Текст книги "Риски социальной трансформации российского общества: культурологический аспект"

Различия в культуре порождают проблемы в социальной коммуникации. Дело в том, что далеко не каждый член нашего общества готов к жизни в современной реальности. Часто когнитивные, психологические, интеллектуальные ресурсы человека не позволяют ему адаптироваться в изменяющемся мире. В этих случаях возможности помощи извне, коррекции, научения весьма ограниченны. Все усилия наталкиваются на культурно-психологические барьеры. Ситуация эта аналогична диалогу взрослого и ребенка по поводу наркотиков. Взрослый не может объяснить ребенку, почему опасно экспериментировать с наркотиками. Резоны взрослого человека непостижимы из пространства детского сознания, лежат за рамками эмоционального и интеллектуального горизонта. Соглашаясь рутинно с доводами старшего, ребенок не переживает их как безусловную истину. Здесь возможен запрет, эмоциональное давление, сила авторитета, но не осознанное понимание. Подобные ситуации возникают бесчисленно при столкновении людей со стадиально раличающимся культурным опытом. Так, патриархальный провинциал легко попадает на удочку наперсточников самого разного масштаба – от цыганок и вокзальных жуликов до разнообразных инвестиционных фондов, сомнительных банков и прочих пирамид. Технология обмана строится на создании особой психологической атмосферы, провоцирующей жертву расстаться со своими сбережениями. Причем эти механизмы действуют только на людей с определенным психологическим строем и культурным опытом. Объяснить заведомую обреченность всего предприятия людям этого типа практически невозможно. Ни информация в СМИ, ни печальный опыт соседей и близких не останавливает несчастных. В таких случаях обучение происходит только на собственном горьком опыте. И не всегда с первого раза!

Здесь мы сталкиваемся с источником самых разнообразных социальных рисков. К примеру, как показывает опыт, обыденное сознание сравнительно легко осваивает правила и запреты, вытекающие из ситуаций, когда нарушение правила и нежелательное последствие не разнесены во времени. Грубо говоря, пальцы в электрическую розетку не вставляет никто. Но если нарушение правил и последствия разнесены во времени (правила радиационной, химической безопасности и т. д.), то убедить людей описываемой нами категории в необходимости строго выполнять эти правила практически невозможно. Отчужденное, книжное знание не воспринимается традиционалистом как актуальная истина. При этом характерно то, что уровень образования не является в этих случаях решающим. Решает принадлежность к одному из двух типов сознания – рациональному, модернизированному, или традиционному. Достаточно часто люди с высшим образованием демонстрируют традиционалистские инстинкты, и здесь мы сталкиваемся с двумя уровнями или слоями культурного комплекса.

В итоге получается следующая картина. Руководящие указания, стандарты, нормы и принципы, спускаемые сверху, не принимаются или искажаются внизу, поскольку эти указания не вписываются в актуальную культуру исполнителей. Коммуникация разрушается не по злой воле исполнителей, а по отсутствию необходимых культурных предпосылок к осознанию адекватной картины мира, в котором живут люди. Усилия компетентных экспертов и руководителей гаснут в среде массовых исполнителей, хаотизирующей сигналы управляющего воздействия. Такая ситуация порождает многообразные риски.

Летом – осенью 2002 года практически по всей Московской области горели леса и торфяники. Над Москвой неделями висел удушливый смог. В большинстве районов было объявлено чрезвычайное положение. Газеты и телевидение изо дня в день передавали сюжеты, посвященные тушению пожаров. При этом засушливая погода была лишь одним из факторов, провоцировавших пожары. Непосредственным источником огня была деятельность человека: поджог травы, пикники, костры, окурки и т. д. Однако ни постановления областной власти, ни разъяснения должностных лиц, ни пропаганда на радио и телевидении не смогли повлиять на поведение тысяч людей, привыкших выезжать за город и жарить шашлыки на природе. Апеллирующая к идее общественного блага пропагандистская компания столкнулась с устойчивой привычкой значительной части общества «жить красиво» и потерпела поражение. Пожары утихли лишь с наступлением осени.

Стадиальная составляющая риска задана объективными процессами исторической динамики российского общества. По мере завершения процессов модернизационного перехода действие этого фактора риска будет последовательно снижаться. В настоящее время необходимо учитывать неоднородность культурного комплекса и вытекающую из этого двойственность, разорванность культурного сознания, характерную для многих частично модернизированных россиян. В равной степени необходимо учитывать социокультурную неоднородность общества. И первое и второе выступают источниками рисков.

Глава 3
СИСТЕМНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО КОДА

Среди приоритетных проблем методологии цивилизационных исследований есть проблема цивилизационного ядра, или цивилизационного кода. Понятие «цивилизационный код» описывает совокупность стержневых, системообразующих элементов, структурирующих целое и задающих самотождественносгь данной цивилизации. Исследование этой сущности – одна из сложнейших проблем цивилизационного анализа. Тем не менее в работах последнего десятилетия накапливается материал, позволяющий ставить проблему цивилизационного кода российской цивилизации. Сущностные характеристики цивилизационного кода раскрываются в процессе восхождения исследовательской мысли от явления к сущности. Конкретные исследования безграничной феноменологии культуры и цивилизационная компаративистика дают основания для выделения элементов культурного кода, ранжирования этих сущностей, установления связей между ними [Яковенко, 20036:11–12].

Исследование российской цивилизации много лет лежит в сфере профессиональных интересов автора. Это позволяет предложить определенную модель ядра системообразующих характеристик российской цивилизации. Применительно к задачам настоящего исследования специфические черты российской цивилизации должны рассматриваться в контексте выделения культурных детерминатив риска.

Обращаясь к названному проблемному пространству, нельзя не упомянуть о существующей традиции исследования культурной специфики России. Осмысление национального своеобразия уходит своими корнями в эпоху Нила Сорского. О своеобразии России и русских размышляют князь В. Голицын и дипломат боярин А. Ордын-Нащекин, деятели русского Просвещения от А. Кантемира до князя М. Щербатова. В XIX веке такого рода рассуждения выходят на уровень философствования. Работы П. Чаадаева, публицистика Н. Гоголя, дискуссия славянофилов и западников формируют не только пространство идей, но и определенную традицию осмысления этого бесконечно сложного предмета. Поздние славянофилы – К. Леонтьев и особенно Н. Данилевский – выходят на уровень цивилизационного видения истории. Классики российской исторической мысли – С. Соловьев, В. Ключевский – на своем материале отвечают на вопросы о природе социально-культурной специфики России и факторах, обусловивших это своеобразие.

Рубеж XIX–XX веков ознаменовался резкой политизацией общества. Левые (В. Чернов, Г. Плеханов) и правые (П. Милюков, Н. Иванов-Разумник, П. Струве) по-разному трактуют проблему цивилизационной и стадиальной специфики России, включая свои построения в идеологические конструкты. Однако параллельно с этим разворачивается традиция философского и во многом культурологического осмысления российской реальности, связанная с блестящими именами – Н. Бердяева, Л. Шестова, Ф. Степуна, И. Ильина и других авторов.

Большевистская революция снимает рассматриваемую нами проблематику с официального уровня. Коммунистическая идеология, задачи «мировой революции» и построения советского общества не компоновались со штудиями цивилизационистов. Предреволюционная традиция философской рефлексии продолжается в среде русского зарубежья (Н. Бердяев, Г. Федотов, И. Ильин, И. Солоневич и др.). В эмиграции появляется новое идейно-теоретическое течение – евразийцы, дававшее свои ответы на вечные русские вопросы. Надо сказать, что работы 10—30-х годов во многом остаются на уровне философской эссеистики. Мера научной строгости и доказательности этих работ далека от совершенства. Прозрения и яркие наблюдения соседствуют здесь с сомнительными утверждениями. Тем не менее в рамках этого направления формировалась традиция рационального познания цивилизационной специфики.

В послевоенную эпоху на Западе складывается серьезная школа русистики и советологических исследований. Движимая прагматическими задачами, вытекающими из ситуации холодной войны и противостояния систем, советология обращается к проблемам исторических и культурных истоков советского общества. В рамках этой научной традиции сформировались исследователи мирового уровня (Ричард Пайпс, Джеймс Биллингтон), написаны ставшие классическими работы.

Великая Отечественная война привела к реабилитации в СССР темы «русского характера». XX съезд КПСС и новая социокультурная ситуация создают предпосылки для разговора об исторической и культурной специфике России в жестко заданных рамках подцензурной публицистики. Разворачивается идейное противостояние, символами которого выступали журналы «Новый мир» и «Октябрь».

Поздние этапы советской эпохи ознаменовались расцветом самиздата и тамиздата. В позднесоветском обществе на пространстве неподконтрольных государству изданий начался новый виток рефлексии. Уровень этих публикаций часто оставлял желать лучшего – сказывался разрыв научной и философской традиции. Однако происходило главное: проблема национальной специфики отвоевывала свое место в общественном мнении.

Перестройка легализовала проблематику цивилизационного анализа. Были опубликованы лучшие работы отечественных и зарубежных авторов. На общество обрушилась волна публицистики самых разных уровней. Разворачивались не ограничиваемые идеологическими соображениями научные исследования. Проблемы цивилизационного статуса России, ее специфики оказались в центре политических и идеологических баталий.

Сегодня проблема социальной, культурной, исторической специфики России рассматривается в разнообразной дисциплинарной перспективе (экономика, политология, демография, социология, этнопсихология). В России сложилась и интенсивно развивается школа цивилизационных исследований и цивилизационной компаративистики. Совершенствуется методологический аппарат цивилизационного анализа. В обозначенном нами проблемном поле работают такие авторы, так А Ахиезер, В. Булдаков, В. Васильев, Г. Дилигенский, Б. Гачев, В. Земсков, Б. Ерасов, И. Ионов, А Клибанов, К. Касьянова, С. Лурье, Е. Рашковский, Я. Шемякин, В. Цымбурский, А Янов и другие. Разрабатывается ряд авторских концепций (А Ахиезера, Э. Кульпина, И. Кондакова). Так в самом конспективном изложении можно обрисовать идейно-теоретический контекст, в котором формировались концептуальные модели и положения, защищаемые автором этих строк.

Не притязая на целостное описание системообразующих характеристик российского социокультурного универсума, выделим и рассмотрим наиболее значимые с точки зрения заявленной нами проблемы.

В основании культурного кода лежит определенный конструкт, понимаемый как абсолютный социокультурный идеал. Социокультурный идеал традиционной культуры обращен в глубокое прошлое и представляет собой образ изначального нераспавшегося синкрезиса. Мы называем его социальным абсолютом [Яковенко, 20006:233–245; 20036:11–12].

Синкрезис – одно из центральных понятий культурологии, описывающее слитное первоначальное состояние социокультурного организма, в котором те или иные феномены не вычленились из исходного целого. Генетически образ нерасчленимой целостности восходит к архаическому роду. Идеал нераспавшегося синкрезиса есть не что иное, как идеализованный образ родовой/общинной социальной организации, до государственности и истории.

Идеал синкрезиса задает генеральный вектор оценки любых феноменов и изменений общества/культуры из пространства традиционного сознания. К примеру, с точки зрения традиционалиста, ситуация, когда крестьянин торгует на рынке продуктами своего труда, предпочтительнее ситуации, в которой между потребителем и производителем встает фигура профессионального торговца. Свое неприятие профессионального торговца традиционалист объясняет ненавистью к «спекулянтам», которые скупают задешево продукцию у честного производителя и наживаются на покупателях. А между это тем не более чем рационализация. Профессионализация и социальное разделение производителя и торговца в экономическом смысле более эффективно, нежели слияние этих функций в одном лице. Однако выделение самостоятельных функций и есть дробление синкрезиса. В равной степени, с точки зрения носителей традиционных ценностей, директор советского предприятия предпочтительнее капиталистического хозяина завода не потому, что последний эксплуататор, но потому, что частный хозяин дробит синкретическое единение власти и собственности. Советский директор – член райкома КПСС и депутат облсовета – представляет в своем лице сакральную власть. Бизнесмен же не является агентом Власти, понимаемой как тотем, выражающий социальный абсолют. Капиталист свидетельствует о дроблении синкретического целого. Отсюда неприятие идеи частной собственности, которая онтологически противостоит синкрезису и несет в себе социальное основание личностной автономии.

Из этого вытекает множество частных проявлений «русского духа». Такие устойчивые идеи и интенции русской культуры, как эсхатологизм, устремленность прочь из истории и цивилизации (а достижение русского идеала мыслилось как конец истории), неприятие реального, немифологизированного государства, несводимого к образу народного царя, который сам пашет землю и управляет малым числом слуг, неприятие формализованных контактов и процедур, тяга к личным контактам и т. д., восходят к идеалу синкрезиса.

Обращаясь к сравнительно недавней истории, отметим, что именно как выход из истории и вступление в пространство идеального бытия переживалась низовым сознанием идея коммунизма. Образ коммунизма являл собой чистое, незамутненное царство синкрезиса. Вспомним признаки коммунистического общества: слияние труда умственного и физического, слияние города и деревни, отмирание государства, расцвет и сближение наций и т. д.

Синкрезис как идеал и устойчивая характеристика российской реальности пронизывает собой все измерения социокультурного организма. Так, сращение власти и собственности оказывается исключительно устойчивым потому, что ближе к синкрезису. В этом корень, из которого вырастают любые формы коррупции и мафия. Объединяя функции власти и собственности, мафиозные «крыши» представляют собой реакцию традиционной культуры на наступление рыночных отношений. Отсюда особенности российского рынка и капитала – капитала неконкурентного, срастающегося с властью, живущего на госзаказы в условиях преференций. Эти характеристики российского капитала фиксируют как историки дореволюционной эпохи, так и современные аналитики.

Идеал синкрезиса задает и устойчивую тенденцию к идеократическому государству в России. Вспомним: в результате революции и кровавой Гражданской войны православное самодержавие в России сменяется коммунистической идеократией. Совершавшее исторический выбор российское общество исходило из того, что вера/идеология не должна разделяться с властью и государством.

Сегодня мы наблюдаем жесточайший стресс в среде носителей традиционного сознания, связанный с секулярным характером новой России. Пресса заполнена бесконечными сетованиями на бездуховность современного общества, уверениями в том, что русский человек не может жить без высоких верований, великих идей и возвышенных целей. В политической элите страны существуют влиятельные силы, стремящиеся придать православию статус государственной религии. Завершение эпохи Ельцина принесло с собой явную активизацию тенденций к реставрации идеократического характера государства. Все эти тенденции были бы невозможны, если бы в обществе не существовало запроса на единство власти и идеологии.

Не менее выразительна с точки зрения феномена синкрезиса эволюция государственных институтов постсоветской России. Вектор политического развития общества уверенно указывает на сужение функций законодательной власти. Судебная система раз за разом демонстрирует свою зависимость от власти исполнительной. В стране формируется так называемая «управляемая демократия». Принцип разделения властей, механизм «сдержек и противовесов», прокламировавшиеся в начале 90-х как базовые основания новой России и зафиксированные в Конституции страны, все больше превращаются в пустую форму. Причины этой эволюции можно объяснять по-разному, однако среди глубинных оснований таких изменений – предпочтение единой, нерасчлененной власти как единственно возможной, эффективной, «настоящей».

Если в качестве идеала понимается синкрезис, то социальная, культурная и в целом историческая динамика переживается как недолжное состояние, как отход от привычного, исконного, «правильного». Заметим, что советское общество, являвшее собой специфический компромисс между императивной необходимостью развития и ориентированным на неподвижность традиционным сознанием, развивая одни сферы (промышленность, науку), всеми силами «подмораживало» динамику в других сферах общественной и культурной жизни. Так достигалась известная статичность советского общества. Власть шла на компромисс с традиционной ментальностью. С концом советской эпохи на общество обрушилась лавина перемен. Носители традиционных установок переживают это как конец Вселенной. Динамика профанируется и трактуется как источник иррациональных опасностей. В этой диспозиции сознания любые риски, катастрофы не только ожидаемы, но в известном смысле желанны, ибо традиционное сознание находит в них подтверждение того, что отход от синкрезиса есть движение в бездну.

Выше мы описали контуры пространства рисков, которые вырастают из идеала синкрезиса. Обобщая, можно сказать, что идеал синкрезиса в принципе отрицает большое общество и государство. Однако в ходе исторического развития традиционная культура ассимилирует идею государства, вырабатывает компромисс с фактом существования большого общества. Культура, ориентированная на синкрезис, формирует автократическое традиционное государство. Такое государство имманентно статично, поскольку динамика порождает бесконечное дробление синкрезиса. Динамика, возникающая в силу непреоборимой логики исторического развития, вступает в неразрешимый конфликт с установкой на сакрализацию синкрезиса. В сфере социального взаимодействия этот конфликт может быть описан как мощное пространство самых разнообразных рисков.

Более того, интенсификация общественного развития означает резкое усиление процессов дробления синкрезиса. Следовательно, конфликт между установкой на ценности синкрезиса и процессами динамизации будет нарастать. Будут расти и порождаемые им риски. Полное снятие описанного конфликта возможно не ранее распада ядра традиционной культуры.

Следующий элемент культурного кода – особый механизм понимания мира в координатах «должного» и «сущего». Конструкт «должное-сущее» представляет собой универсальный механизм переживания, познания и оценки реальности. Соответственно, он выступает и как программа действия культурного субъекта. Должное – апофатизованный (лишенный конкретизирующих характеристик) универсальный идеал, описывающий идеального человека и идеальное общество. В самом общем смысле сущее есть мир эмпирической реальности, в котором живет человек, исповедующий должное. Поэтому сущее – поле эмпирической реальности, рассматриваемое через призму должного. Должное сакрально, возвышенно, связано с позитивными переживаниями. Должное – полюс душевных устремлений традиционалиста. Сущее – профанно, низменно, дискомфортно и хаотично. Это полюс душевного отторжения традиционного человека.

Должное не только мечта, но и система норм. Иными словами, в конструкте должного невыполнимый идеал превращается в норму. Традиционный человек декларирует свою приверженность должному и обличает весь остальной мир с позиций должного, однако в своей жизненной практике руководствуется реальными нормами, ценностями и установками, вопиюще не совпадающими с принципами должного.

Эта дистанция табуирована к осознанию традиционалиста, а приверженность должному составляет для него символ веры. Рыночная экономика, политический реализм, снимающий эсхатологическую перспективу конечного торжества должного, видятся традиционным субъектом как угождение низменным инстинктам и переход государства на службу сил зла. Парадигматика должного отрицает какую бы то ни было природу вещей, ибо должное выше законов природы. Речь идет об онтологическом расхождении, о психологическом стрессе и органической неспособности традиционалиста ориентироваться и эффективно действовать в мире, поправшем идею должного. В повседневной жизни эти коллизии оборачиваются неисчислимыми рисками.

Из верности должному вырастает традиционная для России дистанция между декларируемой и реальной нормой. Система декларируемых норм – законы, постановления правительства – существует как бы сама по себе и мало соотносится с реальной жизнью. Жизнь общества регулируется другими, неписаными, нормами, стихийно складывающимися в обществе. Люди живут в обход и вопреки закону. Такое положение вещей традиционализировалось, вошло в социальную плоть общества, стало единственно возможным образом жизни для миллионов людей. В России исторически сложился незаконопослушный человек, которому соответствует демонстративно пренебрегающая нормой закона власть. Стоящей над законом власти соответствует живущий в обход закона подданный.

Следующая – гностическая, или мироотречная, позиция – имеет религиозные корни и исходит из убеждения в глубинном, онтологически неустранимом конфликте между душой человека и природой материального, вещного мира. Мир вообще – зло, и конец его (конец жизни) есть избавление от зла, конец страданий и конец трагической раздвоенности.

Мироотвержение противостоит адекватному отношению к миру, противостоит активной позиции, что само по себе порождает разнообразные риски. Страх перед миром, отторжение бытия делают бессмысленными любые попытки оптимизировать, улучшить этот мир. Более того, мироотвержение связано с обесцениванием человеческой жизни. Зачем держаться за жизнь в этом греховном мире? «Палы» старообрядцев и самосожжения сектантов, памятные нам по последним десятилетиям прошлого века (Гайяна), были действенными выражениями пароксизмов мироотвержения.

Наряду с этими, поражающими воображение массового человека, эксцессами существует повышенная фоновая агрессивность, из которой вырастают бесконечные конфликты на бытовой почве. Это бессмысленные пьяные драки со смертельным исходом[4]4
  Так, в народной культуре по сей день существует обязательная ритуальная драка на свадьбе [Хок, 1993].


[Закрыть], драки на меже, убийство соседа из-за собственного куренка, забежавшего на чужой участок и переброшенного через забор со скрученной головой, и т. д. Иностранцы веками отмечают повышенную агрессивность, свойственную россиянам. В верхах общества эта агрессивность смягчалась европейскими нравами, а в народной массе носила самые неприглядные формы. Сегодня бытовые убийства в маргинальной среде «по пьяному делу» стали устойчивым фоном нашего существования. Привычность происходящего мешает его объективному восприятию. Между тем здесь скрывается серьезная социальная проблема. Истоки повышенной агрессивности связаны с гностическими, мироотречными смыслами русской культуры. Эту точку зрения разделяет, в частности, А. Ахиезер [Ахиезер, 2002].

В эпохи исторических перемен по стране прокатывались волны депрессии, безверия, аномии. Традиционный человек утрачивал понимание того, как, а главное зачем, жить в этом страшном мире. В конце XIX века на Украине и Юге России возникла секта малеванцев. Одна из основ их учения состояла в том, что Христос «вывел их из Египта труда». Сектанты переставали работать, готовить пищу, женщины не прибирались в домах. Люди сидели и молча выбирали друг у друга вшей. Понятно, что малеванство – крайняя форма реакции наиболее архаической массы людей на историческую динамику, но в высшей степени показательная, ибо фундаментальная интенция движения очевидна: прочь из истории, государства и цивилизации. Сегодня столь крайних форм структурированного религиозного неприятия мира не наблюдается, но культура, породившая малеванство, осталась.

Обратимся к современности. В так называемом русском роке и соседствующих с ним субкультурах (панки, рокеры) фиксируется устойчивая игра с темой самоубийства. Здесь отрабатывается отрицательный образ женщины и сексуальных отношений – то есть всего того, что связано с воспроизводством жизни. Эти положения неплохо иллюстрирует название группы «Крематорий». В репертуаре группы песни: «Крематорий», «Лепрозорий», песня о мальчике, который умер от сифилиса.

К безусловным ценностям русского рока относятся наркотики, любая «дурь», выпивка. Женщина изменяет с друзьями, отказывает в близости, но настоящему мужчине ничего «этого» и не надо. Он пойдет уколется, выпьет с друзьями пива и вообще «оторвется по полной программе». Показателен и образ человека в русском роке. Это либо телесность, подверженная тлению, – нечто вонючее, потеющее и умирающее, либо бестелесная сущность. Единственная функция, которую выполняет тело, – быть сосудом для спиртного и наркотиков.

Русский рок играет и с образом Сатаны. К примеру, можно вспомнить песню «Князь Тишины» группы «Наутилус Помпилиус». В одной из лучших, наиболее музыкальных баллад группы «Крематорий» – «Мусорный ветер» – мы находим следующее описание космоса:

 
Мусорный ветер – дым из трубы[5]5
  Имеется в виду труба крематория.


[Закрыть].
Плач природы, смех Сатаны.
А все оттого, что мы
Любили ловить ветра и разбрасывать камни.
 

[ «Крематорий». 2002]

Показательно, что ориентированная на Запад молодежная субкультура – хиппи, битники, рокабилли – придают женщине и сексуальным отношениям совершенно иное значение. Здесь любовь ставится во главу угла, она тема многих песен. При этом тема наркотиков не манифестируется.

Вряд ли экскурс в рок-культуру нуждается в развернутом комментарии. Мировоззренческие и экзистенциальные интенции авторов совершенно очевидны.

С мироотречносгью связано еще одно свойство российской культуры. Мы имеем в виду крайне низкую цену человеческой жизни. Именно в России родилась знаменитая суицидальная игра «гусарская рулетка». Жизнь человека стоит всего ничего и в глазах его самого, и в глазах его соседа, приятеля, собутыльника (отсюда бытовые убийства по ничтожному поводу), и в глазах всяческого начальства.

Этот тезис встречает неприятие, поскольку он вступает в конфликт со здравым смыслом и критически снижает самооценку как отдельных людей, так и культуры в целом. Однако культурологу известно: культура умеет манипулировать человеческим сознанием. Она убирает в подсознание, объявляет частностями, мелочами, не заслуживающими внимания артефактами обстоятельства, разрушающие комфортную картину мира и корректирующие устойчивую автомодель. Традиционный россиянин охотно согласится с тем, что «начальство» не ставит людей ни в грош. На самом же деле ценностные ориентации начальников – лишь зеркальное отражение массовой самооценки.

Вот штрихи к массовому портрету: «К северу от Ярославля дачники разместились на бывшей свалке отходов ртути и мышьяка». Однако «особенно интенсивно растут дачные поселки под высоковольтными линиями электропередач ЛЭП. Если расстелить там кольцо из проволоки, то можно зажечь лампочку. Выходные дни и отпуска проводят под высокочастотным облучением, под жужжание проводов. Собираются ли рожать детей пребывающие здесь женщины и девочки?» [Родоман, 2002: 405–406].

С чем мы здесь сталкиваемся? Варварство, невежество, низкая культура – безусловно. Но это особый вид варварства. Каждая третья, если не каждая вторая семья дачевладельцев в нашей стране – люди с высшим образованием. Они слышали и о мышьяке, и о выскочастотном облучении. Наплевательское отношение к здоровью коренится в гностическом отрицании мира.

В практике международного туризма зафиксирован интересный феномен. Страна, пережившая серьезные стихийные бедствия, такие, как землетрясения, или громкие теракты, сталкивается со спадом потока туристов. Со временем ситуация выправляется, но первое время значительная масса потенциальных отдыхающих избирает другие, более спокойные маршруты. Эта закономерность работает с одним исключением: поток туристов из России и Украины сохраняется неизменным. Как поется в старой русской песне, «пропадем мы ни за грош, жизнь наша – копейка».

Мироотвержение разрушает социальность, именно по этому гностические идеи всегда оставались уделом узких сект, которые не имели шанса превратиться в мировые религии. Пронизанносгь мира русского православия гностическими смыслами – свидетельство слабости русской культуры. Все общества, демонстрирующие способность к исторической динамике, начали с того, что вытравили, напрочь уничтожили мироотречные тенденции, присутствовавшие в их культуре. Динамика неотделима от системы достижительных ценностей. Но как можно побуждать человека к деятельности, если рамка этой деятельности такова: мир отдан Дьяволу. Мироотречная интенция вступает в неразрешимое противоречие с логикой развития современного общества. В этом противоречии – источник многих рисков. Они тем более существенны, что не осознаны.

Верность должному и мироотречносгь объединяются в эсхатологизме. Эсхатологическая матрица (эсхатологическая модель осознания и переживания мира) относится к одним из центральных структурообразующих элементов российского культурного кода. Эсхатологический проект по мгновенному пресуществлению мира и скачку из неприемлемого «сущего» в трансцендентное «должное» возникает как завершающий элемент целостной системы мировоззрения [Яковенко, 2000 б].

Эсхатологическая идея – универсальное оформление интенций, противостоящих динамике и развитию. Как фактор, противостоящий развитию, эсхатологическая доминанта работает на самых разных уровнях. Она противостоит развитию на уровне рефлексии. Идея развития отвергается как тупиковая и гибельная альтернатива эсхатологическому пресуществлению Вселенной. В равной степени эсхатологизм сознания блокирует поступательное развитие общества на уровне функционирования механизмов, формирующих предпосылки развития.