Текст книги "Портулан (сборник)"

XIX

Следующим утром меня подобрали. Не буду подробно описывать внедорожник. Не собираюсь заикаться и о внешности женщины, притаившейся в углу этого броневика: красота способна быстро блекнуть, некрасивость почти не старится. Вполне возможно, подруга Слушателя надела шубу поверх все того же домашнего халата. Но на этот раз ей не на кого было обрушивать свою восторженность – предмет обожания в данный момент находился в Нью-Йорке, – так что все искреннее, страстное, светящееся, столь меня поразившее и в день 4 октября 93-го, и тогда, когда я прятался в коридоре, в ней потухло и погасло. Невзирая на то, что места на заднем диване могло бы хватить и на целый полк, только взглянув на меня, она сразу же похлопала ладошкой рядом с собой, приглашая придвинуться. Женщина явно желала не повышать голоса; шофер (я видел лишь спину и мощный загривок) даже не ждал приказания – тотчас с тихим жужжанием образовалась стенка с окошечком между детиной и нами, и по обеим сторонам медленно поплыло Бульварное кольцо. Я приготовился к исповеди, однако после трафаретных любезностей («спасибо, что вы откликнулись», «я вам так благодарна») дама дала понять – основной разговор впереди («вы все увидите сами»). Около часа мы преодолевали проспекты, затем Knight XV свернул на МКАД – там он, впрочем, пробыл недолго. Ерзая на первоклассной коже рядом с серенькой женой пожирателя классики, я думал о Большом Ухе. Мне почему-то вспомнилось, как еще в Вейске, на барахолке, Слушатель вырывал из жалкой руки алкоголички конверты. В выражении его лица было тогда нечто хищно-птичье. Он словно сцапал добычу, подобно тому как сова цапает когтями зазевавшуюся полевку. Конечно же, в то время, когда мы метались словно коты с подожженными хвостами, из скупаемых за бесценок Шубертов и Хиндемитов он упорно строил свое дурацкое царство, принося ему в жертву даже собственный алгебраический дар.

Проскочил еще один час. Безмятежно урча мотором, Knight XV продолжал пробираться по проселочным трактам, состояние которых не вызывало сомнения, что именно в этих местах и были остановлены танки Гитлера. Прихоть производителей подобных машин запихала в его салон не только выдвижную стенку, квадрафонические динамики и не уступающий им своей величиной монитор. Повинуясь нажатию на одну из кнопок, распахнул дверцы мини-бар: мне был предложен старый знакомый Kingdom 12 Year Old Scotch, от услуг которого я на сей раз решительно отказался. Сиденья скрипели, тропический микроклимат заставил меня расстегнуть плащ. Виды коттеджей, домов, домиков, домишек и изб-развалюх здорово приелись; впрочем, от созерцания унылых в это время года пейзажей неожиданно спасла густая и липкая, как манная каша, стена повалившего снега. Я недоумевал, для чего жене Слушателя потребовалось отгородить половину салона звуконепроницаемой стенкой. Время от времени мы перекидывались ничего не значащими фразами о слякоти и неважном состоянии дорожного полотна – ничего секретного, ничего интимного. Но вот произошла остановка, шофер распахнул дверь, я вывалился в белую кружащуюся массу и на мгновение ослеп, однако снежный шквал отнесло в сторону. Пришедший ему на замену дождь был настолько любезен, что позволил без помех рассмотреть окрестности: жидкий березовый лесок и уходящее за горизонт поле, которое принято называть русским, с тоскливыми одинокими прутиками, то и дело показывающими направление ветра. На утоптанной автоплощадке наш Knight встречало целое стадо не первой свежести «фольксвагенов», «тойот», «хёндаев» и «киа» – верный признак нахождения поблизости внушительной стройки. Так-то оно и было! Вытянутые одноэтажные здания, которые я поначалу принял за бараки, оказались частями весьма странного особняка. Все эти строения примыкали к центральной круглой его части, более похожей на приземистую толстую башню. Возле ближней к нам пристройки разгружалась мокрая фура: на снегу перед дверьми фургона громоздились пронумерованные ящики и скрученные кольцами провода. В результате слаженной беготни грузчиков (их оранжевые комбинезоны, думаю, можно было разглядеть и из космоса) количество груза таяло на глазах. Бригадира выделял добротный отечественный ватник. Компетентность этого субъекта не вызывала сомнения: «Сорок пятый – в отдел номер семь, сорок шестой – туда же, пятидесятый – в отдел номер восемь! Провод – в девятый! Живее, живее, касатики…»

Касатики бегали, как заведенные, от фуры к строению и обратно – бьюсь об заклад, такому усердию могло бы позавидовать армейское командование любой уважающей себя державы, но при виде всей этой похвальной хозяйственной деятельности жена Слушателя страдальчески сморщилась.

Мы с ней зашли в пристройку. То, что встретило нас за дверью, весьма смахивало на ангар. Стены от пола до потолка были заставлены аппаратурой, предназначение которой из-за тусклости освещения оставалось неясным. Несколько рабочих возились с кабелем, напоминавшим средней величины удава. Над головами трудяг искрили встретившиеся друг с другом провода, однако замыкание не отвлекало настройщиков. Судя по их спокойствию, свечение «коротышей» было обычным делом. Потолочные лампы, к которым вполне подошло бы определение «аварийные», спровоцировали на более пристальное разглядывание полок. О боги! Я наконец-то увидел, что там стоит, и растерянно оглянулся на сопровождавшую меня безмолвную мышь. Какое-то время мы общались глазами. «Неужели он на это решился?» – «Да, это правда, вы же все видите сами!» – «Ваш муж действительно сбрендил!» – «Сделайте что-нибудь, ведь вы его единственный друг, не правда ли?…»

При всей склонности Большого Уха к эксцентрике я и представить себе не мог, что дело зайдет так далеко.

– Сколько подобных бараков? – спросил я женщину.

– Девять, – сказала она, – не считая подвала… Вне всякого сомнения, шла настройка оборудования. Невозмутимый спец – накинутый на плечи зеленый медицинский халат свидетельствовал о принадлежности парня к более породистому племени техников – прохаживался вдоль стены с проигрывателями (да, это были они!), насаживая на них виниловые миньоны. Распределив очередную партию, сосредоточенный паренек возвращался к ящику под номером сорок пять, целыми горстями выхватывая из него очередные конвертики. Он распечатывал их на ходу с ловкостью шулера, открывающего новые карточные колоды; сорванная пленка помещалась в бездонные карманы халата. Судя по тому, с какой скоростью техник скармливал диски «панасоникам» и «самсунгам», процесс обеда был отлажен до совершенства. Я нагнулся над ящиком, сгреб несколько миньонов и поднес их к носу – то был плодовитый, словно кролик, Фрэнк Заппа. Нюанс – на каждом диске была записана всего одна тема! Пока я соображал, сколько подобных носителей может вместить в себя «гроб» номер сорок пять, оранжевые муравьи притащили номер сорок шестой. Подошедший на подмогу технику еще один медицинский халат начал черпать из сорок шестого теперь уже Ференца Листа. Кормление аппаратов продолжилось.

Пройдя ангар и оказавшись в круглой башне, мы с Дюймовочкой потоптались в зале первого этажа, где расположились «белые воротнички». Перед несколькими мониторами с сухим бухгалтерским треском работали клавиши. На одинаковых столах скучали кружки с остывшим кофе. Компьютерщики были сосредоточенны, словно китайцы в ГУМе. Эти пленники информации не обернулись даже на голос хозяйки. Впрочем, никто на нас не оборачивался. Все девять дверей зала были распахнуты, во всех девяти пристроившихся к башне ангарах кипела наладка. Вдоволь наглядевшись на работу нескольких десятков человек, подчиненную единому, внушающему невольное уважение ритму, я отвернулся к окну и принялся наблюдать за подъезжающими грузовиками. Нет, Слушателю нельзя было отказать в гениальности! И в день 4 октября, и тогда, в Барвихе, я не поверил в его откровенный бред, я подверг сомнению (разумному, надо сказать!) его параноидальную идею. Сейчас же, в результате интриги неких сил, которым, видимо, нравилось нас сталкивать, оказался свидетелем воплощения самой дикой задумки на свете. На моих глазах конструировался полифонический метод – прямое доказательство человеческого сумасбродства, с которым бессилен справиться даже сам Господь. О Слушатель! О Большое Ухо! Успехи своей столичной жизни, являющиеся образцом подражания для бесчисленного множества менее удачливых провинциалов, он швырнул в топку поистине шизофренической страсти. Он строил карьеру только ради последующего бегства в эфемерное пространство, которое готовился заполнить ревом бесчисленных симфонических оркестров и популярных групп. Головокружительные связи этого самородка с обитателями силиконово-кремниевых долин, его немыслимая энергия и нехилые деньги служили лишь средством для готовившегося полета к облакам и туманам. Он, несомненно, сошел с ума – зато как сошел! Разглядывая набитые «миньонами» большегрузные «вольво», я размышлял о том, что во всякой психической болезни, несомненно, происходит некий генезис. Начав с покупки пластинок по «рубь пятьдесят» и рассыпающегося ящика с примитивным тонармом, мой вейский знакомый воздвигал сейчас катапульту, создание которой по затратам и усилиям смахивало на возведение Большого адронного коллайдера.

Странно, но в месте, куда свозилась вся музыка мира, не раздавалось ни одной самой тихой мелодии, не проснулся ни один мобильник с пусть и совершенно пустяковой песенкой. Шаги, трески, щелканье и скрипы – вот и все, что я слышал. Подруга Большого Уха за моей спиной бормотала про караваны фур с «этническими композициями», закупленными в ЮАР, Китае, Камбодже и Японии. По ее словам, классику в изобилии предоставляла Германия; рок – Америка (в настоящее время сбрендивший меломан как раз и улаживал там свои таможенные дела); румбу и танго – Бразилия и Аргентина (разумеется, а что они еще могли предоставить!). Слушая отчет дамы, которой впору было не лепетать, а выть, я мог только догадываться, насколько грандиозный затевался план, какая математическая изощренность была при этом проявлена. Сколотивший состояние сумасброд поставил себе целью растранжирить средства на единственное стоящее, по его мнению, предприятие – этот Робин-Бобин страстно желал выжать в один бокал всех без исключения музыкальных творцов. Как я понял, компоненты коктейля приобретались в Нью-Йорке, Берлине, Мельбурне, Токио и в других не менее уважаемых местах с помощью целого легиона менеджеров по продаже дисков и инженеров по звукозаписи, воплощающих любые пожелания и капризы заказчика. Я представил себе взъерошенный Слушателем улей: римских знатоков месс, мотетов, мадригалов и рическаров, мюнхенских адвокатов, специализирующихся на оптовых поставках, усердных лондонских музыковедов, заказывающих в EMI Classics и Etcetera Records все, что имело отношение к Депре, Вилларту, де Роре, Царлино, Вичентино, Габриели, Палестрине, Франческо да Милано, Винченцо Галилеи, Буллу, Доуленду, Кристоферу и Орландо Гиббонсам, Симпсону, Локку, Ланье, Филипсу, Лупо, Томкинсу, Брейду и еще десяткам тысяч композиторов всех стран и всех народов. Мне представились россыпи виниловых дисков с немецким романтизмом и целые их горы с оголтелым французским авангардом XX века. Я вспомнил об арабской полиритмии и спросил себя – неужели сумасшествие Большого Уха присовокупит к этой вселенной еще и ритмы такиль тани, такиль ауваль, махури, хазадж и рамаль, но тут же сам себе ответил: «Да, несомненно присовокупит». Я боялся и думать об Индии, но совершенно не сомневался – Слушатель не обойдется без мелодий в традициях Хиндустана и Карнатаки. И все это, заказанное им в лучших звукозаписывающих фирмах, безостановочно упаковывалось, покрывалось печатями, не кантовалось и загружалось в контейнеры, которые днем и ночью двигались в одном-единственном направлении (их притягивал к себе магнит, внутри которого я и имел честь находиться); все это, синхронизированное усилиями десятков, если не сотен специалистов, должно было в некий момент усладить слух господина, затеявшего помериться силами с самим Саваофом.

Бедная женщина! Несчастная мышь! Она, судя по ее осведомленности, до последнего времени наивно помогала съехавшему со всех катушек инженеру Гарину, вместо того чтобы достойно организовать ему визит в больницу имени Кащенко. На что Дюймовочка надеялась? Я и не сомневался – прохиндей, затеявший свой невиданный опыт, глубоко плевал и на единственное близкое ему существо, на эту крошечку-хаврошечку с пепельным лицом и радиоактивной страстью: страдалица лишь путалась под ногами алхимика.

XX

Второй этаж башни, как и первый, оказался техническим. Никаких кухонь, никаких спален – расставленные там и сям «раскладушки» работяг не в счет. Здесь правила бал самая лютая разновидность аскезы. Пучки кабелей – единственное украшение стен и неоштукатуренных потолков – сошлись в конце коридора в распределительную коробку. Возле щита нас встречала единственная запертая дверь; жена Слушателя судорожно закопошилась в сумочке (с подобным ожесточением Большое Ухо рылся в карманах перед входом в свой жалкий барак). И на сей раз ключи отыскались! Следом за женщиной я перешагнул порог «центрального пункта». Комнатное окно, узкое, словно щель, предназначалось для чего угодно, но только не для пропускания света; в остальном ничего особенного: квадратная конура метров десять – ни полок, ни пластинок, ни одной композиторской физиономии. Тем не менее прежнее спокойствие неожиданно улетучилось. Черт подери, я наконец осознал – именно в этой норе до поры до времени и спряталась кнопка Судного дня. Здесь готовился апофеоз самого странного в мире эксперимента. Здесь должны были загреметь все громы и зазмеиться все молнии. Единственное кресло с тощим поролоном на седалище не позволило бы заснуть на нем даже проскакавшему все сорок миль до заставы разведчику. Разглядывая беспроводные наушники, которые, словно прищепка, сжимали чашами кресельную спинку, я содрогнулся от нелепой, как шальная пуля, мысли – не разбудит ли Слушатель, затеявший свои дурацкие игры с Богом, силу, способную на термоядерный взрыв? Впрочем, паника была подобна мгновенному землетрясению: ощутимо тряхнуло, однако новых толчков не последовало. Что касается «головных телефонов», эти наушники, как и те, которые он совал мне под нос в Барвихе, оказались весьма подержанными, с вертикальной дужкой, оцарапанной в нескольких местах. Большое Ухо предпочитал полноразмерные, закрытого типа – звук в подобных, как правило, хорошо сбалансирован по частотам и имеет высокую детализацию. Я не сдержался, я нацепил их; амбушюры моментально присосались, отрезав от меня дыхание бедной женщины и все скрипы и шорохи. Тишина в них была ледяной, словно морозильная камера. Отсеченный от шумов прилипчивыми чашами, я попытался представить, как сработает приготовляемая Слушателем водородная бомба. Я уже имел опыт прослушивания пятидесяти композиций, но захотел прочувствовать всю эту космическую бессмыслицу из фортепьянных, скрипичных, виолончельных звуков, которая должна обрушиться на экспериментатора, когда он впустит, наконец, в мир псов Гекаты. Меня вновь пробил пот. Электричество пробежалось по моей спине. Ну конечно же, я силился вообразить невообразимое! Судари мои и сударыни! Если взять одного Бетховена, в уши Слушателю одновременно должны были ударить все девять его симфоний, восемь симфонических увертюр, пять концертов для фортепьяно с оркестром, девять юношеских сонат, тридцать две сонаты для фортепьяно, пятьдесят девять фортепьянных пьес, десять сонат для скрипки и фортепьяно, концерт для скрипки с оркестром, шестнадцать струнных квартетов, шесть трио. А ведь в затылок ему дышал еще и любимец Большого Уха – Гайдн!

А Телеман! А Алессандро Скарлатти! А Мийо! А Кривицкий! Что уж стенать о прочих, оставивших после себя гекатомбы партитур.

Меня посетила очередная бредовая мысль – не приклеятся ли наушники навсегда к бедной моей голове. Я испытал невиданное облегчение, когда они на удивление легко снялись. Я водрузил их на прежнее место; вновь меня потянуло к окну. Из бойницы – что удивительно – были видны часть ангаров, унылое поле, лес и забитая автомашинами стоянка. На улице продолжился поединок дождя и снега. Манная крупа залепила стекло: фуры, грузчики, поджидающий нас Knight XV были ею поглощены. Белый шквал словно впустил в комнату какое-то зловещее напряжение. Я не оборачивался, и вовсе не потому, что при каждом моем взгляде на жену Слушателя ее глаза проедали меня, подобно серной кислоте. Воображение – качество, от которого я желал бы избавиться в первую очередь, – перенесло из заполошного Нью-Йорка сюда, в тайную камеру, того, с кем бы не хотелось встречаться ни при каких обстоятельствах. Остужая лоб оконным стеклом, я довольно живо представил себе своего знакомого. Я видел его уши (те самые раковины, мочки, козелки, противокозелки, дарвинов бугорок на задней стороне левого), его прыщи, его немытую шею. Я вспоминал его сморканье, его собачье прислушивание ко всем звукам на свете, его наркотический транс, его идиотскую слюнку. На какую-то секунду мне показалось: он стоит за моей спиной – и я содрогнулся от внезапного «эффекта присутствия». В этот момент Дюймовочка заговорила. Вместо того чтобы сразу схватить быка за рога, она завела знакомую песню про то, что никакие компакты не дадут такого «изумительного тембра», как виниловые пластинки. Мышь талдычила про качество используемого винила добрые десять минут, совершенно сбив меня с толку, затем помолчала немного, казалось бы, освобождаясь от бреда. Увы, любовь к психу тут же затянула ее в новый омут. Целую вечность она посвятила рассказу о том, как решалась проблема сведения звука. Компьютеры, которые я видел, использовались лишь для синхронности – от «цифрового наложения», как и следовало ожидать, Слушатель категорически отказался. Поистине это была придурь безумца! Во всем, что касалось технической стороны, его жена проявила удивительную осведомленность, окончательно подтвердив мои подозрения насчет своего полного участия в этом кошмаре. Разглядывать дальше бельмо на окне не имело смысла, я обернулся. Женщина наконец-то сказала:

– Мой муж хочет уйти. И в последнее время уходит. Правда, пока ненадолго.

– Медитации?

– Что-то вроде того.

Боже мой! Болезнь, болезнь, болезнь – все дело в генезисе шизофрении. Конечно же, Большое Ухо задумал бесповоротный побег. Я вспомнил его лицо в Драматическом вейском, вспомнил его сидение перед моей «Дайной». Скорее всего, уже тогда он был способен выкидывать фокусы с собственным телом. Да-да, в то самое время, когда его оболочка в жалком школьном костюмчике, скрестив ноги, сидела напротив моей радиолы, сам Слушатель с помощью тошнотворных звуков Ionisation или великолепных аккордов allegretto quasi andantino сонаты № 1 для скрипки и фортепьяно фа мажор, опус 8 Грига исчезал и возвращался в гостиную лишь после того, как заканчивалась очередная пластинка. Но где он, черт подери, болтался?

Его подруга решилась. Она приблизила к моей физиономии свою курьезную, потрепанную, сморщенную мордочку. В ней даже что-то зажглось. Мы словно замерли в центре тайфуна. Там, внизу, всё искрилось, трещало и щелкало; здесь, в «гнезде», в «норе», в «центральном посту», в самом тигле бури, как и положено, было исключительно тихо (шепот дамы, редкие скрипы нашей обуви, наше дыхание и сухой шорох бросаемого на окно снега не в счет). От жены Большого Уха несло жаром, как от хорошенько протопленной печки. Теперь я следил за ее глазами, желая поймать в них столь поразившее меня тогда излучение, – и был вознагражден. Банальность просьб крохотной женщины проистекала из слепой и бешеной любви к человеку, который вряд ли отвечал хотя бы подобием чувства на эту отчаянную самоотверженность. Ее зардевшееся лицо и бьющие от нее во все стороны токи вновь явились причиной пробуждения моей самой искренней зависти. Она требовала «поговорить», она просила «повлиять», она умоляла «связаться», она даже поплакала – трогательно и, несомненно, искренне. Сцена, которую я ожидал и которой боялся, завершилась так, как я и предполагал. Дюймовочка сунула в мою давно приготовившуюся руку давно приготовленную визитку. У меня хватило сил убедить ее, что к разговору «с ним» следует основательно подготовиться.

Оставалось закончить дело – спокойно, тактично и вежливо. Мы спустились; мы сели в машину; снег свирепствовал; дама молчала. Визитка с номером Слушателя была последней надеждой этой свидетельницы готовившегося бегства Большого Уха, вот почему всю обратную дорогу я держал перед собой картоночку, словно крохотный флаг, не смея утопить ее в карманах плаща. По моей нижайшей просьбе меня высадили возле первого попавшегося метро – плебейской дыры, в которую я не заглядывал уже целую вечность и не собирался до сего окаянного дня заглядывать. Прозвучала мольба «позвоните ему», однако решение уже было принято. Когда исчез ослепительный Knight XV, я разорвал бумажонку с номером и посыпал микроскопическими клочками ближайшую урну.