Текст книги "Упрямое время"

– Как она выглядела?

– Кто? – не понял старлей.

– Женщина эта, которая Ксюшу забрала.

– Обычно выглядела. Среднего роста, худощавая, тёмноволосая…

– Это не она! Не мама Ксюши.

В первый миг я даже облегчение испытал, поняв, что вовсе не Светлана дочь забрала. Потом сообразил – радоваться нечему.

– Что вы хотите сказать? – нахмурился Мазур.

– Вы отдали ребёнка чужой женщине. С чего вы решили, что это мама девочки? На слово поверили? А Ксюша подтвердила? Она назвала её мамой?!

– Да ваш ребёнок вообще невменяемый! От неё ничего добиться невозможно! – вступилась за старлея подруга.

А Мазур сразу не ответил. Во взгляде его появилась знакомая мне – по будущему – холодная безжалостность. И я запоздало пожалел, что полез со своими обвинениями.

– Раз так, тогда пройдёмте, – наконец вымолвил он.

– Куда?

– В линейное отделение. Заявление напишите, будем разбираться. Вы же обвиняете сотрудников милиции в пособничестве похищению ребёнка?

– Ничего не обвиняю… – я пошёл на попятную. – Та женщина, что вы описали, не мама Ксюши. Может, знакомая или родственница. Вы документы её смотрели?

– Разумеется смотрели. Ловцева Ирина Юрьевна, проживающая в посёлке Ясиновский. Продолжаете утверждать, что это не ваша бывшая супруга?

– Ой, а Ясиновская электричка через три минуты отправляется. Наверное, они на ней и поедут, – встряла в разговор дежурная.

Мазур, недовольно хмурясь, повернулся к подруге. Хотел окоротить, чтобы не вмешивалась, пока не просят? Но я его опередил:

– С какого пути?!

– Со второго…

Может, они что-то ещё говорили, может, Мазур кричал мне вслед – я не слышал. Я бежал. Нет, бежал – не то слово! Я летел! Скольких толкнул, скольких сбил с ног – не знаю. Пусть простят, причина у меня уважительная. Вылетел на перрон и прямиком, через рельсы. Повезло, что на первом пути пусто было. Пробежать подземным переходом я бы не успел.

…Двери электрички начали захлопываться у меня перед носом. Я прыгнул с разбегу, получил хорошенько дверьми по рёбрам и ступенькой – под колено. Больно! Особенно под колено. Двери зажали меня. Затем, помедлив, разошлись, впустили. И снова захлопнулись за спиной.

Электричка тронулась. Минут пять я постоял в тамбуре – отдышаться следовало после бешеного бега с препятствиями. И чтобы боль в ноге чуть-чуть унялась. А затем двинулся по вагонам. Искать.

Они ехали в третьем. Я увидел их сразу, из тамбура, сквозь стеклянную дверь. Ксюша спала на лавочке, скрутившись клубочком, положив голову на колени женщины, назвавшейся её мамой…

Удивления не было. Я догадался, кто это такая, ещё когда Мазур пересказывал мне паспортные данные похитительницы. Но тогда всё происходило слишком быстро. Тогда работали ноги, а не голова, потому мысли не успели оформиться во что-либо конкретное. Теперь ноги взяли паузу, теперь я мог стоять, смотреть… и думать.

На лавке сидела Ирина, молодая, но такая же худющая, как в две тысячи первом. Впрочем, годы её не сильно изменят, разве что морщинок добавят и плечи начнут придавливать грузом пережитых невзгод. Ирина не смотрела в мою сторону, она любовалась Ксюшей, бережно и нежно гладила её русые пряди. Баюкала мою дочь, Оксану. Свою дочь, Сашу…

Стёклышки калейдоскопа замерли, сложившись в узор. Каждое заняло отведённое ему место. Единственно возможное в этом настоящем. Стёклышки-события, стёклышки-люди. Они выскакивали на поверхность и вновь исчезали под грудой своих собратьев, пока я тряс-тряс-тряс эту игрушку Времени, сначала не понимая, что делаю, потом понимая, но не осознавая, какой результат хочу получить. Какой результат должен получить.

Теперь узор сложен. Как и почему он вышел именно таким? Не знаю. Радик, умница, гений, всю жизнь пытавшийся понять, что есть Время, и что значим для него мы, люди, не нашёл ответа на свои вопросы. Куда уж мне! Я мог лишь рассматривать узор и дивиться, насколько точно улеглись стёклышки в отведённые им места.

Люди на железнодорожном вокзале не просто казались знакомыми, со многими из них я пересекался в жизни. В другой своей жизни. Например женщина, искавшая дочь. Я ведь встречал ёе несколько раз – в школе, на родительских собраниях. И позже – на суде. Имя-отчество я не запомнил, но фамилию – отлично. Мандрыкина. И долговязая девчонка не кто иная, как Валерия Мандрыкина, та дрянь, что в иной жизни поспособствует отправить меня на зону, а когда я неожиданно вернусь, будет лежать на полу, безропотно ожидая возмездия. И которую я прощу – по своему собственному закону, потому что мне перехочется мстить. Я прощу её в будущем, которого нет, и вот здесь, в настоящем, она уведёт Ксюшу от меня-тогдашнего ко мне-нынешнему. Уведёт из одной жизни в другую. Случайность?

Следующий – Ворон, превративший семь лет моей жизни в ад. Пытавшийся всю мою жизнь превратить в ад. Ворон, который должен был подохнуть под забором, как собака, десятикратно заслуживший такой смерти. Не подохший – по моей милости. Потому что я не захотел становиться такой же мразью, как он и ему подобные. В будущем не захотел. И в настоящем Ворон вновь заступил мне путь. Его удар остановил, не позволил унести Ксюшу в неизвестное. Выбросил нас именно туда, где мы должны были оказаться. Совпадение?

А сама Светлана? Любимая моя жена, предавшая, оставившая один на один с ополчившимся на меня миром? Женщина, которую следовало бы презирать. И которую я пожалел и простил. Ведь это Светлана затеяла те нелепые разборки на вокзале, из-за которых мы забыли о дочке, и всё дальнейшее стало возможным. Ещё одна случайность? Ещё одно совпадение?

И в конце концов Мазур, мой злой гений, наглядно показавший, чего стоит справедливость в этом мире, и его лошадиннолицая подружка. Люди, которые должны были сгореть в своём доме, построенном на точно уж неправедно нажитые деньги. И которых я спас, рискуя жизнью спас. Здесь эта парочка поспешила избавиться от плачущей, невесть откуда свалившейся на них девочки, всучила её первой попавшейся женщине, предъявившей права на ребёнка. Как раз той, которая в другой жизни станет для неё мамой.

Цепь людей, цепь совпадений, приведшая Ксюшу не туда, куда я собирался её утащить – куда, спрашивается? – а туда, где она должна оказаться. Где она уже есть. В то настоящее, которое отсюда, из тамбура грязной, ободранной, исписанной непристойностями электрички выглядит будущим.

О том, что Саша – это и есть моя Ксюша, мне следовало догадаться сразу, как только увидел её на пляже. Или раньше, в две тысячи восьмом, когда сердце ёкнуло, родное почувствовав. А я не понял, не узнал. Ни первый раз, ни второй. Логикой и здравым смыслом отгородился. Хотя всё, буквально всё подсказывало – она!

Даже лейтенантик тот, козёл, подсказкой был. – Или не козёл он в этой жизни получается? – Оксана должна была погибнуть первого июля? И Саша должна была погибнуть седьмого июня. Один и тот же день, если считать от её рождения, но Саша несколько дней в конце весны – начале лета девяносто третьего проживёт дважды. И я не смог спасти её, как не мог спасти Оксану. Потому что «чужой» я был оба раза, непредусмотренный для тех настоящих. А вот Ковалевский – «свой». И жизнь его каким-то непонятным мне способом с Ксюшиной смертью сцеплена, очень уж легко эти стёклышки в узоре рядом укладываются. И задачей моей было помочь им встретиться. Пересёкся лейтенантик с живой – убил, пересёкся с гибнущей – спас. Недостаточно разве, чтобы догадаться? Недостаточно оказалось. Умник хренов, теории строить начал. Даже Иова приплёл.

И потом – разговаривал с дочкой, смотрел ей в глаза и не хотел замечать очевидного. Ну не бывает такого, чтобы две совершенно чужие друг другу девочки были похожи, как сёстры. Да что там сёстры! Как близнецы. Какие различия я нашёл? Слишком худая? Денег на жратву у них не хватало, потому и худющие обе, что «мама», что дочка. Шрам на руке – мало ли, что за восемь лет произойти могло? Как волосы из русых тёмными стали? А потому что красила Ирина девочку с самого детства. Красила и стригла, чтобы сходства с собой добавить, и чтобы не узнали, если увидит кто из прежних знакомых. Как ни крути, а ребёнка-то она украла, уголовное преступление. Зачем так поступила? Верно, были у неё веские причины, хотя бы в собственных глазах – веские. Бездетность неизлечимая? Одиночество достало? Единственный шанс завести ребёнка увидела в этой ничего не помнящей, никому не нужной – ничейной! – девочке? Что бумажек касаемо – в девяностые и не такое делалось, главное, заплатить сколько надо и кому надо. А сама Ксюша… может она и правда, ничего не помнила о себе? Я ведь понятия не имею, что сталось с ней в сером межвременье после того, как потерял её там. Её ведь не выбросило сразу, ещё тянуло как-то, куда-то… Нет, удивляться тому, что Ксюша так легко приняла свою новую «маму», тоже не стоило.

Ирина гладила по голове мою дочь… Свою дочь. А я стоял, смотрел на них, и глупо улыбался. Конечно, я не собирался открывать дверь, входить в этот вагон. Вламываться в новую, чужую пока что для меня жизнь, что-то доказывать, что-то объяснять, советовать. Я не имел права вспугнуть, не имел права разрушить складывающийся узор. В этом настоящем мне места нет. Не страшно! Моё настоящее ждало меня в две тысячи первом, в посёлке Малый Утёс на берегу Чёрного моря.

На губу скатилась капелька влаги. Я слизнул её машинально. Солёная. Слеза? А я и не заметил, что плачу. С чего бы это? Наверное, от радости? Электричка замедляла ход. Бетонный настил короткой платформы, убегающая вниз по заросшему высокой травой склону тропинка, коньки крыш, белеющие в листве деревьев. Безымянная остановочная площадка. Ничем не хуже всех прочих. Моя остановочная площадка.

Двери распахнулись. И я уже потянулся к поручню, когда – в который раз! – вспомнил, что держу в руке туфельку. Оставить в тамбуре? Выбросить по дороге? И то, и другое казалось неправильным. Кощунственным.

Стоявший на платформе парень решил, что я выходить передумал. Легко запрыгнул на ступеньку, поднялся в тамбур. Обычный парень в не слишком свежей рубахе и давно нуждающихся в стирке джинсах. За спиной – гитара, длинные волосы лоснятся жирными прядями. То ли хиппующий музыкант, то ли пытающийся зарабатывать музицированием бродяжка.

Парень уже готов был распахнуть дверь в вагон, когда я тронул его за плечо.

– Извини. Можно тебя попросить?

– Ну?

Парень опасливо покосился на меня. Видно, щетина и свежий синяк на скуле добавили «мужественности» моей роже.

– Видишь, женщина с девочкой? – я показал на Ирину и Ксюшу.

– Ну?

– Можешь им туфельку вернуть?

Он не успел ещё раз «нукнуть» – я сунул туфельку ему в руку. Парень покрутил её растерянно.

– Ладно…

Я не стал ждать, смотреть, что будет дальше. Двери электрички дрогнули, готовясь закрыться. Пора выходить из этого вагона. Из этого настоящего.

Глава 24. Июль, 2001

Ксюша встречала меня у ворот турбазы. Заметила издалека, едва из-за поворота показался, едва ступил на обсаженную кипарисами дорожку, ведущую к проходной. Замахала приветственно руками, бросилась навстречу.

– Дядя Андрей, здравствуйте!

Я поймал её на бегу, подхватил, и она мигом обвила руками за шею. Как мне хотелось тоже обнять её, прижать покрепче к груди! Сдержался. Не знает ведь, что я её отец. Никто не знает.

– Привет-привет, – бережно поставил Ксюшу на тротуар. – Как вы тут поживаете? Чем занимаетесь?

– У нас всё в порядке. Купаемся, загораем, книжки отдыхающим выдаём. А вы как съездили? С дочкой виделись?

– И я удачно съездил, дочку повидал. – «И сейчас вижу!»

Мы пошагали к воротам турбазы. Я шагал, а Ксюша-Саша так и вертелась вокруг. Не удержавшись, поддел её:

– У тебя волосы возле корней светлые. Ты что, красишь их? Зачем?

Она быстро провела рукой по макушке, будто пальцами могла увидеть, что там делается.

– Маме так нравится, вот и красит меня. Только вы ей не говорите, что заметили, а то она расстроится.

– Вредно это, красить часто. У тебя могли быть пышные русые волосы. Неужели не хочется?

– Неа, я к таким привыкла. – И тут же перевела разговор на другое: – Дядя Андрей, а почему вы хромаете?

Я крякнул с досадой. Заметила таки, глазастая. Как ни старался ровно идти, а не получалось, левую ногу рвало болью. И дело не в синяке, заработанном, когда в электричку с разбега вломился. Синяк это так, мелочёвка. А вот когда выпрыгивал я из электрички, хуже обернулось. Межвременье накатило чуть ли не на лету, выдернуло из-под меня вагон. Оступился, потянул сухожилие. Со стороны ничего не видно, ни отёка, ни покраснения, а ногу в колене не согнёшь. Очень неприятная травма, для охранника в особенности. Руководству турбазы не понравится, если узнают. Но это как раз заботило меня меньше всего. Хуже, что с Ксюшой теперь по горам не полазишь и не поплаваешь всласть. Но огорчать дочь не хотелось.

– Да пустяки, – я постарался придать голосу беззаботность. – До свадьбы заживёт.

– А вы что, жениться собираетесь? – насторожилась Ксюша.

– Всё может статься.

Дальше она шла молча, видно, обдумывала мою фразу. Лишь у самых ворот турбазы уточнила:

– Дядя Андрей, так вы насовсем вернулись, или опять уедете?

– Насовсем. Теперь – насовсем.

В библиотеку я заявился перед самым закрытием. В брюках с наутюженными стрелками, в новенькой рубашке, с букетом роз. Разумеется выбритый, причёсанный и наодеколоненный. А синяк на скуле… Так его уже почти не заметно.

– Добрый вечер в вашей хате!

Ирина подняла голову от книжки. Брови её моментально взлетели вверх.

– Андрей… Ох! Добрый вечер… Александра сказала, что ты приехал…

Она ещё что-то говорила бы, но я уже подошёл к её столу, протянул букет.

– Ира, это тебе.

– Мне?! Ой…

Она поднялась, потянула было руки к цветам, но взять не решалась. Не знала, можно ли это брать? Ей что, кроме учеников и цветы никто не дарил?

– Тебе розы не нравятся? – деланно нахмурился я.

– Нравятся, очень! – спохватившись, она взяла букет. – Просто… я не ожидала.

– И это ещё не всё. Мы сегодня идём в ресторан. Я приглашаю.

– Куда? – брови Ирины как подскочили вверх, так и не могли опуститься.

– Ну, не совсем ресторан. Тут неподалёку кафе есть подходящее, с летней площадкой. Хорошая музыка и кормят неплохо. Посидим вдвоём, на свежем воздухе.

– А Саша?

– С Александрой всё договорено, она тебя отпускает. Так что закрывай своё учреждение, – рабочий день, кстати, две минуты назад закончился, – и пошли. У тебя есть полчаса, чтобы нарядиться, подкраситься, и всё такое.

Ирина моргнула, раз, другой. И улыбнулась счастливо.

– Если Александра отпускает, тогда пошли.

В кафе, действительно, и музыкой нас потчевали приемлемой, и заказанный ужин не разочаровал. Мы сидели в плетёных креслах за таким маленьким столиком, что нога касалась ноги. Пили шампанское, сначала холодное, так что бокалы покрылись испариной, под конец нагревшееся, но не ставшее менее приятным. Ели – каждый в соответствии со своим понятием о вкусном. Ирина – жареную рыбёшку и салат из мидий, рапанов, репчатого лука, сыра, я – бифштекс и картошку фри с нормальным салатом, из помидоров и огурцов. «Таю, таю, таю на губах, Как снежинка таю я в твоих руках…» – пел в десяти метрах от нас здоровенный динамик голосом Валерии. Но они не мешали нам, ни динамик, ни певица. Нам было хорошо – сидеть вдвоём, не замечая никого вокруг, пить шампанское, вдыхать воздух летнего вечера, разговаривать ни о чём и обо всём…

Нет, говорить о том, что было для меня самым важным, я не мог. Когда-нибудь позже, в будущем. Когда у нас с Ириной не останется тайн друг от друга.

Ужин растянулся надолго. А потом было мороженое. Были бы и танцы, но… не с моим горемычным мениском. Я не пригласил, а Ирина не стала намекать, что надо бы. Но даже без танца – медленного танца, когда можно, не таясь, нежно сжать руку, обнять, осторожно поцеловать первый раз – нам было хорошо.

Из кафе мы ушли, когда на небе начинали зажигаться первые звёзды.

– Куда гулять пойдём? Давай к морю? – предложил я. – Залезем на утёс, сядем на камешках, никто мешать не будет…

– Ой нет, ты что, я же на каблуках. И темно уже, страшно по скалам лазить. Лучше по набережной погуляем.

– Что за интерес в толпе толкаться? Тогда уж на терренкуровскую дорожку пошли. И свободнее, и к дому ближе.

Против терренкура Ирина не возражала. Мы пересекли по аллейке санаторский парк, прошли вдоль забора «родной» турбазы. Вскоре фонари остались позади, тонкие стройные кипарисы сменились раскидистыми дубами и соснами, подступившими к дорожке с обеих сторон. Да и сама дорожка начала превращаться в серпантин, полого поднимающийся вдоль склона горы.

Ирину я вёл под руку, а теперь она и вовсе прижалась ко мне.

– А здесь темно совсем. Страшно…

– Опять страшно? Ириша, я же с тобой, чего тебе пугаться?

– Да. – Она помолчала. И добавила неожиданно: – Андрюша, я тебя давно поблагодарить хотела.

– За что?

– За Сашу.

Внутри тенькнуло. Как она догадалась?! Видела меня всё-таки там, в поезде? И когда парень-музыкант ей туфельку передал, всё поняла? А сейчас узнала, вспомнила…

– Она ведь без отца у меня растёт, а ты с ней возишься всё время, плавать учишь. Спасибо.

– Да не за что, – я вздохнул. Ничего она не видела и ни о чём не догадывается. – Александра хорошая девочка, только физически слабовата. Ты бы её в секцию какую записала. На дзюдо, например.

– Дзюдо?! – ахнула Ирина. – Да зачем это нужно девочке? Ещё покалечится.

– Не покалечится. А нужно, чтобы уверенность в своих силах воспитать.

– О, она и так уверенная, палец в рот не клади. А если дзюдо этим заниматься начнёт, с ней и подавно никто не сладит.

– Лишь бы она сладить сумела, когда понадобится.

– Ой, не знаю… Может, для девочки лучше хореография? Нет, на хореографию она ходить не станет, шальная слишком. В кого такая…

– Ты, должно быть, тихоней в детстве была?

– Я? – Ира замолчала ненадолго, вспоминая. Засмеялась негромко: – Ты не поверишь, но меня в школе хулиганкой считали. В какие только истории не встревала, маму до слёз доводила.

– Ты – хулиганка? – Я взглянул на неё. – Не поверю.

– Нет, не хулиганка, конечно. Это подружка у меня была в школе – отчаянная девчонка, всеми пацанами на улице командовала. Но внешность у неё – пай-девочка, хоть картинки рисуй. А я – полная противоположность, вечно растрёпанная, нескладная, «синий чулок», одним словом. Поэтому взрослые и думали, что я заводила, а она на поводу идёт, хотя всё наоборот было. Так вот, она с парнем дружила, Лёшкой Гринёвым, он на класс старше нас учился. Симпатичный. А одевался как! У него дядя – офицер, в Германии служил, присылал ему всякие дефициты. В Лёшу половина девчонок влюблена была, но он смотреть ни на кого не хотел, только с Леной дружил до самого выпускного, и после. Она его и с армии ждала… но он не вернулся, в Афгане погиб. А Лена от рака умерла, в тот же год. Поздно обнаружили, специалисты какие в поселковой больнице? Ей на последнем звонке плохо стало… И всё, из больницы в гробу привезли. Такое трагическое совпадение.

Несколько минут мы шли молча. Цикады трещали вокруг, и шумело море вдали. А я думал – никакое не совпадение. Нет совпадений. Есть лишь Время – безжалостный бог, играющий в свои непонятные нам, людям, игры.

– Ой, я не об этом тебе рассказать хотела! – разрушила тишину Ирина. – Компания у нас была хорошая, весёлая, но… – она покрутила рукой, стараясь подобрать слово, – шебутная. Нет, ничего плохого мы не делали. Шлялись по посёлку допоздна, курили исподтишка. Даже самогонку пили. У родителей воровали и пили. А ты же помнишь те времена – не то, что нынче. Тогда за подростками следили. Ко мне домой участковый несколько раз приходил, маму пугал: «Смотри, доиграется твоя Ирка до плохого!» Мама – в слёзы. А потом – за ремень! Тогда уж я в слёзы! Наревёмся вдвоём… Но ничего, не доигралась. И школу хорошо закончила, и в «пед» поступила.

– А отец что говорил?

– Я безотцовщина, а отчим никогда в моё воспитание не лез. Так что по заднице только от мамы доставалось. Но не помогало, всё равно гулять бегала… Ой, а самогон мы ситром разбавляли, представляешь? «Коктейль» делали. Ох и дураки были! На утро голова болела, ужас!

Я замедлил шаг, наконец-то начиная внимательно вслушиваться в рассказ спутницы. Самогон – ситром? И подругу Леной звали? На мгновение язык ощутил кисло-сладкий вкус склянки.

– Постой, ты разве родом не из Ясиновского?

– Нет, – удивлённо посмотрела на меня Ирина, – почему ты так решил? В Ясиновский я после института попала, по распределению. Потом мы с Сашей в Штеровск переехали. А родом я из Красноармейки, посёлочек небольшой, ты наверное, и не слышал?

– Ты из Красноармейки?!

Я остановился. Помедлив, развернул Ирину так, чтобы свет от луны падал на лицо. Пытался отыскать забытые почти черты? Волосы такие же, тёмные. А нос? Глаза? Не помню!

– Слушай, а в той компании у тебя было прозвище? Чебурашка?

– Как ты догадался? А, понятно, – Ирина отвела назад волосы, хихикнула. – Я с детства лопоухая. Заметно, да?

– Нет, просто я… – «сидел вместе с вами на лавочке, курил, пил самогон». Не сказал. Генка Карташов там был, а не Андрей Семашко, – … дружил с одним мальчишкой, в секции вместе занимались. Так у него бабушка в Красноармейке жила, и он к ней на лето ездил. Там с вашей компанией и познакомился.

– Мальчик из города? – она наморщила лоб, старательно вспоминая. – Нет, я всех наших хорошо помню. Лена, Лёша, Толик-толстый из нашего класса, Гиви, мы его Турком называли, хоть никакой он не турок, а грузин, Пашка-малой. А, ещё один был, я уже и забыла, как его звали, мы с ним недолго водились. Но городского у нас в компании не было.

– Ну как же! Он сильно напился в тот вечер, когда с вами познакомился. И «Яву» с тобой курил, одну на двоих.

– «Яву»? На двоих? – Ирина даже кончик носа пальцем потёрла. – Нет, такое я бы запомнила. Наверное, твой друг с кем-то из посёлковых ребят знаком был, тот ему о нашей компании рассказал, а остальное он насочинял.

«Но как же не было!» – хотелось мне закричать. Не может быть такого совпадения! Я же помню их всех, пусть не лица, только образы. Лену, Грина, которых, оказывается, давно нет в живых. И Чебурашку, которая есть, вот она, рядом. Вынырнула из прошлого нежданно-негаданно.

Не закричал. Мы смотрели друг на друга, и я понимал – в этой жизни наши детства не пересекались. Потому что этой жизни не существовало никогда и нигде, не могло её быть, – до того, как я прыгнул с Бараньего Лба за тонущей девочкой. Я собрал эту жизнь по крупинкам, по цветным стёклышкам. Вырвал у Времени, построил по собственному разумению, по моим законам. Не для себя построил – для Ксюши! Пусть в этой жизни у неё другие имя и фамилия, даже мама другая! Какая разница? Зато где-то там, в будущем, сильная, красивая девушка кормит меня борщом на кухне, крепко, по-мужски, сжимает ладонь и предупреждает: «Если у вас серьёзно, то ради бога! А иначе – мотай по-хорошему». Серьёзно, Ксюшенька, серьёзно. Ты даже не представляешь, насколько.

– Андрюша, что случилось? – Ирина смотрела теперь встревожено.

– Нет, ничего. А что такое?

– Ты плачешь.

– Разве?

Я потрогал пальцем щеку. Точно, плачу. Что-то слишком чувствительным становлюсь, не к добру. Слизнул сбежавшую на губу капельку.

– Ира, я хочу сказать…

Она ждала. А я вдруг увидел – как много-много лет назад – Чебурашка красивая! Как бывает красивой лишь первая, не юношеская даже, детская любовь. Да, я всегда уверен был, что моя единственная любовь – Светлана. Она давно вытеснила из памяти полузабытую-полупридуманную девчонку с оттопыренными ушками и вздёрнутым носиком. Девчонку, безнадёжно затерявшуюся во времени. И случайно воссозданную в этой моей неправильной, «незаконной» жизни.

А случайно ли? Нет ведь случайностей! Ошибался Радик, в самом главном ошибался. Пусть он умница, талант, пусть хоть сто раз гений, а самого главного не увидел. Время – не отдельные крупинки-мгновения, не связанные друг с другом. Ещё как связанные! Пусть связь эта – не причина и не следствие, не прошлое-будущее, а что-то иное, гораздо более тонкое, и уж точно, не с моими мозгами пытаться разбираться в ней. Да я и не буду пытаться, но чувствую – она есть.

Не случайно Чебурашка вернулась. Должен был кто-то помочь мне сберечь Ксюшу, должен кто-то повести её дальше, в будущее. Теперь я знаю – всё, что я сделал, сделал правильно. Узор в калейдоскопе сложился именно таким, каким я видел его однажды. Каким Время, упрямое и непредсказуемое, но вовсе не равнодушное, показало мне его. Поднесло на миг окуляр калейдоскопа к моему глазу – смотри! Я взглянул и не понял. Но узор существует! Тот человек из прошлого Ирины и Ксюши, так похожий на меня, – это я и есть! Здесь и сейчас то самое место-время, о котором они будут вспоминать. Ирина даже имя его называла, но я не запомнил, посчитал неважным.

…И ещё она говорила: «его больше нет». Значит, не дожить мне до две тысячи восьмого… чёрт с ним! Разве это так важно? Я согласен. Пусть мне осталось всего несколько лет счастья… да пусть и несколько месяцев – я согласен. Жизнь за жизнь – не такая уж большая цена.

Ирина всё ещё терпеливо ждала. И я сказал. Набрал полную грудь воздуха, и выпалил:

– Ира, я люблю тебя! И прошу стать моей женой.

– Что?! – она даже отшатнулась. Но я руку не выпустил, удержал. И за вторую взял. – Андрюша, ты серьёзно? Но я же некрасивая. И старая.

– Ты – старая?! – В детстве она и впрямь была старше меня на целых два года. Но с тех пор на сколько я её обогнал? Не сосчитать! – Не смеши.

– И дочка у меня…

– Тем более!

Искать новых возражений я ей не позволил, притянул к себе, обнял. И поцеловал. Долго-долго, пока дыхание не сорвалось.

– Андрюша, я… Нет, так нельзя. Надо же подумать серьёзно. Это не шутка!

– Разумеется не шутка. И что тут думать? У меня квартира в посёлке, будем жить вместе, втроём. Здесь климат чудесный, море, воздух! Не то, что в вашем Штеровске – одни шахты да заводы. И для Саши полезно, и для тебя.

– Хорошо, я… Нет, я не могу так, с бухты-барахты.

– Тебя что-то держит?

– Нет.

– Так ты согласна? Да или нет?

– Да… Ой, не могу я так решать. Проводи меня лучше на турбазу, а то там Александра одна.

– Конечно! – я подхватил её на руки и шагнул с дорожки вглубь леса. – Но сначала нам нужно сделать одно дело. Очень важное.

– Какое дело? – она не поняла сначала. А потом задрыгала ногами. – Андрюша, ты что?! Пусти меня! Разве так можно? Мы же не подростки уже.

– Хуже! Мы почти дети!

И у нас было всё, как в первый раз. Нет, это и был наш первый раз! Наша первая брачная ночь, укрытая звёздами, убаюканная стрекотом цикад. То, взрослое, обыденное, случится в её жизни не скоро. А в моей… неважно.

Счастливой жизни Время отмерило мне чуть больше трёх недель. А я-то размахнулся на месяцы! На годы! Мой противник – соперник? спаринг-партнёр? не знаю, как его теперь называть – не стал утруждать себя, придумывать новую каверзу. Он подсунул мне давнишний сон. Тот самый кошмар…

Оксана шла по пешеходному переходу, навстречу ей нёсся во весь опор «опель», а я смотрел, и не мог ни остановить, ни крикнуть. Меня будто вообще там не было, в том настоящем. Один взгляд, намертво приклеенный к окуляру калейдоскопа. Нет… нет… нет!

– Андрюша? Андрюша?! Да проснись же!

Спеленавший меня кокон поддавался с трудом, не желал выпускать. Но его трясли, теребили снаружи, и он всё-таки лопнул. Распался, стирая свой жуткий узор.

Я разлепил глаза. Темно. Не меньше минуты понадобилось, чтобы разглядеть силуэт склонившейся надо мной Ирины. Сегодня я впервые сумел уговорить её заночевать у меня. «Как же я Александру одну оставлю?» Только наша совместная с дочкой атака с двух флангов и возымела действие – Саша ведь не маленькая, закроется в домике и никого не впустит до самого утра. Так прекрасно всё складывалось… А закончилось кошмаром.

– Андрюша, что случилось? Тебе плохо? Что-то болит? Сердце? Ты так страшно стонал, я тебя еле разбудила.

– Нет, ничего не болит. Сон нехороший приснился.

Чуть приврал – колено вчера опять ныть начало, оступился неудачно. Но не буду же я волновать её подобной мелочью? Да и не в коленке дело.

Подушка и простынь подо мной промокли насквозь. То ли от этого, то ли от не желавшего забываться сна меня начало знобить. И дышать стало трудно, словно выкачали весь кислород из комнаты. Я сел в кровати. Затем встал.

– Андрюша, ты куда?

– Подышу свежим воздухом.

Ночь стояла жаркая и душная. И совершенно неподвижная. Уж скорее бы рассвет – может, бриз чуть колыхнёт пропитавшуюся зноем толщу воздуха над посёлком. Но до рассвета ещё ждать и ждать. Я облокотился на перила, уставился в темноту подступавшего к дому леса. И осторожно вернулся в только что пережитый кошмар.

В том, что сон пришёл вновь не случайно, я не усомнился ни на секунду. Время предупреждало меня, как и прошлый раз, и позапрошлый, и позапозапрошлый. Ничего у меня не выйдет, мне не уберечь Ксюшу… Но ведь я уже спас её, узор сложен! Все стёклышки заняли свои места. Почему сон вернулся?!

Дверь за моей спиной тихо скрипнула. Ирина, кажущаяся девочкой в своей коротенькой ночнушке, тихо подошла ко мне.

– Как ты себя чувствуешь?

– Нормально. – Вру, совсем не нормально. Совсем не нормально! – Иди, ложись спать.

– Как я могу спать, если с тобой что-то происходит? – Она взялась за перила, выглянула вниз. – Страшно.

Страшно… Я вспомнил, как вот так же стоял здесь полтора месяца назад, вглядывался в темноту, пытаясь различить распростёртое на земле тело. Себя-завтрашнего…

Себя?!

В том настоящем я-завтрашний – это именно я и есть. Я-нынешний, я-единственный. Именно я и никто другой обязан вернуться, обязан рассказать о Бараньем Лбе, чтобы узор начал складываться.

Нет, он пока не сложился окончательно. Одного стёклышка не хватало, вернее, оно пока не заняло своё место. И весь узор мог рассыпаться, смешаться, сместиться. Стать неправильным…

Этим стёклышком был я.

Ирина осторожно прислонилась к моему плечу. Я обнял, прижал её. Мне было страшно. Я не знал, что произошло той ночью. «Два Геннадия Карташова в одной точке настоящего существовать не могут. Они начинают разрушать друг друга». Оснований не доверять Радиславу у меня не было. Да, кое в чём он ошибался, многое не смог понять до конца. Но собственные мои ощущения подсказывали – в этом случае он знал, о чём говорит.

Когда я шёл на вокзал девяносто третьего – не боялся. Даже когда в последнее своё «первое июля» твёрдо решил поговорить с собой-тогдашним, не боялся. А сейчас боялся. У меня вновь появилось, что терять. Очень уж хорошо мне было рядом с Ксюшей и её новой мамой. Прекрасная, светлая жизнь расстилалась впереди. Я очень-очень-очень хотел прожить её вместе с ними!