Текст книги "Христианства нет без Церкви"

Оттого-то много так в наше время различных весьма причудливых «исканий», что забыта истина Церкви. В век апостольский спасаемые прилагались к Церкви (см.: Деян 2, 47), и из посторонних же никто не смел пристать к ним (Деян 5, 13). Тогда не было возможности для вопроса: где же Церковь? Это была ясная и определенная величина, резко отделенная от всего нецерковного. Теперь между Церковью и «миром» стоит еще какая-то промежуточная среда. Теперь нет ясного разделения: Церковь и не-Церковь. Есть еще какое-то неопределенное христианство, и даже не христианство, а общая, отвлеченная религия. Свет Церкви затемнили вот эти неясные понятия христианства и религии, и его [плохо] видят все ищущие, почему «искание» так часто теперь и переходит в «блуждание». А отсюда в наши дни такое изобилие всегда учащихся и никогда не могущих дойти до познания истины (2 Тим 3, 7). Открылся, если позволительно так выразиться, какой-то спорт богоискательства[83]83
  Богоискательство – религиозно-философское течение в среде русской либеральной философской и художественной интеллигенции. Возникло в начале ХХ века в обстановке предчувствия социальных потрясений и особенно широко распространилось после событий 1905–1907 г. Богоискательство предлагало перестроить современные формы гражданского быта и человеческого существования на основе «обновленного» христианства. Представители Н.А.Бердяев, С.Н.Булгаков, Д.С.Мережковский, З.Н.Гиппиус и др. Один из философских истоков – тезис о «всеединстве» Вл. Соловьева. Богоискатели критиковали «официальное» Православие, развивали учение о «новом религиозном сознании», устремленном к установлению «Царства Божия на земле». – Прим. ред.


[Закрыть]; самое богоискательство сделалось целью. Ведь о многих наших богоискателях позволительно думать, что они в случае, если бы их искания увенчались успехом, почувствовали бы себя в высшей степени несчастными и тотчас начали бы с прежним усердием заниматься богоборчеством. Ведь на богоискательстве многие в наше время прямо-таки составляли себе имя. И вспоминается суровый приговор преосвященного епископа Михаила (Грибановского) над всякими вообще исканиями. «Потому и ищут, что остались без принципов; и пока ищут лучшие, худшие пользуются сутолокой и мошенничают без всякого зазрения совести. Да и какая совесть, когда никто не знает, что истина, что добро, что зло!»[84]84
  Письма преосвященного Михаила, почившего епископа Таврического. Симферополь, 1910. С. 178.
  Михаил, епископ Таврический и Симферопольский (Грибановский Михаил Михайлович; 1856–1898) – известный духовный писатель, глубокий знаток Священного Писания. – Прим. ред.


[Закрыть]

Промежуточные понятия религии и христианства только отдаляют многих людей от истины, потому что для искренне ищущего Бога они являются своего рода мытарствами. На путь этих исканий-мытарств вступают многие, но далеко не все с успехом проходят его. Значительная часть так и «ходит по мытарствам», не находя себе блаженного покоя. Наконец, в этой сфере, так сказать, полусвета, полуистины, в этой сфере недоговоренного и неопределенного, в этом «мире неясного и нерешенного» мельчает самая душа, становится дряблой, плохо восприимчивой к благодатному воодушевлению. Такая душа будет пытаться «искать» даже и тогда, когда найдет. Создается печальный тип «религиозных праздношатаев», как назвал его Ф.М.Достоевский.

Отмеченное положение вещей на всех церковных людей в наше время налагает особую ответственность. Церковные люди много повинны в том, что для всех «ищущих» они неясно указывают и плохо своим примером освещают конечный пункт исканий. А этот пункт и есть не отвлеченное понятие христианства, а именно Церковь Бога Живого. Можно по примеру многих людей, до конца прошедших томительный путь исканий, судить о том, что полное успокоение наступает только тогда, когда человек уверует в Церковь, когда он всем своим существом воспримет идею Церкви так, что для него немыслимым будет отделение христианства от Церкви. Тогда начинается действительное ощущение церковной жизни. Человек чувствует, что он – ветвь великого, присно цветущего и присно юного древа Церкви. Он сознает себя не последователем какой-нибудь школы, а именно членом Тела Христова, с которым он имеет общую жизнь и от которого он получает эту жизнь. Поэтому только тот, кто уверовал в Церковь, кто устами Церкви руководится в оценке явлений жизни и в направлении своей личной жизни, кто, наконец, почувствовал в себе жизнь церковную, тот, и только тот, на правильном пути. Многое, что раньше казалось неопределенным и соблазнительным, станет несомненным и ясным. Особенно дорого, что во времена общего шатания, колебания из стороны в сторону, справа налево и слева направо, каждый церковный человек чувствует, как он стоит на непоколебимой вековой скале, как твердо у него под ногами.

В Церкви живет Дух Божий. Это не сухое и пустое догматическое положение, сохраняемое только по уважению к старине. Нет, это именно истина, опытно познаваемая каждым, кто проникся церковным сознанием и церковной жизнью. Благодатная жизнь Церкви даже не может быть предметом сухого научного изучения, она доступна изучению опытному. О жизни благодати, ясно ощущаемой, человеческий язык всегда может высказаться только туманно и темно. О жизни церковной знает только тот, кто ее имеет; для него она не требует доказательств, а для не имеющего ее она почти не доказуема.

Поэтому для члена Церкви должно быть задачей всей его жизни – постоянно более и более объединяться с жизнью Церкви, а в то же время и для других немолчно проповедовать именно о Церкви, не подменяя ее христианством, не подменяя жизни сухим и отвлеченным учением. Здесь не должно делать никакой уступки. Нет христианства, нет Христа, нет благодати, нет истины, нет жизни, нет спасения – ничего нет без Церкви, и все это есть только в единой Церкви!

Слишком часто говорят теперь о недостатке жизни в Церкви, об «оживлении» Церкви. Все эти речи мы затрудняемся понимать и весьма склонны признать их совершенно бессмысленными. Жизнь в Церкви иссякнуть никогда не может, ибо до скончания века в ней пребывает Дух Святой (см.: Ин 14, 16). И жизнь в Церкви есть. Только бесцерковные люди не замечают этой жизни. Жизнь Духа Божия непонятна человеку душевному, она кажется ему даже юродством, ибо доступна она человеку только духовному. Нам, людям душевного склада мышления, редко дается ощущение церковной жизни. А между тем и теперь люди, сердцем простые и жизнью благочестивые, постоянно живут этим ощущением благодатной церковной жизни. Эту церковную атмосферу, это дыхание церковное особенно ощущаешь в монастырях. Вот где убеждаешься в силе и действенности Божией благодати, живущей в Церкви! Дивишься и благодаришь Бога, когда видишь, что церковная жизнь действительно перерождает человека, делает его «новой тварью». Здесь просвещается ум, создаются высокие, чистые взгляды, сердце умягчается любовью и радость нисходит на душу. Отступившие от Церкви, гордящиеся своим просвещением на самом деле несравненно ниже и грубее живущего церковной жизнью инока-простеца.

Нет, не о недостатке жизни в Церкви, по нашему мнению, нужно говорить, а только о недостатке в нас церковной сознательности. Многие живут церковной жизнью, совсем даже этого ясно не сознавая. А если мы даже и сознательно живем церковной жизнью, мы мало проповедуем о благе этой жизни. С посторонними мы ведем спор обычно только о христианских истинах, забывая про церковную жизнь. Учение, теория, догмат в наших глазах стоят как будто выше жизни церковной. Мы тоже иногда способны бываем подменить Церковь христианством, жизнь – отвлеченным учением.

Наша беда, что мы сами-то мало ценим свою Церковь и великое благо жизни церковной. Мы не исповедуем своей веры в Церковь смело, ясно и определенно. Веруя в Церковь, мы постоянно как бы извиняемся за то, что мы в нее еще веруем. Мы читаем девятый член Символа веры без особенной радости и даже с виноватым видом. Церковного человека теперь часто встречают восклицанием тургеневского стихотворения в прозе: «Вы еще верите? Да Вы совсем отсталый человек!»[85]85
  Неточная цитата из стихотворения в прозе И.С.Тургенева «Дурак». Более полно цитата выглядит так:
  «И кого бы, что бы ни хвалили при дураке – у него на все была одна отповедь.
  Разве иногда прибавит с укоризной:
  – А вы все еще верите в авторитеты?
  <…> Теперь он, кричавший некогда против авторитетов, – сам авторитет и юноши перед ним благоговеют и боятся его. <…> Но тут поди не возблагоговей – в отсталые люди попадешь!» – Прим. ред.


[Закрыть]И многие ли имеют столько мужества, чтобы смело исповедовать: «Да, я верую во едину Святую, Соборную и Апостольскую Церковь, принадлежу к Святой Православной Церкви, и потому я самый передовой человек, ибо в Церкви только возможна та новая жизнь, ради которой Сын Божий приходил на грешную землю, только в Церкви можно приходить в меру полного возраста Христова – следовательно, только в Церкви возможен подлинный прогресс, истинное спасение!»

Не чаще ли на вопрос: ты не из учеников ли Христовых? – готовы мы ротитися и клятися, яко не знаю Человека?

Насущной потребностью настоящего времени поэтому можно считать открытое исповедание той непреложной истины, что Христос создал именно Церковь и что совершенно нелепо отделять христианство от Церкви Православной. Эта истина, думаем, многим осветит конечный пункт их томительных исканий, укажет им его не в безжизненном учении, хотя бы и евангельском, а в церковной жизни, где они действительно освободятся от сети диавола, который уловил их в свою волю (2 Тим 2, 26). Эта истина поможет и нам опознать церковную жизнь и «собрати расточенная» чада церковные, да вси едино будут, как молился Господь Иисус Христос перед Своими страданиями.

Посмотрите, как бьется несчастная птица, когда она летит при сильном ветре! Как неровен ее полет! То она взлетает вверх, то опрокидывает ее вниз, то подвинется она немного вперед, то снова относит ее далеко назад. Так носится и человек ветрами лжеучений. Но как птица успокаивается в гнезде в густых ветвях дерева и мирно смотрит из своего убежища на несущуюся мимо бурю, так и человек обретает мир, когда прибегает к Церкви. Из своего тихого пристанища смотрит он на свирепую бурю «около церковных стен», скорбит о несчастных людях, которые застигнуты этой бурей вне Церкви и медлят укрыться под ее благодатным кровом, и молится ко Господу: «Соедини их Святей Твоей Соборней и Апостольстей Церкви, да и тии с нами славят пречестное и великолепое имя в Троице славимаго Бога».

Единство идеала Христова

Письмо к Другу

Владыка Иларион со своим иподиаконом

Год тому назад, мой дорогой Друг, в одном из писем к Тебе я коротко – помнится, страничках на двух – коснулся вопроса о монашестве и христианстве, об их единстве по существу. От Тебя последовал ответ еще более краткий, где Ты не берешься спорить со мною, но все-таки не соглашаешься. А мне хотелось бы и по этому вопросу установить с Тобою дружеское единомыслие. Мне досадно чувствовать, что в данном случае нашему единомыслию мешает лишь распространенный предрассудок, который, к моему сожалению и огорчению, разделяешь отчасти и Ты. Говорю «отчасти», потому что не хочется мне верить и знать, будто этот предрассудок укоренился в душе Твоей глубоко. «Что за предрассудок?» – спросишь Ты. Предрассудок против монашества. Состоит он, по-моему, в том, что слишком превозносят монашество, но не искренно, а лишь с той лукавой целью, чтобы потом больше, чем следует, всячески бранить монахов.

Предрассудок против монашества лукав и еще с одной стороны, а именно: думают, что христианский идеал во всей его высоте обязателен и нужен только монахам, а мирянам… ну, а мирянам нужно что-нибудь более сходное, более легкое. «Мы не монахи!» Этим объясняется и извиняется для мирян все. Я даже в отчете об одном из сенсационных судебных процессов читал любопытную подробность. Допрашивают одного джентльмена, изменял ли он своей жене и часто ли. Он отвечает: «Конечно, монахом я не жил!» Разве это не кажется Тебе характерным?

У нас стало два христианства, два христианских идеала: один для монахов, другой для мирян. Такое разделение Христова идеала я считаю нелепым принципиально и крайне вредным практически. Вот почему и горько мне сознавать, что мой умный и добрый сердцем Друг склонен разделять предрассудок, выросший на почве человеческой глупости и невежества при обильной поливке грязной водой порочности и развращенности. Этот вредный предрассудок, Друг мой, Тебе не к лицу, и я прошу Тебя вместе со мною продумать еще раз поставленный мною вопрос.

Итак, одно христианство или два? Един ли Христов идеал или различен? Думаю, согласишься со мной без спора, что христианство одно и Христов идеал еин. Но, может быть, в этом идеале различные ступени совершенства? Друг! Ведь это же нелепость! Разве в идеале бывают низшие и высшие ступени? Ведь идеал – бесконечность, а бесконечность всегда себе равна. Ты знаешь, где кратко выражен идеал христианства? В 48‐м стихе 5‐й главы Евангелия от Матфея: будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный. Допустимы ли какие-нибудь степени в этом идеале? Конечно, в достижении этого будьте совершенны может быть бесчисленное множество ступеней, но идеал-то остается все же единым, и он един для всех. Христос ведь учил не монахов, а всех людей – и учил одному. Право же, Друг, мне как-то неловко раскрывать Евангелие и доказывать то, что само собою ясно. Увы! В наше время вражда к монашеству ослепила многих настолько, что они готовы отвергать даже истины самоочевидные. Укажу Тебе пример. В № 44 «Церковного вестника» за 1913 год была напечатана статейка, где автор задался непохвальной целью доказать необходимость изгнания монахов из духовных академий. Эту необходимость можно бы было доказывать практическими соображениями: монахи – только мимолетные гости на академических кафедрах, а потому для науки и для школы они, в некотором смысле, вредны. Отсюда нужно бы сделать вывод: или монахов гнать совсем, или держать на кафедрах по уставу 30 лет, то есть и вывод следовало бы сделать практический. Автор же захотел изгнать монахов, так сказать, принципиально и бесповоротно. И вот смотри, Друг, до каких нелепостей договаривается тенденциозный автор. «Если привлечение монашества к ученой деятельности может нанести ущерб его прямому назначению, то необходимо отказаться от подобных планов. Прямое назначение монашества – личное спасение, личное совершенствование, культ праведности» (стлб. 1366). Господи! Да неужели миряне-то не должны заниматься личным спасением, личным совершенствованием, возделыванием праведности? Зачем же апостол Павел-то пишет: Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа (Евр 12, 14)? Сия бо есть воля Божия, святость ваша (1 Сол 4, 3). Он избрал нас в Нем прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны пред Ним в любви (Еф 1, 4). О сем-то и молимся, о вашем совершенстве (2 Кор 13, 9). И вдруг святость и совершенство – «прямое назначение монашества», по суждению «Церковного вестника»! Для мирянина-то, стало быть, святость и совершенство уже не прямое назначение? А как же быть со словами Самого Христа: Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? или какой выкуп даст человек за душу свою? (Mф 16, 26). О чем говорит Христос? Да очевидно, вопреки «Церковному вестнику», о том, что спасение и совершенство личное есть именно прямое назначение всякого последователя Христова, а не одного только монашества. По логике «Церковного вестника» (а я, Друг, имею основание говорить о логике не автора статейки только, но и «Церковного вестника») можно заключать так: «Если прямое назначение всякого христианина – личное спасение и личное совершенствование и если этому прямому (да, да! прямому, а не кривому!) назначению ученая деятельность может нанести ущерб, то все искренние и истинные христиане должны ученую деятельность оставить и с академических кафедр уйти». Как Ты, Друг мой, полагаешь? Логично я рассуждаю? А я совсем неспособен понять, почему моему «прямому назначению» ученая деятельность может наносить ущерб, а «прямому назначению» моих коллег светских, включая и автора статейки «Церковного вестника», эта деятельность ущерба наносить не может. Почему личное спасение для меня – «прямое назначение», а, например, для Тебя, Друг, как для человека светского, это спасение уже не прямое назначение? Да я что-то и того еще в толк не возьму. Твердят все: «Личное спасение, личное спасение». Хочется мне воскликнуть в ответ: «Да вы-то, милостивые государи, безлично что ли как спасаетесь?»

Помнится, Друг мой, уж и возмутила и огорчила меня статейка «Церковного вестника», когда я прочитал ее впервые. Ну, писали бы что-нибудь подобное светские публицисты в каком-нибудь жидовском журнальчике, а то ведь на, в «Церковном вестнике», под славянской вывеской!

Ну, да Бог с ними! А только видишь, Друг, приходится даже такие вопросы обсуждать: одно христианство или несколько? прямое ли назначение всякого христианина личное спасение или спасение только для некоторых – прямое назначение, а для других нет. Надеюсь, Ты, мой совершенный Друг, со мною согласен в том, что личное спасение, личное совершенствование и для меня, и для Тебя равно прямое назначение, хотя я – монах, а Ты все как-то сторонишься от монашества, даже не примиряешься с ним.

А чтобы заградить уста разделяющих единый идеал Христов, я приведу замечательные слова святителя Иоанна Златоуста, в которые советую вдуматься и Тебе, чтобы согласиться со мною. Святой Златоуст пишет:

«Ты очень заблуждаешься и обманываешься, если думаешь, что иное требуется от мирянина, а другое от монаха; разность между ними в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности. Так, гневающийся на брата своего напрасно, будет ли он мирянин или монах, одинаково оскорбляет Бога, и взирающий на женщину ко еже вожделети ея, будет ли он тем или другим, одинаково будет наказан за это прелюбодеяние (Mф 5, 22, 28). Если же можно прибавить что-либо по соображению, то – мирянин менее извинителен в этой страсти; потому что не все равно, тот ли прельстился красотою женщины, кто имеет жену и пользуется этой утехой, или будет уловлен этим грехом тот, кто вовсе не имеет такой помощи (против страсти). Также клянущийся, будет ли он тем или другим, одинаково будет осужден, потому что Христос, когда давал касательно этого повеление и закон, не сделал такого различения и не сказал: если клянущийся будет монах, то клятва его от лукавого, а если не монах, то нет, а просто и вообще всем сказал: Аз же глаголю вам не клятися всяко (Mф 5, 34). И еще, сказав: Горе… смеющимся (Лк 6, 25), не прибавил: “монахам”, но вообще всем положил это правило; так Он поступил и во всех прочих, великих и дивных повелениях. Когда, например, Он говорит: Блажени нищии духом… плачущии… кротции… алчущии и жаждущии правды… милостивии… чистии сердцем… миротворцы… изгнани правды ради… (Mф 5, 3–10), несущие за Него от внешних (неверующих) упомянутые и неупомянутые поношения, то не приводит названия ни мирянина, ни монаха: такое различие привнесено умом человеческим. Писания же не знают этого, но желают, чтобы все жили жизнью монахов, хотя бы и имели жен. Послушай, что говорит и Павел (а когда говорю о Павле, говорю опять о Христе). Павел же, в послании обращаясь к людям, имеющим жен и воспитывающим детей, требует от них всей строгости жизни, свойственной монахам. Так, устраняя всякую роскошь и в одежде, и в пище, он пишет такие слова: Жены во украшении лепотнем, со стыдением и целомудрием да украшают себе не в плетениих, ни златом, или бисерми, или ризами многоценными (1 Тим 2, 9); и еще: Питающаяся пространно, жива умерла (1 Тим 5, 6); и еще: Имеюще пищу и одеяние, сими довольни будем (1 Тим 6, 8). Чего еще больше этого можно было бы требовать от монашествующих? А научая удерживать язык, он опять постановляет строгие правила, такие, которые исполнить трудно и монахам, потому что устраняет не только срамные и глупые речи, но и шутовские, изгоняет из уст верных не только ярость, и гнев, и обиду, но и крик. Всяка, говорит, горесть и гнев, и ярость и клич и хула да возьмется от вас, со всякою злобою (Еф 4, 31). Или мало тебе кажется этого? Подожди и услышишь гораздо больше о том, что он заповедует всем о незлобии. Солнце, говорит, да не зайдет в гневе вашем (Еф 4, 26), блюдите, да никтоже зла за зло кому воздаст: но всегда доброе гоните и друг ко другу и ко всем (1 Сол 5, 15); и еще: Не побежден бывай от зла, но побеждай благим злое (Рим 12, 21). Видишь ли доходящую до самой вершины степень любомудрия и долготерпения? Послушай также, что заповедует он о любви – главе добродетелей. Поставив ее выше всего и сказав о ее действиях, он объяснил, что от мирян он требует той же любви, какой (требовал) Христос от учеников. Как Спаситель сказал, что самая высшая степень любви состоит в том, чтобы душу свою полагать за друзей своих (см.: Ин 15, 13), так и Павел выразил то же самое, сказав: Любы… не ищет своих си (1 Кор 13, 4–5), и к такой-то любви заповедал стремиться; так что, если бы только это одно было сказано, было бы достаточно для доказательства, что и от мирян требуется то же самое, что от монахов, потому что любовь есть связь и корень многих добродетелей, а Павел излагает ее и по частностям. Чего же можно требовать больше этого любомудрия? Когда он повелевает быть выше и гнева, и ярости, и крика, и любостяжания, и чревоугодия, и роскоши, и тщеславия, и прочего житейского и не иметь ничего общего с землею; когда заповедует умертвить уды (см.: Кол 3, 5), то, очевидно, требует от нас такой же строгой жизни, какой (требовал) от учеников Христос, и желает, чтобы мы были так же мертвы для грехов, как умершие и погребенные. Посему и говорит: Умерый… свободися от греха (Рим 6, 7). А в иных местах он увещевает нас подражать Христу, а не только ученикам Его; так, когда убеждает нас к любви, к незлопамятству и кротости, то приводит в пример Христа. Итак, если (Павел) повелевает подражать не монахам только и даже не ученикам, но Самому Христу и неподражающим назначает величайшее наказание, то почему ты называешь их высоту большею? Всем людям должно восходить на одну и ту же высоту; то именно и извратило всю вселенную, что мы думаем, будто только монашествующему нужна большая строгость жизни, а прочим можно жить беспечно. “Нет, нет; от всех нас требуется, – говорит он, – одинаковое любомудрие, это весьма хотел бы я внушить; или – лучше – не я, но Сам Тот, Кто будет судить нас”. Если же ты еще удивляешься и недоумеваешь, то вот мы опять почерпнем для слуха твоего из тех же источников, чтобы тебе совершенно омыться от всякой нечистоты неверия. Я представлю доказательство от наказаний, имеющих быть в тот день (суда). Богач не за то много наказан, что был жестоким монахом, но – если можно сказать нечто в пояснение – за то, что, будучи мирянином и живя в богатстве и пурпуре, презирал Лазаря в крайней бедности. Впрочем, не скажу ни того, ни другого, а только то, что он был жесток и за это терпел тягчайшие муки в огне… Я стараюсь теперь доказать, что жизнь монахов не делает наказаний более тяжкими, но что и миряне подвергаются тем же самым наказаниям, если грешат одинаково с ними. Так и одетый в нечистую одежду (см.: Mф 22, 1–13), и требовавший (с должника) сто динариев (см.: Mф 18, 23–24) потерпели постигшие их беды не за то, что были монахи, но первый погиб за блудодеяние, а последний за злопамятство. Если кто посмотрит и на других, которые будут тогда наказаны, то увидит, что они подвергаются наказанию только за грехи. Это можно заметить не только в наказаниях, но и в увещаниях. Так, (Господь), говоря: Приидите ко Мне вси труждающиися и обремененнии, и Аз упокою вы; возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем; и обрящете покой душам вашим (Mф 11, 28–29), говорит это не одним только монашествующим, но всему человеческому роду. И когда Он повелевает идти тесным путем (см.: Лк 13, 24), то обращает речь не к ним только одним, но ко всем людям; одинаково всем заповедал Он ненавидеть душу свою в мире сем (Ин 12, 25) и все прочее тому подобное…Итак, впредь, думаю, и самый склонный к спорам и бесстыдный не будет отвергать, что и мирянину, и монаху должно достигать одинаковой высоты и что оба они в случае падения получат одинаковые кары»[86]86
  Свт. Иоанн Златоуст. Творения. К верующему отцу. Слово 3. Изд. СПбДА. Т. 1. Гл. 14. С. 107–110.


[Закрыть].

Не удивляйся, Друг мой, что я сделал такую большую выписку из святителя Иоанна Златоуста. Мне думается, что святой Иоанн Златоуст в приведенных словах совершенно ясно и убедительно доказал именно единство идеала Христова. Пред этим идеалом все равны: и монахи, и миряне. А потому извинять себя в чем бы то ни было столь обычным присловием: «Мы не монахи» – есть полнейшее непонимание сущности христианства, просто недомыслие.

От Тебя, Друг, я не жду такого возражения, какое, к сожалению, приходилось мне слыхать от других. Именно, мне возражали: «Что же, по-твоему, монахи могут жить по-мирски?» На это я отвечал – и думаю, Ты одобришь мой ответ – так: «Перестаньте озорничать и глупостей не говорите, потому что я говорю о деле серьезном и хочу говорить серьезно! Что ж, и святой Златоуст желает, чтобы монахи во всем уподобились мирянам? Сказать, что все должны восходить на одну высоту, не значит сказать, что все равно могут лететь в одну пропасть!»

Вообще же я полагаю, что вопрос о единстве идеала Христова словами святого Златоуста раскрыт и решен совершенно достаточно. Следует признать как аксиому в качестве исходного пункта положение: монашество не выступает с каким-то особым идеалом, отличным от идеала общехристианского. Никакого особого идеала быть вообще не может, потому что идеал Христов вечен, неизменен и бесконечен.

Но из этого положения нам, Друг, следует сделать с Тобою несколько выводов по частным вопросам, с точки зрения этого положения я хотел бы ответить Тебе на возможные недоумения, хотел бы сказать Тебе, что, по-моему, с логическою необходимостью следует из признанного положения.

«А позволь, – скажешь Ты мне, – а как же ваши монашеские обеты, пострижение, отречение от мира? Зачем же и монашество ваше?» Разберемся в этих вопросах по порядку.

В нравственной системе католиков учение Христово разделяется на общеобязательные заповеди и частные советы. Исполнить заповеди должны все, а советы даются желающим. Кто исполнил совет, тот сделал уже нечто сверхдолжное, у него есть «сверхдолжные заслуги», ему не нужные. Эти заслуги поступают в церковную сокровищницу, а папа из этой сокровищницы за деньги раздает «заслуги про запас» тем, у кого своих-то заслуг маловато. Отсюда индульгенции и вообще весь механизм банкирского дома, на котором можно сделать вывеску: «Банкирский дом Римского папы и К°. Выдаются чеки на добрые дела и переводы со святых на грешников». Разделение Христова учения на заповеди и советы есть неразрывное звено в этой именно богохульной системе римского папизма. Наше православное богословие хоть немного и платило дань католичеству, но против этой римской схемы о добрых делах всегда боролось. В нашей богословской литературе отвергнуто было и опровергнуто и самое разделение христианского морального учения на заповеди и советы. Странно поэтому думать, что монахи берут на себя какие-то особые, Христом не заповеданные подвиги. Для христианина вообще не существует какой-либо определенной мерки, выше которой ему нет нужды расти духовно. Его мерка – бесконечное совершенство и вместе с ним бесконечно возрастающее блаженство, потому что мы утверждаем тождество добродетели и блаженства. Мера полного возраста Христова (Еф 4, 13) – вот мера христианина. А вот его настроение: Когда исполните все повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать (Лк 17, 10). Что же могут прибавить здесь какие бы то ни было человеческие обеты, прибавить, разумею, в нравственно-идеальном смысле? Какой обет может возвысить «меру полного возраста Христова»? Да почитай, Друг, чин монашеского пострижения. Ты увидишь там как бы набор евангельских изречений, то есть истин общеобязательных.

«А как же отречение от мира? – шевелится, должно быть, в Твоей голове вопрос. – Вы отрекаетесь от мира, а мы не отрекаемся».

Не хотелось бы мне от Тебя, Друг, слышать этого недоумения, потому что Тебе-то нужно бы, весьма бы не мешало кое-что соображать в богословии. Это речи людей светских, которые любят высказывать решительные суждения, но не считают нужным что-нибудь знать, о чем-нибудь думать и что-нибудь понимать. А Тебе, Друг, такое светское легкомыслие, как человеку умному, совершенно не к лицу. В самом деле, что это значит – «отречься от мира»? Мiр через «i» значит отречься от вселенной. Трудная задача! Ну как от вселенной отречешься? Как из нее уйдешь? Куда? В монастырь? А монастырь-то где? Не на той же земле? Да и как легко было бы отречься от мира, если бы для этого достаточно было скрыться за монастырские стены! Но говорят: «Он принес мир и в монастырь». Оказывается, мир можно носить. Говорят: «Мир гонится за ним». Оказывается, мир может двигаться. Что же это такое – «мир»?

А с другой стороны, постригающий спрашивает постригаемого: «Отрицаеши ли ся ли мира и сущих в мире по заповеди Господней?» Слышишь, Друг мой, – «по заповеди Господней»! Отречение от мира называется заповедью Господней, то есть уж без всяких сомнений чем-то общехристианским. Да, конечно же, это заповедь Божия для всех христиан. Припомни из Евангелия: Царство Мое не от мира сего (Ин 18, 36); они не от мира, как и Я не от мира (Ин 17, 14, 16); Мир вас ненавидит (Ин 15, 18); мир возненавидел их (Ин 17, 14). О ком здесь речь? О монахах? Нет, конечно, – о христианах вообще. А припомни речи апостольские: Не любите мира, ни того, что в мире (1 Ин 2, 15); дружба с миром есть вражда против Бога (Иак 4, 4); рожденный от Бога, побеждает мир (1 Ин 5, 4); Тот, Кто в вас, больше того, кто в мире (1 Ин 4, 4). Отрекаться-то от мира должен всякий, кто не хочет быть во вражде с Богом, – не одни, следовательно, монахи, но все христиане. Что же такое «мир» и что значит от него «отрекаться»?

Вот что отвечают на этот вопрос величайшие наставники монахов и лучшие авторитеты по вопросам христианского нравоучения – святые отцы-подвижники.

Слушай, что говорит святитель Василий Великий, так много заботившийся об устроении жизни монашеской. «Удаление от мира состоит не в том, чтобы телом быть вне мира, но чтобы душою оторваться от пристрастия телу». «Миром» Священное Писание, по словам Златоуста, называет злые дела (на Еф беседа 22, 3). «Нам, – пишет Марк Подвижник, – не повелено любить мира и всего, что в мире. Не в том смысле получили мы такую заповедь, чтобы безрассудно ненавидели мы творения Божии, но чтобы отсекли поводы к страстям». «Мир, – говорит преподобный авва Исаия, – это когда мы исполняем желания плоти, когда больше о теле заботимся, нежели о душе» (Слово 21). Но самое точное определение «мира» дает преподобный Исаак Сириянин: «“Мир” есть имя собирательное, обнимающее собою то, что называется страстями. Когда хотим назвать страсти в совокупности, называем их миром. Сказать короче – мир есть плотское житие и мудрование плоти, поскольку христианин не исполняет требования: жить во плоти, но не по плоти» (Слово 30).

Вот, Друг мой, что значит на языке аскетическом слово «мир». «Мир» – это совокупность страстей. Скажи же, неужели только монахи должны отрекаться от страстей? Конечно, не одни монахи. Отречение от мира есть заповедь Господня для всех христиан. Обет отречения от мира дали и вы, миряне. Где и когда? При крещении. Нас всех спрашивали тогда, отрицаемся ли мы сатаны и всех дел его. Восприемники за нас отвечали: «Отрицаюся!» И еще спросили нас, отреклись ли мы от сатаны, – и был наш ответ: «Отрекохся». Потом мы плюнули на сатану. Ведь мы отрекались именно от того, кто в мире, по слову Христову. Мы сочетались Христу. Жаль, что миряне, когда вырастут, даже и не смотрят чина крещения. У нас среди мирян есть весьма распространенный предрассудок, будто аскетизм – специальность монахов. Слова «монах» и «аскет» у нас употребляются в качестве синонимов. Но здесь полное недомыслие. Что такое аскетизм? В нашей богословской литературе есть громадное и весьма поучительное сочинение профессора С.М.Зарина: «Аскетизм по православно-христианскому учению» (СПб., 1907)[87]87
  Зарин Сергей Михайлович (1875–1941) – писатель, профессор Петербургской духовной академии кафедры Священного Писания Нового Завета. Упомянутая работа является магистерской диссертацией. – Прим. ред.


[Закрыть]. Вот какие бы книги вам, мирянам, побольше читать! Не стали бы вы тогда говорить такие вещи, перед которыми остается только широко раскрывать глаза от изумления и с сожалением пожимать плечами. Вот как в этом сочинении и на основании филологии, и философии, и святоотеческой литературы определяется аскетизм: «Под “аскетизмом” в прямом и собственном смысле следует разуметь вообще планомерное употребление, сознательное применение целесообразных средств для приобретения христианской добродетели, для достижения религиозно-нравственного совершенства» (Введение. С. XI). Подумай над этим определением и скажи, исключительно ли монашеское дело аскетизм. Если нам всем нужно бороться со страстями, то борьба с ними и есть ведь аскетизм, отречение от мира. Тот же наш ученый специалист по вопросам аскетизма профессор С.М.Зарин хорошо говорит: «Православие, признавая “совершенство” общехристианским требованием, считает и аскетизм общехристианской обязанностью, осуществляемою в различных формах» (с. XV).