Текст книги "Князь оборотней"

Свиток 14,
из которого понятно, каким полезным может быть умение торговаться

Тупоумно как-то, – думал Хадамаха. – Сперва сматываться через Черную реку да туманную муть между мирами, потом долго тащиться по ледяным коридорам, чтобы оказаться в том же покое, из которого сматывались!»

Разве что Донгара с ними не было – где и когда отстал черный шаман, Хадамаха приметить не успел. Шаман Канда так и сидел на шкурах у заставленного едой столика. Новым своим гостям он ни отвара, ни лепешек не предлагал и о здоровье не спрашивал.

– М-нн-э-э… – задумчиво тянул он, ведя заскорузлым желтым ногтем по выцарапанным на бересте надписям. – Соврал ты, выходит, медвежонок… Говорил, нет на тебе долгов. А как же нет, когда вот!

– Я у вас ничего не занимал, – глядя на старика исподлобья, буркнул Хадамаха.

– Не ты, так папаша твой! Вот уж кто в долгу – как жрица в Огненном шелку! А ну-ка, сочти нам! – бросил он приказчику.

Казалось, бедняга-приказчик прошел вместе с Хадамахой и его друзьями тайными путями земли, а потом еще пешим ходом по тайге. Был он неимоверно грязен, прилизанная косица растрепалась, штаны и торбоза вымокли до самого верха, но он торжествова-а-ал! В руках у него были опаленные Огнем, прокопченные берестяные свитки. Хадамаха не представлял, что можно торжествующе бубнить, но приказчик именно бубнил и именно торжествующе:

– Эгулэ из племени Мапа, вожак вышепоименованного племени Мапа, медведей…

– Людей-медведей, – недобрым голосом поправил его Хадамаха.

– Для своих медведей из все того же племени Мапа… – продолжал бубнить приказчик. – Взято со склада господина шамана Канды из расчета на Ночь нынешнюю: соли – десять пудов, да трав привозных, прессованных – семьдесят три кирпича, да наконечников для копий стальных – двадцать штук, да наконечников стрел – десять мерок, да скребков железных – две штуки, да котел большой, новый – одна штука, да ниток цветных для вышивания, да нарукавье женское серебряное…

Для мамы, понял Хадамаха. Ему сразу представилась смуглая рука в том самом серебряном нарукавье, натруженные пальцы с крепкими, уже не сводимыми мозолями на самых кончиках, и как они прикасаются к его волосам, и мамин радостный смех… Доберется он домой когда-нибудь? Он хочет домой, увидеть своих, у него уже вся душа выкрутилась, как старая коряга. Он бы бегом побежал отсюда до родного стойбища… А людям вокруг нет до его желания никакого дела вовсе! Они ладят свои дела, обманывают, наживаются, и голоса их звучат нешуточной опасностью, и им наплевать, что он просто хочет домой! И просить их бесполезно, и уговаривать – попробуй только, они лишь посмеются, да решат, что он слаб и, значит, можно его вовсе задавить!

Да он их просто порвет!

– Сдадена в обмен вожаком Эгулэ, что главный в племени Мапа, прошлодневная охотничья добыча все того же племени Мапа: шкур волчьих, плохих, облезлых… – приказчик завозился, шурша берестой. – А немного вовсе сдали, и говорить нечего! Шкур заячьих да беличьих, клыками траченных… Вовсе эти Мапа одичали, господин шаман, ни одну белку нам сдать не могут, чтобы сперва ее не пожевать да не помусолить. Все беличьи шкурки как одна клыками битые, а сколько той белки – медведю на один клык!

– Зачем принимали? – вдруг негромко спросил Хакмар. – Некачественный товар следовало вернуть.

Канда и приказчик поглядели изумленно: дескать, чего лезешь, твоего голоса никто не спрашивал!

– А по доброте господина Канды! – отбрил наглого горца приказчик. – Чтобы Мапа те вовсе с голоду не померли! Вот и принимали, ясно тебе?

– Кое-что, безусловно, проясняется, – немедленно согласился Хакмар.

Почему-то его согласие приказчика и хозяина не порадовало, а насторожило – они переглянулись.

– Рыба вяленая связками, рыба соленая туесами… – забубнил приказчик, снова водя ногтем по бересте, – …и вовсе не считается!

– Почему? – рыкнул Хадамаха. Не торговали Мапа рыбой, сами зимой ели. Если уж рыбный припас пришлось в обмен отдавать, значит, вовсе родичи в долгах тонут, будто не медведи, а зайцы в весеннее половодье! А гад этот прилизанный еще говорит, что рыба не считается!

– Тухлая ваша рыба, вот почему! Сдавали как хорошую, а время прошло – завонялась, только выкинуть! Надуть небось хотели! – нагло объявил приказчик, но на всякий случай отодвинулся по длинной лавке, чтобы быть от Хадамахи подальше.

А тот даже разозлиться толком не мог! Засоленная рыба у них стухла – по зимнему морозу-то! Это была такая крайняя, беспредельная наглость, что Хадамаха сам хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыбина!

– Туеса с испорченной рыбой проверялись вместе с представителем от племени Мапа? – невозмутимо поинтересовался Хакмар. – Было доказано, что это именно их рыба?

Приказчик уставился на Хакмара, приоткрыв рот.

– А чья ж еще? – наконец пробормотал он.

– Да чья угодно! – Хакмар повел плечом. – Или вам, кроме Мапа, никто рыбу не привозит? Опять же, может, вы ее хранили неправильно. Может, вы, господин приказчик, в нее плевали!

– Ты чего городишь? – растерялся приказчик. – Чего бы это я стал в товары своего хозяина плевать?

– Из вредности! – предположил Хакмар. – Вы говорите – соленая рыба стухла, а я говорю, вы – вредный человек. Вон у вас даже соленая рыба – и та тухнет!

– Я не вредный! Я – полезный! – заорал приказчик. – У Мапа вообще товары гнилые! Потому как они – зверье. Зверье тухлятину жрать обожает, вон и мясо они привезли с душком, лежалое! Люди эдакую гадость есть не станут, оно в счет не пошло!

– И вы вернули Мапа их товар? – В голосе Хакмара звучал не вопрос, а утверждение: дескать, конечно же, вернули, иначе-то как?

Приказчик растерялся совсем. Жалобно покосился на шамана Канду, наткнулся на ответный яростный взгляд и стух окончательно, совсем как та рыба!

– Как вернуть? Как бы мы его, тухлое, отвезли, оно ж на весь лес воняло, все б окрестные медведи сбежались…

– Вот они бы и забрали – все-таки родственники, – буркнул Хадамаха. – И свеженькое заодно прихватили. – Он многообещающе поглядел на приказчика.

– Медведь мне угрожает! – немедленно наябедничал приказчик.

– Чем, свежим мясом? – вздернул брови Хакмар.

– Ну хватит! – шаман Канда хлопнул ладонью по столу. – Слова твои пустые, а вот в свитках у меня записано, что племя Мапа и за прошлый-то День долг свой не покрыло, а уж на нынешнюю Ночь наново товаров нагребло! И вожак их, Эгулэ, на то согласился и долговую бересту подписал! Так что нечего разговаривать! Закон знаешь – отцовские долги на сына переходят. – Шаман зло усмехнулся Хадамахе. – С братца твоего, окромя блох со шкуры, не дождешься ничего, вот и выходит – ты мой должник.

– Я, – коротко кивнул Хадамаха и потянулся к мешку с храмовой добычей.

И почувствовал на запястье сильные пальцы Хакмара. Южанин едва заметно покачал головой. Боится, что Хадамаху обманут, как обманывали простаков мошенники, которых сам Хадамаха таскал к господину тысяцкому в участок! И того не понимает, что ему сейчас все равно! Да обманывайте, ради Эндури, забирайте все, только дайте уже до родных добраться!

– Я тороплюсь, – сквозь зубы процедил Хадамаха.

– Моим способом быстрее будет, – отрезал Хакмар, стискивая запястье еще сильнее.

– Ты что, Хакмару не доверяешь? – требовательно шепнула в ухо Аякчан.

Хадамаха чуть не зарычал. Он должен улаживать отношения с друзьями, которые ему не совсем и друзья, так, Мать-Земля разом свела (и даже чтоб ее Эрлик побрал в благодарность, не пожелаешь – что ей тот Эрлик, они давно знакомы!). Должен показывать, что доверяет, не должен обижать, должен понимать… А он хочет маму с братом понимать и не обижать! Он хочет быть рядом с совсем другими людьми! И медведями! Не хочет он, как тот жрец – один только долг и никакой родни! Но Хадамаха все-таки разжал пальцы, выпуская мешок.

Хакмар кивнул и, подмостив мешок с добычей себе под зад, уселся прямо перед шаманом. В мешке ощутимо брякнул металл. Глазки шамана вспыхнули интересом.

– Могу я посмотреть долговые записи? – поинтересовался Хакмар.

– Сжечь не вышло – порвать хочешь? – приказчик торопливо отодвинул бересту подальше.

Хакмар поморщился:

– У любого уважаемого торговца на каждую расписку имеется копия.

– Господин шаман, этот заброда хочет сказать, что вы не уважаемый! – влез ошивающийся у приказчика за плечом Хуту.

– Я хочу лишь сказать, что у вас есть копии, – мягко улыбнулся Хакмар.

– Дай ему записи, – процедил Канда, бросая на стражника недобрый взгляд.

Хакмар кивнул и углубился в чтение, внимательно сверяя цены взятых в долг товаров с ценами на принесенные шкуры, мясо и жир.

– Бересты писчей, может, дать? – издевательски предложил приказчик, похоже, намекая, что Хакмар с такой сложной штукой, как писание, не справится.

– Благодарю вас, такие простенькие расчеты меня учили делать в уме, – рассеянно обронил тот. – Я так полагаю, что оценить этих погрызенных медведями белок нельзя – все шкурки сгорели в пожаре?

– Все как одна сгорели, – ухмыльнулся приказчик.

– Отлично, тогда я хотел бы видеть образец наконечников.

– А тоже на пожаре остались! – лихо ответил приказчик – дескать, ну и что ты сделаешь?

– То есть вожак Эгулэ купил такие же наконечники, как те, что были в лавке? – переспросил Хакмар.

– Такие же, да не купил, а в долг взял! – уточнил приказчик. В голосе его впервые проскользнула неуверенность, он чувствовал подвох, но не мог понять, в чем он. – Хорошие наконечники, других не держим!

Хакмар невозмутимо кивнул и полез в мешок. Железо зазвенело. Канда и Хуту вытянули шеи, стараясь заглянуть внутрь. Хакмар засунул в мешок обе руки и принялся перебирать там, что-то сосредоточенно подсчитывая про себя. Выражение ожидания на лице Канды стало трагичным. Потом его физиономия начала наливаться гневом. И вот тогда Хакмар поднял голову, вздохнул, как вздыхают купцы, когда кричат: «Эх, забирай товар, только для хорошего человека от сердца отрываю!»– и выложил перед Кандой один-единственный наконечник копья.

– Это… что? – недобро спросил Канда.

– Оплата. За все долги племени Мапа, нынешние и прошлодневные, – невинно сообщил Хакмар. И прежде чем приказчик успел заорать, небрежно обронил: – У вас отличные цены на железо. Если паршивая стойбищная ковка столько стоит, то настоящая южная сталь… – Он озабоченно поглядел на единственный наконечник и пробормотал: – Не слишком ли я щедр? Эх, ладно, пусть будет, чтобы потом никаких претензий!

– Какое стойбищное железо! – заорал приказчик. – У нас самая настоящая южн… – И осекся, глядя на Хакмара.

– По принятому два Дня назад Торговому уложению Снежной Королевы и ее Советника, пункт шесть, подпункт двенадцатый, всякий, торгующий фальшивыми изделиями южной стали и тем подрывающий доверие к торговому клейму мастерских гор Сумэру, – явно наизусть начал Хакмар, – подлежит штрафу в размере всего имущества и безоплатной отработке нанесенного оскорбления в горных мастерских, буде господа южные мастера того пожелают.

– А откуда они узнают, щенок мелкий? – наклонился к Хакмару старик Канда – лицо его подергивалось от ярости.

– Чего, и люди-собаки тоже есть? – выпучил глаза Хуту. – Ну дряни на Сивире развелось!

– Заткнись, чурбан! – гаркнул Канда. – Человек-деревяшка!

Хадамаха почувствовал, что губа у него вздергивается, обнажая клыки то ли в усмешке, то ли в оскале. Хакмар улыбался, а на коленях у него лежал его меч настоящей южной стали, наполовину вытянутый из ножен. Хадамаха небрежно приласкал рукоять своего ножа и подумал, что если его собственная ухмылка хоть вполовину напоминает Хакмарову… то и гадостные же у обоих сейчас рожи! За спиной у них шевельнулась молчаливая Аякчан.

– Расписку будьте любезны, что долг погашен! – жмурясь, как сытый Амба на солнцепеке, промурлыкал Хакмар. – И мы, пожалуй, пойдем, пока такому уважаемому и умному человеку, как вы, господин шаман, не пришли – по чистой случайности! – в голову какие-нибудь вовсе чудацкие идеи! Например, что южные мастера настолько наивны – торговцев посылают, а связи с ними не держат.

– Кто вообще слышал о южных торговцах?! – явно заставляя себя успокоиться, пробубнил Канда. – Вы ж вроде через Храм…

– Никто раньше не слышал! – Хакмар обрадовался. – Пока День назад господином Советником не был принят указ о свободной торговле! Вот и начали помаленьку… Считайте, вам оказана честь – одним из первых встретиться с горными торговцами!

Хадамаха незаметно толкнул Хакмара ногой – не увлекайся! Судя по выражению лица Канды, нужна ему та честь – как трухлявая сосна на башку! Встрял приказчик.

– Лавку сожгли! – напомнил он. – Ущерб кто платить будет?

Хакмар основательно призадумался, и вдруг лицо его озарилось улыбкой.

– Я так думаю – кто сжег, тот и оплатит! Не знаю, правда, где вы будете того зайца искать. И чем он станет рассчитываться.

– Это еще сомнительно – заяц виноват или другое… зверье, – приказчик злобно поглядел на Хадамаху.

– Сомневаешься – давай суд созывать. По закону, – равнодушно откликнулся тот. – Судью-джангина найдем, чтобы из чужого рода, ни нам, ни вам не родня, справедливый, в спор никак не замешанный.

– А вон госпожу жрицу растолкаем! – как фазан перед курочкой, петушился приказчик. И победно улыбнулся, похоже зная, на чьей стороне будет разбуженная жрица.

Аякчан совсем помрачнела.

– Согласно статье первой, пункту первому Кодекса Снежной Королевы и ее Советника, рассмотрению жрицами Голубого огня подлежат исключительно дела об оскорблении Храма, особливо же черношаманской ереси да связи с Нижним миром, каковые караются сожжением на оном Огне, – монотонным голосом, каким обычно говорил его тысяцкий и от которого злоумышленники почему-то особенно пугались, объявил Хадамаха.

Шаман Канда испугался. Хакмар с Аякчан того не приметили, но Хадамаха столько раз стоял за спиной господина тысяцкого, когда тот допрос вел, что сомнений быть не могло – страх мелькнул в глазах старого шамана и исчез, как не бывало.

– Придется нам Амба в джангины звать, – мягко сказал Хадамаха.

– Один свидетель есть – дочка ваша, которую Хадамаха из пожара вытащил, – напомнил Хакмар.

– Пятьдесят оленей сберег, – глядя в пространство, напомнила Аякчан.

– В моем доме девки молчат! – рявкнул Канда. – И дочки тоже!

– С удовольствием покинем ваш дом, – немедленно согласился Хакмар.

– Дай ему расписку… – сквозь сдавленное горло просипел старик Канда.

– Чего, господин? – охнул приказчик.

– Расписку на уплаченный долг давай ему! – заорал Канда, вскакивая. – И пусть проваливают отсюда!

Испуганно косясь на хозяина, приказчик черкнул пару строк на бересте. Хакмар внимательно прочитал, любезно поклонился… и небрежно бросил Хуту:

– Не провожайте нас, любезный, сами дорогу найдем!

– Я тебя сейчас так провожу! – заорал Хуту, кинулся к Хакмару… и растянулся на полу во весь рост.

– Изюбр безрогий… – брезгливо разглядывая ворочающегося на полу стражника, обронил шаман Канда. – Эй, девушка! – заорал он так, что содрогнулись ледяные стены. – Проследи, чтобы эти вот… уважаемые, – Канда скривился, – не блуждали, шли прямо – да благополучно вышли из моего дома!

«И ничего по дороге не стянули!» – мысленно закончил фразу Хадамаха.

Аякчан очень хотела высказаться в ответ, но парни подхватили ее с двух сторон и вытащили из комнаты.

– Спасибо тебе, Хакмар… – только и успел выдохнуть Хадамаха.

– За мной извольте идти, пожалуйста, – в полумраке ледяного коридорчика прошелестел тихий голосок. И уже знакомая девочка из племени крылатых повела их через мрачные, освещенные лишь редкими плошками с Огнем переходы и лестницы.

– Что это с тобой? – вдруг воскликнула Аякчан, когда Огонек закрепленного на стене светильника вдруг выхватил из полумрака лицо девчонки.

Крылатая попыталась нагнуть голову и поскорее шмыгнуть дальше, в темноту, но Аякчан уже крепко ухватила ее за плечо, разворачивая к свету.

В голубоватом отсвете Пламени Хадамахе на миг показалось, что девушка больше и не девушка вовсе, а одна из тех людей-половинок, про которых старики в страшных сказках рассказывают. У которых половина тела человеческая остается, а вторую злой дух захватывает – настолько левая половина ее лица отличалась от правой. Сердце стукнуло неровно… и Хадамаха понял, что все проще – щека и глаз девочки чудовищно распухли, налились багрово-черным кровоподтеком.

– Тебя Канда ударил? – обнимая девочку за плечи, спросила Аякчан, и тон ее не сулил старому шаману хорошего. – За то, что ты жреца не туда провела?

У девочки дрогнули губы. Она длинно, прерывисто вздохнула и, мелко дрожа всем телом, прижалась к Аякчан.

– Не бойся, ничего не бойся! – зашептала та, поглаживая девчонку по волосам. – Мы тебе поможем, мы…

– Не надо помогать, госпожа, – вдруг очень холодно сказала девушка и отстранилась. – Я… просто упала. Поскользнулась. Извольте за мной идти…

– Погоди! Так нельзя… – начала Аякчан, пытаясь удержать девчонку, но та ловко шагнула в сторону.

– Я знаю, чего мне можно, а чего – нельзя, – жестко сказала бывшая крылатая. – Сюда извольте пожалуйста, госпожа красавица-бэле! – и распахнула незаметную дверь в стене. – Извольте уходить совсем, почтенные егдыги и почтенная бэле! – девушка отступила в глубь дома.

Хадамаха покорно шагнул через порог. Хакмар оглянулся на девчонку и тоже последовал за ним. Одна лишь Аякчан еще пыталась что-то объяснить:

– Пойдем с нами! Ты не должна оставаться у Канды – он тебя сейчас бьет и всю жизнь будет…

На разбитых губах девчонки мелькнула странная улыбка – злая и болезненная.

– Уж лучше бьет… чем вовсе на обед съест, как ваши медведи! – она бросила быстрый взгляд на Хадамаху, толкнула Аякчан в спину… и с грохотом захлопнула дверь, точно отгородилась от страшной опасности.

– Что за выдумка такая дурная! – расстроенно пробормотал Хадамаха, глядя в захлопнувшуюся дверь. Лучше бы они и впрямь не заходили в это селение! Сплошные обиды да загадки… даже торбазов Хакмару не купили!

– Где вы ходите? Я вас Торум знает сколько жду! – выныривая из-за деревянных бадеек с мусором, прошипел Донгар. – Слушайте, однако! – черный шаман поднял руку – в кулаке у него была зажата напоминающая шерстяной очесок тварюшка – не иначе один из Кандиных духов. Донгар крепко сжал его между пальцами, так что казалось, сейчас сок потечет – дух распахнул пасть и… заговорил голосом Канды:

– Мальчишка, молоко материнское на губах не обсохло – да как он смел! – Судя по грохоту, шаман метался по ледяной зале, пиная несчастный столик.

– Люди должны за свое добро с медведями судиться, да еще тигров в судьи брать? – Из пасти тварюшки вырвался новый голос – стражника Хуту: – Да в яму их! Или вовсе в копья!

– Ты меч южанина видел? А Хадамаха, если размерами в братца удался, так тоже… Кто их в копья брать будет? – злобно прохрипел Канда. – Ты? Или этот слизняк?

– Я не слизняк… – третий, обиженный голос, принадлежал приказчику. – Я просто человек мирный.

– Их жрец видел! – снова взвыл дух голосом Канды. – Привет передать обещал! Хочешь, чтобы сюда все племя Эгулэ заявилось – выяснять, кто их сынка в копья взял? Еще Амба с собой прихватят.

– Они враждуют, – буркнул Хуту.

– А глядишь, и сговорятся! Еще горцы эти… Про указ Советника я слыхал. Может, врал мальчишка, а может, и впрямь южане заявятся проверять, куда их торговец делся.

Четверка переглянулась.

– А ведь указы Советника нам, сдается, жизнь спасли, – прошептал Хакмар.

– Пока еще не спасли, однако, – откликнулся Донгар.

– Так просто их и отпустим? – голосом Хуту завопила тварюшка у него в руках.

– Кто тебе сказал, что я их отпущу? – процедил старик Канда тихо, но так страшно, что у Хадамахи шерсть на загривке сперва появилась, а потом дыбом встала. – Что я им убираться велел, не значит, что они вот так и уйдут!

Тварюшка в руках Донгара пискнула и серым дымом стекла между пальцами. Донгар досадливо поморщился.

– Уходить вам из селения надо, быстро! – скомандовал он, и никто не возразил. – К своим пойдешь?

Хадамаха кивнул. Донгар подумал и тоже неуверенно кивнул:

– Я как смогу – вас догоню! – И исчез, как не было. То ли в воздухе растаял, шаман Эрликов, то ли в проход какой нырнул. Только у ног Хадамахи остался сверток из трех плотных кожухов, да сверху лежали поношенные, но еще крепкие торбаза для Хакмара.

Свиток 15,
где Хадамаха бредет по тайге и пытается понять, что же на самом деле происходит

Скоро придем. Ты как, держишься? – поравнявшись с Хакмаром, спросил Хадамаха.

– А какие есть варианты? Сесть под елкой и горько-горько плакать, какие мы несчастные и замученные? Авось весь Средний мир разом над нами сжалится и приволочет твое стойбище прямо сюда, чтобы нам к нему не ходить?

– Здесь нет елок – одни сосны, – оглядевшись по сторонам, серьезно сообщил Хадамаха.

– Тем более не получится, – кивнул Хакмар и зашагал быстрее, давая понять, что жалость ему не нужна.

Силен кузнец! Морда обпеченная, как гриб в золе костра, измотанный, как нартовый пес после полного Дня пути… А парку теплую на него надели, торбаза вместо обмоток натянули – и вот он уже упорно тащится по рыхлому снегу и виду не подает, что тяжело. Старается не подавать.

Аякчан так же молча и упорно ковыляла за Хакмаром и даже по сторонам не глядела – все рассматривала то подол, то рукав принесенного Донгаром кожуха. Кожухи и впрямь оказались знатные. Что это было раньше – парки с пышным воротом или малицы с капюшоном, – уж и не разберешь. Хоть капюшон, хоть ворот давно спороли, мех вытерся, и только кое-где от него оставались жалкие островки. Украшавшие подол полосы из шкуры росомахи висели клочьями. Парку Аякчан когда-то украшала богатая вышивка, но сейчас остались только торчащие во все стороны обрывки ниток. Порой Аякчан пыталась их выдернуть, но пропитанные рыбьим клеем нитки сопротивлялись, царапая руки не хуже стальной проволоки. Лицо у Аякчан было не злое, а бесконечно тоскливое.

– Не сердись на Донгара. Какие мог, такие и достал. – Хадамаху мучило сильное подозрение, что одежки из мусорного бака старика Канды.

– Я не сержусь, – ответила Аякчан. – Мне просто грустно.

Хадамаха невольно кивнул – поводов для грусти у них больше чем достаточно. Еще удивительно, что Аякчан раньше держалась как ледяная статуя! Не может же она все время – с улыбочкой из пожара в потоп, из Среднего мира в Нижний…

– Ты думаешь, мне тяжело по Великой реке шастать или жрицам морды бить? – Аякчан презрительно фыркнула. – Вот уж не о чем грустить!

Битые морды жриц, конечно, не повод для грусти, но ведь и самим достается? И если это не повод, то что тогда?

– Ты не поймешь, – покачала головой Аякчан. – Ты парень.

Хадамаха терпеливо ждал. Аякчан печально вздохнула и наконец выдавила:

– Скажи, я ведь целый город спасла?

Хадамаха кивнул – кто ж спорит?

– И двух албасы победила, и Советника… Не сама, конечно, но ведь без меня вы бы не справились?

Хадамаха истово закивал – да, да и да! А что ж – и победила, и без нее бы не справились, непреложный факт, и расследования проводить не надо!

– Я мать-основательница Храма, албасы Голубого огня, дочь Эрлика и Уот… – шепотом, словно говоря сама с собой, продолжила Аякчан. – А халатика с вышивкой, как у той девчонки, у меня никогда не было. Никогда-никогда… Ни халатика, ни зайчика в стильном ошейничке, ни… Ни-че-го!

«Тьфу ты, ерунда какая!» – хотел уже сплюнуть Хадамаха, но в глазах Аякчан была такая беспросветная тоска… хоть ложись да помирай! И ведь не прикидывается, мается по тому халатику, как по куску оленины в голодный День! И впрямь ему не понять.

– Ну уж никогда… – не зная, что ответить, пробормотал он.

– А когда? – горько переспросила Аякчан. – В стойбище жила, с моими… ну, неважно с кем… Кроме лохмотьев, ничего не видела. Потом в Храме – ученическая рубаха, самая простая, разве что чистая… – Она с отвращением передернулась, точно надеясь сжаться внутри собственной замызганной рубахи так, чтобы к ней не притрагиваться телом. – Теперь снова лохмотья. Все лохматее и лохматее! – она дернула нитку на рукаве.

– Зато тебя такой парень любит! – ляпнул Хадамаха, глядя на вышагивающего впереди Хакмара.

– Какой еще парень? – строптиво буркнула Аякчан. Поглядела на Хадамаху, и ее поджатые губы расслабились – видно, решила, что глупо из себя неприступную храмовницу корчить. – Когда он меня в первый раз увидел… – тоже косясь на Хакмара, проникновенно сказала она, – на мне была рваная храмовая рубаха и синяк на физиономии. Меня тогда старшие жрицы отлупили так… – она безнадежно махнула рукой. – Потом слой копоти прибавился, когда я мэнквов-людоедов пожгла. И с тех пор ничего не менялось! К лучшему… – уточнила она. – А он горец. У них там девчонки в драгоценных уборах ходят.

– Думаешь, для Хакмара твои тряпки имеют значение? – искренне возразил Хадамаха.

Аякчан поглядела на него вроде бы и с признательностью, но одновременно снисходительно. Как на младшего братишку, попытавшегося утешить старшую сестру своими главными сокровищами – полосатым камешком и разлапистой шишкой.

– Если б тряпки не имели значения, все городские оборвашки уже были бы женами наследников богатых родов, – сказала она. – Спроси хоть у тетушки… – Она усмехнулась и исправилась: – У своей Калтащ.

Настала пора Хадамахе горько ухмыляться:

– Не моя она. И разговаривать с ней не хочу.

– Ну, знаешь! – вдруг возмутилась Аякчан. – Тебе какое дело, что они с Седной подумывают людей уничтожить? Какое это имеет отношение к вашим отношениям?

– Это как это? – опешил Хадамаха. – Или ты, как эти, из селения, скажешь, что я и не человек вовсе?

– Вот и веди себя как человек! – отрезала Аякчан. – Нашел повод для обиды – его девушка собирается людей уничтожить! Подумаешь! Вот если бы она с другим парнем гуляла, тогда да… И то не повод обижаться, повод отбить! – она победоносно поглядела на Хадамаху.

Вероятно, у того было уж очень шалое выражение лица, потому что Аякчан немедленно продолжила атаку:

– Меня вот тоже люди обижают – не все, конечно… но все равно довольно много народу! – прикинула она. – Я тоже хочу их всех уничтожить. И кстати, никаких шансов исправиться я им давать не собираюсь! Так что скажи еще спасибо, что я – не Калтащ!

– Спасибо! – от всей души поблагодарил Хадамаха.

– Уже понятно, что сюда она нас затащила не зря, – даже не оглядываясь, сказал вдруг Хакмар.

Аякчан вздрогнула и подозрительно поглядела ему в спину. Похоже, пыталась сообразить, когда парень начал прислушиваться к их разговору: когда говорили про тряпки или все-таки позже.

– Храм… – хмуро буркнул Хадамаха. – Храм Рыжего огня! – И он глухо бухнул кулаком по ладони. – Я был уверен, что Советник не успел его поставить! Что Храма нет! Что все закончилось!

Заставить себя замолчать было почти невозможно – взрослый парень, а разревелся, как медвежонок! Но Хадамахе хотелось именно орать, реветь и колотить кулаками по соснам. Он в Нижний мир полез, чтобы в его стойбище было все хорошо! А какие-то олени… безрогие… все равно сделали так, чтобы в стойбище было плохо! Эрликовы выползни!

– Храма пока нет, – успокаивающим тоном сказал Хакмар. – Есть еще только Буровая с тем жрецом-геологом. Неплохой дядька! Хоть и Рыжий огонь ищет… – и неодобрительно добавил: – Где не надо! Я б его к нам в горы забрал – там Рыжий огонь может проявляться спокойно. Конечно, со всеми мерами предосторожности.

Аякчан на это только фыркнула.

– Буровую забросили, – напомнила она. – Советника нет, подземелья его тоже, и помощнички его, что нормальных девчонок в рыжих чудищ переделывали, отправились в Нижний мир. Ставлю все шесть лап мамы-Уот против талой сосульки – в своем кабинете в Зимнем Дворце Советник никаких записей не хранил! Никто не знает, где этот жрец-геолог со своей Рыжей Буровой торчит!

– Снежная Королева ищет Рыжий огонь, – напомнил Хадамаха. Ему было стыдно. Он тут терзается, как его весь Сивир не понимает и усилий его не ценит, а Хакмар и Аякчан спокойно рассуждают – глядишь, и придут к чему! Хотя кто тут стражник, кому положено расследование вести?

– Тогда найдет, – расстроилась Аякчан. – Раньше, позже… Мы, жрицы, упорные.

– Если ей не помешает другая жрица, более упорная, – задумчиво сказал Хадамаха.

– Ты о чем? – заинтересовалась Аякчан.

– Так, мысли вслух, – покачал головой он.

– Пока что здешнему жрецу мешает шаман, – вмешался Хакмар. – Нет, чего он на нас взъелся, я понял. Я не понял, чем ему жрец не угодил? Канда его явно спровадить пытался. Поговорить со жрецом для него так важно было, что он даже возле своей сгоревшей лавки не остался.

– Насчет Канды я пока много чего не понимаю, – призадумался Хадамаха. – С торговлей его все ясно – шкуры берет по заниженной цене, железо, соль, прочий необходимый приклад продает по завышенной. Вот и выходит, все ему должны.

– Нет, не ясно! Почему ему за такие дела никто до сих пор морду не набил и товары не растащил? – вмешалась Аякчан.

– Это же его товары! – изумленно воззрился на нее Хадамаха. – Кто ж на них лапу-то поднимет? И цены тоже его – раз товар его!

Она что, простейших вещей не понимает? Странные все-таки эти храмовницы!

– Странные вы все-таки, люди-звери, – пробормотала Аякчан. – Кто-то мне недавно про военную добычу рассказывал.

– Так Канда ж на нас не нападал! И родичей наших не убивал, чтобы мы ему мстили!

– Он всего лишь объявил, что вы хуже, чем остальные люди, – насмешливо напомнила Аякчан.

Хадамаха аж остановился. Она права, а он… чего-то не видел, не замечал… Именно потому, что был здесь своим и думал, как местный парень из племени Мапа. И что на Канду никто не нападет, хоть и дурит тот немилосердно, Хадамахе казалось единственно правильным. А думать надо не как парень из стойбища Мапа, а как стражник из большого города! Хадамаха аж напрягся, будто пытался вылезти из собственной шкуры.

– Может, мы кому и чурбанами кажемся… – медленно начал он.

Аякчан сделала невинное лицо.

– Только мы, Мапа, ведь и правда так живем – чужого не берем, за цену не торгуемся, долги отдаем всегда. И охотники хорошие – еще б мы были плохие! Рыба, жир, шкуры – все мы! – перечислил Хадамаха. – Так чего ж этот Канда, который с торговли с нами богатеет – чего ж он нас же и травит, а? Раньше люди с нами так не разговаривали – как Хуту или тот старик! Подурели они все, что ли? Ляпнет какой чурбан нашему Мапа лишнего – и лапой в глаз получит! И готов свеженький покойник. Тут уж начнется – и кровная месть, и что угодно… – Хадамаха снова глубоко задумался. – Человеку, который с торговли богатеет, зачем ему драки да беспорядки? Мало сведений, мало, непонятно ничего!

– Может, Донгар знает? – предположил Хакмар.

Донгар еще… не было печали, шамана злые кули накачали! Что он делает у старика Канды? Почему оказался здесь – сам пришел или тоже Калтащ привела? Тогда почему одного, почему раньше остальных?