Текст книги "Философия преступления и наказания"

Вообще, любое преступление не может ни возникнуть, ни существовать, ни исчезнуть без связи и взаимодействия с другими явлениями социальной, политической, правовой, духовной и нравственной жизни. Но если отдельные преступления (части) связаны между собой, взаимодействуют, следовательно, они имеют что-то общее, которое и относит их всех к одному и тому же целому (преступности).

И это общее, присущее всем, без исключения, преступлениям, составляет сущность преступного акта. Представляется, что именно зло как категория философская является сущностью преступления. Именно через категорию зла мы можем провести сравнительную характеристику отдельных преступлений. Например, убийство отличается от изнасилования многими свойствами, однако их объединяет то зло, которое и есть общее в обоих этих явлениях. Следовательно, как нет абсолютно сходных, тождественных преступлений, так и нет абсолютного различия между ними. Различия могут быть только в степени и характере зла. Итак, под общим применительно к преступлению следует понимать единство тех свойств и качеств, которые присущи всем им, без исключения.

Д.А. Керимов пишет: «Возникновение целого может иметь место только в том случае, если реально существуют его части, объединение определенной совокупности которых и создает некую целостную организацию»[50]50
  Керимов Д.А. Методология права. С. 212.


[Закрыть]. Все это дает нам возможность утверждать, что не может быть преступности (целого) без отдельных преступлений (частей), равно как и наоборот; что они органически взаимосвязаны, зависимы, обусловлены. При этом следует особо подчеркнуть, что преступность как образование целого содержит в себе не только отдельные существенные свойства преступления, но всю совокупность характерных черт, особенностей, то есть преступность включает в себя преступление целиком. В результате, новое образование, то есть преступность, приобретает те свойства, которые составляют сущность преступления – зло. Таким образом, и преступление, и преступность характеризуются общей сущностью – злом. Преступность как целостное образование – это не только простая совокупность преступлений.

Преступность как целое по отношению к отдельным преступлениям, то есть к частям, носит объективный характер, закономерна, ее образование – необходимость. Л.О. Вольт отмечает, что «любое целое тем и отличается от механического агрегата, что оно обладает некоторой закономерной упорядоченностью, организацией частей»[51]51
  Вольт Л.О. Соотношение структуры и элементов // Вопросы философии. 1963. № 5. С. 45.


[Закрыть].

Исходя из этого, преступность следует рассматривать как систему, ибо, как отмечает В.Г. Афанасьев, «слов нет, всякое целое есть система»[52]52
  Афанасьев В.Г. Проблема целостности в философии и биологии. М., 1964. С. 8–10.


[Закрыть], потому что совокупность преступлений, взаимодействие которых обусловливает наличие новых интегративных качеств, не свойственных образующим, есть система. Преступность обладает также определенной структурой.

Признаком преступности как целого образования является обязательное наличие общей структуры, объединяющей отдельные преступления как части и накладывающей на них свой отпечаток.

Под структурой В.И. Свидерский понимает «принцип, способ, закон связи элементов целого, систему отношений элементов в рамках данного целого»[53]53
  Свидерский В.И. Некоторые особенности развития в объективном мире. Л., 1964. С. 135.


[Закрыть]. Структура преступности характеризует внутреннюю форму ее организации. В самой этой структуре отдельные преступления входят в другое целое по различным своим признакам. Так, например, образовываются группы преступлений несовершеннолетних, особо тяжких преступлений, экономический блок и т. д.

Преступность изменчива, нестабильна. Уровень устойчивости преступности зависит от природы, характера, свойств, динамики отдельных преступлений. Поэтому можно утверждать, что отдельные преступления, то есть части, первичны по отношению к преступности (целому), но вторичны по отношению к старым преступлениям. Это относится к тем деяниям, которые позднее получили статус преступных. Д.А. Керимов утверждает, что «именно целое составляет тот фундамент, на котором существуют, функционируют и развиваются части. Поэтому, какое бы значение ни имели части в составе целого, они в конечном счете носят подчиненный характер по отношению к целому»[54]54
  Керимов Д.А. Указ. соч. С. 219.


[Закрыть].

Но ведь за счет частей, то есть отдельных преступлений, целое – преступность – и существует, меняется. Ведь только путем учета и тщательного анализа конкретных преступлений можно углубить познание сущности преступности, обнаружить новые и конкретизировать известные закономерности ее развития. Это вовсе не умаляет значения целого, которое является объектом исследования общих причин преступности. Поэтому можно утверждать, что и отдельные преступления (части) и преступность в целом (целое) являются самостоятельным объектом научного исследования. К. Фишер отмечает: «Целое есть самостоятельное, а части суть лишь момент этого единства; однако в такой же мере и они обладают самостоятельностью, а рефлективное единство есть лишь момент»[55]55
  Фишер К. Гегель: его жизнь, сомнения и учения. М.; Л., 1933. С. 390.


[Закрыть].

Признание преступности в качестве социального явления неизбежно ведет к признанию ее обусловленности специфическими социальными причинами. Иначе говоря, если преступность, в отличие от отдельного преступления, не есть акт «свободной воли», то, следовательно, ее существование вызывается также какими-то стабильными, не зависимыми от воли людей, действующими силами или причинами.

Преступность слагается из деяний, совершенных людьми в обществе и против интересов общества. Любое социальное изменение, каким бы незначительным оно ни казалось, прямо или косвенно оказывает влияние на уровень и динамику преступности. Однако это нельзя связывать с причинами преступности, поскольку эти изменения, а также существующие вообще социальные условия оказывают влияние на преступность через индивидуумов, воздействуя отрицательно на их поведение.

Социология и криминология неоднократно возвращались к поиску факторов, влияющих на состояние, уровень, структуру, динамику различных проявлений преступности и негативных дефиниций в целом. Обнаружилось огромное множество таких факторов: экономических, политических, демографических, даже космических. Спрашивается, на кого они влияют? На личность, индивидуума или же на преступность как статистическую совокупность отдельных преступлений? Что мы должны исследовать в таком случае: влияние этих факторов на человека или же на преступность, которая невозможна без отдельных преступлений? Когда мы пытаемся ответить на вопрос о причинах преступности, то начинаем искать ответ в индивидууме, который совершил преступление как субъект деяния, и вопрос о причинах преступности отступает на второй план. Поэтому следует согласиться с Г Манхейном, который полагал, что «настало время вообще отказаться от поисков причин преступности»[56]56
  Манхейн Г. Comparative Criminology. LQndon, 1965. Р. 208.


[Закрыть] и серьезно заняться исследованием механизма истоков поведения человека, преступного в частности.

Итак, исследовать феномен преступности только на философском уровне, в отрыве от правовой действительности, не представляется возможным, так как преступность – сложное, многоаспектное и, прежде всего, социально-правовое явление, с присущими ему собственными характеристиками и закономерностями развития. Представляется, что преступность и преступление – разные понятия, поэтому между ними знак равенства ставить нельзя.

Используя статистический метод познания, социология представляет объективный материал о качественных и количественных изменениях преступности. На основании этих материалов криминология должна изучать состояние, динамику, структуру преступности, то есть все то, что связано со статистикой преступности. Что же касается причин преступного поведения человека, то это проблема не криминологии, а других наук: философии, психологии, биологии, генетики, одним словом, всех тех наук, которые изучают сущность человека в широком смысле слова. В связи с этим представляется, что следует исследовать не причины преступности, а причины преступного поведения человека, а также условия и обстоятельства, способствующие совершению этого деяния.

Преступность – результат обобщения материала, то есть обработка статистического материала, но не с целью выяснения причин преступного поведения человека, а для практического и теоретического использования в борьбе с этим явлением. Вот почему нельзя говорить о «философии преступности». Следует использовать термин «социология преступности», поскольку преступность – это в то же время социально-правовое явление. Предмет как социологии, так и философии преступления в конечном счете замыкается на поведении человека вообще и преступном в частности.

Говоря о философии преступления, следует также признать, что существует социология и психология преступления. Преступление – социально-психологическое и философско-правовое понятие. Поэтому мы не можем согласиться с Э.А. Поздняковым в том, что понятие преступления «как определение должно носить юридический характер, и другим просто не может быть»[57]57
  Поздняков Э.А. Философия преступления. С. 82.


[Закрыть].

Понять сущность философии преступления возможно только после уяснения свободы воли человека, что является задачей философии как науки.

Философия преступления более конкретна в смысле предмета исследования и, естественно, зависима от подхода к решению проблемы в философии вообще. Она старается ответить на вопрос: почему человек в той или иной ситуации совершает преступное деяние? Н.А. Неклюдов полагает, что философия преступления есть наука, занимающаяся исследованием преступления на основании данных уголовной статистики. Он пишет: «…философия преступления как деяния будет не что иное, как отвлечение статистики качества и количества»[58]58
  Неклюдов Н.А. Уголовные статистические этюды. М., 2010. С. 5.


[Закрыть].

Автор утверждает, что философия преступления как деяния не имеет целью исследовать то отношение, в котором находится преступное действие к нашему духу, – есть ли оно продукт безусловного произвола или относительной свободы лица, продукт его злой воли или просто следствие неизбежного рока, судьи, – это задача философии вообще или философии уголовного права в особенности, словом, философии субъективной.

Итак, для Н.А. Неклюдова существует объективная философия преступлений, исходным пунктом которой являются внешние условия, а также субъективная философия, то есть злая воля как причина преступления. Иначе говоря, предметом объективной философии являются исключительно те внешние обстоятельства, которыми наиболее пользуется злая воля как предмет субъективной философии.

Таким образом, по мнению автора, с точки зрения объективной философии преступлений совершение преступного деяния обусловливается не одной злой волей, ибо она сама по себе бесплотна, а еще и внешними условиями.

Во-первых, вряд ли можно согласиться с утверждением о том, что наука, занимающаяся исследованием преступления на основании данных уголовной статистики, есть философия преступления. Скорее, это наука криминология, которая занимается именно анализом данных статистики с целью выработки рекомендаций по борьбе с преступностью.

Во-вторых, изучение преступника и преступления вне времени и пространства, путем искусственного вынесения их из той социальной среды, из тех условий социального общежития, при которых они только и могут иметь место и с которыми они стоят в органической неразрывной связи, невозможно и не имеет никакого смысла.

В-третьих, когда мы говорим о философии преступления, речь идет о деянии, которое непосредственно связано с человеком вне связи с внешним миром, то есть о «чистом деянии». В этом случае мы ищем ответ на вопрос: был ли человек свободен в выборе поведения, когда совершал преступление, или нет? Нас не интересуют условия и обстоятельства, в которых он находился и которые, на самом деле, могли бы способствовать этому. Вот почему мы считаем, что не имеет смысла делить философию преступления на субъективную и объективную.

Философия преступления есть вечное искание ответов на вопросы: свободен ли человек в выборе своего поведения? Где истоки преступного деяния?

§ 2. Причины и истоки преступного поведения

I. Исторический экскурс. Учение о причинах преступления имеет богатую историю развития, насыщенную различного рода устоявшимися теориями, оригинальными взглядами и интересными соображениями философов, юристов, психологов, социологов, представителей религии, медиков и даже писателей. Некоторые из них, при внимательном изучении, представляются слишком примитивными, а порой даже смешными и непонятными. Тем не менее и они представляют огромный интерес в изучении вопроса о причинах преступления. В результате, на сегодняшний день существуют следующие общепризнанные подходы к определению причин, порождающих преступления: нормативно-юридический, философский, этический, религиозный, антропологический (результат биологических, естественных свойств человека), социологический и т. д. Возможно также историю этого вопроса разделить на следующие последовательные периоды.

В доисторический период эта проблема была предметом внимания философов, которые в отдельных кратких замечаниях касались понятия и причин преступления, так сказать, между прочим, при рассмотрении общих научных вопросов философии. Социальное значение преступления и его причин осознавалось древними философами еще со времен Солона, Пифагора, Протагора, то есть до появления величайших древнегреческих мыслителей Платона и Аристотеля. В трактате «Горгий» Платон рассматривает причины преступления не как болезнь души преступника, а как болезнь государства, врачевание которой лежит на обязанности государственной власти. Иными словами, философ усматривает причины преступлений именно в социальных корнях общества, а не в самой личности.

В отличие от Платона, взгляды Аристотеля носят более цельный характер, ибо о причинах преступления он почти всегда говорит не с абстрактно-философской, как это делает Платон, а с уголовно-политической точки зрения. Аристотель также рассматривает причины преступления как социальное зло, с которым нужно бороться и, по возможности, предупреждать его. Стоики, философия которых имела космополитический характер, наоборот, считали, что преступление есть порочность человеческой натуры. Однако древние философы так и не смогли создать какую-либо устоявшуюся теорию относительно преступления и его причин, хотя их взгляды по этой проблеме сыграли неоценимую роль в развитии науки уголовного права.

Второй период начинается с появления классической школы уголовного права и связан с двумя великими явлениями – Гуманизмом и Реформацией. М.П. Чубинский совершенно справедливо отмечает, что, не будь Гуманизма и Реформации, не могла бы возникнуть и та естественно-правовая доктрина, которая привела к расцвету новых уголовно-правовых учений[59]59
  Чубинский М.П. Очерки уголовной политики. М., 2010. С. 136.


[Закрыть].

Политики, философы и юристы стали задумываться о новых подходах к проблеме причин преступления. Среди них были: Гуго Гроций, Гоббс, Спиноза, Локк, Фихте, Гомель, Фейербах и др. Без сомнения, они внесли огромный вклад в борьбу с устаревшими и отжившими свой век взглядами на понятие преступления и его причины и, соответственно, методами борьбы с этими явлениями. Но, к сожалению, никто из них не смог сделать того, что сделал Ч. Беккариа.

Э. Ферри писал: «Ни римляне, так прекрасно разработавшие гражданское право, ни средневековые юристы не сумели поднять уголовное право на высоту философской системы. Впервые Беккариа, руководствовавшийся, правда, скорее чувством, чем строго научным стремлением, дал толчок учению о преступлениях и наказаниях»[60]60
  Ферри Э. Указ. соч. С. 22.


[Закрыть].

Действительно, именно с именем Ч. Беккариа связано образование классической школы уголовного права, на принципах которой в дальнейшем строилась система уголовного права во всем цивилизованном мире. Научным методом этой школы было априорное изучение преступления как абстрактной юридической сущности. Одному из блестящих представителей этой школы Ф. Каррара принадлежат слова: «Преступление есть юридическое явление, нарушение, а не действие»[61]61
  Carrara. Programma, parte generale. 6-e ed., 1886. Р. 1, 21–23.


[Закрыть].

Лучшие представители классической школы в России определяли преступление как явление, обнимающее собой сферу «юридических отношений»[62]62
  Набоков В.Д. Сборник статей по уголовному праву. СПб., 1904. С. 8.


[Закрыть] и как таковое являющееся объектом чистого юридического исследования, как выражался С.Н. Таганцев, «изучения юридической конструкции преступных деяний»[63]63
  ТаганцевН.С. Русское уголовное право. СПб., 1902. Т. 1. С. 16.


[Закрыть].

Таким образом, классическая школа исходила из того, что преступное деяние как фактическое отношение вне пределов юридического понятия не должно становиться предметом изучения криминолога, ибо для уголовного права, по словам В.Д. Набокова, «преступление и наказание суть понятия»[64]64
  Набоков В.Д. Указ. соч. С. 5.


[Закрыть].

Такая конструкция понятия преступления с неизбежностью приводила к игнорированию личности преступника как субъекта преступного деяния. Это дало возможность обрушиться на классиков с вопросом: возможно ли изучить преступление без личности его совершившего? Э. Ферри по этому поводу писал: «Для криминалиста-классика личность преступника имеет совершенно второстепенное значение, как в прежнее время больной для врача. Преступник представляется ему существом, к которому применяются теоретические формулы, являющиеся продуктом теоретических измышлений, – одушевленным манекеном, на спину которого судья наклеивает номер статьи уголовного кодекса и который сам становится номером при исполнении судебного приговора»[65]65
  Ферри Э. Указ. соч. С. 32.


[Закрыть].

Далее, классическую школу обвиняли в том, что она, определяя преступление как явление юридическое, тем самым, исчерпывает содержание науки уголовного права, ограничивая пределы своего изучения преступления исключительно как явления юридического[66]66
  См.: Чарыхов Х.М. Учение о факторах преступности. Социологическая школа в науке уголовного права. М., 1910. С. 1.


[Закрыть]. Однако самое мощное и последовательное обвинение в адрес классической школы было направлено относительно того, что она принимает как подразумеваемый постулат свободу воли людей в результате совершения преступления, то есть именно от свободной воли людей зависит, совершать или совсем не совершать преступлений, совершать их тем или иным образом и в большем или меньшем количестве[67]67
  Ферри Э. Указ. соч. С. 33.


[Закрыть].

На самом деле, классическая школа не отрицала принципиально возможности исследования преступников. Просто-напросто она оставляла его без внимания. Классическая школа подходила к преступнику в основном лишь с одной стороны – со стороны учиненного преступления, хотя и признавала, что исследование преступления без совершившего его субъекта невозможно. Поэтому утверждение о том, что классическая школа смотрела на преступление только как на юридическую сущность, как на деяние без деятеля, совершенно игнорируя влияние человеческих и социологических факторов на преступление, не соответствует действительности. Подтверждение тому можно обнаружить, в частности, в работе Ч. Беккариа «Преступление и наказание».

Как справедливо отмечает М.П. Чубинский, «именно после Беккариа широко развивается могучий реформаторский поток, который, в конце концов, смел старые порядки уголовного правосудия и вызвал создание нового порядка, резко противоположного прежнему по своим принципам и организациям»[68]68
  Чубинский М.П. Указ. соч. С. 218.


[Закрыть].

Следует также подчеркнуть, что Ш. Монтескье, труды которого оказали сильное влияние на формирование взглядов Ч. Беккариа, был более позитивистом, чем все его предшественники (Эйро, Николя, Т Мор), за исключением Бэкона, в том смысле, что он не только высказывал мысли, плодотворные для уголовной политики, но и стремился обосновать их. Понятно, что ни у Беккариа, ни у Монтескье не было в распоряжении богатого социологического, статистического и антропологического материала, которым владели позитивисты. Они в значительной мере пользовались лишь историческим материалом.

Позиция классиков, на наш взгляд, заключается в том, что изучение психофизической организации субъекта преступления не должно и не может быть предметом юридического, в частности криминологического, исследования, ибо изучение физической, биологической, психологической сущности человека является самостоятельной областью антропологического и социологического исследования.

В противном случае, наряду с понятием преступления, закрепленным в уголовном законодательстве, называемым «легальным определением», следует использовать также понятие, используемое в криминологии, то есть «материальное» или криминологическое определение.

В начале XIX столетия изучением преступления стала заниматься преимущественно статистика. Представляется, что будет правильным считать это началом нового, третьего периода исследования понятия и природы преступления в связи с личностью преступника.

Как известно, в отличие от физических и биологических, социальные явления, к которым относится и преступление, экспериментально изучить точно не представляется возможным. Поэтому приходится ограничиваться и удовлетворяться методом наблюдения в научных исследованиях в области социологии. Одним из наиболее полезных и эффективных орудий для таких наблюдений как раз и является статистика.

Г.Д. Тард писал: «Статистика есть нечто вроде развивающегося общественного чувства: у общества она – то же, что зрение у животных, и по определенности, постепенности, возрастающему обилию своих таблиц, графических кривых и раскрашенных карт она делает эту аналогию с каждым днем все более поразительной. И в действительности, глаз есть не что иное, как чудный аппарат для быстрого, моментального и оригинального исчисления оптических колебаний, которые он передает нам в форме беспрерывного ряда видимых картин, вроде постоянного обновляющегося атласа»[69]69
  Тард Г.Д. Указ. соч. С. 81.


[Закрыть].

Статистика преступности появилась в Бельгии и во Франции под видом одной из глав моральной статистики. Группа ученых, которые, не имея цели изучить преступность как таковую, поставив предметом своих изысканий моральную статистику, рассматривали преступление как аморальное, безнравственное деяние. Они занимались вопросами преступности не на априорных доказательствах, а на выводах, почерпнутых из реальной жизни общества.

Научная уголовная статистика появилась на свет между 1825 и 1830 гг. Родоначальником уголовной статистики считается профессор Брюссельского университета А. Кетле. Кроне как-то сказал, что уголовная статистика «является первым условием успеха в борьбе с армией преступности и играет в этой борьбе ту же роль, какую во время войны играет разведочная служба»[70]70
  Krochue. Der gegenwartige Stand der Geff ngnisswissen Schaft, G Zeitschz f.d. ges. Strafzechtw. 1881. 1. S. 75.


[Закрыть].

Пользуясь цифровыми данными, Кетле исследовал вопрос, подчиняются ли действия человека как существа, обладающего нравственным чувством и мыслью, определенной закономерности? И пришел к следующим смелым выводам: «Общество в себе самом носит зародыш совершаемых преступлений. Само общество тем или иным путем неизбежно создает преступление, и преступник в его руках лишь преступное орудие; каждая общественная форма порождает определенное число и определенный род преступлений, с необходимостью совершаемых в ее среде»[71]71
  Quetelet A. Physique sociale. Essai sur le developpement des tacultes de l'homme. 2 ed. 1869, 1. Р. 312; 11. Р. 358.


[Закрыть].

Кетле полагал, что преступления будут постоянными и неизменными до тех пор, пока не исследуют их причины и не воздействуют на эти причины для их изменения, хотя это знали до него многие из тех, кто серьезно занимался этой проблемой. Новым и важным было то, что на основе анализа статистических данных о состоянии преступности он попытался нанести мощный удар по вере в возможность путем уголовного наказания бороться с преступностью.

В частности, он утверждал, что уголовные наказания, не затрагивая социальных факторов преступности, не могут останавливать ее рост. С этим следует безоговорочно согласиться, хотя мы знаем, что наказание прямого эффективного воздействия на социальные факторы оказать не в состоянии. В то же время, оценивая значение таких факторов преступности, как пол, возраст, климат, экономические условия, социальное положение и т. д., автор попытался исследовать и биологические факторы преступности.

А. Кетле был настолько увлечен своими статистическими данными, что начал доказывать, кто из людей имеет известную склонность к преступлению. Заслуга Кетле заключается в том, что до него причины преступности указывались предположительно, теоретически, теперь же было возможно с помощью цифр более-менее точно указать на причины преступления, что обещало успех в случае следования по указанному наукой пути.

Другой, не менее важной заслугой статистики является изучение на основе статистических данных и причин противоправного деяния мотивов преступлений, хотя этими данными криминалисты почти не пользовались, в то время как именно в них можно было бы почерпнуть много полезного для правильного применения уголовного наказания в качестве не только превенции, но и репрессии.

Как видим, основная задача статистиков заключалась в том, чтобы с помощью цифровых показателей помочь в определении причин преступности и источников конкретного преступного поведения. В то же время надо иметь в виду, что статистика еще не говорит о всей совокупности условий и индивидуальных факторов, которые в результате определяют преступление. В связи с этим Б.М. Бехтерев отмечает: «Статистика вообще оперирует большими числами, а потому о частных условиях, ближе определяющих характер преступления, она не дает нам точных указаний. Только вся совокупность факторов, воздействующих на данную личность, и в том числе не только общие, но и более частные, ближайшие, определяют преступление и его характер»[72]72
  Бехтерев Б.М. Объективно-психологический метод в применении к изучению преступности // Дриль Д.А. Преступность и преступники. Учение о преступности и мерах борьбы с нею. М., 2010. С. 708.


[Закрыть].

Как известно, Кетле провел множество исследований причин, влияющих на возникновение преступлений. Он составил замечательную таблицу, показывающую, что времена года оказывают определенное влияние на склонность к преступлению. Ученый утверждал, что статистика позволяет прогнозировать преступность на определенной территории. В частности, он пришел к заключению, что число преступлений, совершаемых ежегодно, почти не изменяется, и движение преступности, по его мнению, столь равномерно, что даже можно составить таблицу преступлений почти с такой же точностью, как и таблицу смертных случаев. Так, он пишет: «Как печально положение человеческого рода. Почти с той точностью, с какой мы определяем число рождений и смертей, мы можем предсказать, сколько лиц обагрит свои руки кровью ближних, сколько будет подделывателей и отравителей»[73]73
  QueteletA. Physique sociale. Essai sur le developpement des tacultes de l'hom-me. 2 ed. 1869. 1. Р. 312; 11. Р. 358.


[Закрыть]. Конечно, вряд ли можно согласиться с этим утверждением Кетле, ибо, на самом деле, предсказать с такой точностью, о которой он говорит, состояние, динамику и уровень преступности невозможно, поскольку это явление носит стихийный характер, хотя сейчас и делаются определенные прогнозы развития преступности. Неточность этого утверждения Кетле можно простить, так как в его распоряжении были статистические данные за короткий период времени. Следует также учитывать, что, будучи математиком, Кетле делал выводы именно на основе цифровых данных, то есть исследовал число преступлений и проступков вне их связи с социальными условиями жизни общества.

Исследуя физические законы, управляющие нравственным порядком, он допускал, что «средний человек» обладает определенной склонностью к преступлению, то есть индивидуум в известной мере подвержен возможности совершить преступление. Выводы, сделанные Кетле относительно влияния климата, пола, возраста на преступное поведение человека, носили примитивный характер и в последующем была доказана их сомнительность. Тем не менее заслуги статистики нельзя недооценивать. Как правильно было подмечено на Статистическом конгрессе в Лондоне в 1860 г., «уголовная статистика для законодателя то же, что карта, компас и лот для мореплавателя».

Итак, еще задолго до возникновения позитивной школы уголовного права, исследующей преступление и его причины, статистика уже занималась вопросами преступности. Однако это исследование, скорее, носило характер цифр, иероглифов, которые нужно было еще разобрать, изучить с привлечением данных других наук. Именно по этому пути и пошли как антропологи, так и социологи, а также все те, кто взялся за исследование причин преступления, в результате чего возник вопрос: совместим ли изменяющийся состав цифр с понятием свободной воли, являющейся основой классической школы уголовного права?

Отвергая основные положения классической школы относительно причин преступления, то есть свободу воли, позитивная школа начала искать эту причину в чем-нибудь другом. Антропологи стали утверждать и доказывать, что преступление есть не продукт свободной воли, а необходимый результат всей физической и духовной индивидуальности преступления. Подвергая жестокой критике классическую школу с ее свободной волей, Х.М. Чарыхов писал: «Как теоретик, так и практик имели перед собой только понятие убийства, насилия, кражи, мошенничества. И благодаря печальной теории о “свободной воле”, субъект, приведенный к преступлению, становился истинным виновником убийства, кражи, мошенничества. Но заблуждения, как и всякие ошибки, должны были быть неизбежно устранены. Падение доктрины о “свободной воле” было началом завоевания позитивного учения о преступлении»[74]74
  Чарыхов Х.М. Указ. соч. С. 133.


[Закрыть].

Антропологи поначалу причины преступления искали в окружающей физической природе: влияние метеорологических, климатических, термометрических, геологических и т. п. факторов. Но скоро главное внимание они сосредоточили на человеке: причины преступления стали искать в его антропологической, физиологической и психической организации. Утверждалось, что, совершая преступление, человек вкладывается в него не только своей животной (физиологической, биологической) природой, но и своей психикой, содержание которой не исчерпывается переживаниями, порождаемыми состоянием его организма. В образовании преступного поведения, по мнению антропологов, принимает участие «все то, что мы видели, слышали и т. д. Одним словом, все наши отношения к внешнему миру»[75]75
  Manouvrier. La genese normale du crime // Bul. de la Societe d'Anthropologie. Paris, 1893. Р. 456.


[Закрыть].

Ч. Ломброзо полагал, что изучение преступления животных поможет более глубокому пониманию преступления людей, как анатомия и физиология животных помогла познанию природы человека. В самом деле, можно ли изучить преступление у животных, чтобы лучше определить преступления людей? Ломброзо, например, считал, что это возможно не только у животных, но даже у растений.

Предмет антропологии или учение о человеке – это познание его природы. Именно антропология позволила ему сделать вывод о том, что существует прямая связь наследственности и преступного поведения человека. Разве кто-нибудь в наше время может поверить в то, что преступное поведение «как таковое» передается по наследству? Думаю, что и сам Ломброзо в это не верил. Он утверждал, что всякое преступление представляет собой поворот к привычкам примитивного человека, что каждый преступник отличается телесными и душевными признаками дикаря.

Хотя антропологическая школа не сумела сконструировать понятие преступления, и поэтому ее учение как теоретическая система, в отличие от классической школы, осталось логически незавершенным, тем не менее именно антропологи совершили переход от догматического, логического изучения классиков к позитивному познанию преступления и преступника. То есть, вместо отвлеченных конструкций и абстракций понятия преступления, рассматривалось само реальное явление, в конкретном своем проявлении. В конечном счете Ч. Ломброзо пришел к выводу о том, что «преступление – явление столь же естественное и необходимое, как рождение, смерть, зачатие, психические болезни, начальной разновидностью которых оно часто является»[76]76
  Lombrozo. L'home criminal. Paris, 1895. Т. II. Р. 150.


[Закрыть].