Текст книги "Переплетение жизненных дорог"

Глава двенадцатая
(последняя)

В понедельник вечером Мишане позвонил Сенька Шухов и сказал:

– Миша, тебе благодарность от начальства и ещё большая от меня лично.

– Я очень надеюсь, что начальство обо мне не знает.

– О тебе, конечно, нет, все благодарности я на себя принял, но частично тебе перекину в виде поляны накрытой и коньяка армянского. Ты его часом не разлюбил ещё?

– Да нет, Сеня, и, что интересно, я стал замечать за собой, что чем старше становлюсь, тем старее коньяк начинаю любить, а девочек, наоборот, – чем моложе.

Вдоволь посмеявшись и пошутив на эту тему, Волошин наконец спросил:

– Ну как, мои кадры сгодятся на что?

– Ещё как, и даже на многое. Потерпевшие с ограбления их опознали, сейчас их ещё по нескольким эпизодам проверяем. Да, и вот ещё что: у них нашли ювелирные изделия с кражи на Садовой, так что по этому делу точно пойдут. Сын потерпевшей всё время ходом следствия интересовался, теперь будет что ему сообщить.

– Ты дырку под орден или под звезду уже провертел?

– Собираюсь, Миша, сейчас как раз шило затачиваю.

– Ну вот и хорошо. Просьба есть к тебе, Сеня.

– Давай. Всё, что в наших силах, и даже больше…

– Там один из троих заяву вам написал, что его на улице чем-то порезали без причины. Как ты думаешь, сможет он её назад забрать, потому что вспомнит, что это он сам дома порезался, когда брился?

– Это не вопрос, Миша, считай, что у него память восстановилась после удара головой о трубу в теплотрассе и совесть заговорила. Стыдно стало, что невиновного человека хотел оговорить. Ещё какие-нибудь просьбы будут?

– Будет. Одна. Поляну в шашлычной на Конной накроешь?

– Конечно. Я так и собирался.

– Тогда до субботы?

– До субботы, Миша.

Переплетение жизненных дорог

Глава первая
Нападение

Такси вывернуло на тёмную окраинную улицу в районе частного сектора. Грунтовка, вся в рытвинах и колдобинах, шла между ветхих покосившихся домишек и упиралась в лесной массив, чернеющий в дальнем конце.

«В такой темени и в яму влететь недолго», – не успел подумать Мишаня, напряжённо всматриваясь в раздолбанную дорогу, как вдруг удавка жёсткой петлёй захлестнула шею, сдавливая горло и перекрывая дыхание.

«Вот дебилы безмозглые», – с сожалением подумал он и тут же, левой рукой выхватив из-под сидения заточенный штырь, всадил его в шею сидящего сзади подонка. Бандит истерически закричал от боли и бросил удавку.

Второй кинулся на Мишаню с переднего пассажирского с ножом в правой руке. Но это уже было легко – перехватил руку и тем же штырём полоснул по глазам. Тот, забыв про нож, взвыл от боли и ужаса, схватившись руками за лицо.

Резко тормознув у обочины, метрах в сорока от последнего дома, Мишаня выпрыгнул из машины и, открыв дверь, рванул на себя того, с заднего. Раненый, со стоном, матерясь сквозь зубы и зажимая рану левой рукой, попытался ударить его финкой. Обычно в таких ситуациях Миша сохранял хладнокровие, наблюдая как бы со стороны за всем происходящим. Но тут кровь ударила в голову и, заломив тому руку, с удовольствием услышал хруст сустава. Подтащил парня к обочине и швырнул в канаву. Полез в машину за вторым. Тот стонал, прижимая руки к глазам, скорчившись на сидении.

– Мужик, не убивай, не убивай, мужик, не убива-а-ай… – запричитал он, цепляясь за сиденье, за дверцу, за стойку.

Злость прошла, Мишаня просто выволок его из машины и бросил в канаву, обойдясь без увечий.

По дороге назад затормозил возле телефонной будки и вызвал скорую, изменённым голосом наплетя что-то о луже крови и двух стонущих телах на обочине.

«А ведь почувствовал, что что-то не так, когда остановили и сказали, куда везти. Чувствовалось напряжение, когда в машине сидели и за всё время словом не обмолвились. А будь это не я, а Сашка Леонов или Славик Коган, – что бы они сделать смогли? И лежал бы кто-то из них в этой же канаве с перебитым горлом… Таксист – мужик с деньгами на пустынной и тёмной дороге – добыча лёгкая для урок, это даже хорошо, что на меня нарвались…» – подумал он.

Такую ситуацию он просчитал заранее – ну так всё просто: удавку сзади на шею, придавил – и никто и не дёрнется. Вот если бы ножом в шею, по горлу или по голове молотком сзади – тогда трудно было бы что-то сделать. Ещё повезло, что этот придурок решил его удавкой кончить, а не горло перерезать. Под гангстера захотел прокатить, повыдрачиваться решил – ну и получил в оборотку. «Да-а-а, не зря всё-таки штырь держал… Вот падлы, твари, скотовня блатная!» – опять начал заводиться он. Но в душу, по-тихому, бесшумно и плавно, начала вползать змейка жалости к только что покалеченным.

«Я прямо как Вовка становлюсь, от него заразился, – усмехнулся про себя. – А может, это от возраста и сытой, спокойной жизни? В последние годы никого по-серьёзному ломать не приходилось – вот и расслабился потихоньку, размяк, как сухарь в кипятке», – почему-то пришло на ум сравнение. Вспомнилось, как на учениях сухари из сухпайка размачивал. И как бы идя на компромисс со своими неожиданными эмоциями, подумал: «Завтра у Эдика выясню, смогут они показания дать, кто их так отделал, и пусть найдёт знакомых там, куда их повезли…»

Эдик был знакомый врач, обращался к нему, если где капнуло или зачесалось, ну, ещё по лекарствам дефицитным, по ранам резаным, ну и за общими советами по здоровью. Деньги с него брал редко – на другом их делал. Миша, бывало, ему девочек хороших выставлял, машину ремонтировал, заступался, если кто обидеть пытался. В общем, дружили. Безотказный был по натуре мужик, и врач знающий. Пил только сильно, и ширяться начал в последнее время – так Мишане показалось. А может, и нет, но что-то не то с ним происходило – это точно.

В голове всплыла недавняя мысль: «Надо с этой работой завязывать и полностью к Разданычу переходить. Там, правда, свои большие нюансы имеются, и камней много, под гладкой денежной поверхностью на первый взгляд плохо различимых. И неизвестно, где и когда они тебя своими острыми краями и сколами цеплять и резать начнут…»

Мишаня уже два раза гонял УАЗик с двумя разбитными торговыми бабёнками, под завязку набитый цеховой продукцией. Ставил этих бабёнок на дальних рынках на заранее договорённых местах. Днём за процессом присматривал: если конфликт какой – разрулить должен был, но всё спокойно кончалось. По приезду получал своё, не обидели.

Хорошая работа, денежная, но совмещать и то, и другое, и третье уж очень сложно будет – не разорваться. Поэтому и мысль появилась с такси завязать и к Георгию на постоянку, а дела с должниками продолжать. Потому что и такси, и торговля – это всё просто работа, а получение долгов – тут уже творчество почти. Думать надо, как всё исполнить чётко, красиво, инкогнито и без последствий. Да и не зовёт пока Георгий Разданыч, сказал, что обращаться будет по мере необходимости. «Может, самому крючок закинуть? Ну, намекну при случае…»

Глава вторая
Разговор с Эдиком

На следующий день после инцидента в такси Мишаня позвонил Эдику, и они договорились встретиться.

Тянули армянский коньяк, прихлёбывая кофе по-турецки, закусывая ломтиками лимона, бутербродами с сёмгой и лососиной. В общем, обстановка к разговору располагала вполне…

От стойки к ним подошла пока ещё красивая, ухоженная блондинка слегка за сорок. Приветливо улыбнулась, изящно сверкнув золотой фиксой из-за красно-бордовой линии губ и бросив оценивающий взгляд на Мишаню.

– Что-нибудь ещё принести, Эдуард Сергеевич? – подобострастно спросила она.

– Нет, Мила, спасибо, пока с этим справимся.

– Ого! Уважает… – сказал Мишаня.

– Конечно, уважает: дочке – аборт недавно, а до этого – сына от триппера. Деваться некуда, зауважаешь…

Волошин описал Эдику травмы тех двоих и указал район, откуда их должна была забрать скорая. Ещё попросил выяснить, как они ЭТО смогли объяснить. Эдик удивлённо покачал головой и сказал:

– Вопросов не задаю, потому что предполагаю, что ответов всё равно не будет?

– Правильно предполагаешь, да я и сам ответ не знаю, – слукавил Миша. – Да и знание это может потом боком выйти… Можешь мне втихую выяснить, что да как?

– Сделаем, Миша, и на скорой люди есть, и больницы пробью – всё выясню.

– Ну, тогда давай за знание, которое даёт силу и помогает на свободе остаться!

– Давай, Миша!

Они выпили, чокнувшись, и замолчали, закусывая.

– У меня к тебе тоже просьба есть, – сказал Эдик. – Всё откладывал, тянул, но раз уж встретились…

– Излагай, – кивнул Мишаня, дожёвывая бутерброд.

– У Наташки хахаль появился…

– Странно, что только сейчас…

– Да те, предыдущие, как-то в глаза не бросались. А этот, новый, меня доставать начал. Хотя мы уже, считай, второй год в разводе, и взаимных претензий у нас нет. Хотела гулять – так и гуляет, как хочет и с кем хочет… Дочку вижу, деньги даю, чем могу – помогаю. А этот шакал наезжать на меня начал. Наташка, дура, все мои дела знает. По любви да по молодости от неё ничего не скрывал, ну и напела ему…

– Ну и шо ему из-под тебя надо?

– Как всегда, Миша, как во все времена… денег хочет. Намекает, что если информация просочится и мной органы заинтересуются, то это выльется в большие затраты.

– И много Наташка про тебя знает?

– Да практически всё. Про аборты малолеткам, уколы, лекарства, про дурь тоже. Так ей же, дуре, хуже будет, если со мной что не так пойдёт. Кто на дочку ей деньги будет давать?

– Ты ей объяснял?

– Объяснил. Только тогда дошло, что сама у себя масло с хлеба соскребает. И придётся в сухую жевать, если что… Она язык и прикусила, да поздно уже… Наверное, всё выболтала, да ещё и с подробностями. Он в разговоре пару раз такие детали вставлял, что о них, кроме меня и её, никто знать не мог. Дура, одним словом.

– А он что из себя представляет? И какая основа для такого борзения имеется?

– Не знаю, Миша. Ну, здоровый мужик, ну, красивый – знойный «брунэт». А я очкарик сутулый, ни на Марчелло Мастроянни, ни на Жана Маре на похожий. По внешности мы не сравнимы. А какой главный камень в основании такой наглости – не знаю.

– Здоровый и красивый – это хорошо! Но если взрослый уже, то понимать должен, что красота и здоровье – вещи быстро проходящие и очень трудно восполнимые. Но, как видно, не понимает… пока. А своей «брунэтной жгучестью» он Наташку так одурманил, что она за этим туманом его подлую и гнилую натуру не прохавала. Надо его личность через ментов пробить, может, какие зацепки найдутся. Не может быть, чтобы простой мирный мужик решил просто так, внаглую, грубым шантажом денег набить. Он или с блатными связан, или с кем-то, кто погоны носит. Маловероятно, что он волк-одиночка. А если всё-таки да, то остальное несложно. Волчью яму или капкан – дело плёвое. Опыт имеется. Если же он со связями и с ним ещё в доле кто-то, то процесс может затянуться. Ты у Наташки выясни про него как можно больше, любая деталь пригодиться может.

– Мне почему-то показалось, что эта дура уже призадумываться начала. Хоть мозгов и мало, но ни стервой, ни сукой она никогда не была. И всё, что по жизни вытворяла, – от эмоциональной несдержанности и мыслительного процесса, происходящего не в голове, а между ног.

– У нас с тобой, Эдик, взаимный интерес появился, – рассмеялся Мишаня. – Я тебе красавца брюнета пробиваю, а ты мне – этих двоих, с ранами и увечьями.

Мишаня ехал домой на купленном на изъятые у Слона деньги жигулёнке, и думал о том, как интересно судьба к людям поворачивается. То ему дорога мягким ковром под ноги стелется, а то она вдруг свернётся и скукожится до узенькой каменистой тропинки с опасными рытвинами и лезущими из-под земли булыжниками. Вот так и у Эдика: шесть лет мединститута – как одна затянувшаяся пьянка. При родителях на партийных должностях и постоянном наличии денег в карманах появились привычки, которые втиснуть в зарплату врача уже было немыслимо. Ну и жизнь сама начала ему «халтуры» подбрасывать. Да и природная склонность к авантюрам сказалась. Но, с другой стороны, все мы со своими причудами и отклонениями, у каждого своё хобби. Многих от прямой дороги на боковые тропки тянет, и тут главное – не заблудиться в их переплетениях и поворотах, а просто помнить всегда, что отклонение это временное, для пополнения бюджета и остроты ощущений. Главное – не заиграться. «И ко мне это тоже относится», – тут же промелькнуло.

Мишаня в последнее время стал всё плотнее и плотнее задумываться: а не завязать ли с этим опасным отхожим промыслом? Но… Он как-то попробовал три месяца посидеть спокойно и никуда не дёргаться. К концу уже так извёлся от скуки и пресности существования, что понял про себя: «Почти что на игле сижу, и просто так, по желанию, соскочить не получится. Что-то существенное должно придавить, чтобы аж кости затрещали. Тогда, возможно…» К спиртному его никогда не тянуло, поэтому залить бездействие не получалось. В подругах недостатка не было, так что и к этому попривык со временем. Спорт и баня хотя и оставались элементами его жизненного стиля, но, со временем превратившись в рутину, не давали уже нужной эмоциональной разгрузки. Только опасность… Грядущее противостояние… Игра…

Так, расслабленно крутя баранку и думая об Эдике, о себе и о жизни в общем, Мишаня не представлял, как скоро всё это завяжется в тугой узел, вплетённый в сеть непростых ситуаций и опасных обстоятельств. Вспомнилась почти анекдотическая история, впоследствии превратившаяся в городскую легенду, приключившаяся с Эдиком и его товарищем, Пашкой Хромченко, по окончанию первого курса на пути в тёплый, благодатный, мускатно-трахательный Крым со всеми его радостями и удовольствиями.

…Эдик с Пашкой загрузились в поезд Н-ск – Симферополь в предвкушении месяца весёлой, наполненной запретным разнообразием жизни без всевидящего родительского ока, постоянных нравоучений и дурацких вопросов. Билеты доставались по блату, и у них оказались две нижние полки.

– Всё равно какой-нибудь бабушке придётся уступить, – сказал Эдик.

Тут в купе зашла интересная женщина немного за 30 с внушительной сумкой в руках (впоследствии, через много лет, выяснилось, что тогда ей было не немного за 30, а хорошо за 40 или даже чуть-чуть за 50. Но, как говорится, женщине столько лет, на сколько её хочется). Эдик, как вежливый, хорошо воспитанный мальчик, сразу предложил ей свою нижнюю полку. Но Людмила Васильевна с улыбкой отказалась, добавив проникновенным голосом:

– Спасибо, Эдичка, но мне сверху тоже нравится… Пришло время ужина, и начали вытаскивать у кого что было. Людмила Васильевна поставила на стол бутылку марочного коньяка «Киев» и ещё много вкусностей в многочисленных свёртках.

– Ого! – сказал Пашка, покрутив в руках бутылку с наклейкой цвета тёмной звёздной ночи. – Я такой жидкости не то что не пил, но и не видел никогда.

– Вот и хорошо, Пашенька, сегодня как раз и попробуешь под балычок и буженинку, – сладко пропела попутчица.

Они выпили две бутылки вина, которые были у ребят, коньяк, и всё это полирнули шампанским…

Как они вырубились – ни Эдик, ни Пашка не помнили.

Ночью Эдику приснился очень странный, но необычайно приятный сон: будто бы его ласкает и целует Лера Дроздова с третьего курса педиатрического, в которую он влюбился в первый же день занятий. Она стояла в коротком чёрном платье и в сапогах выше колен посередине лестничного марша, высматривая кого-то в толпе своими изумительными зелёными глазами. Вот в них-то Эдик и утонул…

Ощущения во сне были такие острые и необычные, что он как бы даже проснулся, с трудом разлепив чугунные веки.

В лёгком открытом шёлковом халатике, накинутом на голое тело так, что хорошо видна была пышная грудь с тёмными набухшими сосками, на нём верхом сидела Лера, двигаясь в унисон с вагоном. Эдик тут же с ужасом зажмурился, подумав: «Ну, блин, добухался… уже глюки начались…» Но тут волна оргазма накрыла его, выдавив сладкий стон удовольствия. Мягкая женская рука закрыла ему рот, и Лера, коротко всхлипнув в ответ, сказала нежным голосом Людмилы Васильевны:

– Всё хорошо, маленький, а теперь поспи…

Ему снились перекопанные траншеями пшеничные поля и он, скачущий на коне с шашкой наголо за угасающим закатом. Услышав стон из ближайшей траншеи, он хотел повернуть коня и вытащить раненого бойца, но не было сил… И в ужасе, что оставляет умирать товарища – что может быть позорней, – он проснулся.

На соседней полке стонал Пашка, на котором верхом сидела Дроздова в том же халатике. Увидев его кудлатую голову, поднимающуюся над столиком купе, Лера опять сказала голосом Людмилы Васильевны:

– Спи, Эдичка, спи, маленький, мы уже почти закончили.

Эдик упал на подушку и, натянув на голову одеяло, запричитал: «Ой, мамочка, ой, допился я… уже белка косит… Мамочка, обещаю, больше ни капли…» – и отключился снова.

Перед самым Симферополем их с матом и тумаками еле растолкала проводница. Соседки уже не было. Только на столе лежала салфетка с нарисованным красной губной помадой сердечком…

Ещё долго после этого девушку с именем Люда, попадавшую в их компанию, встречали повышенным вниманием и вопросами, ей не понятными, но вызывающими шквал веселья и дикий хохот тех, кто был в курсе… А если она ещё оказывалась Васильевной, то вопросы про скорый Н-ск – Симферополь, Крым и коньяк «Киев» сыпались со всех сторон, вызывая истерический хохот окружающих. Позже, когда, отхохотавшись и отплакав от смеха, объясняли ей суть дела и если она начинала веселиться вместе со всеми, то задерживалась в их компании надолго.

«Всё-таки жизнь непредсказуема в своём разнообразии. Какая-нибудь случайная встреча или случайное знание могут запросто развернуть её в другую сторону. Вот как сегодня: к моей проблеме добавилась ещё одна – Эдика».

Мишаня чувствовал, что с брюнетом разбираться придётся по-серьёзному, но не представлял, чем это для него закончится…

Глава третья
В кафе

У Вовика Селиванова особых изменений в жизни не случилось, всё шло как обычно. Десятый класс – самый трудный, летом поступать надо. Не поступишь – армия со всеми её прелестями и радостями. Ох, как туда не хочется…

Родители взяли репетиторов по физике, математике и русскому. Заниматься приходилось и за страх, и за совесть. Времени совсем не было – школа, тренировки, учёба. Вовик видел, как тяжело родителям платить, отрывая и так от скудного бюджета, но свои деньги предложить не решался. Мать и так в последнее время что-то подозревать начала – деньги он совсем просить перестал. А за импортный свитер сгоряча объявил такую смешную цену, что по маминому изумлённому лицу понял: переборщил. «Надо себе заработок какой-нибудь придумать, а то, чувствую, скоро вопросы начнутся». Но легальный заработок не просматривался, и он стал склоняться к карточным выигрышам. «Ну как можно реально запретить человеку играть?» Больше ничего путного на ум не приходило – сколько ещё он будет помогать в переездах и таскании мебели при случае?

Три раза летом Мишаня вызывал его на «работу». В первый раз всё прошло удачно, во второй раз пришлось руками помахать, а вот в третий… Он даже толком не понял, что это было. Тихо-мирно, просто для подстраховки, подходил сзади к африканскому студенту, которого Чиж уговаривал отдать взятую под обещание привезти товар немалую сумму… Страшный удар каблуком в грудь отбросил Вовика назад, и он уже не видел, как упал Влад. Он также не видел, как проходящий мимо бухарик прыгнул на негра и успокоил его удушающим приёмом. Как потом объяснил Мишаня, их сегодня просто подставили. Студент никому ничего не был должен, а заказчик просто хотел с ним рассчитаться за уведённую подружку. Сам, сука, лезть побоялся – знал, что африканец карате владеет. Пришлось заказчику платить по полной, и даже больше… Что такое это «карате», Вовик толком не знал, слышать слышал, а тут прямо на себе и почувствовал…

Гордеева на иняз поступила, и новая, весёлая студенческая жизнь закрутила её в праздничном вихре, всё дальше и дальше унося от Вовика. От их, всё более редких, встреч. Селиванов страдал и мучился от бессилия что-либо изменить и вспомнил фразу, сказанную как-то Мишаней:

– Смотри, Вовка, девка красивая, тяжело будет её в руках удержать. Кто-то постарше да поопытней нарисуется и унесёт её от тебя, как цветок по течению…

На что Вовик даже обиделся, хотя понимал, что на Мишу обижаться – себе дороже. То, чему он его по жизни учил, людям доставалось через шишки и ссадины, как в прямом, так и в переносном смысле. И вообще, вспомнил, как отец говорил насчёт обид: «Каждый сам для себя выбирает, обижаться ему или нет. Многое зависит от личности обижающего – на одного совсем и не грех обидеться, на другого и внимания обращать не стоит («ай, моська, знать, она сильна…»), а к третьему, может, и прислушаться надо. Бывает, что не со зла человек, и доля правды в его словах большая. И надо на себя под каким-то другим углом посмотреть, ракурс поменять и освещение – что-то неизвестное и скрытое проявиться может».

Вовик стал больше к родительским словам прислушиваться, когда после плотного общения с Волошиным понял, что от старших можно дельный совет получить. Жизнь современной молодёжи они не знают, и развести их – проще простого, но что-то применимое в словах взрослых почерпнуть можно. Он даже как-то осадил Шершня, который начал хвастаться, как он мамашу отшил, когда она ему мораль начала читать и жизни учить.

– Ты, Серый, не гони на мать, а послушай лучше. Предки иногда дельные вещи говорят, опыта у них побольше нашего. Если бы мне человек постарше не помог, мы бы ту майскую битву у теплотрассы не выиграли бы. Их нравоучения на знании жизни основаны и на пребывании в разных ситуациях. То, что не нужно, всегда отбросить можно, а что-то и использовать…

Вовик даже не заметил, как начал рассуждать, подражая Мишане. Как говорится, с кем поведёшься…

– Ну, Вовик, ты совсем погнал. Что они о нашей жизни знают? У них в молодости всё по-другому было, – ответил Серёжа.

– Мы тут недавно с Костей в юридический институт на какую-то кафедру шмотки носили, так я идти сначала боялся, – вступил в разговор Хрон. – Костя, говорю, сами к ментам в пасть суёмся, и ловить нас не надо. Очень уж это стрёмно выходит. Так он засмеялся и сказал: «Там такие же женщины работают, с теми же женскими потребностями и с той же любовью к красивым шмоткам и французской косметике. Им всё это взять негде, как и всем остальным. Ментов жёны и дочки тоже за горло берут – хочу то, хочу это… Тебя недаром они тогда возле парикмахерской хлопнули и всю косметику по карманам рассовали. А потом своим бабам гордо понесли: смотри-ка, Катя или Таня, какой я добытчик, не зря погоны ношу. Но сегодня у нас другой случай – всё заранее договорено. Женщины денежные, всё должно нормально закончиться». Когда всё перемеряли, много чего купили и ещё заказов дали. Одна нас провожать пошла. Я, говорит, вас из института выведу, чтобы проблем не возникло… Прав оказался Костя, по-разному бывает. Так что, как говорит наша завуч: «Всегда ищите, дети, рациональное зерно!» В следующий раз, Шершень, представь себя умной и хищной курицей, выклёвывающей вкусные «рациональные» зёрна из конского навоза, – и они втроём начали дружно хохотать из-за такого поворота разговора.

Перенесённые испытания и общая тайна сблизили их, и они ощущали потребность общаться. Их троица оформилась и приобрела авторитет в школе и в микрорайоне, они хорошо дополняли друг друга. Вовик осуществлял силовое прикрытие, у Хрона были связи везде, Шершень знал всё про всех и умел увидеть и услышать то, что другие не замечали.

Так, совсем недавно, выйдя покурить на улицу из кафе, где они сидели, потягивая сухое вино и зажёвывая его жареными слоёными пирожками, он услышал разговор курившей неподалёку уже порядком набравшейся компании, которая пила водку в дальнем конце зала.

– Слышь, Санёк, – говорил парень постарше другому, помоложе, – надо бабок стрельнуть ещё на бутылку, пойди займи у той троицы, они клёво прикинуты, чувствую, не откажут.

– Они не дадут. Тот, который джинсовый, – он боксёр, да и тот, заросший, вроде бы всегда с бритвой ходит. Без драки не получится, а тут ещё и патруль ментовский час то ошивается…

– Мне щас в ментовку никак нельзя, – вступил в разговор третий. – Пойдём в подвальчик к Степановне, она мне в кредит иногда отгружает.

«Уважают нас», – радостно подумал Серый и засобирался было назад, но вдруг, услышав продолжение разговора, прислушался…

– Ну вы, блин, щас обхезаетесь все, – вмешался в разговор четвёртый, самый плотный из всех. – Давай мажоров щипанём – у них один прикид за все 500 потянет. Чё вы, блин, мозги дрочите?

– Ты, Фрол, хавальник закрой, ты не у себя за Уралом. Дела у нас тут другие. Хозяйке этой стекляшки наши рожи уже примелькались, и если где чего вокруг случится, она на нас ментам и покажет. Не сри, где жрёшь, – такое слышал?

– А чё это ты меня жизни учишь? – пьяно набычился Фрол.

– А потому и учу. Мы уже на гоп-стоп фраеров не берём, у нас щас другой подход образовался. И ты с нами третий день квасишь и нашу жрачку хаваешь. И если бы не Баха, от которого ты привет привёз, я бы тебя в упор не видел. А ты ещё и с советами лезешь, как мне в моей хате жить, – Лис незаметно для себя начал косить под блатного, нагоняя авторитет перед гостем.

– Тут недавно кореша нарвались – хотели одного фарца на бабки выставить, а тот с серьёзной бригадой тусуется. Ну и отмолотили корешков арматурой да в теплотрассу сдыхать стряхнули. Хорошо, что менты их оттуда вынули, но уже и навесили им по полной, – продолжал рисоваться Лис, рассказывая краем уха где-то услышанное.

– Да ты чё, Лис, я бы на второй день исчез, если бы ты сразу ответ дал. Но, блин, клёво тут у вас, как в санатории живёте.

Жрачки навалом, бухалова – море, не то что у нас – макароны да «коленвал» с гнилухой. Жируете, блин! А насчёт мажоров щипанить – это не совет, это обмен опытом. Хто ж знал, что у вас тут они такие резкие. Оно и понятно: если такую жратву с детства хавать… – пьяно рассмеялся Фрол.

– Ну и чё, не нашли эту бригаду буйную?

– Не-а, их и не знает никто. Вроде у главного ихнего «Дед Мороз» кликуха. Но он нигде не засветился, и до этого базара про него не слышал никто.

Шершень замер, затаив дыхание и вслушиваясь в каждое слово, распустив уши локаторами. Он чуть не вскрикнул, когда забытая сигарета обожгла пальцы, и, увидев, что компания собирается возвращаться, незаметно проскользнул перед ними. С загадочным видом он сел за столик и рассказал друзьям о только что услышанном. Его рассказ вызвал смешанные чувства в душах ребят. Самооценка и гордость взлетели до небес, но тут же засквозило холодком опасности.

– Ха-а! – первым отозвался Хрон. – Так ты, Вовик, у нас с кликухой теперь? – хохотнул он, но тут же серьёзно добавил: – А я без маски был… Хорошо, что те, кто мою приметную рожу срисовать мог, сейчас закрыты. И я очень надеюсь, что надолго. К тому времени, когда выйдут, я уже возмужаю, растолстею, постригусь, переоденусь, и узнать меня будет трудно.

– Да-а, – сказал Вовик, – в следующий раз надо будет другую маску одевать. Или, может, эту же для упрочнения легенды?

– Легенда – это хорошо, – вмешался Шершень. – До тех пор, пока она легендой остаётся. Поэтому надо её постоянно развивать и поддерживать, чтобы больше уважали и боялись.

Посидев и поболтав ещё немного, ребята решили разбежаться. Хрон, вообще-то не любивший просить о помощи и старавшийся решать вопросы самостоятельно или, в крайнем случае, советоваться с Костей, попросил их подойти завтра после школы к теплице. Новичок, пришедший в их класс, взял у него померять джинсы и на следующий день сделал вид, что ни о каких штанах знать не знает и чуть ли не первый раз видит Хрона. Лёха опешил от такой наглости, не понимая, что предпринять. Потому и попросил их подойти для разговора.