Текст книги "Упрямое время"

В этот раз Ксюша вообще не должна была выйти из квартиры. Пусть переждёт чёрный день дома. Дома-то с ней ничего не случится! Сорвать поход в цирк я мог единственным способом – выманить себя-тогдашнего из дому. Отозвать из отпуска, так сказать.

В две тысячи первом мобильники ещё были дорогой роскошью, ещё не вытеснили уличные таксофоны. Я позвонил с ближайшего автомата, что висел на углу соседнего дома. На что другое, а на телефонную карточку денег у меня в кошельке хватило.

– Да? – раздалось в трубке после третьего гудка. И ноги сразу стали свинцовыми, а в голове знакомая муть поплыла. Я-нынешний разговаривал с собой-тогдашним.

– Геннадий Викторович? Здравствуйте.

Фраза далась с трудом. Если бы не продумал разговор заранее, сбился бы сразу.

– Добрый день.

– Это Грушин вас беспокоит, Вадим Алексеевич, – вряд ли мой голос был похож на голос заведующего роно, но это единственное мужское имя-отчество из тех времён, которое мне удалось вспомнить.

– Да, Вадим Алексеевич.

Я-тогдашний наживку заглотил. Поехали дальше. Главное, не сбиться, не запаниковать. Я-нынешний вытер тыльной стороной ладони испарину со лба.

– Вы не могли бы сейчас подъехать в облоно?

Это я тоже специально придумал. Роно находился рядом – три остановки троллейбусом, – подлог слишком быстро обнаружится. В облоно же придётся добираться через весь город. Да и там пусть-ка Грушина поищет! Ко всему прочему «облоно» звучало увесистей, рядовых учителей туда за здорово живёшь не вызывают.

– Прямо сейчас? – удивление на том конце провода.

– Да, да, сейчас.

– Вообще-то я в отпуске… И сегодня же воскресенье?

– Знаю, знаю. Но дело неотложное, Геннадий Викторович. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.

– Вадим Алексеевич… – я-тогдашний замялся. Субординация субординацией, но всё же… – Понимаете, мы с дочкой сегодня в цирк собирались, у меня билеты на руках.

– Цирк… так сходите завтра. Или на следующих выходных. О билетах не беспокойтесь, вам поменяют, я договорюсь. Директор цирка – мой хороший знакомый, – я врал не краснея.

На том конце провода задумались. Почти поддались.

– Да я обещал дочке…

– Геннадий Викторович, вы не будете разочарованы, когда узнаете, зачем я вас приглашаю.

А вот это истинная правда! И я-тогдашний будто почувствовал неподдельную искренность в голосе собеседника. Согласился.

– Хорошо, я сейчас приеду.

Сил у меня хватило только трубку на рычажок повесить, за карточкой руку поднять я уже не смог. И колени подкосились. Как стоял, прислонившись плечом к стене, так и сползать начал.

– Мужчина, вам плохо?

В сердце кольнуло. Опять?! Оглянулся, почти уверенный, кого там увижу.

Нет, почудилось. Стоявшая за моей спиной женщина нисколько не походила на участливую толстушку с валидолом. Я улыбнулся, покачал головой отрицательно. Но устоять на ногах всё-таки не смог, сел на асфальт.

– Может, скорую вызвать? – женщина переминалась с ноги на ногу, нервно теребила телефонную карточку.

– Не надо. Да вы звоните, звоните.

Она взглянула на аппарат. Видно, не могла решиться – и звонить нужно, и как к телефону подойти, когда у тебя под ногами мужик непонятный сидит, на коленки пялится? Я её сомнения понимал, но помочь ничем не мог. Не было у меня силы встать. Муть из головы едва-едва выветриваться начала.

Женщина так и не подошла к телефону. Развернулась, поцокала каблучками. Звонко, отрывисто, будто каждым цоком подчёркивала своё неудовольствие. И другие прохожие тоже поглядывали в мою сторону неодобрительно. Ни один больше не подошёл и помощь не предложил.

Опомнился я, лишь когда сообразил – а чего, спрашивается, расселся здесь? Мне же за подъездом следить нужно, Ксюшу оберегать!

Себя-тогдашнего я проворонил. Понятия не имею, куда он ушёл. То ли на остановку, то ли к гаражам, «ижачка» выгонять. Но это не важно! В центре – пробки, машиной не намного быстрее получится, чем общественным транспортом.

Для наблюдательного пункта я выбрал лавочку в глубине двора. На самом деле лавочек там было две и между ними – столик самодельный, грубо сколоченный. Любимое место пенсионеров-доминошников, но они выползали ближе к вечеру. Лавочка была удобна по двум причинам: во-первых, как раз напротив нашего подъезда, ни зайти, ни выйти незамеченным не получится, во-вторых, из окон не видно, кто там сидит, далеко и деревья заслоняют. Это чтобы соседи случайно не узнали.

С полчаса ничего достойного внимания у нас во дворе не происходило. А потом из подъезда вдруг выбежала Ксюша. Нет, это мне почудилось в первый миг, что выбежала. Она просто вышла и быстренько зашагала по дорожке вдоль дома. Но я аж подпрыгнул на лавке от неожиданности. Куда это ей приспичило?! Одной!

Направлялась Оксана всего лишь в продмаг. Я остановился у дверей. Зайти внутрь? Увидит, узнает. Испугается ещё: рожа у меня о-го-го как изменилась за восемь лет. И не в лучшую сторону. Может, подождать? Что с ней в магазине-то случится? Решил ждать, отошёл в сторонку. Но сердце в груди так и прыгало. Раз пять порывался в магазин кинуться, и будь, что будет.

В продмаге с Оксаной, естественно, ничего не случилось. Вышла, развернула мороженое – опять это треклятое мороженое! – бросила бумажку в урну…

Грузовик начал заворачивать к нам во двор, даже не потрудившись мигнуть поворотником для приличия. Я обомлел на секунду, рванул наперерез. Но грузовик поворачивал медленно, Ксюша прошла мимо, даже внимания на него не обратила. И на странного дядьку – меня! – чуть ли не на пятки наступающего, тоже не оглянулась.

Проводил я её до подъезда, выждал немного, заглянул внутрь. Услышал, как открывается дверь нашей квартиры. И как хлопнула, закрываясь. Всё, обошлось. Только после этого я вернулся на свой наблюдательный пункт. Умостился поудобнее и приготовился ждать.

– Молодой человек, сыграть не желаешь?

Первый старичок-боровичок выдвигался на боевую позицию. Сухонький, лысенький, в одной руке газетки держит, в другой – коробка с доминошками.

– Вдвоём, что ли?

– Да и вдвоём, пока остальные придут.

Я подумал-подумал и кивнул. Почему бы и не забить козла? Сижу я лицом к подъезду, всё вижу. А так – добавочная маскировка получится.

Играл дед мастерски, куда уж мне с ним тягаться! Пять раз козлом оставил, пока настоящие соперники подтянулись. Я уступил место ассам, отодвинулся на край. Такой себе незаметный, отлично законспирированный сторонний наблюдатель.

Я-тогдашний вернулся в шестом часу, разозлённый до последней степени. Не вошёл, а буквально вбежал в подъезд. Я-нынешний мысленно хмыкнул, представляя, какими эпитетами он награждает телефонного шутника. Ну и пусть, зато обошлось всё, Ксюша жива-здорова сегодня осталась. Сейчас посижу ещё чуток и думать пойду, чем мне дальше заняться.

Я сидел и сидел, не в силах подняться. Что-то было не так, неправильно. Радости в сердце почему-то не было, лёгкости. Но ведь я всё сделал, как следует, выполнил свою задачу?

Когда тишину двора разорвал вой сирены, я уже знал. Вернее, я не позволял себе знать, что случилось, не позволял понимать. Внутри будто заледенело, сжалось в тугой комок. И когда неотложка остановилась у нашего подъезда, когда троё в белых халатах выскочили из машины и побежали внутрь, когда следом за скорой примчались милицейский «уазик» и легковушка, тоже с синими номерами, – я сидел и смотрел.

В домино уже никто не играл, деды следили за происходящим, строили версии. Наконец один, самый дотошный, отправился в разведку. Вернулся, начал докладывать:

– В четырнадцатом доме квартиру обобрали. Так мало того, что ограбили, там девочка одна дома была – ножом её пырнули, изверги. То ли сама открыла, то ли выходила куда, а они залезли.

– Живая хоть?

– Кабы живая! Отец, говорят, вернулся, а она и остыть успела.

– Вот басурманы! Взяли-то много?

– Да что там брать…

– Какая квартира? – выдавил я из сведённого судорогой горла. Хотя и знал прекрасно – какая.

– Двадцатая. Знаешь там кого?.. Э, парень, ты что?

Я тряхнул головой, отгоняя поднимающуюся черноту. Не дождётесь! Так, значит, на этот раз?! И дома достали, да? Ладно!

Я встал с лавочки и пошёл. Не к подъезду, там мне делать нечего, там Ксюша уже умерла – в который раз! Я пошёл в прошлое.

Дальняя часть нашего квартала упиралась в небольшой став. Когда-то чистый и ухоженный, с насыпным песчаным пляжем, грибками и кабинками, за годы перестроечной и послеперестроечной неразберихи он захирел, замусорился. Стал походить на помесь огромной лужи и бесхозной свалки. Дальняя часть его заросла ряской, ближе к домам вдоль берега протянулся широкий шлейф пластиковых и стеклянных бутылок, банок, рваных пакетов, сигаретных пачек и прочего непотребства. Купаться сюда давно никто не залазил, даже в последней стадии алкогольной горячки. Но самые отчаянные ещё приходили с удочками. Что выловить надеялись? Лупоглазых лягушек, которых развелось здесь немеряно?

Мне ставок подходил идеально. Точнее, не сам ставок, а его берег, заросший от крайних домов до самой воды непролазными ясеневыми дебрями. Никто не заметит ни как исчезну, ни как появлюсь.

Забрался я в самую чащу, начал хронобраслет настраивать…

– Гена, подожди!

Я аж дёрнулся. Кто там ещё?!

Ко мне продирался старик. Незнакомый, не из тех, с которыми я на лавке сидел, не из доминошников. Тощий, что твоя щепка, седой, как лунь. И в костюме джинсовом. Это дед-то!

– Не надо! – смотрит на руки мои и головой трясёт.

– Чего «не надо»?

– Хронобраслет включать не надо. – Взглянул он мне в лицо, от удивления вытягивающееся, добавил: – Не узнаёшь? Это я, Завадский.

Вот здесь у меня точно, челюсть отвалилась. Радислав?! Нет, то, что это он – несомненно. Узнал я его сразу, едва он назвался. Но как такое возможно? Мы же с ним виделись всего-ничего назад, а он успел постареть лет на… фиг знает на сколько!

– Радик?! Что с тобой?

– А что со мной? Постарел, да? Ты попрыгай взад-вперёд, и с тобой такое же будет. Если вообще уцелеешь, – он наконец продрался ко мне. Протянул руку: – Отдай хронобраслет.

Я спрятал руку за спину.

– Извини, конечно, что взял без спроса, украл, можно сказать. Но ты же себе новый сделал, правильно? А мне этот нужен. Очень нужен!

– Не нужен он ни тебе, ни кому другому. Я ещё тогда говорил – игрушка это, бесполезная и опасная. Но ты слушать не захотел, схватил, и бежать, словно ребёнок. Прошлое исправлять! Исправил?

Я сжал челюсти, даже зубы скрипнули. Зачем он так жестоко, будто пальцем в свежую рану ткнул? Издевается, что ли?

– Исправлю.

Радислав досадливо махнул рукой.

– Так ты до сих пор не понял? Не заметил ничего странного, пока во времени путешествовал? Всё в точности совпадает с твоими воспоминаниями?

Спросил, словно пощёчину лёгкую отвесил, чтобы в чувство привести. Да, верно, до хрена в этом прошлом не так, как я помню.

– Может, объяснишь, почему? – буркнул я хмуро.

– Я тебе объяснял уже. Наверное, из-за водки невнятно получилось? Что ж, давай заново попробуем, на трезвую голову. – Он кивнул на ставок, поблёскивающий сквозь листву зарослей: – Пошли посидим, что ли? Разговор некороткий получится.

Спорить я не стал, разговор, так разговор. Давно пора разобраться во всех этих «парадоксах». Не биться, как баран, головой в ворота, а понять, кто их запер и почему.

Мы выбрались к ставку. К воде спускаться не стали – очень уж отвратно шлейф мусора выглядел, – присели на верхней кромке бетонных плит, под старой, накренившейся к воде ивой.

– Понимаешь, Гена, – начал Завадский, – время непрерывно и связно лишь в нашем представлении о нём. В действительности каждый его момент – это отдельная гранула, квант времени. Но не это самое страшное. Его кажущаяся анизотропность может быть объяснена только одним. «Времени» в обыденном понимании не существует вообще. Это всего лишь доступный человеку способ восприятия вечности.

– Как это?

Злость моя на него за фразу ту насмешливую – об «исправлении прошлого» – выветрилась в миг. Я только глазами лупал, пытаясь осмыслить услышанное.

– А так. Квантовая неопределённость обуславливает неопределённость причинно-следственных связей. Проще говоря, «прошлое» ничем не отличается от «будущего», все кванты времени равноправны. Течение времени проходит сквозь наше сознание, и оно старается соеденить отдельные события в логически связанную последовательность. Прошлое существует только в наших воспоминаниях о нём. Точнее, в наших умопостроениях, которые принято считать воспоминаниями. Нельзя вернуться в прошлое и что-то изменить. Его нет.

– Прошлого нет? А где мы тогда находимся? Какое сегодня число, по-твоему?

– Первое июля две тысячи первого года. Это настоящее, Гена. Не имеющее никакого отношения к прошлому, о котором ты помнишь.

– Но почему?! Почему оно не такое, это настоящее? Почему оно изменяется? Я ведь был в этом дне восемь лет назад, и тогда всё происходило иначе!

– Я же объясняю – это другие кванты времени, другое «настоящее». Не то, в котором ты побывал когда-то. Помнишь, я рисовал тебе конусы прошлого и будущего? Сместив с помощью хронобраслета точку настоящего, ты вывалился за горизонт событий. Тем самым, «нарастил» новые кванты в пространственно-временном континууме. Ты создал новое настоящее, которого прежде не существовало. Каждый раз, останавливая хронобраслет, ты создавал новое настоящее. С расходящимися из него конусами прошлого и достижимого будущего. В чём-то они пересекались с существовавшими прежде, в чём-то нет.

Я таращился на него, силясь понять, силясь прорваться сквозь слова к сути. Не то прошлое? Новое настоящее? Горизонт событий? О чём речь вообще идёт?

Радислав посмотрел на меня, вздохнул. Понял мои затруднения.

– Попробуем проще. Помнишь, игрушка такая была, калейдоскоп? Трубочка с зеркальцами и стёклышками цветными. Потрясёшь, глянешь в глазок – узор. Опять потрясёшь – новый. Каждый раз новый. Так и здесь, «потрясёшь» ты с помощью хронобраслета пространственно-временной континуум, он для тебя настоящее и сделает. Какой хочешь год, день, час. Но именно – настоящее. Потому что прошлого у него нет, не хранится оно нигде, кроме как в нашей памяти. Собирает время его каждый раз заново. А вариантов много, гораздо больше, чем, стёклышек в калейдоскопе. Вероятность сборки повторно такой же комбинации почти нулевая.

Вот теперь я въехал в суть. Молодец, образно разъяснил. Он и учителем был замечательным, умел растолковать, чтобы до последнего тупицы дошло. Вроде меня.

– Калейдоскоп, значит? А прошлый раз ты мне не так объяснял. Прошлый раз ты мне о трёхмерном времени рассказывал, о «бейдевиндах» всяких.

– Я прекрасно знаю, что такое время, пока не думаю об этом. Но стоит задуматься – и вот я уже не знаю, что такое время, – улыбнулся Радислав. – «Прошлый раз» очень давно был, Гена. Тогда я и сам не всё понимал, больше практикой «путешествий во времени» занимался, чем теорией. Не в размерности пространства-времени суть, а в принципе неопределённости.

– В принципе неопределённости, значит? Понятно, – чёрта с два мне было понятно, но это не важно. Главное я уяснил: – Что ж, буду трясти стёклышки. Пока не сложатся так, как мне нужно. Знаешь, Радик, мне ведь на самом деле пофиг, совпадает это прошлое с тем, в котором я жил, или нет. Я дочь уберечь хочу. Остальное не важно.

Радислав долго смотрел на меня, будто изучал. Будто впервые увидел. Потом покачал головой.

– Гена, ты не сможешь этого сделать, сколько бы ни старался.

– Почему? Думаешь, мне терпения не хватит? Так я упрямый!

– Дело не в твоём терпении. Континуум инертен. Ты ведь не только свою мировую линию каждый раз изменяешь, но и линии многих объектов вокруг, людей. Время пытается этот всплеск компенсировать по мере возможности, вернуть мировые линии в уже существующий конус достижимого будущего. Например, линия твоей дочери должна оборваться первого июля две тысячи первого. Для времени нет никакого резона «наращивать» дополнительные кванты для её продолжения.

– Вот как? А придётся.

– Думаю, смириться с объективной реальностью придётся всё же тебе. Представь, держишь ты в руке эспандер, круглый такой, резиновый. Много усилия нужно, чтобы его сжать?

– Да не очень.

– А чтобы удерживать сжатым изо дня в день, из года в год? Вот и с мировой линией примерно так же.

Да уж, молодец так молодец Радик, хорошо объясняет. Но я ведь всё равно осёл упрямый.

– Если нужно, буду держать. Останусь здесь, в этом времени, и буду беречь Ксюшу, сколько понадобится.

– А себя-другого, который здесь живёт, куда денешь? Два Геннадия Карташова в одной точке настоящего существовать не могут. Если метрика сдвига была невелика, то они сливаются мгновенно и безболезненно – ты ведь никогда с самим собой, тоже путешествующим во времени, не встречался? Иначе – начинают разрушать друг друга. Естественно, быстрее разрушится «пришелец». – Завадский вздохнул: – Но дело даже не в твоём двойнике. Пространственно-временной континуум это ведь не эспандер. Он не позволит, чтобы его мяли по-всякому. И когда его «калейдоскоп» трясут часто, ему это не нравится.

Я хмыкнул.

– Ты сейчас так говоришь, будто оно живое.

Радик ответил не сразу. Несколько минут смотрел неотрывно вниз. На что? Не на лупоглазую же квакушку, выбравшуюся на резиновый островок старой покрышки?

– Живое оно или нет, я судить не возьмусь. Но… Гена, ты в Бога веришь?

Вопрос меня озадачил. Я удивлённо покосился на Радислава.

– Положим, верю. Это тут причём?

– Если время – это наше восприятие вечности, а вечность – категория божественного, то получается… Ты никогда не задумывался, что может быть Время – одно из имён Бога? Всеведающего, всемогущего… и равнодушного. Если Бог есть, то он именно такой – не добрый и не злой, равнодушный. Возможно, он и не подозревает о существовании нас, людей, пока мы лишь стёклышки в его калейдоскопах. Но когда пытаемся сами что-то сделать, пытаемся его законам не подчиняться, тогда он нас замечает. И начинает отвечать на наши действия совсем не так, как мы ожидали. Не так, как нам хотелось бы.

Радик замолчал. Добавлять к сказанному уже ничего не требовалось. Убил меня он этим объяснением. Изничтожил. Вот оно как выходит. Стало быть, правильно я о Боге понял, никакое не испытание… Это он мне пощёчину отвесил, чтобы не лез я в его дела. Всей пятернёй – по роже. Да нет, какой пятернёй – кулаком. Или что там у него, вместо кулаков?

Шумели на проспекте машины, птицы в деревьях чирикали, но мне показалось, что тишина на нас опускается гробовая. Та самая, что в межвременье царит. Усилие пришлось сделать, чтобы нарушить её. Но я должен был спросить об этом. Выяснить последнее, в чём ещё сомневался:

– Радик, а ты когда-нибудь видел, как оно выглядит, Время?

Он тут же повернулся ко мне.

– А ты? Видел?

– Не знаю… Но что-то видел. Сначала думал – крышу у меня сносит. А теперь, когда ты объяснил… Серое такое, огромное, всё из жгутов состоит. Вроде осьминога, только не восемь у него ног, а фиг знает сколько. И не холодное, не скользкое. Вообще никакое, просто упругое. Оплетает всего, ни пошевелиться, ни вздохнуть. Это оно?

Радислав прищурился.

– Осьминог? Забавно. Своей формы у него нет, разумеется. Это твоё сознание пытается воплотить его в знакомые образы.

– А каким ты его видишь?

– Помнишь мою клетку Фарадея, из проволоки сплетённую? Вот такая клетка, только ею всё затянуто, от горизонта до горизонта. И я в ней подвешен, не вырваться.

– Тебе легче с таким богом.

– Не знаю, не имею желания сравнивать, – губы Радислава сжались в суровую ниточку. – Гена, я это всё рассказывал не ради приятного времяпрепровождения. Хочу, чтобы ты понял: путешествовать во времени – бесполезная и опасная игра. Я жизнь растратил, чтобы осознать это. Прожил её нигде и никогда. Собственно, не прожил даже, вытекла она, как песок сквозь пальцы. Понятия не имею, сколько на самом деле мне сейчас лет. Не хочу, чтобы и ты заплатил ту же цену. Гена, отдай хронобраслет, пока не поздно. Пока ты ещё можешь вернуться.

Я нахмурился.

– Куда вернуться?

– В две тысячи девятый. Конечно, это будет не то самое настоящее, в котором ты уже был, но очень похожее. Постараюсь доставить с максимальной точностью.

– Спасибо, но мне не нужно в две тысячи девятый. В ТАКОЙ две тысячи девятый. Мне там делать нечего. Считай, что там я умер.

– Хорошо, не хочешь туда, не надо. Выбирай место-время по своему вкусу. Лишь бы не сегодня и не вчера и подальше от себя-здешнего. А то ты такую пену поднял! Как он тебя ещё не слопал, «осьминог» твой?

Я подумал, что он шутит – насчёт «слопал». Но Завадский оставался серьёзным.

– Да, да, не смотри на меня так. Со временем шутки плохи. Не заметишь, как переступишь черту, из-за которой не возвращаются. Захлестнёт. Не ты будешь точку настоящего сдвигать, а оно само начнёт тебя в «водовороты» затягивать, вертеть по-всякому. И однажды утопит, насовсем.

– Ты откуда это знать можешь? Про черту, из-за которой не возвращаются?

– Знаю.

Он не стал объяснять. Ладно, его право, переспрашивать не буду.

– Это всё, что ты мне хотел сказать?

Да, аргументы у Радислава исчерпались. Он вновь протянул руку:

– Отдай.

Я посмотрел на украденную когда-то игрушку. Светился циферблат, стрелки показывали «направление ветра» и «углы атаки». Оставалось нажать кнопку, чтобы вновь отправиться… в никуда?

– Знаешь, Радик, наверное, ты прав. Это с самого начала была глупая затея. Как изменить прошлое, если его не существует? Если всё, что случается с нами, – игра узоров в калейдоскопе? А я – упрямый невежественный осёл. Но мне ничего другого не осталось в жизни, пойми. Я или переупрямлю твоё упрямое время, или сдохну. Скорее всего, сдохну. Но пока не сдох – не отступлю.

И нажал «старт».

Я уверен был, что он ничего не предпримет. Предупредил и предупредил, дальше – моя забота, как жизнью распорядиться. Но Радик не собирался отступать. Он прыгнул на меня. В тот самый момент, когда я кнопку нажал, он уцепился в браслет.

Оттолкнуть его казалось легко. Даже в молодости был не ровня мне – ни габаритами, ни силёнкой, – а сейчас, когда в старика превратился, и подавно. Я бы и оттолкнул, отцепил его пальцы от браслета… Если бы мы в обычном времени оставались.

Но прибор успел сработать, и серое навалилось на нас обоих, Завадского не унесло, не смыло, как я ожидал. Не знаю, как это у него получалось, но он тоже в фокусе оставался. И сдирал браслет с моего запястья. А мне стало дурно. Кажется, серое на меня сильнее давило, чем на Радислава. Нет, жгуты-щупальца перед глазами не возникали. Но я их чувствовал, они были рядом, везде. Они держали меня, сковывали движения, мешали бороться с Радиком.

Я не смог помешать. Не знаю, долго ли мы барахтались в сером киселе, но браслет он в конце концов отобрал. А потом, размахнувшись, швырнул его на середину подёрнутого туманным маревом ставка. Я только ахнуть успел…

– Зачем?!

Но и кричать не на кого было. Радик исчез, вывалился из межвременья. А я остался. И что делать дальше, понятия не имел. Кнопку «стоп» не нажмёшь – хронобраслет-то сгинул. Значит, и я не в фокусе, – почему же не вываливаюсь? И почему мне хреново так?!

Выключилось, когда решил, что загибаюсь. Растаяла серость, выпуская цвета, запахи, звуки, и меня сразу холодом обдало. Вполне реальным холодом, не ознобом. Деревья вокруг голые, сугробы снега недотаявшего под ногами. Кончилось лето, весна сейчас ранняя. А то и зима, оттепель.

Тонкая ткань тенниски от холода защитить меня не могла, мигом кожей гусиной весь покрылся, аж передёрнуло. Но зато и в голове прояснилось, тошнота отступила. И не держит уже никто. Рыпнулся я было к ставу – за браслетом нырять, помню примерно место, где он в воду упал. И остановился. Во-первых, понятия не имею, в каком времени нахожусь, и в каком браслет остался. А во-вторых – ставок коркой ледяной покрыт.

– Гена!

Я обернулся. Завадский уже ждал меня. Теперь на нём был не джинсовый костюм, а кожаная куртка с меховым воротником. Вторую такую же он протягивал мне.

– Оденься, холодно.

Шагнул я к нему, сжимая кулаки.

– Сволочь ты, понял?

– Сволочь, – легко согласился он. – Потому что втянул тебя в эту историю по дурости. Обрадовался, что встретил человека, который меня помнит, язык распустил. Меня ведь никто, нигде, ни в одном времени не помнит, можешь такое представить? Вот так с этими путешествиями.

Он стоял и грустно смотрел на меня. Что я мог сказать? Что мог сделать? Ударить? Седого, измождённого старика, который ещё месяц назад был молодым, полным сил мужчиной?

Я взял куртку, натянул.

– Где мы?

– Не знаю. Во всяком случае, это не первое июля. И это настоящее ничем не хуже любого другого. Возьми, это твоё, кажется.

Завадский пододвинул ногой сумку, – лишь сейчас я её заметил. Та самая, мазурская. Где он её нашёл, я и спрашивать не стал. Он ведь профессиональный путешественник во времени, всю жизнь этим занимался. Всю жизнь на это растранжирил…

– Устроишься где-нибудь. Чем дальше отсюда, тем лучше, – продолжал Радик. – Я там паспорт положил, взамен твоего. Настоящий, только фотографию переклеил. Вдруг для тебя и обойдётся всё, нормальной жизнью поживёшь.

Он постоял. Ждал ответа на своё предложение? Нет у меня ответа. И Радислав это понял.

– Прощай. Теперь мы точно никогда больше не увидимся.

Повернулся и побрёл вдоль ставка, опустив плечи.