Текст книги "Я ей в глаза раскаявшись смотрел… Стихи о жизни"

Ставки сделаны

 
На ипподроме гул людской.
Ждём старта. Я стою шестой:
Двухлетка жеребец с кликухой «Собр».
Жокей мой с опытом. Он ас.
Хотя, бывало, пару раз,
Я спотыкался, а он сваливался в штопор!
 
 
Заезд короткий – километр,
Но чёрт возьми, в нём каждый метр,
Последним может стать. И пропадёшь!
Жокею проще: койка, гипс,
И сотня восхищённых лиц,
А лошадь с переломом, та под нож!
 
 
И вот он стартовый рывок.
Сигналит мозг: Бросок! Бросок!
И я копытами, швырнув назад песок!
Сорвал с петель на боксе дверь!
Рванул в галоп, затем в карьер!
И как ракета полетел, не чуя ног!
 
 
А слева – справа скакуны,
Они коварны и сильны.
И отставая, разве что на пол хвоста.
Меня пытаются догнать,
И непременно искусать,
Страдая сами от жокейского кнута!
 
 
Вдруг где-то там на восьмистах,
С враждебным треском, в двух местах,
Подпруга, под седлом оборвалась.
Жокей, скользнув с меня упал,
Но пока падал прокричал:
«Скачи один! Не дай победу им украсть!»
 
 
Пришёл я первым. Мой жокей,
Был слава богу всех ловчей.
И пребывал он в окружении врачей.
Слегка лишь ногу повредил,
Но суть в другом: он победил.
Всё остальное из разряда мелочей.
 

Ил-2

 
Мы взлетели, изрезав винтами рассвет.
Под завязку бензин в бензобаках.
На фронтах враг признал: Илу-2 равных нет,
Окрестив нас – убийцами танков!
 
 
Полетим напрямик. Под огнём! Не впервой!
Есть задача: прикрыть наши фланги!
Вот и «Тигры». Снижаюсь. Кричу: «Держим строй!
Пять секунд до начала атаки!»
 
 
Скинув бомбы на них, мы заходим на круг.
Полыхают немецкие танки.
Но два «тигра» крутнувшись, попятились вдруг,
Прямо в лес, как те звери-подранки!
 
 
Ведь не зря же убийцами нас нарекли!
Пушки те, что на крыльях, проснулись!
Бронебойными мы, оба «тигра» дожгли,
И на базу успешно вернулись.
 

Я ей в глаза раскаявшись смотрел…

 
Я закурил, налил, стал пить.
И много хрени говорить,
А ты всё плакала, судьбу свою кляня.
В какой-то миг вскипела вдруг,
И закричала: «Вот что, друг!
Ты выбирай: ну либо водка, либо я!».
 
 
Ушла и глазом не моргнув,
И с силой дверью громыхнув,
Да так, что окна задрожали в лихорадке.
Я думал рухнет потолок,
Но обошлось, хотя и мог,
И наступила тишина, как ночью в парке!
 
 
Пять дней подряд я выпивал,
Ходил по барам, баб менял,
А на шестой, как будто сердце заменили.
Заплакав, вспомнил о тебе,
Стучал по пьяной голове!
Так мои руки за тебя жестоко мстили!
 
 
Сейчас кошмар тот позади.
Виновен я, как ни крути.
Но Бог учтиво мне зацепку подарил.
Вернув тебя, я ожил весь,
Да нет– не ожил! Я воскрес!
И дату смерти из архива удалил.
 

Нож

 
Я отличался от ровесников лишь тем,
Что мог за правду постоять, нажив проблем.
В свои четырнадцать, носил в кармане нож.
Отец мне дал. Сказал: «Ты с ним не пропадёшь.
 
 
Тебе поможет он, когда прижмут толпой,
Когда сбежать не позволяет принцип твой.
Но только помни и забыть, сынок, не смей,
Что коли взялся ты за нож, тогда уж бей!
 
 
И заучи мои слова, как Отче наш,
Они не фальшь и не родительская блажь.
Отцы и матери – пророки для детей,
Пусть лучше правда, чем меж ног тебе плетей».
 
 
Он словно в воду родниковую глядел,
Помог мне нож мой. И я в драке уцелел.
За право жить, всегда отсидкой платим мы.
Не Бог изрёк, мол от тюрьмы и от сумы!
 
 
А тот мудрец изрёк, кто верил всей душой,
Тем, кто был рядом. Кто с ним шёл одной тропой.
Кто обобрал его, и в раз оклеветал,
Кто в рот смотрел и хитростно кивал.
 

Неуклюжий

 
Над ним смеялись, называли неуклюжим,
При виде девушек и вправду он робел.
А в сорок третьем, жарким днём июльским,
В «тридцать четвёрке», заживо сгорел!
 
 
Когда тот бой лишь только разгорался!
Один из «тигров», вышел к ним во фланг.
Наводчик-немец долго колебался,
Куда стрелять: в ходовку или в бак!
 
 
Советский танк от взрыва содрогнулся,
И чёрный дым из люков повалил.
Но тут же, словно призрак, развернулся,
И бронебойным в «тигра» запустил!
 
 
Глаза у немца верить отказались,
И это был предсмертный, страшный взгляд.
Два экипажа, два врага, так и остались,
На этом поле боя догорать!
 
 
Над ним смеялись, называли неуклюжим,
При виде девушек и вправду он робел.
А в сорок третьем, жарким днём июльским,
В «тридцать четвёрке», заживо сгорел!
 

Русские солдаты

 
На головы им падали снаряды,
А пули пробивали их навылет.
Держали крепость, русские солдаты,
До смерти! Пока сердце не остынет!
 
 
«Последний шанс! – решили немцы. – Газы!
Мы пустим хлор и русские падут!»
И поутру, надев противогазы,
И хлор пустив, пошли те на редут!
 
 
Шли не спеша наивно полагали,
Что газ убил всех этих храбрецов!
Как вдруг, в шеренге дико закричали:
«Капут! Капут! Атака мертвецов!»
 
 
Навстречу к ним в тумане ядовитом!
Портянками прикрыв носы и рты
Бежала рота русских! В лёгких с хрипом!
В атаку на германские ряды!
 
 
Разбитый враг бежал в безумном страхе!
Хотя ещё пытался много раз.
Забыв о прошлом, том, позорном крахе,
Вновь применить в войне с Россией газ.
 

Отец

 
Весь сорок пятый, ждали мы с войны отца,
Тот не вернулся. Мать проплакала глаза.
А через год пришла вдруг радостная весть,
Он слава богу был живой. Знать Бог то, есть!
 
 
Как оказалось, там, в Берлине, взяв рейхстаг,
Отец повздорил с особистом. Вышло так…
А особист не унимался, всё грозил,
Ну и отец мой не сдержался. Застрелил…
 
 
Его, конечно, взяли тут же под арест.
Узнав, что жив он, мать целует слёзно крест.
«Бог даст, – мне шепчет, – как ни будь уж отсидит,
Батёк рукастый твой. Срок быстро пролетит».
 
 
Отец писал нам: «Вот за что я воевал?
За что скажите, кровь свою я проливал?!
Чтобы какой-то там гадёныш тыловой,
Меня солдата, да при всех, под зад ногой?!
 
 
Он генеральский чей-то сын был. Знаю я.
Комбат пытался ведь вступиться за меня.
Не получилось. И тогда он мне сказал:
«Я эту мразь сейчас и сам бы расстрелял…»
 
 
Отец до воли не дожил, не дотянул,
Но перед смертью, вскользь, в письме упомянул.
Что не жалеет о поступке том, своём,
К сему добавил: «И греха не вижу в нём…».
 

Последний врач…

 
Мы выпивали. Друг порядком захмелев,
Спросил меня: доволен ли я жизнью?
«Ты знаешь… да», – найти слова сумев,
Слукавил я, включив свою гордыню.
 
 
«Мой бизнес прёт, бабло рекой плывёт, —
Добавил я. – Есть хата на Мальдивах.
Ну, а ещё… хочу свой самолёт,
И в рай на нём! Со звёздами на крыльях!
 
 
А ты-то сам, доволен? – подстегнул я.
Давно не виделись. В каких ты отраслях?
Коль так о смысле жизни заикнулся,
Ещё скажи, что счастье не в деньгах».
 
 
Дружок мой, закурив вдруг стал серьёзным,
Я точно знаю, был он не трепач.
Ответил: «Слава богу я доволен,
Работа в морге. Я для всех последний врач.
 
 
Вскрываю там покойников. И знаешь…,
Открыл тут для себя один секрет.
Он очень актуальный. Представляешь,
А ведь в гробу, карманов вовсе нет!
 
 
К тому же, в рай попасть сейчас проблема,
Бог, что ли поразборчивее стал.
Зато вот в ад, в любое можно время,
Он безразмерный! Я бы так сказал!»
 

о зеркалах

 
Они запоминают наши вздохи,
Движения, улыбки, жесты, взгляды.
Мы смотрим в них отчасти в суматохе,
Когда грустны бываем. Или рады.
 
 
Ну а когда безмолвно умираем,
В конце всей жизни. Либо скоротечно.
Мы в зазеркалье душу оставляем,
Ведь если цело зеркало – мы вечны!
 
 
С зажжённой свечкой, на Руси, девицы в тайне,
В сердцах чьих места не было грехам.
Вертели зеркала в опочивальнях,
С надеждой в них узреть лик жениха.
 
 
А в комнатах, где умершие ждали,
Предания земле их бренных тел.
Все зеркала плотнее закрывали,
Чтобы сам дьявол влезть к ним не сумел!
 

В мясном бору

 
В Мясном бору, где Новгород Великий,
Мы в сорок первом в битве полегли.
Там до сих пор блуждают наши лики,
Долиной смерти место нарекли!
 
 
В разгар боёв летящим пулям тесно!
Они подобно злющей мошкаре!
Кусали нас и впрыснув яд смертельный!
Так и остались с нами на одре!
 
 
Сквозь мой скелет осинка проросла,
Она тонка, изящна будто дева.
Вторая жизнь ко мне такой пришла,
Посаженное Богом моё древо.
 

о дружбе на фронте

 
Мой друг сапёр, а я вот пехотинец,
Но слава богу, полк у нас один.
Иду к нему беру с собой гостинец,
Для «шмайсера» трофейный магазин.
 
 
Дружбан в накладе тоже не бывает,
Мужик добрейший, равных ему нет.
То зажигалку гамбургскую дарит,
А то подкинет Венских сигарет.
 
 
Их, когда куришь, разве что дуреешь,
Наш самосад в разы куда крепчей.
Дым самокрутки, веришь иль не веришь,
Он из шинели гонит к чёрту вшей.
 
 
Я захожу в знакомую землянку,
В которой друг мой лучший обитал.
И узнаю, что утром, спозаранку,
На минном поле снайпер его снял…
 
 
С большим трудом я горе пережил,
Но с той поры, до самой той Победы.
Друзей на фронте я не заводил,
А почему, не знаю я ответа.
 

Раздавленные насмерть

 
Заканчиваем жизнь мы строго в срок,
На этой удивительной планете.
Внезапною кончиной всех привлёк,
Тот, кто в гробу на траурном лафете.
 
 
На трубной площади совсем не протолкнуться,
Людское море! Давка! Крики! Стоны!
Раздавленные насмерть остаются,
В день похорон вождя все вне закона!
 
 
В Лефортово морг полный. До отказа!
Тела бросают прямо у забора.
Домой, вернулся я и сам без глаза,
Чей-то каблук вошёл. Весь! До упора!
 
 
«Зачем пошёл, стервец ты?! – мать кричала.
– Иль ты забыл, как он сгубил отца?!
Забыл, как я рыдала?! Как страдала?!
Как умоляла сжалиться творца?!
 

Дед

 
Хлеб, сало, да пучок лучка,
Нарезав и побольше, и потолще.
На деда глядя, лью нам первачка,
Дед в день Победы первую пьёт молча…
 
 
«А почему костюм свой не надел? —
Спросил я. – Там же все твои награды?
Дед выпил и в ответ: «Бог не велел…
Так и сказал: на что тебе бравада?
 
 
Медали боевые, ордена,
В окопах мне вручали замполиты.
Я помню до сих пор, как на меня,
Смотрели души тех… В боях убитых!
 
 
Я знаю, мне осталось лишь чуток,
А чтобы не запачкались во лжи,
Награды все мои. Ты их, сынок,
Мне в гроб у изголовья положи».
 
 
Исполнил я желание его.
Хотя и больно вспоминать об этом очень,
Но День Победы начинаю я с того,
Что стопку свою первую, пью молча.
 

мудрец

 
Мудрец один, что беден был всегда,
Сводивший кое-как концы с концами.
Сказал мне: «Коль нет денег – не беда!
Беда – когда приходит зло с деньгами!
 
 
Пусть даже заработал ты их сам,
Трудом тяжёлым, днями и ночами.
Всех злит твой оттопыренный карман,
С пропитанными потом в нём деньгами!»
 
 
Ещё сказал: «Карьера – это взлёт,
Она поднимет к властным эшелонам!
Но с них исход един: на эшафот!
Летальность в соответствии с законом!
 
 
Не лучше ли посеять хлеб мирской,
Да господа молить об урожае.
Вдали от суеты, где лишь покой,
И лебеди на гладь садятся стаей».
 

о лётчиках Камикадзе

 
Мы падаем с небес подобно лепесткам,
Цветков цветущей сакуры весной.
Мы падаем с небес наперекор ветрам,
Наперекор штормам с большой волной!
 
 
Пока стучат сердца, есть топлива запас,
Мы воины сей адской круговерти!
И главное сейчас, для каждого из нас:
Свой вклад внести в победу личной смертью!
 
 
Линкор американцев на рейде – наша цель!
Сегодня Бог особенно к нам добр!
Со скоростью летящих из лука острых стрел,
В агонии мы сваливаемся в штопор!
 
 
«Прощай моя страна!» – я прокричать успел,
Но крик мой разорвал в гортани связки!
И я, глотая кровь надрывисто хрипел
До самой неминуемой развязки.