора, перед лестницей – это я помнил с прошлого раза. Шесть шагов, повернуть и ещё два.

По коридору спешили два крепышка в серой форме охраны. «Вити». Я врезал ногой по двери – прямо под ручку, чтобы замок выбить. Уверен был, что заперта. Но дверь распахнулась от удара, и я влетел внутрь, что твоё ядро. Тётка взвизгнула, вскочила, метнулась к окну – откуда прыть в таких телесах? – заорала благим матом:

– Витя! Витя!

Не обращая на неё внимания, я выдернул ящик стола. Ага, вот он, родимый, сверху лежит. Хорошо, тётка не додумалась засунуть куда-нибудь. Схватил паспорт, развернулся…

«Вити» стояли в дверях кабинета, отрезали пути отступления. Все, кроме одного. Я включил хронобраслет.

Выставлять углы атаки времени не оставалось. Вновь предстояло прыгать без подготовки, наобум. Я нажал пуск в тот самый момент, когда четыре дюжих пятерни вцепились мне в плечи…

Такого эффекта я не ожидал! Я утащил охранников вслед за собой. Тётка-администраторша растаяла почти мгновенно, предметы вокруг начали расплываться, знакомая серость заполнила кабинет, лишь «вити» оставались «цветными». Представляю, как они удивились! Глаза из орбит выползать начали, губы шевелятся – наверняка матом меня кроют. Но звук в межвременье выключен начисто.

Утащить-то пацанов я утащил, но в фокус хронобраслета одни руки их попали. И кино пошло ещё то! Башмаки, пояса, штаны вместе с труселями на «витях» таять начали. Быстро так – серыми хлопьями потекло всё, и нету.

«Кина» надолго не хватило. Не выдержали у «вить» мозги такого перенапряжения. Отпустили они меня, сначала один, потом и второй. И только руки убирает – бац, расплылся вслед за одежонкой. Интересно, куда их вывалило? Если в будущее я «скакнул», то ещё ничего, ещё так-сяк. А если в прошлое? Вот картинка будет! Сидит тётка в своей комнатёнке, и вдруг прямо перед ней «витя» из воздуха прорисовывается, голый ниже пояса. Скандал! Особенно, если у стойки клиент стоит.

Я картинку эту будто воочию увидел. И такой смех меня разобрал, еле на ногах устоял. Это же надо – тётка, вся строгая из себя, губу оттопыривает, а перед ней «витя» с глазами выпученными, причандалом трясёт. И поделом, нечего хамить людям! Паспорт ей, видишь ли, недействителен!

Смеюсь, а сам понимаю, что не ко времени веселье, сваливать подальше нужно. Потому как шум вокруг этой гостиницы надолго поднимется. И если в будущее я двинул, то светиться тут резона нет никакого.

Вывалился я из комнатушки, дальше – на улицу. Прочь от этой гостиницы.

Глава 7. Лето, 2006

Выключил хронобраслет я минут через сорок. Ходить сквозь «кисель» я уже привык, да его особо и не чувствовалось, разве что сначала, возле гостиницы. А дальше – переулками, переулками, и в частный сектор я вышел. Народу там всегда меньше, потому и идти легче, и «выныривать» безопасней. Выбирай местечко поукромней, где-нибудь между заборами, и жми.

В этот раз я «материализовался» удачно. То ли вечер поздний стоит, то ли ночь – окна в домах не светятся, народ спит. На небе серпик луны тоненький, сверчки трещат, свежескошенной травой пахнет, тепло! Значит, лето, значит, с направлением мне повезло, снова в прошлое сдвинулся. В общем, настроение у меня отменное! Умом понимаю – веселиться не с чего: паспорт светить нельзя из-за прописки этой дурацкой, в гостиницы не сунешься, придётся частные хаты искать, и чтобы хозяева не любознательные были. А всё равно приятно на душе. Думал, что в заварушку влип, а оказалось – приключение забавное. И справедливость как бы восторжествовала.

Выбрался я из своего «схрона», огляделся. Пусто. В самом конце улицы, там, где она в проспект упирается и светло от фонарей, парочка навстречу мне гуляет. Мужик и баба. Баба, видно, под шафе, уж больно её из стороны в сторону водит, издалека видно. Мужик под руку держит, ведёт. Этим до меня дела нет никакого, а мне до них – и подавно.

Поравнялись мы метров через двадцать.

– Толик, а у этого мужчины наверняка есть закурить. Мужчина, угостите девушку сигареткой?

Язык у девахи заплетался так, что и слова с трудом разберёшь. А сама-то, сама! Губы пятном красным, вокруг глаз не пойми что, о причёске и говорить не буду. Обезьяна обезьяной. Вдобавок перегаром разит. Стараясь не скривиться от брезгливости, я буркнул:

– Не курю.

– Жалко сигаретку, что ли…

Я быстро скользнул взглядом по её спутнику – где же ты надыбал такую лярву?.. И чуть не задохнулся от холодного морока, обрушившегося на меня.

Ворон. Точно, он. Я даже с шагу сбился. Но человек на это никак не отреагировал, продолжал тянуть спутницу. Даже не взглянул в мою сторону. Не узнал. Чему удивляться? Во-первых, темно. А во-вторых…

На своей первой зоне я работал слесарем в инструментальном цехе. Там, в цехе, ближе к концу смены, всё и началось.

Ворон, до того неспешно прогуливавшийся между станками – работником он только числился, по воровским понятиям пачкать руки солидолом было западло, – вдруг шагнул ко мне и, не говоря ни слова, положил на верстак остро заточенный электрод. Это у него получилось так ловко, что и не поймёшь, где прятал.

Я застыл с рашпилем в руках. А он засмеялся тихо.

– Зёма, ты что балуешься? Спрячь игрушку. Не ровен час, суки увидят.

Я послушно накрыл заточку ветошью. Ворон у нас в отряде был «смотрящим». Невысокого роста, но крепкий, коренастый, черноволосый и черноглазый. Должно быть, за это и кличку получил. Хотя может, и по другой какой причине? Меня его кличка не интересовала, как и статья, по которой он отбывал срок. Знал я лишь, что ходка эта у Ворона не первая, и до воли ему осталось всего-ничего.

– Зёма, мне тут сорока на хвосте принесла, что статья у тебя нехорошая. Мохнатая кража, да ещё у малолетки.

Я скрипнул зубами. В СИЗО тоже допытывались, какую статью шьют. Но в камере настоящих блатных не было, так, шпана мелкая. И мозги там у каждого своими проблемами заняты. Как увидят, что в несознанку человек идёт, с вопросами больше не лезут. Кому охота, чтобы его за суку приняли?

На зоне меня тоже месяц не трогали. Думал, здесь и дела нет никому, кто за что сидит, лишь бы человек сам на рожон не пёр. Получается, присматривались?

– Подстава это ментовская, – буркнул я вполголоса.

Ворон не возражал.

– И это слышал. И мужик ты вроде правильный, не ссученный. Но пацаны не верят. Да и как поверить – в отрицалово не идёшь, масти непонятной. – Он помолчал. Потом добавил тихо: – Пацаны говорят, опустить тебя надо, по закону нашему. Если не докажешь, что форшманули.

Я стоял неподвижно, как столб. Ворон заметил это, посоветовал:

– Ты работай, работай. Я тут кубатурил, как тебе доказать, что не лохматый. Игрушку я не зря принёс. В третьем отряде человека одного поучить надо. Да не пугайся ты! Он не из блатных, мужик. С воли малява пришла, должен там кому-то остался, или ещё что. В общем, сунешь ему пику под ребро, и предъяв к тебе больше нет.

Хоть Ворон говорил и вполголоса, но мне казалось, что сейчас весь цех слушает наш разговор, весь цех смотрит на нас. По виску побежала струйка пота. Вытер я её ладонью, качнул головой.

– Я не буду никого убивать.

– Кто ж тебя, фраера, урыть его заставляет? Ткни пикой, и всё. Чтобы понял – замочат, если долг не отдаст.

– Я всё равно не буду.

– Не кипишуй, зёма. Какой у тебя выбор? В петушиный угол хочешь? А так добавят тебе срока малёхо, зато по другой статье пойдёшь.

Он ловко выхватил заточку из-под ветоши. Просто пальцами шевельнул, и уже в рукаве она, не увидишь.

– Я сказал, ты думай.

На раздумья мне дали сутки. А уже следующей ночью решили поторопить.

– Хватит спать. Слезай со шконки, – Булавка, парень лет восемнадцати, попавший к нам на зону с малолетки, дёргал меня за плечо.

– Чево?

– «Чево»! Слезай, говорю.

– Зачем?

– Да не бзди. Ворон говорить с тобой хочет.

Я подчинился. Спрыгнул со шконки, спросонья плохо понимая происходящее. Хотел одеться, но Булавка не дал, повёл в умывальник, «чтоб пацанам спать не мешать». Сердце заныло от нехорошего предчувствия. Вспомнил, как в армии молодых так же водили, «на разговор». Но то армия, там силу уважали. Меня, здорового бугая, успевшего получить первый взрослый по плаванью, деды не трогали. Здесь же физическая сила значила мало, здесь жили «по понятиям». Я лихорадочно придумывал, что сказать Ворону. Как убедить, что не нужно меня трогать. Что я такой же враг ментам, как и они. Ведь это же общее правило – «враг моего врага…»

В умывальнике стояли четверо, все блатные, но Ворона среди них не было. Я открыл рот, чтобы спросить… И тут Булавка меня ударил. Сзади, по почкам.

От неожиданной боли я вскрикнул, подался вперёд… И понеслось! Со мной никто и не собирался разговаривать. Меня ломали. А я не ожидал, не готов был морально к такому. Первый раз в жизни меня били подло, без предупреждения, одного впятером.

Когда перед глазами у меня кровавые пятна поплыли, удары прекратились. Я понял, что лежу на полу, забрызганном моей собственной кровью.

– Чё, может, и опустим его сразу?

– Не, Ворон не велел пока.

Один из блатных наклонился, потянул меня за волосы.

– Чё разлёгся, Спортсмен? Вставай, юшку с рожи смой, прибери здесь и – на шконку. И думай быстрее, пока Ворон добрый.

На следующий день Булавка пришёл за ответом.

– Так что, надумал? Или под шконку полезешь?

Я не ответил. Непроизвольно потрогал кончиком языка шатающийся после ночных «разговоров» зуб. И почки до сих пор ныли. Посмотрел на стоящего передо мной пацана. Вот же сволочь! Ни роста, ни веса. Шибздик. Я его одной левой вырубить могу… если один на один, а не стаей, со спины. Шакалы…

– Ты чего в молчанку играешь? – поторопил пацан. – Что Ворону передать?

– Передай, что я его законам не подчиняюсь.

Глаза у Булавки округлились от удивления. Хмыкнул, осклабился.

– Мне что, передам. За базар тебе отвечать.

Прошёл день, второй, третий. Ничего не происходило. На четвёртый меня неожиданно позвали к мастеру. Звал не блатной – такой же «мужик», как я. Потому подвоха я сразу не почуял.

– Эй, Карташов, тебя там мастер зовёт.

– Зачем?

– Почём я знаю? У него и спроси.

– А где он?

– В кайбаше у себя сидит.

Кайбаш – деревянная будка три на три метра – притулился слева от входа в цех. Там в самом деле было что-то вроде кабинета нашего мастера-вольняшки. Я неторопливо вытер руки ветошью и пошёл, размышляя, что ему могло понадобиться от меня за полчаса до конца смены. Шабашка какая? Вряд ли. Слесарь из меня так себе – заусеницы с заготовок рашпилем обтачивать. Тут мужики и вправду с золотыми руками есть. Такое творят – не увидел бы, не поверил.

Я бы и в дверь зашёл так же, размышляя. Но в последнюю минуту что-то тенькнуло внутри, заставило оглянуться. И заметить Булавку, нарисовавшегося у меня за спиной.

Дальше я действовал по наитию. Резко шагнул назад, сграбастал шпанёнка за грудки, дёрнул на себя. Первый, ничего не спрашивая, не требуя объяснений. Он не ожидал подобного. Попробовал трепыхнуться, но силёнки-то не ровня моим. Я бросился вперёд, распахнул дверь кайбаша его спиной…

Хрясь! Обрезок двухдюймовой стальной трубы обрушился прямо на темя Булавки. Били в полсилы, чтобы оглушить только. Но видно, чёрный день был у шпанёнка, или черепушка хрупкой оказалась. Голова треснула, выпуская мозги и душу несостоявшегося рецидивиста.

Это всё я потом узнал. А тогда думать о здоровье шпанёнка мне некогда было. Двое блатных, из тех, «разговорчивых», поджидали меня в кайбаше. Неожиданное появление Булавки, а особенно его раскроенный череп, сбили их с толку, остановили на несколько секунд. И мне этих секунд хватило. Не думая, что будет дальше, я подхватил тяжёлый, крепко сбитый табурет и пошёл молотить. И уркам пришлось не бить, а отбиваться. А я лупил, лупил, лупил что твой ураган. Вышиб трубу из рук одного, загнал второго под перевернувшийся стол. Так хотелось размозжить эти рожи! В кровянку, в месиво…

Бомммм… В голове будто царь-колокол грянул. В глазах всё дёрнулось, раздвоилось, ноги сделались слабыми, не устоять. Я рухнул на колени. Урки тут же выскользнули из кайбаша, а надо мной склонилось лицо Ворона.

– Так что, зёма, законам нашим подчиняться не хочешь? А ты знаешь, что с такими делают?

В руках смотрящий держал отрезок трубы. Тот самый, что я выбил у его «братана». Рука начала двигаться, заходя на новый размах… И остановилась. Ворон резко оглянулся на что-то, чего я уже не мог разглядеть. Наклонился, и я почувствовал холод стали в собственных пальцах.

– Радуйся, сегодня поживёшь ещё. Но я тебя достану. На любой зоне достану.

Он выпрямился, закричал кому-то в цех:

– Гражданин начальник! Это здесь! Беспредельщик с мужиком друг друга поубивали.

И всё потухло.

Очнулся я в больничке. Узнал, что Булавка помер на месте. На него всё и списали, как на зачинщика драки. Мне в ней тоже досталось неплохо – трещина основания черепа, сотрясение мозга. Провалялся я в больничке два месяца. А как очухался немного – на этап и в другую зону. И там всё повторилось по-новой. Попытки унизить, драки. И каждодневное, еженощное ожидание смерти. Не жизнь, не существование даже – борьба за выживание. Как же я их возненавидел, эту блатату! Мечтал, если выживу, выйду – сам убивать начну. Находить буду, выслеживать и мочить. Одного за другим.

Нет, на самом деле меня не пытались убить, это вышло бы не «по-понятиям». Меня следовало опустить. Я семь лет не мог понять, почему не опустили? Ведь могли, десятки раз могли, избитого до полусмерти, в бессознательном состоянии.

И только когда вышел, когда снова мозги работать начали, а не одни инстинкты и рефлексы, сообразил я, в чём дело. Они боялись! Печёнкой чувствовали – со мной так нельзя. Потому что тогда – всё, беспредел. На смерть пойду, а «законтачу» обидчиков. Заложниками они собственных «законов» стали. И единственный выход для них был – сломать меня.

Список ломавших был длинный, но охотником на них я не сделался. Когда справку получил, в гражданку переоделся, когда захлопнулась за спиной железная дверь, и вдохнул полные лёгкие воздуха – вкусного весеннего воздуха свободы! – я понял вдруг, – это ведь жизнь! Моя жизнь. Не закончилась она, пусть изломали её, испоганили. Но ведь живу! Никогда прежде в Бога не верил, даже там, за решёткой. В этот миг поверил. Ведь кто-то сохранил её, мою жизнь? И не для того, наверняка, чтобы я её на всякую мразь тратил. Для чего-то светлого и правильного сохранил. А семь лет пропало… Жалко, но ничего не поделаешь. Вот заболел бы я тяжело, в коме пролежал – тоже пропало бы? Потому забыть нужно. Не помнить ничего. Ни-че-го.

Но забыть не получилось. Всё вернулось, едва нос к носу с Вороном столкнулся. С первым в моём списке.

Да, он не узнал меня. Во-первых, темно. А во-вторых, не я же его бил трубой по голове, а потом лыбился в лицо. «Достану»… От одного воспоминания заныло в затылке. И я остановился. Развернулся.

Парочка успела отойти шагов на двадцать. Идут, никого не трогают. И нет им до меня никакого дела. А мне до них – есть!

Я подошёл к забору, примерился. Гвозди проржавели насквозь, еле держат. Тем лучше. Резко ударил ногой, ещё раз, вырвал штакетину. Взвесил в руке – в самый раз.

Парочку я догнал в несколько прыжков. Прежде не мог ударить человека первым. Сейчас могу. Но сзади, молча – не получилось.

– Ворон!

Он обернулся. Неторопливо, будто нехотя. И вместе с тем – почти мгновенно. Уставился на меня.

– Что, не узнаёшь? А обещал достать. Считай, достал.

В чёрных глазах блеснуло узнавание. Он локтем оттолкнул свою шалашовку в сторону, в ладони щёлкнул нож, освобождая лезвие.

– Что-то рано ты откинулся, Спортсмен. Ссучился, да?

– Нет, за тобой пришёл. Долг отдать.

И врезал.

Двигался Ворон хорошо, легко уходил из-под ударов. А уж как он с ножом умел обращаться! Будь у меня в руке тоже нож – исполосовал бы на раз. Но моё оружие было на метр длиннее, и это всё меняло. Ему приходилось ждать, когда я замахнусь посильнее, ждать, чтобы сделать выпад. А я не замахивался. Неровный слом штакетины вертелся перед лицом блатного, гнал и гнал его по кругу, не давал остановиться. Не позволял закончить драку красиво и быстро, выматывал нервы. Потемневшая от времени деревяшка издевалась над остро заточенным, блестящим лезвием.

Ворон не выдержал. Попытался достать меня снизу. И напоролся. Удар был не сильным, скользящим, щёку слегка разорвал – пустяк. Но он заставил его споткнуться, сбиться с шага. Штакетина рванулась вниз, ударила по руке, выбила нож. Вот теперь я мог замахнуться от души!

Нож со звоном упал на старый истёртый асфальт. Ворон метнулся к нему, попытался дотянуться, поднять… И рухнул на колени под обрушившимся на плечи ударом. Всё, честная драка закончилась. Я наступил ногой на лезвие и начал просто бить. С оттяжкой, по чём попало, заботясь исключительно о том, чтобы штакетина не сломалась раньше времени.

Только когда Ворон замер, не делая больше попыток увернуться, а лишь голову прикрывал руками, я остановился. Неторопливо поднял с асфальта нож.

– Давай, кончай… – прохрипел бывший смотрящий. – И меня, и биксу… чтобы без очевидцев. Чтобы пацаны не узнали, кто сделал…

Он закашлялся. Тяжёло, натужно, хватая ртом воздух. Разбрызгивая на рубашку кровь. А я стоял и смотрел. Скольких видел таких, харкающих кровью и лёгкими! Смертников. Туберкулёз, зоновская метка. А я ещё добавил штакетиной.

Я убрал лезвие в рукоять. Затем размахнулся, зашвырнул нож – подальше, за заборы, в чей-то двор. Подошёл к пьяной девке, которая как упала на обочину от толчка Ворона, так и сидела там.

– Мобильный есть?

Она не ответила, испуганно таращилась на меня. Пришлось повторить, только после этого закивала, полезла в сумочку, извлекла телефон.

– Скорую набрать сможешь? А, дай я.

В скорой ответили. Не сразу, на втором повторе, но ответили. Как называется улица, я понятия не имел, хорошо, девка чуть пришла в себя – поняла, что убивать её никто не собирается? – подсказала. Вызов приняли. «Ждите». Как же!

Обломок штакетины я тоже зашвырнул в огороды, повернулся, чтобы уйти. Ворон прохрипел в спину:

– Почему?.. Ты же хотел завалить… я видел…

Тогда я подошёл к нему ближе. Глянул в чёрные, полные ненависти и непонимания глаза. Объяснил:

– Потому, что я не такой, как ты. Я вашим законам не подчиняюсь. У меня – мои собственные.

Скорая проскочила мимо, когда я уже по проспекту шёл. Притормозила, свернула на нужную улицу. Быстро приехали, молодцы. Глядишь, и успеют, спасут. Не подохнет эта мразь сегодня.

В душе ворочалось что-то непонятное. Злость кипела, что не убил, не довёл дело до конца. Ведь столько лет мечтал расквитаться! Столько раз представлял, как убивать буду. Знал, – рука не дрогнет. Но когда смерть увидел – чужую смерть, от моей руки происходящую, – убивать перехотелось. Ведь это по их законам – волчьим? нет, шакальим! – убить я должен был, отомстить. Кровь за кровь, глаз за глаз! А я не хочу, я по чужим законам не живу.

И от этого вместе со злостью радость в душе поднималась. Свободен я был, по-настоящему свободен! Закрыл за собой ворота той жизни, расплатился за семь лет ненависти. Было, и нет. Будто и в самом деле, в коме пролежал все те годы.

Вновь тёплая летняя ночь приняла меня, запах травы вернулся, стрекот сверчков, серпик луны над головой. Вновь меня ждал путь в прошлое.