Электронная библиотека » Илья Бояшов » » онлайн чтение - страница 6

Текст книги "Портулан (сборник)"


  • Текст добавлен: 25 июля 2018, 20:40


Автор книги: Илья Бояшов


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Шрифт:
- 100% +
XVI

Мне пришлось поболтаться по коридорам и лестницам этого несуразного дома, прежде чем я обнаружил кухонное царство, а в нем – жену Слушателя, ту самую столь поразившую меня при первой встрече серую юркую мышь. Что касается здешней кухни, сто пятьдесят ее квадратных метров вполне могло бы заполнить сто пятьдесят поваров, но, увы, никто на ней не жонглировал ножами, не кромсал зелень, не подбрасывал на сковородках блины, не подливал на противни масла и не сыпал в кастрюли специи. Не слышалось ни веселых перебранок, ни топота, ни ругани, ни шкворчания, ни шипения. Не было здесь пучков чеснока и лука, колбочек с перцем, бутылок с аджикой и сацебели. На бесконечных столешницах вдоль бесконечных окон я не увидел ни единой чашки, ни единой тарелки, ни единой даже самой крошечной вазы. К двум холодильникам, своими размерами вполне схожим с промышленными, не прицепилось ни одного магнитика. Маленькая хозяйка стояла в центре этой впечатляющей пустоты, облокотившись на огромный стол, такой же безжизненный, как и все остальное, и разглядывала грозу. На фоне ничем не заполненного кухонного пространства она еще более напоминала крохотного грызуна. Халат облегал ее тельце, ступни утопали в уродливых домашних тапках, и из-за этих дурацких меховых мешков с бутафорскими когтями ее бледные, с редкими волосиками ноги казались еще более тонкими и не вызывали ничего, кроме жалости. Колтуны в волосах, морщины, тени под глазами – все в ней оставалось прежним, однако не камуфлируемая никаким макияжем, выставляемая напоказ некрасивость этой женщины была настолько притягательной, что я не мог от нее оторваться. Она опять словно бы была обнаженной, вот почему мое заглядывание на кухню было сродни подглядыванию в ванную. Мышь не могла меня видеть: я находился в тени коридора и, прихлебывая из горлышка Kingdom 12 Year Old Scotch, имел возможность совершенно безнаказанно разглядывать это существо и вспоминать поразившую меня тогда страсть, которая залепила глаза Дюймовочки самой липкой изолентой на свете. «Бедная, несчастная дура, – мысленно говорил я этому тургеневскому ископаемому, делая глоток за глотком. – Надеюсь, вижу тебя в последний раз, как и твоего мужа. Даже если режиссер – этот гривастый дурак – не оставит его в покое, я сделаю все, чтобы избежать встречи. С меня довольно. А ты трепещи перед ним, люби его, слушайся его, заглядывай ему в рот». Так я «беседовал» с нею, какое-то время топчась в коридоре и добивая виски. Я еще раз пожелал себе никогда больше не услышать о любителе Эдгара Вареза и вновь попрощался с дамочкой, готовой по первому же свистку броситься наверх с очередным подносом. Впрочем, свой полупьяный монолог я спокойно мог бы произносить и вслух. Окна кухни были приоткрыты, гром то и дело раскалывал небо на части, потоки воды производили такой неумолчный шум, что не приходилось сомневаться – жена Слушателя не услышала бы топота целого табуна за спиной.

Я уже собирался отвернуться, и вот здесь-то женщина неожиданно вздрогнула. Она принюхалась, словно самый настоящий маленький зверек – настороженно и в то же время с самым искренним, самым живым интересом к тому, что попало в поле ее обоняния. Я отчетливо видел, как расширяются ее ноздри. Она явно почувствовала то, чего не мог почувствовать я, и внезапно повернулась к дверям, затрепетавшая, вытянувшаяся в струнку, готовая опустить руки по швам, словно новобранец при появлении офицера. Повторюсь, я прятался в глубине коридора, в самой глубокой его тени, поэтому мог бы и расслабиться, находясь в безопасности, но все-таки отшатнулся. Лицо ее было теперь обращено в мою сторону, это было совершенно изменившееся лицо: ни тени прежнего спокойствия и сосредоточенности. Она словно решила сыграть на бис, словно повиновалась моему подсознательному желанию еще раз стать свидетелем ее эмоционального взрыва, который сбил меня с ног в тот день 4 октября. Глаза ее вновь вспыхнули двухсотваттными лампочками, они запылали, они уставились на меня, но смотрели сквозь, словно я был самым прозрачным на свете стеклом. Я понял, куда они смотрят, лишь в тот момент, когда подошедший сзади Слушатель схватил меня за плечо. «Куда ты подевался?» – загрохотал он. Он отправился искать гостя; он наткнулся на него в коридоре; он застал его за самым постыдным занятием, за которым только можно застигнуть человека, – за тайным разглядыванием женщины – однако не испуг и не стыд были моей ответной реакцией, а совершенно атавистическая зависть. Было чему завидовать! Еще не видя своего ненормального суженого, Дюймовочка уже знала, что он идет. Существо ее благодарно вострепетало заранее, вот в чем штука – оно возбудилось тогда, когда он еще только спускался по лестнице. Я оказался невольным свидетелем ее несомненного дара чувствовать на расстоянии. Признаюсь, это был невероятный фокус! Я уже не помню, о чем там Большое Ухо говорил ей, что он ей там приказывал, – мышь молчала, она постоянно молчала, она повиновалась молча, зато устремленный на Слушателя взгляд вновь переливался всеми красками, и, не скрою, я был им обездвижен.

Остаток вечера напоминал нарезку нелепых событий: долгие размышления мэтра о монохромной независимой музыке, прослушивание все той же «Электронной поэмы», вой пожарных сирен, подмигивающий глаз хозяина, его вкрадчивый шепоток «пятьдесят», а под конец – марш из «Троянцев» Гектора Берлиоза, который, подозреваю, был слышен и в Таганроге, и в Мурманске. Под Берлиоза Большое Ухо и выкинул свой главный номер: он нас покинул, в мгновение ока превратившись в зачарованную статую, – трюк, впечатливший Карабаса настолько, что лев забыл на столике свой дурацкий блокнот.

Когда мы с режиссером забирались в его вымытую усердным дождем серебристую «хонду», мой вестибулярный аппарат расклеился уже окончательно, но голова оставалась на удивление ясной, хотя в ней постоянно что-то перекатывалось и перезванивалось, подобно стеклянным палочкам. Добротное виски, как правило, не дает того выхлопа, каким грешит простонародная водка, но я помнил об этикете, я деликатно отворачивался от начальника. Лев был весьма озадачен. От его внимания не укрылась и та нетерпеливая радость, с которой я покидал это место.

– Вам не кажется, что ваш друг несколько не в себе? – вкрадчиво спросил режиссер, выкатывая на Волоколамское. – У меня создалось впечатление, он заснул посреди разговора. Все равно он славный малый, с ним в дальнейшем нужно будет сотрудничать! Кстати, что это за букет, о котором он вам говорил?

XVII

Господь вновь поспешил на помощь: наше «сотрудничество» не состоялось. Резвящиеся в постели Малькольм и Дональбайн шокировали театральное сообщество не менее, чем станцевавшие голышом канкан чеховские сестры, а финальное торжество Макдуфа на фоне привязанных к бревну восковых пенисов привело в бешенство даже такого лояльного к подобным чудачествам деятеля, как министр культуры. Далеко не последнюю скрипку в провале сыграл Варез, гремевший и визжавший в пьесе от начала и до конца, – целый хор критиков долго еще брюзжал по поводу этого «из ряда вон выходящего музыкального оформления», и каждый второй недоброжелатель ныл об «ужасном вкусе, позволившем сопровождать литературную основу трагедии столь отвратительным воем». «Макбет» не просто рухнул – спектакль похоронил надежду пятидесяти человек кормить свои семьи сценическим творчеством хотя бы еще какое-то время. Что касается Карабаса, тот исчез из раскассированного театра с той же самой потрясающей легкостью, с которой в свое время покидали вейский Драматический его не менее экзальтированные коллеги. Мне, как и многим, пришлось собирать вещички, чему я, кстати, не огорчился: несколько ранее один известный стилист, с которым мэтр меня познакомил, навел бригадира монтировщиков на мысль о собственном бизнесе. «Дело в политике, молодой человек! – сказал мне этот старый мудрый педераст. – В обыкновенной политике! Я занимаюсь политическими лидерами. Стригу их, брею, покрываю их пудрой. В политике вертятся колоссальные деньги, вам и не снились такие! Сейчас это золотое дно. Большинство из тех, кто сегодня лезет во власть, представляют из себя гамадрилов: они не знают, что такое пиджаки и брюки, и не могут сказать ни единого приличного слова. Их нужно обтесывать со всех сторон: одевать, пудрить, прививать им человеческие привычки. Они готовы платить за то, что их научат, как безопаснее и удобнее всего слезать с деревьев».

Я запомнил его слова.

Не все получалось сразу. В 95-м автор этих строк голодал. В 98-м запротестовавшее сердце продержало меня в больнице около двух недель, но я выкарабкался. Проживание со второй по счету женой подтолкнуло к незатейливой, но весьма практичной идее – тарелки, ножи и вилки на кухне непременно должны быть пластмассовыми. Третья суженая оказала весьма существенную услугу: она сама подала на развод, чем спасла от очередного инфаркта. Увы, из столичного центра пришлось перебраться в пятнадцатиэтажный колумбарий на московской окраине, однако после того, что я перенес, однокомнатная конура меня вполне удовлетворяла, а собственноручная готовка завтраков оказалась слишком малой платой за возможность открывать свой рот именно тогда, когда я захочу его открыть. В 99-м году я наконец-то заделался имиджмейкером – и не просто трудился, милостивые государи! Я, как говорится, «рыл», с утра до ночи пребывая на самой забавной из всех ярмарок на свете – ярмарке тщеславия, обивая все ее пороги, заглядывая во все ее балаганчики, не гнушаясь ее мусорными бачками и везде, где только можно, отыскивая «человеческий материал». Затем с помощью собственной демагогии и небольшой команды (логопед, специалист по тайскому массажу) создавал депутатов, вкладывая кандидатам в руки Библию, а в их головы – две-три более-менее связные мысли.

Стилист оказался прав: это было дно золотое! Прошло всего несколько лет, мы нешуточно поднаторели в искусстве обработки самых крепких каменных глыб. После истории с одним таким монолитом – мясником Дорогомиловского рынка (районное депутатство) – фирма приосанилась. Феерия с более солидным клиентом, обладателем «Павильона одежды» на Черкизоне (депутатский стул Моссовета), позволила нам открыть круглый счетец в одном из тех мест, где по сей день оперируют понятиями «ипотека» и «кредит» наиболее отъявленные разбойники из всех возможных – улыбчивые московские банкиры. Посажение владельца сети казино в думское кресло сделало нас почти демиургами. Мы знали, чего добиваемся, отучая претендентов на государственные стулья от привычки сморкаться в галстуки и носить в задних карманах брюк миниатюрные «зиг-зауэры». Дорвавшиеся до настоящей власти владельцы лавок, рынков и домов свиданий, в свою очередь, рекомендовали друзьям «обратить внимание на контору». Процесс набирал обороты: в кандидатах не стало отбоя и, как следствие, карьера фирмы отразилась сразу в нескольких знаковых скачках. Так в течение полугода из отправной точки – непритязательной квартирки в Бирюлеве (в ее крошечной комнатке умещалось все наше имущество, включая приобретенное по дешевке парикмахерское зеркало и массажный стол) – мы запрыгнули в бизнес-центр на Маросейке, а потом (оцените прогрессию!) с помощью волшебной палочки, которая во все времена называется «спонсорской дотацией», перемахнули на Тверской бульвар, причем впервые оказались всего лишь наблюдателями при разгрузке двух грузовиков с собственным барахлом. С тех пор каждое утро из окна своего кабинета я приветствовал забронзовевшего Пушкина.

Накатывающиеся со всех сторон, словно океанские валы, дела обладали замечательной особенностью отвлекать от прошлого. Все реже и реже вспоминал я чудаковатого земляка и тот его безумный монолог в Барвихе. Ветер наконец подул и в мои паруса! Фирма вкалывала засучив рукава. Не скрою, иногда приходилось «проталкивать в кресло» и откровенную обезьяну – тем интереснее шел процесс; тем более возрастал аппетит; тем быстрее удачливое предприятие, словно кит ракушками, со всех сторон обрастало людьми.

Моя тяга к творчеству Фицджеральда украсила контору двумя цыпочками, одевающимися в стиле а-ля Гэтсби (в «личных делах» обеих дамочек в графе «профессия» напротив их длинных, как и ноги, закруглявшихся на хохляцкое «о» фамилий я собственноручно вывел «секретарь-референт»), а изобретательность развесила повсюду плакаты со словечками «инаугурация», «концепция», «плюрализм» и «секвестр». Мое тщеславие заставило стажера фирмы целый месяц рыскать по московским комиссионкам в поисках столь дорогого мне радиоприемника «Дайна» (символ прежней бедности был в конце концов приобретен и выставлен в офисе на почетном месте рядом с президентским портретом), а искреннее желание развеселить и себя, и коллег привело к появлению в команде отставного балеруна. Убедить клиентов в необходимости не только более-менее освоить грамматику, но и грациозно двигаться не составляло труда. С тех пор, скидывая на руки телохранителям пиджаки, озабоченные кандидаты под надзором бывшего солиста Большого часами занимались «постановкой корпуса» и усердно разучивали па в офисном коридоре. Как правило, головы будущих госмужей не были отягощены шевелюрами. Вот почему, распахнув двери своих кабинетов и едва сохраняя невозмутимое выражение лиц, мы имели удовольствие наблюдать, как при особо затруднительном упражнении массивный затылок очередного вип-танцора выдает целую гамму оттенков, превращаясь из бледно-розового в багровый, словно вечерняя заря над Яузой.

Наше имиджмейкерство было востребовано и на периферии: время от времени приходилось помогать местным честолюбивым князькам. Летом 2006-го вместе с угрюмым, словно медведь-шатун, паханом, с трудом поддающимся дрессировке, но, как и все сибирские руководители, сидящим на денежном мешке, я отправился окучивать дальние стойбища. Все уже было оговорено, все заучено, все готово к бою – от японских микрофонов до итальянских костюмов, отутюженных и запечатанных в водонепроницаемые чехлы. Пароходик чапал по угрюмой Лене навстречу льдам океана. Несмотря на ржавчину и закопченность, которые нельзя было вывести уже никаким авралом, эта заполненная ящиками, тюками, трубами и кусками брезента доисторическая посудина была преисполнена чувства собственного достоинства. Попыхивая жирным дымком, она удостаивала своим сиплым голосом каждую рыбачью лодку, норовившую прошмыгнуть прямо перед ее неторопливым носом. Кандидат с командой занимали единственную каюту суденышка, и меньше всего на свете мне в тот вечер хотелось быть свидетелем профессиональной проворности, с которой лукавая свора угождала своему баю, подкладывая ему под спину подушки, подыгрывая ему в карты и отвечая на вымученные шутки сатрапа искренним дружным хохотом. Под взрывы этого угодливого смеха я какое-то время шатался по палубе. Дверь в рубку была приоткрыта, оттуда пахнуло табаком; расхристанный рулевой едва касался штурвала, всем своим видом демонстрируя равнодушие к довольно ветреной погоде и к вздымающимся на волнах оранжевым бакенам, зато капитан производил впечатление интеллигентного человека – достаточно было взглянуть на старенькие очки с перевязанной нитками дужкой, которые при моем появлении он снял с носа и заботливо уложил в футлярчик. Опрятный свитер, отглаженные брюки и, что удивительно, вычищенные в этой обители машинного масла, тосола и солярки до немыслимой чистоты ботинки приветливого старикана поселили во мне стопроцентную уверенность: несмотря на явное разгильдяйство матроса и на впечатляющую волну, уже через несколько часов битком набитый людьми и грузами, скрипящий, раскачивающийся кораблик пристанет к пирсу. Когда меня пригласили войти, я все-таки зацепился за комингс, чертыхнулся и был удостоен добродушного смешка. Мне придвинули табурет и сосуд с черным дегтем, именуемым «капитанским чаем». На штурманском столике, за которым я грел руки о жестяную кружку, скрутились рулонами карты. Одной, распахнутой по столу словно скатерть, коричневой от времени и от постоянной сырости, я не мог не заинтересоваться. То была странная карта: там не оказалось ничего, кроме двух испещренных знаками и цифрами изломанных параллельных линий. Хозяин рубки, поощрив любознательность гостя новой порцией смеха, рассказал, в чем дело. Итак, передо мной лежал самодельный портулан, на котором полностью отсутствовала внутренняя территория суши – только берега, места стоянок и прибрежные глубины. Скалы и отмели изображались красными точками. Объяснивший суть портулана капитан оказался одним из тех исключительно редких в нашем заполошном мире динозавров, которых я бы назвал совершенно нормальными особями. Неторопливость, добродушие и вызывающая особую зависть у всех невротиков уверенность – подливал ли он мне своего чаю или передвигался по рубке – все указывало на то, что этот счастливчик обладал самой редкой и ценной вещью на свете, а именно – здоровой нервной системой. Между прочим, он был философом, поэтому заметил, что любой из нас по сути своей является портуланом: – Мы видим лицо человека, его фигуру, так называемые «линии берегов»; при желании можем провести рукой по этим линиям, прощупать их, обследовать их визуально, но то, что внутри, – загадка, терра инкогнита, неисследованная земля, сплошное белое пятно, не правда ли?

– Несомненно, – вынужден был я ответить.

XVIII

В ноябре 2007-го дела шли полным ходом. Помню тот забубенный день – дождь хлестал по несчастному Пушкину; новый клиент – вместилище Хайда и Джекила (я был в шоке от поведения этого джентльмена во время одного совершенно непримечательного раута, когда он немного хватил лишку) – уже несколько часов ютился на краешке кушетки в офисном холле. Процедуру записи его предвыборной речи, как и следовало ожидать, наш логопед коротал в обществе пузырька с корвалолом. Кроме того, все ракурсы физиономии потенциального депутата казались клипмейкеру неудачными, свет отвратительным, звук невыносимым. Съемки растягивались, словно сливочная тянучка. В конце концов славный малый с «Мосфильма» не на шутку разнервничался. Он попробовал было втиснуть сопящего бегемота в промежуток между кухней и залом для совещаний, однако перемещение не сработало. Творец политических клипов изменил концепцию, приказав организовать в самом зале «домашнее гнездо». Его помощники с завидным профессионализмом прошерстили офис в поисках реквизита. За каких-то пятнадцать минут из современного пластико-поролонового хлама (диван вахтера, пара ваз, искусственный кипарис в кадке) они соорудили уютнейший «уголок», изумив даже видавших виды офисных стилистов. Затем секретарши фирмы, явив толпе киношников и осовевшему от софитной жары клиенту свои умопомрачительные фигурки, внесли последний штрих – экипировали придвинутый столик чайником и целым семейством одинаковых чашек.

Мой пиджак оказался в другом углу. От стула, на котором он покоился, меня отделяли добрые десять метров, полностью напичканные аппаратурой, кроме того, между мной и им змеился целый клубок проводов; в этом хаосе – сделай я шаг – просто невозможно было не запутаться. Я услышал звонки мобильника, издающего, словно первый искусственный спутник Земли, призывные «пи-пи-пи» (специальный сигнал для незнакомых номеров), но не смог до него добраться. Именно тогда все пошло как по маслу: клиент на удивление правильно выговорил тезисы, не загубив ни одной фразы. Удачно выставленное освещение помогло на сей раз получить нужный профиль. В итоге удовлетворенный клипотворец приказал своей свите «сворачивать лавочку», логопед от радости чуть не заплакал, референты, стилисты, помощники не на шутку воодушевились, две мои незаменимые «а-ля Гэтсби» внесли шампанское. Приутихший дождь царапал оконные стекла – под его кошачье царапанье мы и приступили к банкету.

Мобильник в пиджаке подал голос, когда веселье в офисе уже набрало обороты. Я опять не счел нужным пробираться к стулу, тем более дело дошло до триариев – после трехсот грамм «беленькой» из нашего Джекила вновь принялся вылупляться прелестнейший мистер Хайд. Превращение шло с пугающей скоростью. Одна из моих цыпочек-секретарш не успела улизнуть – спутниковое «пи-пи-пи» зазвучало именно в тот момент, когда я с трудом отдирал пластилиновые лапищи монстра от ее соблазнительной тушки.

Перетаскивание Хайда к мрачному «хаммеру» не позволило выхватить мобильник, когда позывные раздались уже в третий раз. Упирающийся кандидат не жаловал ни меня, ни свою охрану – мы с боем отвоевывали у него каждую тротуарную плитку. Последний метр до распахнутой двери заставил изрядно вспотеть и выскочившего к нам на подмогу шофера. Тестостерон играл в хозяине бывших силовиков с поистине бешеной силой: задрав голову к офисным окнам, он ревел, подобно перевозбудившемуся быку. Все то время, пока я, словно слуга-стременной, пытался поднять ногу барина на порожек машины, «пи-пи-пи» не смолкало, но вот свершилось – нога зафиксировалась (кинув взгляд на ботинок, не без профессионального удовлетворения я отметил – рекомендации фирмы неукоснительно соблюдаются); взопревшие молодцы затолкнули в кабину пьяный куль, вскочили в нее сами, и «хаммер», отражающий во все стороны боками свет веселеньких московских фонарей, мгновенно умчался.

Я прислонил телефон к уху. Прозвучавшее «алло» (его на том конце провода пропищала женщина) не осталось без моего вежливого ответа. Все еще восстанавливая дыхание, я приготовился слушать.

– Вы меня знаете… – В голосе отчетливо улавливалась тревога: дама явно боялась, что ее уверения в нашем с нею знакомстве не произведут никакого эффекта. – Вы помните меня…

Она протараторила «вы помните меня» еще несколько раз с пулеметной скоростью. Ей было чрезвычайно важно напрячь мою память, нервозный тон ее голоса просто умолял сделать это. Я послушно напрягся, но по-прежнему ничем не мог помочь.

– Ваш товарищ, ваш школьный друг! Пластинки, музыка… Когда вы уезжали от нас… ваши туфли…

На этот раз все пули попали в цель. Барвиха! Мои туфли! Да-да, мои туфли! Я был пьян, в них запутался, и ведь эта Дюймовочка, эта мышь в халате, присев на корточки, завязала мне тогда шнурки.

Нельзя сказать, что я сильно обрадовался. В подобных случаях следует прислушиваться к первой реакции: как правило, она самая искренняя. И действительно, внутренний голос тотчас рявкнул: «Отклони любое сотрудничество; сошлись на занятость; сбрось звонок; включи черный список…»

– Да, я помню, – промямлил я, дезертир, откровенный слабак, – да, конечно же, помню…

Нет, со Слушателем ничего не случилось. С ним ровным счетом ничего не произошло. Дела вейского знакомого более чем процветали, но меня нешуточно насторожили все эти ее словечки типа «вы его единственный друг» или «мне не к кому больше стучаться» (она протарабанила именно «стучаться», а «не обратиться» или «позвонить»). Кстати, я впервые услышал ее голосок – писклявый и чрезвычайно встревоженный. Пулеметные очереди били наверняка – выскочившее столь внезапным, столь экспрессивным образом прошлое меня опрокинуло. Я даже не стал уточнять, каким образом оно меня разыскало. Мышь умоляла о встрече. Прежде чем я нашел в себе силы воспротивиться, проклятое нечто во мне, наперекор всем искренним пожеланиям и правильным мыслям, произнесло «хорошо», а затем спряталось, оставив лицом к лицу с необходимостью после «а» молвить и «б», то есть назначить дату. Дюймовочка сразу же ухватилась за мое робкое «завтра» с какой-то щенячьей радостью, даже не пытаясь закамуфлировать торжество. Я ощущал ее дрожь на том конце провода. Я вспомнил ее светящуюся радиоактивность. Несомненно, ради Слушателя она готова была прыгнуть во все кипящие котлы и вскарабкаться на самые высокие эвересты. Зарядив в пулемет новую ленту, она продолжила наступление. Моя рука с раскаленным мобильником окончательно приклеилась к голове. Моя осторожность явно не хотела со мной дружить. Пытаясь понять случившееся, я скорее прислушивался к себе, чем к тараторящей даме. Правда, кое-что все-таки выяснилось. Так, с некоторым облегчением я понял, что предстоит общение именно с ней («дело в том, что мужа нет сейчас в стране, он в Америке, но он совершенно не нужен для нашего разговора»), дама жаждет переговорить тет-а-тет, не стоит беспокоиться о транспорте – меня подберут, и т. д., и т. п. Главное, чтобы я уделил ей хотя бы несколько часов (Боже мой, я даже не пытался протестовать, я проглотил и это!). Куда мы направимся? Где проведем эти «несколько часов»? Она не назвала места, а я не переспросил – невероятно, но я дал маху, как и тогда, на Краснопресненской, я позволил себя окрутить, – в итоге жена Большого Уха сама выставила условия. Добившись моих «да» на все свои предложения, с неожиданно пробудившимся тактом она попрощалась – так мы расстались «до завтра».


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации