Текст книги "Девушка за спиной (сборник)"

Мальвазия

– Я вас встречу, – сказал я, хотя обычно так не поступал.

Но мне было интересно. Я разговаривал с ним и понимал смысл словосочетания «жжет любопытство». Разве что не подпрыгивал.

– В шесть вечера в Домодедове, – повторил Сергей и повесил трубку.

Я посидел, подумал – мыть ли машину? И решил, что надо не лениться и вымыть. До вечера всё равно делать особо было нечего.

Приехал с мойки, пообедал, вздремнул. И выехал с большим запасом времени.

На подъезде к аэропорту выбрал место для парковки, рядом с такими же добровольцами, как я. Откинул спинку кресла чуть ли не в горизонтальное положение и раскрыл книжку.

Не читалось. Мысли постоянно убегали от открытых страниц, возвращая к подлетавшему к Москве другу. Он летел из Турции, после двухнедельного отпуска, проведенного вместе с девушкой, которая ему совершенно, на мой взгляд, не подходила. Мы ездили за путевкой вместе, он решил подготовить всё заранее. А через три дня он расстался со своей подружкой. Пришел ко мне, притихший и задумчивый.

– Почему? – спросил я, когда мы уселись за чаем на кухне.

Он посмотрел на литографию Шагала на стене, с женщиной и мужчиной, стоящими на головах, и ответил:

– Ноги.

– Что – ноги?

Сергей вздохнул, определяясь с формулировками, и повторил:

– Ее ноги. Перестали мне нравиться.

Я даже глазом не повел. Доводилось слышать и не такие причины. Человеческий мозг – дело тонкое. Одноклассник расстался с женой после того, как начал подозревать, что в старости она станет очень похожей на тещу. С тещей у него как-то сразу не сложилось.

– Ноги, – проронил я.

Ноги действительно были так себе. А девушка мне нравилась. Хорошая, симпатичная. Училась в Первом медицинском, хотела стать педиатром.

– Путевку сдаешь? – спросил я.

Он покачал головой.

– Кого-нибудь найду с кем поеду. Или поеду один, а найду там.

– Ты только это… – заметил я. – Сразу не женись.

Через неделю мы снова сидели на кухне. Он был весь в сомнениях. Сказал:

– Мы в клубе на соседних дорожках бегаем.

– Давай сразу о главном, – поторопил я. – Как ноги?

– Ничего так ноги, – подтвердил он. – И глаза тоже.

– Погоди, – сказал я. – Глаза или глаза? Ну, ты меня понял.

Он улыбнулся.

– Тело красивое.

– Какой же ты… дуралей. Нет, не дуралей…

– Ну? – спросил он и заулыбался. – Ну?

Я за него совершенно не переживал. И за девушек его тоже не переживал. А всё равно, что-то мне не нравилось.

– Это ведь отпуск, – сказал я. – Или вы в первый день так сблизитесь, что все на «ура» пройдет. Или будешь содрогаться…

– До конца дней своих? – шутливо продолжил он и толкнул меня в плечо.

– Оптимист, – отодвинулся я. – С незнакомой дамой – в отпуск. На две недели. Всё равно что, не видя прикуп, игру объявлять.

– Путевка горит, – сказал он. – Надо ехать.

Две недели я пылал любопытством. Однажды не выдержал и написал: «Ну как?» Он прислал в ответ одно слово: «Офигеваю».

Телефон зазвонил.

– С возвращением, – сказал я. – Заезжаю.

Больше всего меня удивил чемодан. Её чемодан. Одно колесико отсутствовало, она везла его на оставшемся, балансируя словно в цирке. Получалось не очень. Чемодан то и дело спотыкался, пару раз упал. Сергей шел сзади и, как мне показалось, наблюдал за происходящим с лютым удовольствием. Он был бледен, а она черная от загара. Либо он лежал под зонтиком, либо лежал в другом месте.

Я помахал им рукой и шагнул, чтобы взять у нее чемодан.

– Так приятно встретить настоящего мужчину, – сказала она низким голосом. – Это сегодня такая редкость.

Футболку она надела прямо на голое тело. Я не удержался и посмотрел на её грудь. Маленькую, но красивую. Она поймала взгляд, я пожал плечами. Друг ухмыльнулся.

Мы дошли до машины, и тут она открыла переднюю дверцу. Сказала:

– Никто, надеюсь, не возражает?

Я подумал, что ей хочется устроить скандал. И мне стало еще интереснее.

Они молчали. И я тоже. Но когда мы повернули на МКАД, я решил подбросить дровишек. Повернулся, поймал её взгляд и спросил:

– Ну как отпуск?

Она положила мне руку на колено, чуть надавила. Улыбнулась и сказала:

– Просто отлично. Всю жизнь буду помнить.

Я ехал и думал: «Вот кремень, я бы с такой ни за что не поехал».

У её подъезда не было места, я остановился на дороге. Мы вышли, друг тоже – чтобы пересесть на переднее кресло, и только. Она наклонилась в открытое окно и сказала, стараясь быть ледяной и ядовитой:

– У меня твой томик Довлатова. Я сейчас отдам, чтобы не было повода зайти.

– Хочешь – заходи, – равнодушно бросил Сергей.

И я еле удержался от смешка.

Я был в её глазах джентльменом. Поэтому мне опять пришлось тащить её чемодан.

– Спасибо, – сказала она у двери и поцеловала в щеку. Опасно так поцеловала, в сантиметре от губ. – Зайдешь за книгой?

Я зашел. Она жила с родителями, хотя ей было уже за тридцать. Обои, мебель – всё было однозначно родительское. На стене висела её школьная фотография, очевидно с Первого сентября.

– Ну что? – спросил Сергей. – Попросила тебя позвонить, чтобы посоветоваться, как ей быть дальше?

– Нет, – сказал я. И соврал.

Я зажег свечку. Заварил чай. Без света сидеть на кухне было уютнее. Спросил:

– Есть хочешь?

– Хочу, – сказал он.

– А выпить?

Он поморщился.

– Вот точно нет.

– Почему?

– Во-первых, нет драмы, – сказал он. – Во-вторых, в отпуске перебрал. В первый же вечер. Всё включено, алкоголь неплохой, но дешевый. Вот и накидался вином.

– Красным? – спросил я.

– Белым.

– Зря, – сказал я. – От белого похмелье тяжелее.

Он оторвался от тарелки, посмотрел на меня внимательно.

– Тоже было?

– Было.

– Тогда ты меня понимаешь. Я перебрал. Точнее – очень перебрал. Еще в самолете понял, что глупость сделал.

– В какой момент? – спросил я.

– Когда она петь начала. И я понял, что меня это раздражает. Первый день вместе, а она уже меня раздражает.

– Я тебе говорил, – не удержался и сказал я. – С твоей раздражительностью надо аккуратнее в этих вопросах быть.

Сергей после развода стал перфекционистом. Считал, что раз потерял столько лет, больше ошибаться нельзя. Стал разборчивым. На мой взгляд – чересчур.

– Вечером у бассейна праздник, – продолжил он. – С аниматорами и танцами живота. Ей весело, мне тошно. Сижу у бара и думаю: «Две недели, с ума сойти». А она пританцовывает, подпевает. Ну, я и накидался. – Подумал и сказал с отвращением: – Мальвазией.

Я смотрел на него и видел бар, бассейн, веселящийся народ и его, придавленного всем этим.

– Ночью такой вертолет начался, – сказал он, – еле до туалета дополз. Рвало до утра. Глоток воды выпью – и опять наизнанку. Два дня в номере лежал. Думал, сдохну.

– А она? – проявил я интерес.

– Она? Подругам начала с утра звонить. При мне. Звонит, рассказывает и хохочет. Как же я её ненавидел.

– Я бы улетел, – сказал я. – Или в другой отель переехал.

– Я хотел, – вздохнул он. – Пришел в себя, говорю: «Вот ваучер, вот трансфер. А я поехал».

– Почему остался? – спросил я.

– Она заплакала. Сказала, что я козёл и сволочь, если её бросить хочу. Потому что если я её сюда привез, то должен с ней и вернуться.

Я удивился.

– На слабó тебя взяли?

– Взяли, – сказал он.

– И как же вы десять дней в одном номере жили? – спросил я.

– Жили как-то, – произнес он.

– Нет, ты и близко не козёл и не сволочь, – сказал я.

Он посмотрел на меня. Мой дорогой школьный друг, совершенно запутавшийся в личной жизни.

– Ты дуралей.

– Ты что, хочешь сказать, что мне не с этой надо было ехать, а с предыдущей? – спросил он неуверенно.

– Ну точно дуралей, – сказал я.

Не Довлатов

Я что-то читал в телефоне. Развлекательно-бессмысленное, но смешное. Народа в вагоне было немного. Я по возможности предпочитаю именно такие электрички. Сидел ближе к тамбуру, но не на приграничных к нему лавках.

Мне предлагали пройти тест «Кем ты был в прошлой жизни». Это было не интересно. Во-первых, в прошлые жизни я не верил. А во-вторых, я уже проходил этот тест в институте и очень расстроился. Потому что обложка брошюры сулила воспоминания о том, как я был Цезарем, Буддой или Клеопатрой, а я, честно ответив на все вопросы, оказался бывшим выпрямителем рыболовных крючков. Это было как-то унизительно. Хотя и объясняло мое полное равнодушие к рыбалке, что зимней, что летней. Столько лет выпрямлять рыболовные крючки, чтобы в следующем воплощении захотеть вновь иметь дело со снастями, сетями, удочкой – фу, увольте.

Я не стал кликать на ссылку с тестом, закрыл ее и по привычке задумался. «Прошлые жизни, – говорил я сам себе, – откуда у людей тяга к подобной ерунде? Или любовь к предсказаниям будущего? Живешь, так и живи себе без этой тройной философии. А то прошлая жизнь, будущая… На эту тогда времени просто не останется – либо старые долги закрывать, либо о будущих думать».

Вагонные двери открылись. Вошел мужчина с тяжелой сумкой в руке. Остановился, чуть не дойдя до моей лавки. И уставился на меня тяжелым взглядом. Было в нем что-то от Довлатова – взъерошенность, одиночество, готовность пойти на конфликт и одновременно некая одухотворенность в горящем взгляде.

Я напрягся. Я такие знакомства не любил. Был один жизненный опыт, когда я подрабатывал в студенчестве охранником и отказался выпить вечером со сменщиком. Любителем рыбалки, между прочим. Он выпил бутылку один, запивая водку «Фантой». Потом вышел и вернулся с ружьем. Навел на меня и сказал, что я его очень сильно обидел – и зря.

У него тоже были густые кудри, усы и одухотворенное после пол-литра безумие в глазах. И очень странная особенность организма – я его несколько раз ударил тяжелым ботинком по лицу, а наутро у него не было ни одного синяка. И он вообще ничего не помнил и всё удивлялся, почему у него связаны руки? Фамилия у него была Прошкин, и она ему как-то очень шла.

– Мы больше в этот мир не попадем! – сказал мне адресно этот не вполне Довлатов.

Я даже не успел обрадоваться, хотя было чему. Лучше всего было бы, чтобы он не то что в этот мир, а в этот вагон больше не попадал. Смущало только это его «мы». Он смотрел на меня, я ждал продолжения его слов – и косился на сумку. Там могло быть что угодно, от топора до ящика для сбора пожертвований на сиротский приют.

– Не встретимся с друзьями за столом! – сказал он. С вызовом и нарастающим трагизмом.

«А что, если это террорист-смертник?» – подумал я.

Меня смущали его сандалии. Серые дешевые носки и сандалии. Это было слишком несерьезно для террориста. Но его лицо было не вполне славянским. А глаза горели каким-то нездоровым огоньком, предвестником беды.

– Цените ж каждое мгновенье! – воскликнул он.

Народ в вагоне был инертен. «Идиоты, – думал я. – Спят всю жизнь, с открытыми глазами. Так и погибнут, ничего не поняв».

– Его не встретишь никогда потом! – сказал не Довлатов.

И резко сунул руку в сумку.

Я похолодел. Сжался.

Он вытащил книгу и потряс ею над головой.

– Омар Хайям, таинственный поэт Востока! – Достал другую. – Марина Цветаева, трагическая поэтесса. Все по сто рублей.

Поднял сумку и пошел, трагически пошатываясь в такт электричке.

«Сволочь, – думал я. – Это ж надо было – так напугать Хайямом. Нет чтобы про молодую деву рубаи прочел. Или про вино».

Дверь в вагон снова открылась. Вошел еще один коробейник.

– Крымская лаванда! – выкрикнул он. – Настоящая крымская лаванда!

У меня в голове немедленно зазвучала мелодия. Проснулись от многолетнего сна Яак Йола и София Ротару.

Я умел играть эту песню на гитаре. В прошлой жизни. Когда мне было восемнадцать лет и все мои друзья были живы и молоды. Один из них уходил в армию, и на проводах мы пели про лаванду всю ночь. Только не про крымскую, а про горную. Пели – и хохотали как сумасшедшие.

Электрички я любил. Не так, как Венечка, но любил. Там всегда кипела жизнь. Даже если ехать на первой. И уж тем более – если на последней.

Хотя в последнее время все чаще выдвигался в Москву на машине.

Собачий корм

В зоомагазин я ходил раз в месяц.

Парковался поближе к входу, чтобы легче было нести мешок, а то и два с кормом. Спускался на цокольный этаж – зоомагазины всегда либо на первом, либо в цоколе – и дальше можно было идти с закрытыми глазами. Ориентируясь исключительно по запаху. Пахнул корм, пахли животные. Пахнул сам воздух.

Продавцы были молодые, а продавщица нет. И почему-то слишком строгая, даже со мной. Я поднимал бровь, когда она бросала мне свое «Подождите!» и скрывалась среди стеллажей. «Я же постоянный клиент, – думал я. – Раз в месяц покупаю корм, да еще и всякую ерунду – от нового ошейника до витаминов. Стоит это не так уж и мало. Таких посетителей при существующей конкуренции надо лелеять».

А она вела себя как придется. И постоянно призывала меня перейти от корма, расфасованного в мешках, на развесной, что-то твердила об экономии. Я смотрел на нее и думал: «Типичная учительница из моего детства. От очков и волос, собранных в пучок на затылке, до одежды. Преподавать бы ей географию или черчение, а она продавщица в зоомагазине. Пытается тратить весь свой педагогический пыл на равнодушную, так еще и не подвластную ей аудиторию».

Был уверен, что ей за пятьдесят.

Пока не наткнулся на свою одноклассницу, владевшую магазином с бесконечным набором принадлежностей по уходу за волосами в этом же торговом центре.

Заскочил купить себе шампунь. Поставил мешок с кормом у двери – и пошел искать любимую марку.

Мне сказали в спину:

– Молодец, еще не облысел.

Я повернулся и вспомнил, как мы сидели целый год за одной партой. У нее тогда были косички. И спустя столько лет она всё равно предпочитала платья выше колен.

– Ну, привет, – сказала она, и мы расцеловались.

– Женщины пошли, – сказал я. – Делают комплименты на отрицании. «Ты не растолстел, не облысел». Что еще я забыл?

– Ты не женат, – сказала она.

Это был не вопрос. Так, продолжение ряда.

– Женат-женат, – ответил я.

– Ну как же так, – возмутилась она. – Ну почему?

– Помнишь у Гребенщикова? Некоторые женятся, а некоторые так, – гордо пропел я.

– Почему ты опять поставила эту коллекцию вместе с той?! – крикнула она кому-то и дотронулась до меня. – Извини. Продавщицы – просто дуры.

Подошла к вялой девушке, заторможено переставлявшей что-то у окна. Скорость сразу же возросла.

– Какая-то она у тебя сонная, – сказал я. – То ли дело зоомагазин. Постоянно ощущение возникает, что у тебя сейчас дневник попросят и родителей в школу вызовут.

– Ты о Нинке, что ли? – спросила она.

Продавщиц почему-то всегда называли так: Нинка, Людка, Катька. Деловая подмосковная этика, не иначе.

– Понятия не имею, – сказал я. – Такая строгая, с узлом волос на затылке.

– Знаешь, что она корм ест? – спросила одноклассница. – Собачий. Кошачий, говорит, ей не очень…

Я посмотрел на мешок, стоявший у двери. Вспомнил запах. Пса, молотящего хвостом по сторонам и опустошавшего миску.

– Конечно, не знаю, – сообщил я.

– Она сама рассказала. Что пошла работать в магазин только потому, что ей запах нравится. Каждое утро, когда просыпается – первая мысль о корме. Два-три кусочка съесть и потом уже кофе. У них огромные мешки с развесным кормом стоят, она по чуть-чуть себе домой носит. Чтобы всегда свежий был.

– Я только чтобы разговор поддержать, – сказал я. – Она только корм любит? Или у нее другие фантазии тоже есть? Чтобы на нее надели ошейник и вывели гулять в парк? О сексуальных фантазиях я сейчас даже боюсь спрашивать.

– Нет, – сказала одноклассница. – Она нормальная. Просто ей так корм нравится.

– Корм? – настаивал я.

– Корм.

– А тебе не предлагала попробовать?

– Мне нет. Я нормальная.

– Как она?

– Нет. По-другому.

Я посмотрел на нее. Потом на полки с шампунем. Вспомнил, как жена покупала здесь шампунь для вьющихся волос и пенку для выпрямления локонов. Одновременно. Задумался над тем, как сложно понять интересы женщин, причем любых.

– А у тебя какая страстишка? – поинтересовался я. – Давай колись. Молодые мальчики? Или желание петь по ночам?

Она засмеялась. Ущипнула меня за щеку, и я сразу вспомнил, как ненавидел это в школе. А вот сейчас мне понравилось.

– Молодые мальчики – это тоже к ней.

– Однако… – протянул я. – У вас здесь не торговый центр, а театр страстей.

– У нее дочь, – пояснила она. – Встречалась три года с одноклассником. Шло к свадьбе. Потом расстались, а эта в него влюбилась. Мечтает за него выйти замуж.

– Да ладно, – удивился я. – Ей же на пенсию скоро.

– Ты что, – обиделась одноклассница. – Она с нами училась, на год старше.

Я остолбенел. Не поверил. Не вспомнил.

– Треть зарплаты откладывает и тратит на гадалок. Они на нее раскладывают карты – полюбит он ее или нет. Если какая говорит: не полюбит – она больше к этой гадалке не ходит.

– Блин, – сказал я обессиленно. – Зачем только я тебя спросил? Как мне теперь в следующий раз корм идти покупать? Я буду на нее смотреть и с ума сходить, представляя, что у нее в голове. Еще пару таких историй – начну верить, что кругом одни маньяки.

Она опять ущипнула меня за щеку. Опять за ту же самую.

– А дочь? – спросил я. – Дочь тоже с тараканами?

– Про дочь она ничего не рассказывала.

– Еще бы, – вздохнул я. – Такой внутренний конфликт из-за мужчины.

Я заспешил. Купил шампунь. Заплатил, расцеловался и пошел на выход. Закинул мешок с кормом на плечо.

– Слушай, – обернулся я, – но ведь он вонючий. Реально вонючий.

– У меня бывший муж коньяк знаешь чем закусывал? – отозвалась она.

– Даже знать не хочу, – испугался я.

Попрощался. Подбросил мешок, чтобы он лег на плечо удобнее, и пошел к машине.

Проходя мимо зоомагазина, замедлил шаг и заглянул сквозь стеклянную дверь.

Она была на месте. Что-то говорила покупательнице.

«На год старше», – подумал я. Попытался вспомнить и не мог. Выглядела она не очень. Может, дело было вовсе и не в корме.

Пес грыз эти сухарики с аппетитом. Я стоял, гладил его по спине и всё боялся, что возникнет искушение. Что потянет попробовать.

Но не возникло.

Приехал друг.

– Скажи, только честно… – начал я и завис.

– Что сказать?

– Как думаешь, много вокруг ненормальных?

Он посмотрел на меня и захохотал.

– Смейся-смейся, – сказал я. – Пойдешь в магазин, и такие тайны откроются. Прав бы Экклезиаст.

– Ты о чем? – спросил он, не понимая.

– Кто умножает познания, умножает скорбь, – произнес я. – Вот, скорблю.

– Что случилось? – заволновался он.

Я развел руками. Сказал:

– Потерял веру в человечество. Хорошо, что ненадолго.

Он обнял меня и снова начал хохотать.

– Думаю, она пошутила, – сказал я тихо.

Но ему было очень смешно, и он не услышал.

Пришельцы

Мы ехали по эстакаде, выбрасывающей тебя по пологой дуге из Королева на Ярославку, и я увидел, что друг с однозначной симпатией посмотрел на белую ракету, стоящую у въезда в город.

Мне она тоже нравилась. Несмотря на слух, что это не советский, а немецкий трофейный экспонат. Я в ракетах разбирался неважно, несмотря на полгода, отданных отечественному ракетостроению.

Ярославка была пустой, и до ВВЦ мы долетели минут за пятнадцать. Проехали под Рабочим и Колхозницей, увидели колесо обозрения и телебашню. Вход на ВВЦ. Гостиницу «Космос». Музей космонавтики.

У Музея космонавтики друг опять оживился и косил взгляд от руля к застывшей на взлете ракете.

– У меня в детстве рубль такой был, – сказал я. – К шестидесятилетию революции. Слева этот монумент, справа Ленин. Я тогда монеты тоже собирал. А потом, когда в коллекции штук десять было, у меня родители их взаймы взяли. Я, расстроился, конечно. Особенно когда понял, что не отдадут.

Эстакада, уже другая, вела тебя по точно такому же изгибу. Слева была церковь какой-то удивительной красноты. Я перекрестился, глядя на купола. Как всегда.

– Я давно хотел тебя спросить, – произнес Антон. – Вот скажи, ты веришь?

– В Бога? – спросил я. – Верю.

– Это понятно, – сказал он. – Нет, не в Бога.

– А в кого?

Он стал серьезнее. Прямо на глазах. Кинул быстрый взгляд на меня.

– Вот хочешь верь, хочешь нет, брат. А я верю.

– Да в кого? – переспросил я.

– В то, что мы не одни.

Я посмотрел назад. Там лежала его куртка – и только. Сказал:

– Ты меня пугаешь. Там никого нет.

Он хохотнул. Так открыто, добродушно.

– Вот ты надо мной сейчас смеешься, – улыбнулся он.

Я поднял указательный палец, протестуя.

– Заметь, это ты сейчас смеешься.

Антон опять засмеялся.

– Ну, говори, – сказал я.

– Брат, я уверен, что мы во Вселенной не одни.

– Зеленые человечки? – спросил я. – Или разумные осьминоги?

– Не знаю, – сказал он. – Но иногда вот просто чувствую, что они есть.

Я подобрал слово и уточнил:

– Инопланетяне?

Он почему-то мялся, но все равно согласился:

– Да.

– А я не верю, – сказал я. – Даже не хочу верить. Нам бы с самими собой разобраться, но пока не получается. А тут инопланетяне. Ты думаешь, они с миром прилетят?

Ему очень нравилась мистика. Что «Зеленая миля», что «Константин». И при этом он был одним из самых реальных людей, которых я знал. Быстрым, хватким, деловым. Успешным. И удивительно добрым и порядочным.

Антон был боец и никогда не сдавался. На моей памяти выбросил белый флаг лишь однажды – капитулировав перед девушкой, желавшей выйти за него замуж.

– А Стоунхендж? – спросил он, и это был голос торжества. – Пирамиды? Циклические круги на кукурузных полях? Ведь это не просто так, согласен?

– Конечно, согласен, – подтвердил я. – Мы дачу пятый год строим. Совсем не просто так. Труд адский.

– Значит, не веришь, – подытожил он. – А я верю.

– Просто ты отважный человек, – сказал я. – А я обыватель.

Мы помолчали. Я все старался что-то вспомнить и никак не мог нащупать ту ниточку памяти, за которую можно было бы потянуть.

Мимо нас промчалась «Скорая». И я наконец вспомнил.

– У меня врач есть по этой теме.

Друг снова захохотал:

– Да ну тебя!

– Или даже два, – сказал я. – Михаил Сергеич точно. Может быть, Эдуард Николаич тоже.

– Психиатры? – спросил насмешливо друг.

– Отчего же, – ответил я. – Отнюдь, как говаривал Егор Гайдар. В смысле – нет. Один анестезиолог, другой хирург – по образованию, как он сам говорит. К ним в шестьдесят седьмую недавно клиента привезли. С жестяной мыльницей в заднице.

Друг расхохотался в полный голос. Даже сбросил скорость.

– Вот тебе смешно, – сказал я. – И мне было смешно. Но потом я представил размер и задумался: как они ее доставали? Даже с помощью скальпеля. Мыльница ведь не просто в заднице была, а глубоко в заднице.

Он представил. Тоже задумался.

– И правда – как?

– Я фотографии смотреть не стал, – объяснил я. – Меня другое интересовало. Не как, а зачем?

Друг смотрел на меня пораженно-восторженно. Я начал опасаться, что мы врежемся. Сказал:

– Слушай, может, прижмемся?

Он замахал руками.

– Они ему тоже этот вопрос задали, – сказал я. – Когда он в себя после наркоза пришел. Говорят: «Слышь, чудак, ты отчет себе отдавал, что делаешь?»

– А он? – спросил друг в нетерпении. – Что он?

– А он посмотрел презрительно и гордо. Сказал слабым голосом: «Я Землю спас от вторжения инопланетян. Мылся в ванне, увидел мыльницу – и сразу понял».

– Что понял? – не понял друг.

– Что это их корабль.

Антон заржал так, что мы едва не врезались. Да еще и в «Газель».

– Они говорят: «Теперь все ясно. Ну а в задницу ты себе зачем ее засунул?» Он говорит, снисходительно так: «Это же самое надежное место!»

Друг уже не мог говорить. Только хрюкал. Быстро перестроился, поставил на паркинг и забился в конвульсиях на руле.

– Вот видишь, – сказал я. – Если бы не он, быть беде. От твоего внеземного разума.

– А мыло? – спросил он, отсмеявшись. – Мыло в мыльнице было?

– Хороший вопрос, – похвалил я. – Мне почему-то кажется, что они мыльницу, достав, не открывали. Я бы точно не открывал бы. Мало ли что.

Мы ехали по Садовому, развернулись перед Арбатом.

– А ты знаешь, – сказал он, – что, если свернуть стодолларовую купюру в трубочку, увидишь лицо пришельца?

– Нет, – проронил я. – Но я тебе другое скажу. Каждый год, в День космонавтики, если у памятника Гагарину собирается больше ста человек, он поднимает руки. Там скрытый механизм. Приводится в действие силой тяжести.

– Да ладно? – произнес Антон в полном изумлении. Потом подмигнул и засмеялся: – Любишь ты надо мной шутить.

– Нормальный ты человек? – спросил я. – В пришельцев веришь, а в Гагарина нет.

– Почему же, верю, – сказал он. – Кстати, есть версия, что это они его похитили.

– Гагарина?

– Гагарина.

– Ну уж фигушки, – сказал я. – Вот Гагарина не тронь.