Текст книги "Христианства нет без Церкви"

Разные поношения монашества теперь так часто начинаются словами: «Монахи, отрекшиеся от мира» и т. д. Почему же это признак именно монаха – отречение от мира? Ты, Друг, тоже склонен главным в монашестве считать отречение от мира. После моих разъяснений согласишься ли Ты со мною, что все христиане отреклись от мира? Церковные проповедники говорят об отречении от мира еще во втором веке, когда и монахов-то вовсе не было. Осуждая всячески монахов и стараясь обелить себя, миряне теперь так часто говорят: «Но мы от мира не отрекались!» Совершенная бессмыслица, с православной точки зрения. Не отрекались от мира, значит, нет различия между добром и злом, пороком и добродетелью, не нужна никакая борьба со страстями. Ведь страсти-то и составляют мир, от которого вы будто бы не отрекались.

Я, Друг мой, хотел бы утвердить в Твоем сознании мысль, что, отрекаясь от мира, монах никакого нового христианства не создает, не ставит для себя какого-то особенного идеала. Без отречения от мира, без борьбы со страстями, без аскетизма никакое духовное совершенствование невозможно.

Нередко чем-то специально монашеским считают послушание и нестяжательность. Неужели для мирян в непослушании и в корыстолюбии уже ничего предосудительного и нет? Но в чине монашеского пострижения вопрос о послушании дается такой: «Сохраниши ли даже до смерти послушание ко игумену и ко всей о Христе братии?» О нестяжательности вопрос такой: «Пребудеши ли до смерти в нестяжании и вольней Христа ради во общем житии сущей нищете, ничтоже себе самому стяжавая, или храня, разве яже на общую потребу, и се от послушания, а не от своего произволения?»

Разве ты не замечаешь, Друг, что и послушание, и нестяжательность берутся здесь применительно к общему житию, к монастырю. Ты вступаешь в монастырь, так дай обещание слушаться игумена, дай обещание не роптать на в общем житии сущую нищету. Общая потреба будет удовлетворяться, и каждый должен заботиться именно об этой общей потребности. Смысл общежития в истреблении стяжательности как личной страсти, страсти сребролюбия. А исторически общежительная форма монашества всегда была более обеспеченной формой жизни сравнительно с монашеством отшельническим.

Но если взять и послушание, и нестяжательность вне монашеской общежительной формы, то разве не следует их признать общехристианскими добродетелями? Христианская истинная мудрость… послушлива, по слову апостола Иакова (Иак 3, 17). Мудрость же с завистью и сварливостью апостол называет земной, душевной, бесовской (см.: Иак 3, 14–15). Богатому юноше Господь сказал: Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим (Mф 19, 21). Неужели совершенным быть – это вне желаний мирянина? Ведь это лишь католики выдумали видеть здесь какой-то совет, необязательный вообще для христиан. На то ведь католичество и есть обман, который желает соединить служение и Богу, и миру. А другие слова Христовы разве к монахам только относятся: Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут, ибо, где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Mф 6, 19–21). В притче о «домоправителе неправды» Господь богатство называет неправедным, неистинным, ненастоящим; Он противопоставляет его богатству истинному (см.: Лк 16, 9–11).

Мне думается, Друг мой, и помимо монашества послушание и стяжание только на общую потребу необходимы бывают и весьма полезны в жизни человеческой. Возьми семью. Разве там послушание излишне, послушание к игумену, к отцу, к главе семьи? Да, думается еще мне, что в хорошей семье ее члены себе ничего не стяжавают, но «разве яже на общую потребу». Там тоже возможна во общем житии сущая нищета. В хорошем монастыре не должно быть слов «мой» и «твой». Эти же слова должны быть удалены и из семейного обихода. Семья – это монастырь. Не напрасно в монастыре терминология семейная. Там отец – игумен, братия – дети духовные.

Да укажи мне форму общественной жизни, где не было бы нужно послушание. Присягают подданные Государя. Что это, как не обет послушания? Где только общество, там и послушание. Например, министр финансов устанавливает налоги, делает заем. Разве он себе самому стяжавает? Не на общую ли потребу? И от своего ли произволения? Не от послушания ли монарху или парламенту? А потом, не общая ли христианская обязанность бороться против страсти сребролюбия? «Не думай, что одно приобретение золота и серебра есть любостяжательность; она есть приобретение чего бы то ни было такого, к чему привязана воля» (св. Исаак Сириянин. Слово 23). А преподобный Иоанн Kaccиан рассуждает так: «Возможно и неимущему денег не быть свободным от сребролюбия. Нисколько не обремененным тягостью денег возможно быть осужденными вместе со сребролюбцами, по уму и по сердцу. Иногда не доставало только случая к приобретению, а не воли, а воля в очах Божиих всегда имеет более веса, чем необходимость. Поэтому страсть стяжательности может быть и при крайней видимой нищете. Иной легко оставил большие богатства и пришел в монастырь, но страсть в сердце остается, только привязывается к другим предметам. Нельзя питать страсти вещами драгоценными, она привязывается к вещам более дешевым, приобретает только иной вид. Но дело все не в различии металлов, а в самой страсти. Кто, презрев большее, привязывается к меньшему, тот достоин тем большего осуждения» (Собеседник. 4, 21). Аскетическая литература знает много случаев пристрастия именно к ничтожным вещам; это рабство ничтожным вещам, пожалуй, более безобразно, более позорно. Здесь страсть проявляется как бы в более чистом виде. Порабощенность души, ее служение страсти проявляется в более ярком виде. Страстей, Друг мой, не следует понимать внешне. Страсти гнездятся в душе, и из души их нужно исторгать равно и монаху, и мирянину. Количество значения не имеет. К грошам можно быть привязанным более, нежели к тысячам, – и страсть стяжательности сильнее будет в первом случае, чем во втором. Душа, преданная страсти стяжания, скорбит при потере немногого, тогда как душа, свободная от этой страсти, спокойна при потерях и больших.

Я опять повторяю, Друг мой, что не имеет смысла усматривать сущность монашества в послушании и нестяжательности. Непослушание и стяжательность – пороки и для мирян, так как от мира страстей отреклись и миряне. Идеал Христов, идеал совершенства един для всех. Этот идеал – цельность душевная, свобода от страстей. Почитай страницы о грехе в умнейшей русской книге последних годов – в книге о. Павла Флоренского «Столп и утверждение истины»[88]88
  Священник Павел Александрович Флоренский (1882–1937) – русский богослов, философ и ученый. Упомянутая работа является магистерской диссертацией доцента Московской духовной академии и защищена в 1914 году. – Прим. ред.


[Закрыть]. Цельность души – вот ее нормальное и блаженное состояние. Этой цельности души противопоставляется ее «развороченность» страстями и, следовательно, ее мучение, беспокойство, смятенность. Цельность души разрушается страстью стяжательности – равно и у монаха, и у мирянина.

Остается нам, Друг мой, побеседовать еще о третьем обете монашества – о девстве и целомудрии. Не создают ли монахи этим обетом какого-нибудь нового идеала жизни, отличного от идеала общехристианского?

Но, думаю, Ты не станешь отрицать, что целомудрие – добродетель общехристианская, а нецеломудрие – грех и для монаха, и для мирянина. В ходячих представлениях у нас как-то считают целомудрие с браком несовместимым, но по церковному учению брак есть пособник целомудрия. Плотская похоть, противовоюющая духу целомудрия, тоже есть страсть, нарушающая душевное равновесие. С этой страстью христианину должно бороться. Не напрасно же в Великом посту просит христианин у Господа себе духа целомудрия. Одним словом, я считаю даже излишним доказывать и обосновывать то, что целомудрие – добродетель, необходимая и для безбрачных, и для состоящих в браке. Эту истину следует исповедать всем без всякой оговорки, без всякого послабления. Многих споров о монашестве, многих нареканий на монашество не стало бы, если бы была решительно и чистосердечно признана эта истина.

Вот другая часть этого же самого монашеского обещания уже специально монашеская. Это – девство или безбрачие. Во всех монашеских обетах и осталось у нас специально монашеское только одно безбрачие. Все добродетели одинаково обязательны и монахам, и мирянам, но в этом пункте монашеская жизнь от мирской уже отличается. Выше, в начале письма, я приводил слова святителя Иоанна Златоуста. Повторю из них и сейчас три строчки. «Разность между ними (монахами и мирянами) в том, что один вступает в брак, а другой нет, во всем же прочем они подлежат одинаковой ответственности». Разве не то же самое говорит святой Златоуст, к чему пришли и мы? Может быть, мы и не совсем уж глупо рассуждали. А вот и еще весьма авторитетные слова святителя Василия Великого. Называю их весьма авторитетными потому, что читаю их во втором его послании к Амфилохию, епископу Иконийскому, а это послание на Шестом и Седьмом Вселенских Соборах признано каноническим и печатается доныне в «Книге правил». В правиле 19-м святителя Василия читаем: «Обетов мужей не знаем иных, как разве которые причислили себя к чину монашествующих, которые молчанием показуют, яко приемлют безбрачие».

Но я, Друг мой, предложу и еще вопрос. Что же? Создается ли безбрачием какое-нибудь новое христианство? И опять я должен ответить отрицательно. Ведь безбрачие не цель, а средство. Это один из путей, а к цели своей христианин может пройти и другим путем. Всякий человек избирает тот путь, по которому ему идти удобнее. А само в себе безбрачие особого морального содержания не имеет. Читай 7-ю главу Первого послания к Коринфянам. Там апостол Павел сравнивает брак и безбрачие с практической точки зрения. Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться, как я. Выдающий замуж свою девицу поступает хорошо; а не выдающий поступает лучше (1 Кор 7, 8, 38). По-гречески здесь «хорошо» – kalîj. Это слово по-гречески не имеет специально нравственного значения (было бы ¢gaqîj); поэтому «лучше» имеет только практический смысл. Да апостол сам же и поясняет, что значит «лучше». Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене. Есть разность между замужнею и девицею: незамужняя заботится о Господнем, как угодить Господу, чтобы быть святою и телом и духом; а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу (1 Кор 7, 32–34). Думаю, не хочет апостол сказать, что семейные Господу совсем не угождают и не могут угождать. Он рассуждает практически: чаще всего так бывает, наиболее обычное явление. Можно и безбрачному вовсе Господу не угождать, но при равном желании угождать Богу у безбрачного больше благоприятных условий для осуществления своего доброго желания, нежели у женатого. Но искать в словах апостола учения о моральном превосходстве безбрачия сравнительно с браком, по моему мнению (не моему, впрочем, только), было бы ошибкой.

И опять я боюсь услышать от Тебя, дорогой Друг, столь обычное легкомысленное запальчивое возражение: «Что ты говоришь? Да не вы ли, монахи, превозноситесь своим безбрачием? Не вы ли поносите всячески брак, считая его “скверной” и женщину – “сосудом диавольским”?». Если Ты, Друг, думаешь говорить о высоте брака, то я могу быть только Твоим союзником. Греха нечего таить, бывают среди монахов и ненавистники брака, брезгливо гнушающиеся им. Я к таким не принадлежу и не могу принадлежать. Я знаю, что, по слову апостола, брак может быть честен и ложе непорочно (Евр 13, 4). Я знаю, что запрещающих вступать в брак апостол называет лжесловесниками, сожженными в совести своей (см.: 1 Тим 4, 3, 2). Я знаю, что великий ревнитель монашества святитель Афанасий Александрийский пишет Аммуну монаху: «Блажен, кто в юности, составя свободную чету, употребляет естество к деторождению…» «Аще кто избрал мирской путь, то есть брак (замечаешь, как брак и здесь указывается единственною особенностью мирян сравнительно с монахами!), то не подлежит порицанию». Я знаю и канонические правила Гангрского Собора. Первое: «Аще кто порицает брак и женою верною и благочестивою, с мужем своим совокупляющеюся, гнушается или порицает оную, яко не могущую внити в Царствие: да будет под клятвою»; девятое: «Аще кто девствует или воздерживается, удаляяся от брака, яко гнушающийся им, а не ради самыя доброты и святыни девства: да будет под клятвою»; десятое: «Аще кто из девствующих ради Господа будет превозноситися над бракосочетавшимися: да будет под клятвою». А ведь как слова святителя Афанасия, так и эти правила отцы Шестого Вселенского Собора «согласием своим» запечатлели (Прав. 2). Отцы же Седьмого Собора писали: «Божественныя правила со услаждением приемлем, и всецелое и непоколеблемое содержим постановление сих правил… Кого они предают анафеме, тех и мы анафематствуем: а кого извержению, тех и мы извергаем, и кого отлучению, тех и мы отлучаем» (Прав. 1). А кому и этого мало, открывай «месяца ианнуария в 19-й день житие преподобнаго Макария Египетскаго» и читай:

«Молящуся иногда преподобному к Богу, бысть глас к нему глаголяй: “Макарие! Не у пришел еси в меру двоих жен, яже в ближнем граде живут вкупе”. Слышав же то старец, взя жезл свой, и пойде в реченный град, и обрет дом их, толкну в двери, и aбиe едина от них изыде, и с великою радостию прият его. Призвав же старец обеих, глагола к ним сице: “Вас ради толикий труд подъях, грядый от дальныя пустыни, да разумею дела ваша, яже ми не таяще скажите”. И отвещаша жены старцу: “Веру ими нам, святый отче, яко ни мимошедшия нощи от ложа мужей наших бехом свободни, каковых убо дел от нас ищеши?” Старец же налегаше моля их, да явят ему чин жития своего. Оныя же убеждены суще, реша: “Мы ни коегоже сродства между собою имамы, случися же двум братиям сопрящися нам, и с ними пятьнадесять лет в едином дому купно пребывающе, ниже единаго словесе злаго или сквернаго едина к друзей рекохом, ниже сварихомся когда; но в мире даже до ныне живем, и совещахомся единомысленно, оставивше плотския супружники, пойти в лик святых дев Богу работающих, но не можахом умолити мужей наших, да отпустят нас, аще и зело многими слезами и молениями их молихом. Не получивше убо желаемаго, положихом завет между Богом и нами, да никоеже мирское слово речем отнюд даже до смерти нашея”. Сия слышав святый Макарий, рече: “Воистинну не девы, ни женимые, ни инока, ниже мирянина, но произволения Бог ищет, приемля е яко самое дело, и по произволению коегождо подает Святаго Духа, действующаго и управляющего житие всякаго хотящаго спастися”».

И не потому только, Друг мой, почитаю я брак, что это заповедано мне правилами святых Соборов и святых отцов, а потому, что я чувствую в сердце своем к нему почтение. Правила же разные я привел к тому, чтобы ясно было Тебе, что Церковь не повинна в тех похулениях брака, которые допускают отдельные монахи, – да и одни ли монахи? Вспомни Льва Толстого с его «Крейцеровой сонатой»! А про себя я скажу Тебе, мой Друг, откровенно, что я даже В.В.Розанова [89]89
  В.В.Розанов (1856–1919) – русский философ-мистик. Утверждал, что одно из мистических свойств человека – потребность в поклонении. Автор тезиса о «достоинстве христианства и недостоинстве христиан». В книге «В мире неясного и нерешенного» (1901; 2-е изд. 1904) центральное место занимает самостоятельная авторская трактовка необъяснимых загадок человеческой природы, семьи и брака как основы мировой истории, религии и культуры. Философская новизна и пафос сочинения произвели впечатление на современников и вызвали полемику в печати. – Прим. ред.


[Закрыть]понимаю, и когда он отчитывает хулителей брака («В мире неясного и нерешенного»), я готов иногда воскликнуть: «Так их и стоит!» Прошу Тебя, Друг, никогда не причислять меня к гнушающимся браком и в браке живущими. Форму от сущности я отличать умею и хорошо знаю, что безбрачие само по ceбе не есть святость и чистота. По милости Божией я монах, но – о, если бы мне хоть немного уподобиться в чистоте душевной Тебе, мой семейный мирской Друг! Принятие монашества не ставит человека сразу в нравственном отношении выше всех мирян. «Последний монах лучше самого хорошего мирянина», – приходилось мне это от монахов слыхать, но я такое изречение считаю безнравственной чепухой. Принимая монашество, мы лишь становимся на путь. По пути нужно идти вперед, идти с трудом и тяжелой борьбой, идти к высокой цели, а цель эта у нас с мирянами одна.

Видишь, Друг, как рассуждаю я о браке. Но можешь ли Ты так же почтительно и благоговейно рассуждать о монашестве? Признаться сказать, монахи говорят иногда глупости о браке, но миряне о монашестве глупостей говорят несравненно больше, говорят с какой-то ненавистью, злобой, раздражением. Нам пощады от мирян никакой. Монашество – принципиальная нелепость, а монахи все (непременно все) – негодяи и крайне безнравственные тунеядцы, эгоисты, черствые сердцем, честолюбцы и т. д. В.В.Розанов кричит нам: «Вы прямой заповеди Божией не исполняете: раститесь и множьтесь!» Читайте дальше, Василий Васильевич! Рано остановились! «И наполните землю». Уже наполнена земля. Даже у нас на Руси никак аграрный вопрос не разрешат. «Курицу и ту, скажем, выпустить некуда». Да что же это Христос-то ничего не сказал, что все должны жениться? Зачем же апостол-то говорит о безбрачных и даже об их некоторых преимуществах? Мы не «люди лунного света». Может быть, и есть среди монахов такие, да только далеко не все; большинство такие же земные люди, под солнцем выросшие. Только для себя избрали более для нас удобный образ жизни, не думая его делать общеобязательным. «Но ваш путь противоестественный!» Оставьте, ради Бога! Христианская жизнь, если хотите, вся противоестественна. Христос пришел обновить «растлевшее грехом естество наше». Задача всякого христианина – отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины (Еф 4, 22–24). Следует до крови подвизаться, сражаясь против греха (см.: Евр 12, 4). Греховное естество заявляет себя всюду, во всех областях жизни. Брак исключения не составляет. Вступить в брак вовсе не значит отдаться в полную волю страсти и идти, куда она поведет, – все-де чисто и даже, как хочется Розанову, свято. Нет, обновление естества совершается постепенно. Что такое аскетизм? Ведь он – борьба против наличного состояния природы человеческой. В этом пункте, Друг мой, у мирян очень мало продумано. Вся христианская жизнь противоестественна, потому что цель ее – создание «новой твари». Мы… ожидаем нового неба и новой земли (2 Пет 3, 13). А когда дождемся, то увидим, что там ни женятся, ни выходят замуж, но пребывают, как Ангелы Божии на небесах (Mф 22, 30). Только поставьте в браке во всей чистоте Христов идеал, тотчас увидите, что уж не так-то велики ваши практические преимущества перед монахами. Читай, Друг, в Евангелии: Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене (= если так высок идеал брака), то лучше не жениться. Он же сказал им: не все вмещают слово cиe, но кому дано (Mф 19, 10–11). Слова Христовы можно относить и к браку. Христос как бы так говорит: «Да, идеал брака высок, обязанности мужа к жене тяжелы; не всем этот идеал под силу; не все вмещают слово (учение) Мое о браке, но кому дано, с помощью Божией все же этот идеал достигается». «Лучше не жениться!» – это как бы невольное восклицание учеников, перед которыми начертаны были обязанности мужа к жене. Пред великостью задачи – преобразить греховное естество – равно трепещет слабый человек, вступает ли он в брак, постригается ли он в монахи.

Я исповедал, Друг мой, что монашество само по себе не поставляет человека сразу на какую-то высоту. А вот вы, миряне, когда разойдетесь в поношении монашества, то нередко готовы утверждать, что человек семейный непременно сердечнее, любвеобильнее монаха. Ругать монахов и изображать их какими-то чудовищами в человеческом виде – столь обычное и излюбленное занятие мирян. Хочется порою сказать: «Чем монахов считать трудиться, не лучше ль на себя, кума, оборотиться». Вот, например, у меня на полке лежит двухтомное сочинение профессора Д.И.Ростиславова[90]90
  Имеется в виду книга профессора СПбДА Ростиславова Д.И. «О православном белом и черном духовенстве России», напечатанная в Лейпциге в 1866 г. без указания имени автора. – Прим. ред.


[Закрыть], изданное за границей: «О православном белом и черном духовенстве». 1275 страниц убористого шрифта наполнено всевозможными фактами, характеризующими отрицательно монахов. Сколько труда положено на составление этих книг! Так и дышет какое-то озлобление против монахов. Ну а если про людей семейных начать писать скандальную хронику! Да ведь при желании на двести томов нетрудно будет набрать материала. Возьми любую газету, особенно какая больше внимания уделяет «происшествиям». Каждый день можно делать вырезки, порочащие семью. «Происшествия» часто кончаются пролитием крови. Только я, Друг мой, не хочу сходить с принципиальной почвы и говорю об идеях, а не о фактах. Я буду доволен, если Ты признаешь, что безбрачие не есть преступление и что монах уже по одному тому, что он неженатый, не есть еще негодяй и спасение для него возможно. Скажу Тебе совершенно искренно только одно. С монахами я знаюсь давно и смело и твердо заявляю, что такой любвеобильности, сострадания, сердечности, какие наблюдал я у монахов, – у мирян я не встречал. У мирян все берет семья. В семье любви и тепла – много. Но… помнишь у Гоголя: «Любит и зверь свое дитя»[91]91
  «И зверь любит свое дитя» – цитата из повести Н.В.Гоголя «Тарас Бульба». – Прим. ред.


[Закрыть]. Слово «свое» здесь многое объясняет. Нет, полюби чужого, полюби всех – вот где сказывается христианское сердце. Миряне монахов часто видали только издали да на картинках, а судят о монахах так развязно, будто всех они знают наперечет. Сочти, Друг, скольких монахов Ты знаешь лично? Может быть, если Ты хорошо запомнишь полученную цифру, Ты не станешь смело говорить: «Вообще все монахи никуда не годны».

Но оставим, Друг, это препирательство. Лучше подведем итог рассуждениям своим. Итог этот такой. Монашество никакого нового христианства не создает. Христов идеал для всех совершенно оин. Равно все христиане могут восходить на все ступени нравственного совершенства. Думать, что миряне могут достигать лишь средних ступеней, а высшие доступны только монахам, – я считаю нелепым. Все обеты монашеские это те же самые общехристианские обеты, потому что спасаться должны все, а для спасения необходимо отречение от мира страстей и нужна аскетическая борьба с грехом. Монахи от мирян отличаются только обетом безбрачия. Но и этот обет не вносит чего-либо нового в моральном смысле, потому что безбpaчиe лишь один из путей жизни наряду с путем брачным. Оба эти пути сами по себе не делают человека святым или грешным. Унижать в нравственном смысле один путь пред другим – крайне неумно. Каждый избирает тот путь, который он считает для себя более удобным.

Написал я это все и жду от Тебя, Друг, недоуменного возражения. «Да что же у тебя от монашества-то осталось? Монашество то же, что и мирское состояние? К чему же тогда и монашество? К чему ваши пострижения?» Да, не от одного Тебя жду я таких недоумений. Но я опять советую самым серьезным образом задуматься над вопросом: всех ли людей призвал Христос к бесконечному совершенствованию или одних монахов? Что-нибудь одно: или христианский идеал совершенно один для всех, или монашество создало нечто лучшее и высшее сравнительно с Самим Господом Иисусом Христом. Ведь в Евангелии про монахов нет ни слова, а – будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен (см.: Мф 5, 48) – сказано толпам народным, где были мирские люди из городов и селений, а не монахи из несуществующих монастырей.

Но недоумение все же требует ответа и разъяснения. В самом деле, может быть, при моих рассуждениях (а иные я считаю невозможными) монашество теряет свой смысл? Нет, истинный смысл и истинное значение монашества вполне сохраняются.

Сохраняют свое настоящее значение те обеты, которые даются при пострижении. «Но ведь обеты уже даны при крещении те же самые?» Да, именно даны; тем не менее подтверждение их весьма полезно, а значит и нужно.

Монашеские обеты, будучи по моральному содержанию обетами общехристианскими, имеют значение, так сказать, субъективное. Они представляют сознательное повторение данных при крещении обетов. Монашеский обет при пострижении есть торжественно заявленная решимость серьезно отнестись к своему званию христианина. Звание это в существе своем остается то же, которое было и раньше, но отношение к нему меняется. В жизни своей, Друг мой, всякий человек нередко дает себе зарок, обещается пред Господом Богом отстать от какого-нибудь порока. Дает частный обет. Что же? Неужели такие обеты остаются бесследны для нашей нравственной жизни? Но ведь на этой психологии человека, дающего обеты, возникали разные общества трезвости. Ведь пьянство – порок не для одних членов обществ трезвости, и всякий человек равно имеет нужду бороться с этой страстью. Но силы слабы у человека. Личной решимости не хватает. А дал зарок, дал обет – явились и силы, достало решимости победить себя. Перенеси, Друг, то же самое и на обеты монашеские. Живя в мире, человек про обязанности свои христианские часто забывает. Лукавый подскажет ему еще оправдание: «Ты-де не монах!» Слабая воля с радостью соглашается с этим лживым в корне самооправданием. В нравственной жизни, откровенно говоря, мы горькие пьяницы. Грех тянет нас к ceбе, делает нас своими рабами. Беда в том, что это рабство многие сочли законным; освобождения не желают. Грех связывает людей многими узами железными. Сначала слабость воли говорит: «Цепь порвать я не могу». А потом привычка к греху добавляет: «Не могу и не хочу!» А там узник уже целует свои кандалы. Поработитель стал другом. Один преподобный авва говорил, что люди подают руку греху, то есть встречаются с ним, как с приятным знакомым.

Но если человек чувствует тяжесть греха, он делает усилие воли, связывает эту волю обетом. Вот истинная психология монашеского обета: смиренное сознание высоты общехристианского обета и недостатка своих сил для его осуществления. Повергается монах ниц на полу храма, припадает к святому жертвеннику, тогда как хор поет: «Объятия Отча отверсти ми потщися; блудно мое иждих житие; на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих, Спасе, ныне обнищавшее мое не презри сердце. Тебе бо, Господи, во умилении зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою!» Заметь, Друг, что эта песнь покаянная поется и при богослужении нашем, это ведь седален в Неделю блудного сына. По скончании же пения тропаря настоятель велегласно глаголет лежащему: «Бог Милосердый, яко Отец чадолюбивый, зря твое смирение и истинное покаяние, чадо, яко блуднаго сына приемлет тя кающагося и к Нему от сердца припадающаго».

Слышишь, Друг, тоны покаяния, смиренного сознания греховности, при которой остается надеяться лишь на неиждиваемое богатство милости Божией! А миряне часто изображают настроение монаха в противоположном тоне. «Я-де настолько хорош, что мало мне общехристианского идеала, давайте высший! Вы-де, миряне, предо мною – существа низшие. Я дал обеты, каких вы не давали. Я выше, мол, вас по самому званию монашескому». Если бы у монаха явилось такое настроение, то это было бы очень печально. А ведь если разделять единый идеал Христов, то согласись, что для такой горделивой настроенности почва будет весьма удобная. Я хочу сказать, что отрицание единства идеала Христова крайне вредно для монаха; оно дает повод к греховному превозношению пред мирянами. Нет, мы исповедуем, что идеал для христиан совершенно один, что нового христианства мы своими обетами не создаем, но лишь укрепляем нашу слабую волю торжественным повторением обетов крещения. Я думаю, что монахи много в своей жизни знают примеров того, как одно только воспоминание пострижения удерживало их в том или другом отдельном случае от греховных падений. Ты, Друг, знаешь, какой я плохой человек и как много работают на хребте моем, говоря словами Покаянного канона Андрея Критского, вси начальницы страстей, но знаю я в своей внутренней жизни, что не напрасно было мое пострижение. Иной раз от греха удержишься, а другой раз, согрешив, больше поскорбишь, больше укоряешь себя. Так, Друг мой, обетами, данными при пострижении, мы целим свои греховные язвы; обеты нам помогают. Иной и без повторения обетов, без пострижения, лучше нас. Ведь здоровый и без лекарств бывает крепче больного. А больному лекарство нужно. Обеты – лекарство.

Слыхал я от многих мирян такие рассуждения. «Какой из NN выйдет монах! Он и такой-то, и такой-то был! Монах должен быть и до монашества человеком особенным». Рассуждения эти я считаю недоразумением. В основе их лежит опять это противное принижение идеала Христова для мирян и возвышение его (невозможное) для монахов. Не здоровым нужен врач, но больным. Можно ли рассуждать так: «Какой из NN выйдет член общества трезвости! Ведь он был форменный пьяница!» Жития святых могут представить множество примеров того, как великие грешники, принимая монашество, становились великими подвижниками и украшают сиянием своих добродетелей небо церковное.

Спросишь, Друг, еще: «Так, значит, монахи не дают обетов, а только повторяют данные при крещении?» Отвечаю на это. Если бы было даже и так, в этой мысли странного ничего нет. Да, повторение обетов в монашеской практике имеется. Есть «Последование великого ангельского образа» или пострижение в схиму. Настоятель спрашивает: «Желаеши ли… иноческия обеты усугублением пред Господем обновляти?» – и дальше следуют те же обеты, что и в «Последовании малого образа» с добавлением слова «вторицею». Что же? Схимничество еще новый, уже третий, идеал Христов? Но обеты-то те же, которые даны уже. Ясно, мне думается, что обеты рассматриваются именно как решимость воли исполнять то, что и без обетов должно было считать для себя обязательным. Так, если бы обеты монашеские были лишь повторением уже данных при крещении, то и в таком случае они имели бы полное право на существование.

Но обеты монашеские, Друг мой, повторяют обеты общехристианские только по их моральной сущности, но со стороны формальной в обетах монашеских есть и нечто новое. Монах не только обещает просто серьезно относиться к своему христианскому званию, но и связывает себя уже особенной, сравнительно с общецерковной, дисциплиной. При пострижении монах приемлет и с любовью лобызает все иноческого жития уставы и правила, от святых отец составленные. «Иноческого жития уставы» и исторически, и практически – весьма разнообразны. Монашество имело множество видов. В каждом древнем монастыре был свой устав. Теперь уставы монастырские тоже весьма разнообразны. Спасались монахи и в отшельничестве, без монастырей, руководясь каждый тем или другим уставом. Один устав нельзя делать обязательным для всех монахов. Многообразия жизни никогда не удастся уничтожить и установить один общий тип. Меняются условия жизни. Церковная жизнь рождает новые потребности. Сравни нашу лавру с лаврой Египетской, с Фиваидой, с Тавеннисиотским общежитием. Много ли здесь найдется общего в бытовых формах? Миряне часто высказывают предпочтение какому-либо одному виду монашества. Только я в таком случае редко кому верю, потому что восхваление одного вида связано бывает с охуждением другого; следовательно, и восхваление было лицемерным. В самом деле, Друг мой, когда обличают нас, так называемых ученых (точнее – ученых монахов), говорят: «Вы – монахи! Ну и сидите в монастырях! Нечего вам и лезть в общественную жизнь». А когда нужно обругать монастырских монахов, рассуждают уже наоборот: «Вот тунеядцы эти монахи! Заперлись в монастырских стенах и думают, что дело делают! Заставить бы их на пользу общую поработать!» Столько я наслушался и начитался подобных противоречивых рассуждений, что решил раз и навсегда не обращать на них никакого внимания, как на лукавое лицемерие. А по-моему, жизнь человеческая разнообразна и спасаться призваны люди и разных темпераментов, и разных способностей, и разных склонностей. И все они могут давать обеты. Спорят об идеалах монашества – созерцательном и практическом. Лишний спор! Спасайся только – будь ты хоть созерцателем, хоть практическим деятелем, только спасайся, борись с грехом! Почитаешь житие подвижников – невольно изумляешься разнообразию их подвигов. История монашества в каждой стране, в каждом народе, в каждом веке дает особенные черты монашеской жизни. Но всегда и всюду была особая монашеская дисциплина жизни. Монах не только дает обеты быть серьезным христианином, но избирает и наиболее для этого удобный образ жизни. Безбрачный образ жизни не напрасно апостол Павел считает для угождения Господу более удобным, нежели образ жизни семейной. Что? Ты хочешь спорить? Спорь с апостолом Павлом, а не со мной. Я уже говорил Тебе, Друг, что апостол лишь с практической стороны ставит безбрачие выше брака. Добавлю здесь еще слова святого Златоуста: «Как на войне и в сражении мы называем более легкою не ту часть борьбы, где мертвые падают часто и один за другим, но ту, где падают редко и немногие, – так надобно судить и об этом предмете. “Что же, – скажут, – неужели все женатые погибнут?” Не это говорю я, но то, что им, если захотят спастись, предстоит больше трудов, по неизбежной необходимости, потому что несвязанному легче бежать, нежели связанному. Но получит ли он и большую награду, и блистательнейшие венцы? Нет, потому что он сам налагает на себя эту необходимость, между тем как можно бы и не налагать» (см.: Творения. Т. 1. С. 110, 111).