Текст книги "Христианства нет без Церкви"

При общем безбрачии «иноческого жития уставы» создают особый монастырский быт. Сравнительно с бытом мирским быт монастырский есть несравненно удобнейшая форма жизни для духовного совершенствования, для спасения души. Кто больше всего кричит о недостатках монастырей, тот обычно меньше всего с монастырями знаком. Ведь наши интеллигенты весьма склонны все монастыри представлять в том лживом и гнусном образе, какой создал своим скверным воображением Максим Горький в «Исповеди». А взять бы жизнь монастыря с ее бытовой стороны так, как она есть. Как, например, проходит жизнь в монастыре более или менее строгом? Встают от сна в половине третьего, а в три часа уже в храме. Читают утренние молитвы, полунощницу и слушают утреню. Утреннее богослужение продолжается часа три. В восьмом часу снова в храм на литургию, которая окончится часов в десять. После литургии займутся трудом, послушанием. До окончания литургии пищи не принимают. В полдень трапеза, за которой читается житие дневного святого. Трапеза проходит чинно, в молчании. Перед трапезой и после поются молитвы. Каждое блюдо подается с молитвой же. По окончании трапезы отдых часа на полтора. Ведь встали-то уж давно! А после отдыха кто трудится, кто читает что-нибудь духовное, назидательное. В 5 часов вечерняя служба, которая заканчивается часам к восьми уже в трапезной, где читаются и вечерние молитвы со многими земными поклонами. А в девять уж спать пора, потому что завтра опять в половине третьего разбудят. Да перед сном еще правило свое исполнят, со многими опять земными поклонами. Так изо дня в день. В посты трапеза совсем скудная, а служба церковная в сутки иногда занимает 11–12 часов. Порядок дня не выдуман мною, а списан с натуры. В большинстве монастырей так именно проходит день. Сравни, Друг мой, эту монастырскую «программу дня» с «программой дня» людей, тебя окружающих, и скажи, какой быт более приноровлен ко спасению души. Не следует ли согласиться паки со святым Златоустом, который говорит: «Здесь скорее могут быть кораблекрушения оттого, что и волнений больше, и те, кому предстоит бороться, беспечнее; а там и волн таких нет, и великая тишина, и усердия больше в тех, которые должны бороться» (Т. 1. С. 111). Монастырский быт и достигает цели своего существования. Спасение-то для всех людей одно, и идеал Христов один, но кто живет в монастыре, тот по прекрасной дороге идет к вечным обителям, а не по топкому болоту, как миряне. Как тут, в самом деле, не сломить греховной природы? 7–8 часов в сутки провести в храме, столько же потрудиться или почитать что-либо назидательное. Когда же грешить-то? Так монастырский быт и устроен, чтобы у монаха праздности не было. Все храм, все душеспасительное, все с молитвой – так и создается церковная настроенность мысли и чувства. Общая жизнь и общие стремления сближают людей, создается благодатная атмосфера общего братолюбия, создается она весьма легко, потому что в монастыри идут преимущественно наиболее религиозно настроенные души, может быть и грешные, но в грехе не закосневшие. Часто монастырь где-нибудь среди леса, вдали от людей. Живут как на острове. Прочитай у святителя Иоанна Златоуста «Сравнение власти, богатств и преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни» (Творения. Т. 1. С. 124–130). Сказанное там о монашеской жизни приложимо к ней и в настоящее время. Поверь, Друг, моей искренности, говорю то, что сам многократно испытал, о чем много думал. Я всегда поражался, когда видел, какое благотворное влияние на человека имеет монастырский быт. Я сравнивал знакомые мне монастыри со знакомыми же мне деревнями. Из тех же деревень те же мужички собираются в монастырь, и что там с ними происходит! Какая перемена! Какое перерождение! Невольно вспоминается апостольское слово о «новой твари». Ни слова гнилого, ласковость, приветливость, разговоры о духовном, братолюбие, смиренномудрие – а главное церковность, знание церковности, даже просвещенность. Что? У Тебя улыбка ироническая? Так слушай же, что скажу со всей решительностью и откровенностью. Мне, профессору академии, магистру богословия, много раз приходилось краснеть за свое невежество перед не получившими никакого школьного образования иноками-простецами. Говорю это со скорбью о себе. Все собираюсь сколько-нибудь просветиться в церковном смысле да за множеством дел и обязанностей так все это нужное дело и отлагаю. Многое знаешь, нужное и ненужное, а монахи-простецы больше знают нужного и полезного. А какое бодрствование над собою, над делами и помышлениями, частая исповедь и причащение и т. д. Подумаю иногда, что было бы, если бы эти благочестивые ребята деревенские остались у себя в деревне? Что из них вышло бы? Затянула бы их жизнь, и были бы они и невежественны, и духовно беспечны. А уж об интеллигентах мне, право, и говорить не хочется. Ругать монахов интеллигенты большие охотники, но пред монахами «невежественными» они, во-первых, действительно непроходимо в церковном отношении невежественны, а во-вторых, непробудно беспечны в отношении нравственном. Мне приходится сталкиваться с теми и другими – так я говорю по опыту. Монастыри – это оазисы благодатной церковной жизни. Эту истину познают многие и из мирян. Монастыри бранят те, кто в них никогда не бывает. Если бы монастыри были какими-то вертепами, какими их нередко изображают, то зачем же туда стремятся миряне? Я сам до монашества, когда был студентом, на себе испытал благотворное действие монастырей. Бывало, вернешься из монастыря в академию – будто с неба на землю свалился. Видал я многих мирян, которые без восторга о монастырях говорить не могут и хоть недельку в году стараются подышать чистым монастырским воздухом.

Еще один штрих. «Радость жизни монахи погубили», – говорят. Крайняя неправда! У монахов радость-то и есть, тихая, чистая, именно веселье души добродетельной. Ведь тот угар, то опьянение жизнью, которое принято называть «радостями жизни», – все это нечто мрачное, влекущее за собой пресыщение и болезнь похмелья. Вот отбившиеся от Церкви интеллигенты действительно радость жизни потеряли. Скажи, Друг, много ли Ты видел мирян плачущих от радости? Так, чтобы вот джентльмен с Кузнецкого моста или с Невского проспекта заплакал от радости? Ну а мы, монахи, от радости, от умиления плачем и благодарим Господа за Его милость. Слезы умиления знает каждый монах, и пред этими слезами бледными и жалкими кажутся ему мирские радости.

Наконец, посмотри, Друг, в святцы и там найдешь достаточное свидетельство того, что монастырский быт легче приводит к Царству Небесному. Какой сонм преподобных, в иночестве подвизавшихся, прославляется Церковью! Если верить в Церковь, то к этому свидетельству следует отнестись со всею серьезностью.

Так вот еще, Друг, смысл обетов монашеских уже с практической их стороны. Они создают удобный для спасения уклад жизни, а всякий уклад жизни для человека всегда значит много. Ведь и нелепый уклад так называемой «светской» жизни немало обязанностей и приличий налагает и тем самым естественно создает настроения лицемерия и пустоты. «Светский разговор» – разве это уже не стало синонимом пустого разговора или разговора лицемерного? «Светская любезность» – не синоним ли это лжи?

Но на чин монашеских обетов я хочу, Друг, посмотреть и еще с одной стороны. Ведь чин пострижения – церковная служба и церковная молитва, которая совершается, конечно, не напрасно. Постригаемому испрашивается благодатная Божия помощь. Какие здесь замечательные молитвы! «Всещедрый убо Бог и Многомилостивый, пречистыя утробы Своея неизследимыя благости отверзаяй всякому приходящему к Нему с желанием и любовию теплою, рекий: аще бы и жена забыла изчадие свое, Аз же не забуду тебе; и твое ведый желание, и ко предложению твоему прилагая сущую от Него силу ко исполнению Своих заповедий, да восприимет, и обымет, и защитит, и да будет ти стена тверда от лица вражия, камень терпения, утешения вина, крепости податель, благодушия снискание, мужеству сподвижник, возлегая и востая с тобою, услаждая и веселя сердце твое утешением Святаго Своего Духа…»; «Огради его силою Святаго Твоего Духа, во еже не мощи действовати над ним всякой сопротивней козни, терпение ему даруя ко благоугождению Твоему…»; «…Отыми от него всякую плотскую похоть, и бессловесная приимания, яко да отложением нечувственных власов соотложит и бессловесныя мысли же и деяния, и сподобится прияти иго Твое благое и легкое Твое бремя, и взяти крест, и последовати Тебе Владыце». О постригаемом вставляются особые прошения в ектении: «О брате нашем NN, и яже от Бога покрове и помощи ему, Господу помолимся»; «О еже без порока, неосужденно и непреткновенно исправити ему намерение монашескаго образа, Господу помолимся»; «О еже пребыти ему во всяком благочестии и благоговении и чистоте, Господу помолимся»; «О еже отложити ему ветхаго человека, и облещися в новаго по Бозе созданнаго, Господу помолимся» (NВ: просят того, что нужно, по апостолу, всякому христианину); «О оставлении и прощении грехов его, Господу помолимся». Не напрасны эти молитвы Церкви! Господь подает благодать Свою, которая монаху делает путь спасения более успешным, нежели это было бы без пострижения.

Скажу Тебе, Друг мой, и еще об одном преимуществе жизни монашеской. Все время я доказываю Тебе, что идеал Христов един и для монахов, и для мирян и что обеты монашеские морально нового в себе ничего не заключают. Не знаю, убедил ли я Тебя. Знаю, что мирян в этой несомненной истине убедить очень и очень трудно; им выгоднее держаться противоположного истине заблуждения – тогда себя можно извинить и свалить вину всю на монахов; кстати, и душу отвести, ругая монахов. Но Господь и это заблуждение мирян обращает в пользу монахам. Каким образом? А вот каким. Будучи снисходительны к себе, к монахам миряне крайне строги. Принципиально это, конечно, нелепо, но на деле монахам полезно. Со всех сторон вокруг монаха строгие судьи и беспощадные прокуроры. Вечно миряне «соблазняются» поведением монахов, хотя миряне в тысячу раз более соблазнительно ведут себя. Но это несправедливое и пристрастное отношение мирян к монахам на нас-то, монахов, налагает своего рода узду. Надел монашеские ризы и стал сразу всех соблазнять. Хоть соблазняются по недомыслию своему, а все же такое отношение мирян монаха связывает. Давать повод для соблазна ведь всегда неприятно. В присутствии мирян монах связан по рукам и по ногам. Монах засмеялся – уже соблазнились. Монах пошел по улице, поехал по железной дороге, сел в трамвай – и на него смотрят, как на чудовище какое. Случалось мне ездить в трамвае в Париже с католическими монахами – те демонстративно достают молитвенник и читают, не обращая никакого внимания на окружающих. Мы демонстрациями не занимаемся, а только чувствуем себя связанными и смущаемся. Здесь тебя обругали, тут тебя осудили, там тобою «соблазнились» – ну, и замыкаешься в свою келью, а это, конечно, полезно монаху. Мир и во внешнем смысле выталкивает из себя монаха, а такое внешнее удаление от мира тоже иногда может помочь монаху в спасительной борьбе с миром внутренним, то есть со страстями. Так, Друг мой, самое заблуждение мирян касательно идеала Христова, будто бы этот идеал для мирян один, а для монахов другой, – это заблуждение вредно для мирян и полезно для монахов. Миряне, сбиваясь сами с пути спасения, загоняют монахов на этот путь как бы насильно.

Письмо мое, дорогой Друг, затянулось. Может быть, я уже утомил Тебя. Еще немного, и я кончу. Мне хочется сказать, с каким чувством следует всем смотреть на факт пострижения, если по-настоящему понимать смысл и сущность монашества. Один из членов общей нам Церкви, один из членов единого Тела Христова дает обет серьезнее отнестись к делу своего спасения, нежели он относился раньше, он выбирает и наиболее удобный для спасения образ жизни. Ведь это же торжество всей Церкви! Если постригаемый был плох, он будет лучше; если хорош – еще лучше будет. Во всяком случае, здесь победа добра, ибо торжественно свидетельствуется и обетом подкрепляется благое намерение. Любовь христианская должна сорадоваться истине (см.: 1 Кор 13, 6). Славится ли один член, с ним радуются все члены (1 Кор 12, 26). Особенно, конечно, должны радоваться близкие люди – друзья, родные. А что мы видим? Как часто родители, особенно матери, противятся монашеству своих детей! Слезы проливают, не слезы радости и умиления, а слезы огорчения. А другие сочувствуют «горю». «Легко ли ей сына потерять!» Позвольте! Не сказано ли в Писании, когда человек оставляет отца и мать? Не тогда ли, когда прилепится к жене (Быт 2, 24; Еф 5, 31)? Не тогда ли, когда мать обращается в «тещу»? Ведь монаху говорится только: «…Да не возлюбиши ниже отца, ниже матерь, ниже братию, ниже коего от своих, ниже сам себе возлюбиши паче Бога». Так разве кому-нибудь из христиан нельзя сказать того же самого? А вот про женящихся прямо закон говорит, что отца и мать они оставляют. Да и без закона мы это знаем, потому что видим постоянно. А все виновато это нелепое разделение христианского идеала на мирской и монашеский. Для мирян аскетическая борьба со страстями считается необязательной и так называемые «радости жизни» (понятие очень растяжимое!) почитаются чем-то подлинно ценным. Отказаться от «радостей жизни» – это, видите ль, равносильно смерти! Но «радости жизни» для всех христиан очень опасны. Что пишет апостол Павел? Вы почитайте себя мертвыми для греха, живыми же для Бога во Христе Иисусе, Господе нашем. Итак да не царствует грех в смертном вашем теле, чтобы вам повиноваться ему в похотях его; и не предавайте членов ваших греху в орудия неправды, но представьте себя Богу, как оживших из мертвых, и члены ваши Богу в орудия праведности (Рим 6, 11–13). Надеюсь, согласишься, что здесь не о монахах говорится. А ведь, с точки зрения апостола, едва ли отказ от радостей жизни можно считать духовной смертью. И не должны ли, по апостолу, все христиане быть мертвецами для мира?

Так принципиальное недомыслие радость обращает в печаль. Сказывается иногда и нечто худшее принципиального недомыслия. Приходилось слыхать такие речи. «Как жаль! Такой молодой и уходит от мира, от радостей жизни отказывается! Как не стыдно его соблазнять к монашеству и постригать!» Ведь в этих словах уже целое настроение. Собственно, дескать, если и есть что ценное, так это – радости жизни, пусть и греховные, пусть и дурманящие. Сначала досыта нагреши (только досыта никогда не нагрешишь!), а потом, как станешь ни к чему не пригоден, тогда и спасайся, ступай хоть даже в монахи. А если бы считали идеал Христов общеобязательным и не смотрели бы на земную жизнь как на единственно ценную, то рассуждали бы иначе, примерно так: «Ах, как хорошо, как приятно! Такой молодой, и решается, и обещается серьезно заняться делом своего спасения! Дай ему, Боже, успеха! Побольше бы таких было среди нашей молодежи – лучше было бы, более радостно можно было бы смотреть на будущее!»

А ведь до чего дики представления о самом пострижении! У меня, Друг, есть одно воспоминание детства. Был я еще 7–8-летним мальчиком, когда слышал разговор кухарки с нянькой. Кажется, кухарка няньке рассказывала о том, как ей тоже рассказывала какая-то тетка о пострижении в монашество. «Вот ужасти-то! Сначала ему говорят: “Прокляни отца и мать!” А как проклянет, его кладут в гроб и живого отпевают». Прошло много лет. В духовном журнале читал я биографию А.В.Горского, написанную академическим молодым в то время ученым. Вот что там я прочитал. «На почве одиночества и скуки (только?) у Горского студента не раз возникало желание принять монашество. И если бы его родители не были так заботливы о своем сыне (?!!), если бы Горским не руководил Феодор Александрович, он был бы монахом. Первый раз он разгорелся этим желанием, когда был на втором курсе академии. Тогда (19 августа 1829 года) постригли в монашество Димитрия Гумилевского, будущего Филарета Черниговского. Насмотревшись на обряд “живого погребения”, 17-летний мальчик пишет в Кострому просьбу благословить его на путь иночества»[92]92
  Богословский вестник. 1900. Т. 3. С. 382. Умная фраза есть в ответном письме отца Горского. «Самоотвержение, – пишет он, – не в словах и не повторении клятв и обетов, и мною, и тобою данных и принятых» (с. 393). Вот как старый священник смотрит на монашеские обеты! Он считает их лишь повторением общехристианских обетов, уже всеми данных и принятых при святом крещении. Идеала Христова отец Горского не разделяет, а весь его считает обязательным и для иереев, и для мирян, каким был тогда А.В.Горский.


[Закрыть]. Прочитал я это, и сразу вспомнился мне разговор кухарки с нянькой. Грустно стало мне: ученый профессор рассуждает как кухарка, называет пострижение в монашество «живым погребением», говорит, будто желание принять монашество является просто «от скуки», монашество изображается какою-то погибелью, от которой «заботливые родители» должны ограждать своих детей, Ф.А.Голубинского называет «добрым гением, который оберегал пылкого юношу от увлечения клобуком». Что это такое, как не слепая какая-то ненависть к монашеству, именно слепая, потому что всякая ненависть к монашеству покоится, как я Тебе уже говорил, на принципиальном недомыслии, на непонимании (странном для профессора) сущности и христианства, и монашества.

Но знаешь ли Ты, мой любезный Друг, как мирское отношение к монашескому пострижению противоречит действительному положению вещей. «Ах, это такой тяжелый обряд, что лучше его не смотреть; можно нервы испортить!» Неправда, неправда и еще раз неправда! Я сам принял пострижение и думаю, что не придется еще в жизни пережить такой радости, какую я пережил 28 марта 1913 года. Эта радость у меня не прошла с окончанием обряда. Я был полон радости целых два месяца. Так все ликовало в душе, так радостно было, что порою я даже смущался от мысли, уже не прелесть ли это какая от лукавого. Только то, что произошло в моей судьбе 30 мая и о чем я узнал 31-го, отогнало от меня мою радость надолго, но и это печальное обстоятельство не изгнало радости из сердца моего совсем. По опыту могу сказать, что не напрасно при постриге монашеском постригающий, взем рясу, глаголет: «Брат наш (имярек) облачится во одежду веселия и радости духовныя, во отложение и попрание всех печалей и смущений от бесов, от плоти и от мира находящих; во всегдашнее же его о Христе веселие и радование, во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Я знаю примеры, когда люди сумрачные после пострижения становились веселыми. Даже о египетских древних монахах есть рассказ, что в некоторых монастырях все ходили радостные и не было никогда никого печального. Так это и быть должно. Чем дальше от страстей, тем больше радости в сердце. Чистота сердца неразрывно связана с весельем. Блаженство в истине христианской не есть внешняя награда, но внутреннее следствие самой добродетели. Скорби у монаха бывают, но самое его решение усугубить бодрствование над собою всегда сопровождается радостью духовной. И как жалки кажутся миряне, когда говорят они о «тяжелом впечатлении» от пострига монашеского, когда самый постриг называют «живым погребением»!

Нас обвиняют иногда за то, что мы стремимся к пропаганде монашества. А хотя бы и так, что же в том дурного-то? Ведь не на грех соблазняем, а к «воистину доброму и блаженному делу» приглашаем. Мы знаем по опыту, что монашество приносит душевный мир и радость. Любовь не завидует (1 Кор 13, 4). Вот почему для нас, для монахов, всякое пострижение нового инока есть радость и торжество. Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его (Mф 11, 12; см. также: Лк 16, 16). В каждом постриге мы и видим именно это усилие того, кто хочет восхитить Царство Небесное.

Вот, Друг мой, о чем я хотел давно Тебе написать. Я не надеюсь победить и уничтожить этим письмом Твое предубеждение против монахов и монашества, но хотел бы, чтобы Ты хоть несколько задумался над поставленным мною во главу рассуждений вопросом о единстве идеала Христова. Мне думается, если Ты отправишься в размышлениях от истины единства Христова идеала, то с логической необходимостью придешь к моим дальнейшим выводам касательно монашества. Предупреждаю Тебя, что следует думать только об идеях, а не о фактах. На почве фактов мы будем спорить без конца и никогда не придем к единомыслию. Плохо еще, если Ты будешь читать это письмо с желанием наперед с ним не согласиться и с поисками, к чему бы придраться и на что бы возразить. Я писал искренно, не скрывая своих мыслей и пред другими. Взаимная любовь и дружеское единомыслие по важнейшим жизненным вопросам – вот чего всей душой желает.

Твой искренний друг

архимандрит Иларион

Триединство Божества и единство человечества

Да будут едино, якоже и Мы.

Ин 17, 11

Иларион, епископ Верейский, викарий Московской епархии

Так молился Господь Иисус Христос Своему Небесному Отцу в последний день Своей земной жизни пред спасительными страданиями. Христос основал Церковь, новое общество людей, в котором они должны объединяться между собою каким-то особенным внутренним и духовным единением. Царство Христово не то, что царства земные, где люди объединены искусственными юридическими нормами, но могут быть в то же самое время совершенно разъединены друг от друга всем своим существом, всей своей нравственной природой. Сам Христос единство верующих уподоблял органическому единству ветвей одного дерева (см.: Ин 15, 1–7). В последнем же Своем молитвенном торжественном обращении к Отцу Христос указывает как бы идеал церковного единения спасенного Им человечества. Таким идеалом в словах Христа является то существенное единство, которое Три Божественных Лица соединяет во Единое Триипостасное Божество. Божество – Троица во Единице. Спасенное человечество, то есть Церковь, должна быть единством во множестве.

Великие отцы Церкви немало любомудрствовали об этом подобии церковного человечества единству Лиц Пресвятой Троицы, и богословские созерцания их богопросвещенного ума могут дать нам многое для уразумения истины троичности Божества и единства человечества в Церкви. Главнейшие из этих святоотеческих созерцаний мы и представим в настоящем очерке, сопровождая их необходимыми разъяснениями[93]93
  В русской богословской литературе на мысль о единстве церковного человечества по образу существенного единства Лиц Пресвятой Троицы еще 20 лет назад указал архиепископ Антоний (Храповицкий) в своей статье «Нравственная идея догмата Церкви», а потом и в статье «Нравственная идея догмата Пресвятой Троицы». Но до сих пор не исполнена работа, указанная нашим богословом, – проверка этой мысли по святоотеческим творениям (см.: Полн. собр. соч. 2-е изд. Т. 2. СПб., 1911. С. 76. Прим. 1). Нижеследующее и да будет попыткой собрать святоотеческий материал, подтверждающий основную мысль указанных статей глубокочтимого святителя и богослова Российской Православной Церкви.


[Закрыть].

Мысль о единстве человечества в Церкви по образу Триединства Божества мы встречаем еще у раннейших церковных писателей, начиная с середины III века. Первый святоотеческий труд, специально посвященный вопросу о Церкви, это трактат святителя Киприана, епископа Карфагенского, «О единстве кафолической Церкви». Всю свою литературную деятельность святитель Киприан посвятил преимущественно раскрытию понятия о Церкви, а всю свою церковную деятельность, запечатленную блаженной мученической кончиной, – защите единства Церкви от покушений «зломыслящих еретиков и раскольников». Вся вселенская Церковь для святителя Киприана есть некоторое особое единство. «Бог заповедует, чтобы в дому Его жили только мирные, согласные и единодушные. Он хочет, чтобы возрожденные и остались такими, какими Он сделал их вторым рождением, чтобы ставшие сынами Божиими пребывали в мире Божием, чтобы у нас, у которых один Дух, было одно сердце и чувство. Для Бога большая жертва – наш мир и братское согласие, народ, соединенный в единстве Отца, и Сына, и Святого Духа»[94]94
  О молитве Господней. 23. Творения. Ч. 2. Киев, 1891. С. 217.


[Закрыть].

Члены Тела и совокупляются в единстве вселенской Церкви, и связываются узами христианской любви[95]95
  Письмо 36 к Корнелию. 1. Творения. Ч. 1. С. 197.


[Закрыть]. Церковь есть единодушный и согласный народ Божий[96]96
  Письмо 59 к Стефану. 2. Творения. Ч. 1. С. 330.


[Закрыть]. «Сынам Божиим надлежит быть миротворными, кроткими сердцем, простыми в слове, согласными во взаимной расположенности, верно сопряженными друг с другом союзом единодушия. Такое единодушие было когда-то при апостолах: так новый народ верующих, соблюдая наставления Господа, держался взаимной любви. Это подтверждает Божественное Писание, которое говорит: Народу же веровавшему бе сердце едино и душа едина (Деян 4, 32)»[97]97
  О единстве Церкви. 24, 25. Творения. Ч. 2. С. 197.


[Закрыть]. «Вот что значит быть истинными чадами Божиими по духовному рождению! Вот что значит подражать по небесному закону правде Бога Отца»[98]98
  О благотворительности и милостынях. 25. Творения. Ч. 2. С. 288–289.


[Закрыть]. А затем истина единства всего человечества в Церкви поставляется в прямую связь с истиной Божественного Триединства. «Христос молился Отцу за всех, говоря: Не о сих же молю токмо, но и о верующих словесе их ради в Мя, да вси едино будут: якоже Ты, Отче, во Мне, и Аз в Тебе, да и тии в Нас едино будут (Ин 17, 20–21). Велика благость и любовь Господа в устроении нашего спасения! Не довольствуясь тем, что искупил нас Своею кровию, Он еще и просил за нас! А прося, смотрите, какое Он имел желание: да и мы пребываем в том самом единстве (in ipsa unitate), в каком Отец и Сын едино суть»[99]99
  О молитве Господней. 30. Творения. Ч. 2. С. 221.


[Закрыть]. «Господь говорит: Аз и Отец едино есма (Ин 10, 30). И опять об Отце, Сыне и Святом Духе написано: И Сии три едино суть (1 Ин 5, 7)! Кто же подумает, что это единство, основывающееся на непременяемости Божественной и соединенное с небесными таинствами, может быть нарушено в Церкви и раздроблено разногласием противоборствующих желаний? Нет, не хранящий такового единства не соблюдает закона Божия, не хранит веры в Отца и Сына, не держится жизни и спасения»[100]100
  О единстве Церкви. 6. Творения. Ч. 2. С. 181.


[Закрыть]. «Господь, внушая нам, что единство Церкви происходит от Божественной власти, утверждает и говорит: Аз и Отец едино есма (Ин 10, 30), и, направляя Свою Церковь к таковому единству, прибавляет: И будет едино стадо и един Пастырь (Ин 10, 16)»[101]101
  Письмо 62 к Магну. 5. Творения. Ч. 1. С. 363–364.


[Закрыть]. Таким образом, для святителя Киприана единство Лиц Пресвятой Троицы есть основание единства церковного. Воля Божия такова, чтобы в Церкви люди пребывали в том самом единстве, в каком пребывают от вечности Три Лица Божественной Троицы; к этому именно единству направлял Господь Иисус Христос Свою Церковь, Свой новый народ, возрожденный Его Пришествием на землю. Святитель Киприан видит выражение церковного единства в общей молитве, в благотворительности, в единстве веры и в единстве епископства. Все добродетели христианские поставлены у святителя Киприана в связь с догматическим учением о единстве Церкви, в основе этого учения лежит истина Триединства Божества. Следовательно, вся христианская мораль в творениях святителя Киприана есть нравственное следствие догмата о Триединстве Божества, следствие, выведенное через посредство учения о Церкви. Истина Церкви как бы стоит между догматом о Пресвятой Троице и христианским нравоучением.

Из того же III века Анастасий Синаит сохранил нам такой отрывок из писаний святителя Мефодия Патарского: «Три прародительские главы всего человечества, эти единосущные лица, были прообразовательно некоторым подобием Святой и Единосущной Троицы, именно не имеющий (земного) виновника своего бытия и нерожденный Адам представлял образ и подобие безначального виновника всего, Вседержителя Бога и Отца, рожденный же сын его представлял образ рожденного Сына и Слова Божия, а происшедшая (от него) Ева означала исходящее Лицо Святого Духа»[102]102
  Маi. Scriptorum veterum nova collectio. V. 9. P. 619. Рус. пер. проф. Е.Ловягина в полном собрании творений св. Мефодия. 2-е изд. СПб., 1905. С. 287.


[Закрыть]. Здесь, как видим, утверждается единство прародительских глав всего человечества, они названы даже единосущными лицами (РmooЪsioi Шpost£seij), и это единство родоначальников человечества почитается некоторым подобием Единосущной Троицы.

Но особенно часто и весьма настойчиво проводилась параллель между единством человечества и единосущием Лиц Пресвятой Троицы во время догматических споров о догмате Троицы в IV веке, когда об этом догмате говорили даже на площадях и рынках. Вся Церковь была потрясена еретическим учением Ария. Интеллигенту наших дней, безразлично относящемуся к вопросам своего спасения, совершенно неразумевающему даже азбуки богословия и церковной жизни, догматические движения IV века нередко кажутся лишь ненужной игрой праздной иерархии, чрезмерно увлекшейся диалектическим искусством. Но Церковь знала, что такое была Ариева ересь и чем грозила она религиозной жизни человечества. При общей напряженности церковной жизни все прекрасно понимали, что с искажением истины Троицы должна непременно погибнуть нравственная жизнь человечества, которое будет тогда лишено надежды на обновление и возрождение, ибо не может человек сделаться бессмертным и нетленным без воплощения Бессмертного и Нетленного Единородного Сына Божия, Единосущного Богу Отцу.

Величайшие отцы Церкви стояли во главе догматических движений IV века. В блестящем созвездии отцов IV века наиболее яркой звездой был святитель Василий Великий[103]103
  См.: Спасский А.А., проф. История догматических движений в эпоху Вселенских Соборов. Т. 1. Сергиев Посад, 1906. C. 478–479. Ср.: Несмелов Виктор. Догматическая система святого Григория Нисского. Казань, 1887. С. 51–53.


[Закрыть]. Григорий Богослов и Григорий Нисский сами считают себя учениками Василия[104]104
  Письмо 38. Творения. 4-е изд. Ч. 6. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1902. С. 80.


[Закрыть]. Но у святителя Василия мы и встречаем мысль о единосущии человечества, подобном единосущию Лиц Святой Троицы, именно в его письме к брату Григорию вскоре по его посвящении в епископа Нисского, «О различии сущности и ипостаси». Здесь святитель Василий пишет: «Одни именования, употребляемые о предметах многих и численно различных, имеют некое общее значение; таково, например, имя “человек”. Ибо произнесший слово сие, означив этим именованием общую природу, не определил сим речением одного какого-нибудь человека, собственно означаемого сим именованием; потому что Петр не больше есть человек, как и Андрей, и Иоанн, и Иаков… Другие же именования имеют значение частное, под которым разумеется не общность природы в означаемом, но очертание какого-либо предмета по отличительному его свойству… Таковое речение нимало не относится к общему естеству, но изображает именами понятие о некоторых определенных предметах, отделив их от собирательного значения»[105]105
  Письмо 38. Творения. 4-е изд. Ч. 6. Свято-Троицкая Сергиева лавра, 1902. С. 82.


[Закрыть]. Подобное, по мысли святителя Василия, можно сказать и о Пресвятой Троице. «Какое понятие приобрел ты о различии сущности и ипостаси в нас, перенеси оное в Божественные догматы – и не погрешишь»[106]106
  Там же. С. 85.


[Закрыть]. Единство Лиц Святой Троицы состоит в том, что «есть между Ними некое неизреченное и недомыслимое как общение, так и разделение; ни разность Ипостасей не расторгает непрерывности естества, ни общность Сущности не сливает отличительных признаков»[107]107
  Подвижнические уставы. 18. Творение. Ч. 5. С. 358–360.


[Закрыть]. Последние слова характеризуют отношение между Лицами Святой Троицы. То же следовало бы сказать и о церковном обществе, но современная святителю Василию действительность не позволяла ему этого сделать. Догматические споры разделили церковное общество на несогласные друг с другом части, и, конечно, трудно было даже мыслить аналогию между взаимными отношениями Лиц Святой Троицы, с одной стороны, и членов Церкви – с другой. Святитель Василий выставлял для Церкви своего времени идеал Тела. Церковь должна быть единым Телом. Но откуда же несоответствие между взаимоотношением Лиц Триединого Божества и взаимными отношениями членов единой Церкви? Оттуда, отвечает святитель Василий, что единое человеческое естество рассечено грехом на множество враждующих частей. Воплощение на земле Единородного Сына Божия открыло возможность восстановления единства естества человеческого. Если люди следуют Христу, то они достигают того состояния, когда их множество не разделяет единого естества, и человечество, поскольку, конечно, возможно это для существ ограниченных, уподобляется Триединому Божеству. Осуществление этого идеала церковного или хотя бы приближение к нему святитель Василий видит в монашеских общинах, где люди свободно объединяются настолько, что ясно видно их единое естество, которого не разрушает и которому ничуть не противоречит существование отдельных личностей. «Что равняется сему житию? Но что и блаженнее оного? Что совершеннее такой близости и такого единения? Что приятнее этого слияния нравов и душ? Люди, подвигшиеся из разных племен и стран, привели себя в такое совершенное тождество, что во многих телах видится одна душа, и многие тела оказываются орудиями одной воли. Они в равной мере и рабы, и господа друг другу и с непреоборимою свободою взаимно оказывают один перед другим совершенное рабство – не то, которое насильно вводится необходимостью обстоятельств, погружающею в великое уныние плененных в рабство, но то, которое с радостью производится свободою произволения, когда любовь подчиняет свободных друг другу и охраняет свободу самопроизволом. Богу угодно было, чтобы мы были такими и в начале; для этой цели и сотворил Он нас. И они-то, изглаждая в себе грех праотца Адама, возобновляют первобытную доброту, потому что у людей не было бы разделения, ни раздоров, ни войны, если бы грех не рассек естества. Они-то суть точные подражатели Спасителю и Его житию во плоти. Ибо, как Спаситель, составив лик учеников, даже и Себя соделал общим для апостолов, так и сии, повинующиеся своему вождю, прекрасно соблюдающие правило жизни, в точности подражают житию апостолов и Господа. Они-то соревнуют жизни Ангелов, подобно им во всей строгости соблюдая общительность… Они-то предвосхищают благо обетованного Царствия, в доброхвальном своем житии и общении представляя точное подражание тамошнему жительству и состоянию. Они-то ясно показали жизни человеческой, сколько благ доставило нам Спасителево вочеловечение, потому что расторгнутое и на тысячи частей рассеченное естество человеческое по мере сил своих снова приводят в единение и с самим собою, и с Богом. Ибо это главное в Спасителевом домостроении во плоти – привести человеческое естество в единение с самим собою и со Спасителем и, истребив лукавое сечение, восстановить первобытное единство; подобно тому как наилучший врач целительными врачевствами вновь связывает тело, расторгнутое на многие части»[108]108
  Подвижнические уставы. 18. Творение. Ч. 5. С. 361.


[Закрыть]. Таким образом, по мысли святителя Василия Великого, естество человеческое до грехопадения было именно отобразом Божественной Триединой Сущности. Цель Церкви в том и полагается, чтобы восстановить это поврежденное грехом единое человеческое естество. «Любовь связует Горних; любовь и сих привела в согласие друг с другом»[109]109
  Об этом у проф. Спасского А.А. Цит. соч. С. 503; Несмелов В. Цит. соч. С. 302–303.


[Закрыть]. В Церкви много лиц, но природа ее едина, и сама Церковь есть единство во множестве, где отдельные личности – только носители единого естества без разделения между собою.