Текст книги "Князь оборотней"

Свиток 18,
о героическом спасении утопающих

Среди обломков, которые волок за собой разбушевавшийся паводок, плыло деревце. Жалостно торчали кверху вывернутые из земли корни, покачивались на волнах ветки с темными после долгой зимовки иголками. Среди пушистых ветвей был привязан ребенок.

Малыш Дней пяти – ручки и ножки схвачены толстыми кожаными ремнями и безжалостно притянуты к ветвям так, чтобы причинить боль. Парка, когда-то хорошенькая, пушистая, любовно расшитая узорами, теперь свисала длинными лохмами – точно кто-то полосовал ее ножом. В разрывах видна покрытая запекшимися царапинами грудь и запавший живот. Голова запрокинулась назад, едва не касаясь затылком воды. Густые ветви зацепились за торчащие из воды верхушки кустов – сосна закачалась, как лодка на речном перекате. Ледяная волна прокатилась сквозь ветви, накрыв малыша с головой. Растянутое меж ветвей тельце затрепетало в путах, тощая грудь судорожно вздохнула, и глубоко провалился живот.

Аякчан пронеслась над водой, перевернулась, сверкнула искра – ремень лопнул. Аякчан подхватила малыша под затылок и спинку и рванула вверх. На лице ее вдруг вспыхнуло изумление. Потом оно покраснело от натуги, как у человека, пытающегося удержать непомерную для него тяжесть. Хадамаха понял, кто этот малыш, сбросил с плеч парку и рванул к воде. «Одно преимущество у шелковых штанов – они даже не трещат, когда рвутся!» – успел подумать он.

– Он… я его не удержу! – успела крикнуть Аякчан, прежде чем малыш вывалился у нее из рук и камнем полетел вниз. Аякчан спикировала следом, но пацаненок уже пошел ко дну. От удара тела об воду взлетели брызги с такой силой, точно мальчишка был камнем, что изредка швыряют с небес заскучавшие верхние духи.

Черный медведь нырнул. Под водой было темно. Вернувшееся из-за гор Сумэру солнце озарило лес мутновато-серым, неуверенным светом, пройти сквозь толщу воды у него не хватало сил. Взбесившийся паводок волок за собой размытую землю, старую хвою, чешуйки сосновой коры и еще Эрлик знает что. Весь этот мусор болтался в воде густой плотной взвесью. Медведь заметался под водой туда-сюда, шаря лапами и надеясь подцепить идущее ко дну тяжелое тельце, но течение волокло его прочь, и он уже не был уверен, что ищет именно там, где надо. Медведь ударил лапами по воде, вынырнул, отчаянно огляделся – мальчишка и не думал всплывать!

– Хадамаха, где он? Нашел? – завопила сверху Аякчан, медведь нырнул снова.

Гребок, гребок, еще… Сильные лапы гнали его вниз. Бац! Удар в нос едва не вышиб воздух из легких – медведь понял, что с разгону врезался в землю. Его окружала сплошная тьма, черная, как кровь подземных авахи, и искать в этом мраке было совершенно безнадежной затеей…

Над головой вспыхнули звезды. Сотни синих Огоньков сверкали на поверхности воды, гасли и тут же вспыхивали вновь. Тонкие лучи пронзили подводную тьму, и он различил у самого дна темное пятно, рванул туда, ухватил пастью, точно большую рыбину – ух, и впрямь тяжеленный! С силой оттолкнувшись от дна, ринулся вверх. Голова медведя вынырнула на поверхность. Клубок Голубого пламени вонзился в воду прямо у него перед носом – медведь и сам не понял, как ему удалось сдержаться и не стиснуть клыки с перепугу! И даже рыкнуть на девушку нельзя, пасть мальчишкой занята! Аякчан заорала сама:

– Ты его нашел! – Она снова спикировала к нему, мокрые голубые патлы хлестнули по морде – тряпку с волос Аякчан давно потеряла. Медведь зарычал – она что, издевается? Девушка отпрянула, медведь поплыл к холму. Хакмар и Донгар уже стояли по шею в воде, готовые перехватить его ношу. Встревоженный заяц метался на верхушке холма.

– Каменный он, что ли? – изумленно пропыхтел Хакмар, выволакивая мальчишку на вершину. Пятки Аякчан ударили в землю, и тут же Голубой огонь заплясал на куче мокрых веток, покорно гоня тепло к мальчишке.

– Животом на колени ко мне кладите! – скомандовал Донгар и со всей силы врезал малышу кулаком между лопатками. Мальчишка изогнулся, как рыбка, и судорожно закашлялся, толчками изрыгая из себя воду. – Вот так хорошо, совсем хорошо! – бормотал Донгар, разминая мальчишке спину и бока. – Мазь в берестяном туеске из моего мешка дай, – бросил он Аякчан. – Его растереть надо. И закутать в теплое.

Хакмар кинулся греть над Огнем свой кожух. Малыш прекратил биться на руках у шамана и медленно поднял голову. Отблески Огня плясали на измученном личике, мокрые волосы свисали на лоб, а взгляд плыл, не в состоянии остановиться на чем-то одном. Наконец бессмысленно шарящие глаза замерли – на обеспокоенной заячьей мордочке, тычущейся чуть не в нос мальчишке. Взгляд малыша прояснился – маленькие губы дрогнули, точно вот-вот на них появится улыбка. Вторая морда, тоже обеспокоенная, но очень большая и мокрая, появилась в поле зрения мальчишки. Малыш некоторое время бессмысленно глядел на здоровенный черный нос медведя… затем страшно закричал и кубарем скатился с колен шамана. Ноги его не держали, он упал, вскочил снова и, оскальзываясь, кинулся к кромке островка с явным намерением броситься в воду!

– Держи его! – заорал Донгар.

– Куда тебя несет? – Хакмар растопырил руки, пытаясь сгрести мальчишку в охапку. Малыш с разбега врезался головой Хакмару в живот. Рот кузнеца открылся в безмолвном крике, глаза выпучились, и он завалился на спину. Малыш прыгнул – не так, как прыгают дети. Он растянулся в прыжке, перемахивая через упавшего Хакмара, приземлился на четвереньки, одним махом достиг воды. Налетевший сбоку медведь ударил его грудью, заставляя ребенка покатиться кубарем. Прежде чем малыш вскочил, медведь был уже рядом, обдавая горячим дыханием из пасти. Малыш снова закричал.

– Хадамаха, меняйся! Он тебя боится! – крикнул Донгар.

Медведь исчез. Появление на его месте полуголого парня в болтающихся вокруг пояса жалких тряпках малыша не успокоило. Наоборот, тот издал длинный вибрирующий вопль и… ударил Хадамаху по груди маленькой слабой ручонкой. Кровь брызнула во все стороны. На груди Хадамахи наливались алым длинные глубокие разрезы. Мальчишка метко брыкнулся… навалившийся ему на ноги Хакмар снова захрипел, хватаясь за живот.

– Не помните малыша, полудурки здоровенные! – вопила прыгающая вокруг Аякчан.

– Как бы он нас не помял! – прохрипел Хакмар. – Кто он такой?

– Амба, не видно, что ли! – рявкнул Хадамаха. – Тигр! Тихо, ты, котенок драный! Тигры купаться любят, но ты уже один раз плавал, – наваливаясь сверху, чтобы мальчишка и шевельнуться не мог, прорычал Хадамаха. – Не смей об меня когти точить, я тебе не дерево!

– Не надо! Дяденька, пожалуйста, не трогайте меня, не-е-ет! Ма-а-м-а! Ма-а-амочка! Помоги! – малыш бился в руках у Хадамахи и кричал. Отчаянно, безнадежно, как кричат, понимая, что все, конец, но так и не понимая – за что? Ты же ничего плохого не сделал, ты веселый, живой, у тебя есть мама, которая тебя любит, и ты самый дорогой и родной ее мальчик… Но ее здесь нет, она не успеет, а тому страшному, безжалостному, что схватило тебя, нравится, что ты маленький, и беспомощный, и тебе страшно, и ты кричишь, и плачешь, и пытаешься уговорить не делать это с тобой – ведь за что же, за что? А в ответ только смех, глумливый гогот, и боль, и ужас… Мамочка! Мама!

– Перестань! – так же отчаянно закричал Хадамаха, чувствуя, как внутри у него все корчится, откликаясь на ужас малыша. – Мы тебе ничего не сделаем, к маме отведем, перестань, успокойся, все будет хорошо. Кто это сделал с тобой? Кто тебя обижал?

– Ты! – брызгая слюной, выпалил ему в ответ малыш. – Я вам ничего не сделал… Я ни в чем не виноват… Пусти, пусти! Мама! – Его снова выгнуло дугой и… руки-ноги малыша бессильно обвисли, голова запрокинулась, он только прошептал: – Братья Биату! – и обмяк, потеряв сознание.

Свиток 19,
в котором Хадамаха наконец-то возвращается домой

 
Маленький мата, канга-канга,
Маленький мата-богатырь!
Крепко ты спишь, канга-канга…
 

Тихонько напевала Аякчан, и ее рука поглаживала влажные вихры малыша.

– Его душа вернулась на место – с ним все хорошо будет! – прошептал Донгар, тихо и монотонно постукивая кончиками пальцев по туго натянутой коже бубна. Завернутый в кожух малыш лежал на коленях у Аякчан. Его удалось покормить размятой в кипятке лепешкой. Глотал он жадно, захлебываясь и обжигаясь, и ел бы и ел еще, если б Донгар мягко не отобрал кружку с кипятком. Малыш протестующе пискнул, но через мгновение уже спал, постанывая сквозь сон. Засунутый ему за пазуху – для тепла – заяц тихонько сопел, похоже ничуть не боясь исходящего от малыша отчетливого тигриного запаха.

Возились с малышом трое. Хадамаха в болтающихся на заднице обрывках очередных штанов стоял у воды и глядел на паводок. Даже ни разу не обернулся.

 
Уходи, горе-беда, канга-канга,
Провались сквозь семислойную землю, канга-канга,
Провались сквозь девятислойную землю, канга-канга,
Этот малыш долго будет жить и состарится… —
 

тянула почти неслышную колыбельную Аякчан.

– Малой сильно боится, однако. – Донгар подошел к Хадамахе. – Мало говорит. А что говорит – странно говорит. Кто такие братья Биату?

– Вода спадает, – невпопад откликнулся Хадамаха. – Еще немножко – и пойдем.

– Куда? – негромко спросил Хакмар.

– Куда и шли – ко мне в стойбище, – отрезал Хадамаха. – Я должен увидеть своих.

– Мальчик хочет к мамочке? – Аякчан говорила шепотом, чтобы не разбудить тигренка, но оттого ее слова звучали не менее злобно. – Ты – к мамочке, Донгар – к папочке. Хакмар, ты тоже побежишь навещать… семейство? – глаза Аякчан опасно блеснули.

– В моем семействе меня не ждут, – холодно обронил Хакмар.

Холодность – не совсем то, что может смутить истинную албасы.

– К маме надо доставить ребенка, – прошипела Аякчан, поглаживая тигренка по волосам. Высыхая, они приобретали совершенно невиданный цвет – белый, как свежевыпавший снег. Одного цвета волос достаточно, чтобы Хадамаха понял, кто этот малыш-тигренок. Великое дело – догадаться, кем может быть, наверное, единственный блондин на всю Сивир-землю! Он даже смутно догадывался, кем могут быть братья Биату – и от этих догадок его мутило, как от тухлого.

– Это он маленький, ему мама нужна! – продолжала выступать Аякчан. – Он такое пережил. А вы взрослые парни, четырнадцать Дней, как-нибудь и без мамы перетопчетесь!

Куда она лезет? Ничего не понимает, а лезет!

– Мы. Пойдем. К моему. Племени, – четко и раздельно проговорил Хадамаха. – Очень быстро пойдем!

«Пока не стало поздно», – мысленно добавил он. Желание мчаться вперед со всех лап было таким сильным, что он с трудом удерживал себя от прыжка в воду. Ему надо добраться до стойбища, а не потонуть в дороге!

Здорово иметь самую сильную жрицу Сивира в союзницах. Одно плохо – она совершенно не понимает, когда надо замолчать.

– День-другой пройдет, сам женишься, детей заведешь, а ты все – мама-папа… Взрослей, Хадамаха! – презрительно бросила Аякчан.

Ну все – она нарвалась! Хадамаха спокойно и сознательно позволил своей ярости выбраться наружу. Иначе эта ярость просто разорвала бы его на части. Кидаться на Аякчан он не стал. Он просто усмехнулся, открывая клыки, как усмехался недавно шаману Канде. И процедил:

– Я, может, и заведу, а вот ты – навряд ли… Жрицам, кажется, не положено? Так что не корчь из себя мамочку!

За спиной Аякчан начал подниматься Хакмар. Тихо скрежетнули ножны, и напитанный Рыжим огнем клинок подмигнул танцующему рядом с Аякчан Голубому костру. Аякчан остановила парня коротким, властным взмахом руки. И поглядела на Хадамаху снизу вверх – ее глаза были налиты грозной сапфировой синевой, так что ни зрачка, ни белка не различишь.

– Я знала, что выбираю, когда выбирала Пламя. Знала, что у жриц не бывает мужей и детей. Просто потому, что… Пламя детям не игрушка! Какие дети, когда Огонь? – печальный голос Аякчан начал наполняться грозой. – Но мы хотя бы не развешиваем детишек на деревьях, чтобы они умерли от голода и боли!

«А вот сейчас я на нее кинусь!» – отчетливо понял Хадамаха.

– Ай-ой, как вы здорово ссориться научились! Как только досюда живые дошли, друг друга не перебили? – сказал вдруг Донгар, и голос его был как кинутая за шиворот льдинка. Да что там – целый айсберг. – Хакмар, а ты чего молчишь, или ты сразу рубить будешь? – и гулко стукнул пальцами в бубен.

Уже шагнувший к Хадамахе кузнец остановился и поглядел на свой меч – точно сам не понимал, как тот оказался у него в руке. Хадамаха шагнул Хакмару навстречу и тоже замер. Медведь внутри него бесновался – ему хотелось вспарывать когтями шкуру, рвать противника в куски. Но Хадамаха, как всегда, прихватил его за шкирку. И зачем он обидел Аякчан? Разозлила она его, и что? Он что, только узнал, какая она… хм… жрица? Аякчан угрюмо молчала.

– Давно у вас, однако, так: кричите, визжите, слова злые друг другу говорите, мечами машете? – сочувственным тоном поинтересовался Донгар.

– Ты нам еще прилечь и глаза закрыть предложи! – засовывая меч в ножны, пробурчал Хакмар. – Мы к тебе не лечиться пришли, шаман Эрликов!

– Как с тайных путей земли выскочили… нет, как в селение пришли, так и началось! – неожиданно даже для самого себя сказал Хадамаха. И удивился – как он раньше не заметил? Аякчан и Хакмар всегда друг друга подкусывали, точно медвежата возле мамки, но такого, как нынче, между ними раньше не водилось. – Аякчан с Хакмаром вовсе в истерике – один мечом машет, вторая Огнем грозится, – наябедничал он. А что, Донгар – шаман, такие вещи ему по должности знать положено!

– А сам-то! – дружно завопили Аякчан и Хакмар. – Яришься, будто тебя пчела под хвостом укусила.

– В селение ломился, чуть нас не порвал. Приказчика съесть прям мечтал, шамана Канду покусать хотел, про стражников я уж не говорю – и не отпирайся, я все-е видела! – обличила Аякчан.

– Ладно бы съел – от злости чуть все свое имущество им не подарил! – подхватил Хакмар. – Совсем у тебя, Хадамаха, юрта откочевала!

– Чего я-то, я ничего, – забормотал Хадамаха и даже нервно задышал от неловкости. И правда, было… – Это вокруг вас вечно все горит! То Голубым огнем, то Рыжим. Хакмара вытаскивали – горело, в селение пришли – горит, даже здесь, в лесу, – опять горит! Только успевай заливать!

– Здесь-то я ничего не поджигала! В смысле поджигали, но не я! – напомнила Аякчан.

– Опять ссоритесь, однако, – задумчиво заключил Донгар.

Хадамаха с Хакмаром дружно помотали головами.

– Я просто напомнила, что никогда ничего плохого не делаю. Разве это повод для ссоры? – высказалась Аякчан.

Чтобы жрица не оставила за собой последнего слова, так Хадамаха б решил, что во время паводка настоящая Аякчан утонула, а вместо нее злой дух всплыл в ее облике! Вежливый, уважительный, молчаливый…

– Просто жизнь пошла какая-то… взрывоопасная, – все-таки слегка смутившись под взглядами парней, пробормотала Аякчан.

Четверка переглянулась, и Хадамаха невольно покивал. Очень уж слова Аякчан к предупреждениям Калтащ подходили и ко всей окрестной обстановке. Взгляд Донгара стал еще задумчивей – Хадамахе сразу захотелось, чтобы черный шаман уж до чего-то додумался. Глаза Донгара превратились в два темных непроницаемых гладких камешка, а в глубине зрачков, точно в окошках в Нижний мир, вскипела Алая бездна. И погасла. Донгар встал и буднично отряхнул штаны.

– Чую я, прав Хадамаха. Надо идти в его стойбище. Быстро-быстро надо.

И никто не возразил. Даже вода начала стремительно спадать. Только Хакмар потихоньку подобрался к Хадамахе и прошептал, косясь на нянчащую малыша Аякчан:

– Не хочу тебя обидеть… Но ты уверен, что твое племя, оно на самом деле не… Ну, это не они… – он снова покосился на спящего тигренка. – Что нести мальчика туда – безопасно? – наследник клана закруглил мысль с положенным ему изяществом.

– Я уверен, – твердо сказал Хадамаха. – Я совершенно уверен!

В ком же еще ему быть уверенным, если не в брате… отце… маме? Потому что если нет… Ему останется только убить вселившихся в тела его близких злобных духов… и умереть самому.

– Тогда придется тебе потратить еще немножко Огнезапаса и сделать ему еще одни штаны, – кивнул Аякчан Хакмар. – Мы идем в племя, где все сплошь превращаются в медведей – вряд ли там найдутся лишние.

И они пошли. По колено в воде, осторожно нащупывая землю подошвами. На руках у Аякчан снова сидел заяц. Тигренка волок Хадамаха. Тащил и мысленно просил кого угодно – хоть Дусе, Хозяина тайги в облике тигра, хоть Дуэнте, Хозяина-медведя, хоть самого Эрлика, чтобы тигренок не проснулся. Донгар время от времени косился на малыша темным, как солнце Нижнего мира, взглядом, и тот продолжал спать, доверчиво обнимая Хадамаху за шею. Они шли, то увязая в мокрой раскисшей земле, то обходя завалы из веток и целых деревьев. Шли следом за Хадамахой, повинуясь неопределенному, но властному чувству, гонящему его через тайгу, зовущему – сюда! Иди к нам, спеши, Хадамаха, спеши!

Но первым стойбище Мапа нашел Хакмар.

– Пришли! – сдавленно сказал он.

– Откуда знаешь? – раздраженно спросила вымотанная дорогой Аякчан.

Хакмар молча отступил в сторону – и все увидели. Между деревьями были натянуты веревки – и на них сушились штаны. Штаны из оленьей шкуры, штаны из рыбьей кожи, штаны из ровдуги. Маленьких размеров штаны, средних и больших… И все до единой пары были когда-то разорваны по швам и снова аккуратно и заботливо заштопаны. Судя по разноцветным ниткам – много, много раз.

Хакмар сложился пополам и захохотал.

Свиток 20,
о братьях Биату, великих борцах за медвежьи права

Тихо… – прошептал Хадамаха.

– Я стараюсь, – раздраженно буркнул в ответ Хакмар. «Хлюп!» – влажная земля нахально зачавкала у него под ногами.

– Я не о том, – мотнул головой Хадамаха. – Здесь слишком тихо.

Вызванный Донгаром паводок сюда добрался только тонкими ручейками, разбежавшимися между крышами полуземлянок. Да еще потоком воды с деревьев. Сверху льет, а вывешенные на просушку штаны никто прибрать не торопится. Талый ручеек просочился под закрывающую вход в полуземлянку заслонку из древесной коры. Не выскакивает никто, торопясь отвести воду прочь от жилья. Четверо пришлых у окраины стойбища топчутся – и тоже никому не интересно. Собак, как в других стойбищах, у Мапа нет, но неужто ж родовичи сами не чуют – Хадамаха вернулся, люди с ним?

– Ушли все? – неуверенно предположила Аякчан.

– Умгум, постиранные штаны оставили, зато стариков и младенцев с собой взяли.

Ну и куда же родовичи в таком виде направились? Ветер переменился, донося издалека знакомые запахи. Тревожные запахи!

– Туда! – скомандовал Хадамаха. – И тихо – совсем-совсем! – он одарил Хакмара суровым взглядом.

– Он тихо будет, – беря Хакмара за руку, заверил Донгар. Аякчан на всякий случай подлетела в воздух, чтобы не цепляться за ветки.

До прихода Донгара спорить бы начали, Хакмар заявил, что он горный мастер и таежного охотника из себя изображать не обязан, Аякчан тоже нашла к чему придраться… Люди любят, когда другой не прав, рядом с неправыми да дурными они себя и умными, и сильными чувствуют. А за чужую правоту этого самого чужого почему-то сильно прибить хочется. И родные Мапа в таковом правиле вовсе не исключение.

– Оставь как есть, – бросил он Аякчан, завидев, как она пытается спрятать голубые волосы под облезлый ворот кожуха. Знакомые запахи становились все сильнее и сильнее – и родная, как здешние места, багровая ярость поднималась все выше и выше… на удивленный взгляд Аякчан он рыкнул. – Ты права была – нельзя всю жизнь прятаться!

Если в свое стойбище он не может без страха привести друзей – кем бы они ни были! – значит… пора наводить порядок. Да и толку Аякчан прятать – все равно сородичи запах Огня унюхают. Легко и бесшумно, как обирал малинники за спиной человеческих охотников, Хадамаха скользил между полуземлянками стойбища. Уже не только ему, но и остальным стали слышны голоса.

– Грязное предательство интересов всего медвежьего народа! – гулко, точно в бубен колотил, выкрикивал яростный молодой голос.

Хадамаха, не глядя, сунул спящего тигренка назад – малыша подхватили. Хадамаха опустился на четвереньки и, прижимаясь к торчащей из земли, как мокрый гриб, крыше полуземлянки, аккуратно выглянул.

Они все были здесь – дядья и тетки, двоюродные бабки и четвероюродные деды. И мужья старших сестриц. И сами сестрицы да племянники с племянницами – двоюродные, троюродные и прочие, удивительно повзрослевшие за минувший День. И малышня, видать, только народившаяся за прошедшую Ночь. Родовичи собрались на утоптанной площадке рядом с белым чумом стойбищного шамана. Только вот хозяевами на своей площади, у своих землянок не казались. По-хозяйски здесь чувствовали себя другие. Парень, худой и длинный, как Донгар, без привычного для Мапа широкого разворота плеч, зато вооруженный длинным охотничьим копьем, прохаживался мимо толпы мрачных родовичей. Тяжесть копья заставляла его пошатываться, зато на лице застыло выражение полного восторга. Копейщики постарше маячили позади родовичей. Одеты караульщики были одинаково, в ладно подогнанные охотничьи куртки-курума – кусочки оленьего меха подобраны коричнево-серой россыпью, владелец куртки буквально растворялся на фоне деревьев. На подошвах унтов с щегольски задранными носками Хадамаха приметил шипы, с которыми хоть по льду, хоть по мокрой земле – везде пройдешь. На непривычного кроя – блином – шапках красовались медные амулеты в виде медвежьей головы. Рядом с этими ладными красавцами стойбищные мужики, выскочившие из землянок кто в чем – кто в исподних рубахах, а кто и вовсе без них, выглядели жалкими, ничтожными оборванцами. Презрительно кривясь, караульщик с копьем остановился рядом с Хадамахиным двоюродным дядькой Нануком, поглядел на его ноги – одну обутую, вторую босую – и хмыкнул:

– Спал – лапу сосал, сам не заметил, как унты зажевал?

Лицо здоровяка Нанука налилось густой темной кровью, пудовые кулаки сжались и… он отвел взгляд от насмешливых глаз караульщика и украдкой поглядел вверх.

Вжимаясь в крышу землянки, Хадамаха поднял голову. Умгум, теперь ясно, почему гордому караульщику с копьем никто из родовичей не навернул медвежьей лапой по темечку, вышибая гордость и вколачивая на ее место хоть немного ума. Еще троица таких же радостно-выжидающих парней в коричнево-серых куртках расселась по веткам деревьев, крепко сжимая натянутые луки. Стрела-то, она быстрее лапы, а вдруг в кого из мелких попадут – ведь лезут же, ой, как лезут! Хадамаха чуть не взревел с перепугу, когда черно-розовый клубок выкатился под ноги караульщику и распался на пару лохматых медвежат и человеческого вида девчушку! Три пары одинаково круглых, темных, любопытных глазенок уставились на караульщика снизу вверх.

– Какой ты класивый в этой шапоцке… – пролепетала девчушка и от полноты чувств добавила: – Плям как оленья костоцка с мозгом! Вку-усная! Я люблю оленью костоцку, – заверила караульщика она, демонстрируя крепкие медвежьи зубки.

Довольная улыбка точно примерзла к лицу караульщика. Его глаза вспыхнули знакомой багровой яростью.

– Ах ты ж, вражья пособница мелкая! – замахиваясь древком копья, заорал он. – Я тебе сейчас дам косточку!

На лице девочки отразилось радостное ожидание… Встрепанная женщина с воплем кинулась вперед, пытаясь выхватить девчонку из-под удара… Взревел мужик рядом с ней… Скрипнула тетива лука…

На плечо разъяренному караульщику легла ладонь.

– Оставь, брат, – проникновенно сказал еще один молодой парень в такой же куртке и шапке блином – только амулет медвежьей головы у него был из потемневшего серебра. – Не для того мы сюда пришли, чтобы неразумных детишек наказывать!

– Да, старший брат! – вытягиваясь, как перед воеводой, прошептал караульщик, с обожанием глядя на предводителя.

«Не шибко-то он и старший!» – прикинул Хадамаха.

– Мы пришли покарать предателя! – выкрикнул старший брат.

Хадамаха высунулся из-под прикрытия полуземлянки. И едва успевшие расслабиться мышцы напружинились снова. К старому Торумову столбу был привязан медведь. Крупный, хоть и отощавший после Ночи, во всклокоченной шерсти застрял лесной мусор. Медведь был накрепко скручен толстой охотничьей сетью – сеть поднималась и опускалась на его боках, видно было, как медведь тяжело, с хрипом дышит. Шею ему захлестывала затяжная петля – другой конец веревки обмотали вокруг Торумова столба, так что при малейшем движении петля стягивала горло. А рядом…

– Мама… – растерянно прошептал Хадамаха. Сидящая на земле женщина с растрепанными волосами, одеревеневшим лицом и стылыми от ужаса глазами лишь отдаленно напоминала его решительную, уверенную в себе мать. Отец, топчущийся у нее за спиной, попытался ответить грозному старшему брату, но еще один караульщик упер кончик копья отцу в спину, и тот смолк, будто подавился.

– Мы все здесь – медведи, – обводя родовичей взглядом ясных серых глаз, проникновенно начал старший брат. – Все – родичи. Все хотим ловить рыбу в стремнине, радоваться жизни в малиннике, лазать в дупло за медом… – с каждым словом глаза его затуманивались, точно юный старший брат погружался в мечты. – Но разве нам дают это делать? – голос его взвился, как приливная волна, и рассыпался гневными брызгами. – Коварный враг пришел в наши охотничьи угодья! Трусливый, жадный Амба прокрался в нашу землю, чтобы оскорблять наших старцев! Похищать наших девушек! Ловить нашу дичь! Чтобы наши дети плакали от голода, пока проклятые тигры набивают животы нашей малиной и медом!

– Картина ужасов: тигры жрут малину с медом, – неслышно выдохнул Хакмар за спиной у Хадамахи.

На краткий миг пылкий старший брат и сам замер с открытым ртом – видно, засек в своей речи какое-то несоответствие… и решил не напрягаться.

– Вокруг нас – враги! – завопил он так, что перепуганные родовичи шарахнулись. – Они не хотят, чтобы мы, Мапа, вершили наше святое, дарованное самим духом Дуэнте право – править лесом!

– Медвежья власть! Медвежья власть! – дружно проорала вся семерка его братьев. Даже лучники на ветках от энтузиазма подпрыгивали. Хадамаха испугался, что у них стрелы с натянутой тетивы сорвутся в толпу!

«Что несет этот полудурок?» – подумал Хадамаха, даже не со злостью, а с тягостной досадой, как бывает, когда приходится слушать полного чурбака, а объяснить ему, что он – чурбак, все равно не вый дет. Не по уму ему твои объяснения. А еще лесом править хочет. Белкам приказы раздавать, зайцев в шеренги строить. Он невольно покосился на зайца Аякчан. А ведь слушают его. Мапа, разумные медведи, не одуревшие от жажды власти люди какие-нибудь, а слушают! И не объяснишь им, что ничем они на самом деле править не будут, да и одному племени править целым лесом – нет такого закона! Только не станут они сейчас слушать про закон. Хотя… почему не станут? Смотря как сказать. Только б знать точно, действительно этих… «хозяев леса» всего семеро или в окрестных кустах сидят еще героические борцы за медвежье счастье – рыл так с десяток.

– Я облечу стойбище, сверху погляжу, – едва слышно шепнула ему в ухо Аякчан, и воздух чуть колыхнулся у него за спиной.

«Похоже, мы стали понимать мысли друг друга», – без особого удивления подумал Хадамаха – не до удивления ему было.

– Когда мы, не щадя сил и жизни, защищаем наши земли от посягательств коварного врага, находятся медведи, которые ведут себя, – старший брат скривился, – по-человечески!

– У-у-у! – взвыли его «младшие братья».

Связанный медведь задергался в путах, но петля затянулась вокруг его шеи, не давая и рыкнуть.

– Предатель в медвежьей шкуре вступил в сговор с врагом!

– У-у-у!

– Он показал проклятому Амбе тайные тропы, чтобы тот мог бежать с добычей!

– У-у-у!

– Он встал на нашем пути, когда мы хотели настигнуть негодного тигра, нарушившего границы наших земель!

Завывания перешли в рев. Хадамаха увидел, что речь старшего брата действует и даже родовичи начинают поглядывать на связанного медведя… неодобрительно.

– Но не бойтесь, друзья и родичи! – старший брат опустил руки вовсе не медвежьим жестом, а точно лебедь, осеняющий крылами. – У предателя ничего не вышло! Он здесь, связанный, перед вами, в ожидании справедливого суда! Радуйтесь, племя Мапа! Великий Белый тигр! Сын Золотой тигрицы! Опора и надежда наших врагов Амба… – он сделал долгую паузу и наконец выдохнул: – Пал от наших рук! Да здравствуют Мапа! Медвежья власть!

– Вла-асть! – откликнулись соратники.

И вдруг из толпы родовичей тонкий мальчишеский голосок завопил:

– Да здравствуют братья Биату!

«Ну кто б это еще мог быть», – грустно вздохнул Хадамаха.

Папаша мальчишки замахнулся – отвесить подзатыльник, – но призадумался. Широкая, как лопата, ладонь неуверенно повисла в воздухе.

– Вокруг стойбища – никого, – приземляясь за спиной у Хадамахи, шепнула Аякчан.

Медвежонок Дней десяти выкатился прямо под ноги вдохновенному старшему брату и, кривя плохо приспособленную для человеческих слов пасть, рыкнул:

– Меня к себе возьмешь?

– Медведей от злых врагов защищать научишь? – требовательно крикнули из толпы. – Тигров бить?

Старший брат Биату благостно вздохнул, возложил узкую ладонь на лоб медвежонка и возвел очи к Рассветным небесам, готовясь разразиться новой, вдохновенной духами речью.

– Еще как научит! – взбираясь на крытую корой крышу землянки, совсем не вдохновенно, а очень даже буднично объявил Хадамаха. – Как всемером пятидневного малыша бить. – И Хадамаха выпрямился, возвышаясь над стойбищем во весь свой немалый рост. Он не оглядывался, но чувствовал, как дрогнула кора крыши – за спину ему скользнул шаман и замер там молчаливой тенью. Родовичи тихо охнули. Новый толчок крыши, и новый «ох» – это рядом с шаманом встала жрица. И никакая грязь не могла скрыть пылающей голубизны ее волос (Хадамаха только надеялся, что зайца она успела ссадить – не солидно с зайцем-то!). Наконец новый толчок – и родовичи захлебнулись вздохом! И дело не в том, что на крышу вспрыгнул кузнец. И не в мече южной стали у него на поясе – кто из Мапа в стали разбирается! А в том, что, обняв Хакмара за шею и разметав белую как снег шевелюру у него по плечу, на руках у кузнеца доверчиво спал малыш-Амба. И казался особенно маленьким на фоне широченных плеч кузнеца.

– Хада… Хадама… – пытаясь приподняться с земли, прохрипела мама. – Бег… Беги…

– Привет, мам! – Хадамахе хотелось броситься к ней, поднять, потереться головой о плечо, рычать тихонько, пока не уйдет ужас из ее глаз… – Не сиди на земле, – изо всех медвежьих сил сохраняя спокойствие, сказал он. – Меня учила не сидеть, не мочить штаны, а сама сидишь! Отец, что ты встал – подними ее! – властно бросил он и отвернулся от родных, точно их и не было.