Текст книги "Спецназ боярина Коловрата"

Евпатий и Игорь в дороге

Боярин Евпатий Львович вместе с княжичем Игорем Ингварьевичем и десятком витязей ехали в черниговские земли. Осенняя дорога была размыта дождями, и поэтому ехать приходилось шагом. Лошади часто поскальзывались, и боярин Евпатий решил не рисковать.

– Евпатий Львович, – обратился княжич Игорь Ингварьевич к своему воспитателю, – а почему нас с тобой послали в Чернигов?

Боярин Евпатий открыл было рот, но княжич сам себе ответил:

– Потому что великий князь владимирский нам не поможет в случае, если Степь обрушится на нас! Так?

– Да, княжич. Великий князь владимирский хочет извлечь выгоду из нашего поражения.

– Вот поэтому наша страна и страдает! Каждый хочет думать только о своем уделе! Вот Владимир Всеволодович Мономах понимал это и хотел, чтобы все князья собирались на съезды и все решали вместе, чтобы все были семьей! Но почему тогда в Любече решили, что каждый будет блюсти отчизну свою?

Евпатий Львович не знал причины. Если честно, он не видел особых изменений в управлении страной после этого съезда. Как была Русь разделена между потомками Рюрика на разные уделы, так и осталась, а кто там какую отчину блюсти собирался, особой разницы не было. Когда они находились в Рязани, княжич Игорь Ингварьевич раз в седмицу посещал некоего ученого мужа Симеона, который рассказывал ему о Владимире Мономахе и других князьях. Боярин Евпатий один раз честно отсидел и отслушал мудреный рассказ этого Симеона, но больше вместе с княжичем к нему не ходил. Игорь слушал Симеона один.

– Евпатий Львович, – продолжал между тем Игорь Ингварьевич, – а знаешь ли ты, что Владимир Мономах хотел объединить Русскую землю, но не смог, так как законы отцов превыше всего?

Евпатий не слушал княжича и сейчас думал совсем о другом. Что, если и впрямь эти степняки – это монголы и они обрушатся на Рязань? Нет, город, конечно, им не взять, но окрестности пограбят. Великий князь Юрий Игоревич, наверно, знает об этом и собирается повести войско на супостатов, а его намеренно отправил в Чернигов, чтобы он славы себе ратной не снискал.

Интересно, а великий князь черниговский Михаил Всеволодович вообще согласится с ним встретиться? Было время, когда великий князь Михаил зазывал Евпатия на службу, но боярин тогда решил вернуться в родную Рязань.

Михаил Всеволодович, бесспорно, умный правитель, и если он услышит о монголах, то поймет всю опасность. Был Михаил и на Калке и многое видел. Он просто обязан понимать, что, только объединив силы, можно остановить второе разорение монголами русских земель. В этот раз монголы пришли вовсе не как друзья, а как враги, которые хотят поработить Русь.

От размышлений боярина Евпатия Львовича отвлек княжич, который, перестав рассказывать какую-то чушь о том, как можно объединить всех князей, задал более насущный вопрос:

– Боярин, а коли монголы ударят по нам, то выстоит ли Рязань?

– Думаю, что да.

– М-м-м… Вообще-то нам это не сильно на руку. Если монголы захватят город, то я мог бы попросить город из их рук и стать великим князем. Немного оправившись, я бы прогнал басурман и стал бы как второй Владимир Мономах!

– Не смей о таком даже думать, Игорь! Это значит не просто получить власть, а отказаться от своей воли. Монголы жестокие воители, и им неведомы не только страх, но и жалость. Коли они подчинят Рязань, то еще не скоро она вернет себе независимость.

– Евпатий Львович, но я рожден третьим сыном и, даже если я должен уважить права братьев, гложет меня мысль, что мой дядя совсем меня не любит и хочет вперед меня поставить своего сына.

– Дядя твой тебя отправил в Чернигов, чтобы, если даже какая напасть и обрушится на рязанскую землю, ты жизнь свою сохранил!

Княжич Игорь некоторое время помолчал, явно раздумывая над словами боярина, а после пробормотал:

– Коли любил бы, то давно удел бы дал, а то все только слова. Этак скоро князем уже Федор станет, хоть он и младше меня по роду.

– Зато по годам старше, Игорь! Ты вот все о премудростях разных толкуешь, а между тем сам о дурном помышляешь. Не смей желать зла своим родичам, так как именно ваши свары не дают простым землепашцам собирать урожай и растить детей. У меня было четверо братьев, а теперь все они нашли свой конец. Лишь один, может быть, не умер, но сгинул.

– Ладно, не бранись, Евпатий Львович, я ведь это в сердцах так говорю. Просто обидно мне, что все лучшее всегда братикам, а мне только объедки. Я ведь на самом деле люблю их – и Романа, и Олега, и Федора, но моя душа жаждет справедливости, и боюсь, что меня ущемят в правах.

Вести о казни княжича Федора Юрьевича

В славный город Рязань возвращались те, кто ездил в ставку к хану монголов. Как только послы подъехали к ближайшему селению православных, так тотчас вперед них поскакал гонец, чтобы сообщить великому князю эту страшную и горькую весть.

Великий князь Юрий Игоревич оттачивал свои военные навыки вместе со своим другом боярином Василием Пересветовичем, когда к нему подвели гонца.

– Василий, – проговорил великий князь Юрий, обращаясь к своему другу, – стар я уже и редко в последние дни посвящаю время занятиям. Вот видишь, только меч в руки взял, как уже по делам государства надо отвлечься. Может, это вести от княжича Федора! Может, ему удалось договориться с монголами?

– Княже, – ответил Василий, – Господь милостив и, может быть, отведет от нас сию напасть.

Великий князь убрал свой меч и подошел к гонцу. Погода прохладная, подумал великий князь, для оттачивания воинских навыков самая подходящая, но жаль, времени мало! Дела государственные совсем не дают возможности вот так пойти и, как в молодости, потешиться с мечом в руках.

Гонец опустился на одно колено. Судя по выражению его лица, вести он принес дурные.

– Говори, что ты словно воды в рот набрал!

– Княже! Твой сын княжич Федор Юрьевич принял мученическую смерть в стане неприятеля.

Великого князя словно громом сразили. Он быстро подошел к ближайшей лавке и сел.

– Княже, – продолжал гонец, – рать монголов…

– Замолкни! – перебил его Юрий Игоревич. – Иди отдохни, я позову тебя позже.

Василий Пересветович знал великого князя с самого детства, и Федор был ему не чужим человеком. В свое время именно он крестил младенца и всегда был ему как дядя. Василий Пересветович учил княжича владеть оружием. Хоть тот и не достиг в этом больших успехов, но зато сдружился с боярином.

– Великий князь, – обратился к Юрию Игоревичу Василий Пересветович, – коли они убили моего крестника, то позволь мне выйти с ними на бой. Их всего десять тысяч, и не было смысла начинать с ними переговоры. Кровь Федора будет смыта их кровью!

– Вася! Их не десять тысяч, а более ста тысяч. Мы остались одни, но кровь моего сына взывает к отмщению. Поскакали навстречу нашим посланникам и узнаем, какую смерть принял мой сын.

Великий князь и боярин Василий вскочили на лучших коней и помчались навстречу телу Федора. Десять ратников пытались за ними угнаться, но их кони были не в пример хуже жеребцов великого князя и боярина.

На улице темнело. Начавшийся дождик бил прям в лицо великому князю и его верному другу. Скользкая дорога вынуждала коней поскальзываться, и только чудом они не падали. Великий князь безжалостно хлестал своего жеребца.

Юрий Игоревич издали узнал своих посланников, и сердце его готово было разорваться. Великого князя там тоже узнали и тут же остановились. Когда великий князь на своем взмыленном и дрожащем коне остановился перед ними, вперед вышел Ждан и, не скрывая слез, повалился на землю.

– Казни нас всех лютой смертью, великий князь, так как не уберегли мы твоего сына княжича Федора. Сейчас он на небе в райских кущах, а мы здесь со слезами на глазах должны поведать о его великом подвиге.

Великий князь спрыгнул с коня и подошел к Ждану.

– Встань и расскажи мне, как умер мой сын! Не утаи ничего и говори как было, словно говоришь перед Господом.

Ждан встал и, вытерев лицо рукавом, начал свой рассказ.

– Мы прибыли в стан к ворогам и были доставлены к их правителю. Федор наедине общался с их повелителем, и о чем они договорились, я не ведаю. Монголы понимают, что мы им не соперники, так как силы их намного превышают наши силы, и если быть честным, то и силы всех князей Руси.

– Говори дальше, не томи!

– На другой день их правитель дал нам ответ. Он потребовал, чтобы сын твой княжич Федор стал великим князем, а супруга его княжна Евпраксинья – наложницей хана. Он потребовал, чтобы вся наша рать шла впереди во всех походах хана, и тогда он готов был принять мир. Десятую часть он уже считал малой данью.

– Что ответил мой сын? – прокричал великий князь Юрий Игоревич. – Что он сказал в ответ?

– Он сказал, что так негоже, и тогда монгольский хан приказал мучить его, а нам связали руки за спиной и сказали смотреть. Твоего сына избили, а после повторили вопрос, и он твердо сказал нет. Он сказал, что не пойдет супротив отца и не отдаст своей жены.

Великий князь хотел повалиться на грязную и мокрую землю, но боярин Василий поддержал его.

– Говори, что было дальше, – спросил за князя боярин Василий.

– Княжичу Федору опустили руку в кипяток и повторили вопрос, потом жгли железом, потом сняли кожу с ног. Мы молили, чтобы он отказался от своего решения и получил хотя бы легкую смерть, но он не сдался. Он кричал, и от его криков наши сердца разрывались, он молился и звал Господа, но ни тебя, ни род свой он не предал. Его привязали к четырем коням, одним из которых был тот жеребец, которого мы прислали в дар монголам, и разорвали на части. Тело отдали нам. Мы везем его.

– Нет! Нет! Федя! – заревел великий князь. – Проклятый монгол, я найду тебя в гуще битвы и пленю. Ты познаешь все то, что познал мой сын!

– Великий князь, – проговорил боярин Василий, – дай мне коня, и я поскачу по нашей земле, собирая всех на смертный бой!

Юрий Игоревич кивнул, и боярин Василий взял коня Ждана и пустил его галопом. Сам же великий князь подошел к останкам своего сына и не узнал его. Тело было разорвано на части, а лицо было почти все сожжено. Великий князь поцеловал Федора, стараясь не причинить боль, словно тот живой.

– Я отомщу за тебя! Или я паду в битве, или падет в битве тот, кто тебя умертвил. Господь повелевает прощать и любить врагов своих, и поэтому самое хорошее, что можно сделать для твоих мучителей, – это умертвить их. Такие люди не должны жить на белом свете. Их место в аду, который и изрыгнул их!

– Великий князь, – проговорил Ждан, – монголов во много раз больше, чем нас!

– Значит, мы умрем! Федор, ты не будешь забыт! За кровь платят кровью, и пусть даже мы сейчас одни, мы не будем ждать тех, кто не придет. Мы одни выйдем в чистое поле, и пусть Господь поможет нам!

Смерть Евпраксиньи

Княжна Евпраксинья сидела возле люльки с младенцем и покачивала ее. Что-то Ванюша не засыпает, подумала княжна. Все плачет и плачет! Словно недоброе что-то случилось.

Боярин Демид Твердиславович шел к княжне. Он понимал, что ему предстоит не просто поведать ей о смерти княжича, но и постараться добиться того, чтобы она сама себя обвинила в его смерти и наложила на себя руки. Боярин понимал, что хан Батый, которому он служил и который уже сейчас озолотил его, требует, чтобы великий князь рязанский, потеряв рассудок, вышел со своей ратью ему навстречу. Одной смерти Федора было маловато.

Демид Твердиславович вошел в горницу, где находилась княжна с младенцем. Само то, что он посетил ее покои, значило многое. Боярин оказался там впервые. Увидев его, княжна вскрикнула.

– Радуйся, прелестная княжна! Радуйся! Вместо того чтобы красоту свою скрывать и только лишь супругу своему показывать, ты ею на весь мир воссияла! На весь мир!

– Чего ты, боярин, такое говоришь? – удивленно спросила княжна Евпраксинья у боярина Демида Твердиславовича.

– А теперь еще и спрашиваешь, чего говорю! А беду ты на всю Рязань накликала, княжна, ты и красота твоя неземная! Знаешь, зачем сюда монгольский хан идет, а с ним сто тысяч всадников? Чтобы тебя в наложницы взять. Говорят старые люди, что дева должна своей красоты, словно порока, стыдиться и прятать волосы свои под платком, так как эти волосы будто змеи! Говорят старые люди, что жены не выходят из своих комнат и никто не видит их, но тебе все это неважно, тебе ведь все можно! Все!

С княжной Евпраксиньей никогда в таком тоне никто не разговаривал, и она не знала, как повести себя.

– Что ты молчишь, змея подколодная! Мужа твоего из-за тебя, гадина, замучили, и сказал тот хан, что всех уничтожит, чтобы тобой овладеть, а сына твоего из ревности предаст той же смерти, что отца его, нашего княжича Федора! Он любил тебя, он жизнь за тебя отдал, о, Федя, Федя! Мой любимый княжич! Ты, змея, сгубила его, потому что красотой своей похвалялась! На всю Русь слава о тебе идет! Что, радуешься? Тьфу! Пусть меня казнят за гневные речи тебе, славной княжне, сказанные, но молчать я не буду. Ты – беда земли нашей!

Княжна Евпраксинья от таких слов боярина разразилась рыданиями. Княжича Федора убили, ее дорогого супруга! Он погиб из-за меня, что же за судьба такая? А ведь говорили, примета хорошая, коли на свадьбу дождик был, говорили, к богатству!

– Что ревешь, словно корова? Сделала свое дело, теперь ликуй! Станешь царицей монгольскою! Ты не пропадешь!

– Не стану, ничьей не стану! – крикнув это, Евпраксинья схватила ребенка, завернула его в одеяльце и выбежала на улицу в одном только платье.

Боярин Демид посмотрел ей вслед. Ну давай, беги, наложи на себя руки! Да, красивая эта Евпраксинья, но глупая! Может, и впрямь поверит, а уж коли не убьется, то с меня мало кто взыщет. Все равно Рязань падет, а я получу от великого царя и хана княжеское достоинство и буду сам повелевать городом. Я услуг много великому царю и хану оказал, он передо мной в долгу.

Евпраксинья бежала, не разбирая дороги, прямо по лужам к терему, в котором она жила все детство. Люди, видя княжну, расступались. В палатах великого князя уже знали о настигнувшем Евпраксинью горе, и поэтому никто не стал ее останавливать. Лишь одна нянька хотела утешить княжну, но боярин Демид Твердиславович задержал ее:

– Горько бедняжке! К матери побежала. Не лезь, пусть плачет, ей позволено!

– Как бы дурного чего не совершила!

– Не совершит, она ведь веры Христовой.

Боярыня Василиса неспешно трапезничала вместе со всем своим семейством, когда в терем вбежала княжна Евпраксинья. Василиса Николаевна, увидев, что та вся в слезах и с дитем на руках, тут же встала из-за стола и подбежала к ней.

– Что ты, девочка моя, совсем раздетая прибежала и вся в грязи выпачкалась? Что ты ревешь, словно мир рухнул?

– Матушка, я Федора убила!

– Господь с тобой, дочка, как ты его убила?

– Красотой своей проклятой, проклятой, проклятой!

Василиса Николаевна недоуменно посмотрела на Евпраксинью, совсем не понимая, о чем она говорит.

– Что ты несешь! Красотой не убивают, а в плен берут! А ну-ка сядь и перестань плакать! Вы что, поссорились насмерть? Да ты знаешь, сколько раз я ссорилась со своим, – сказала боярыня Василиса Николаевна, махнув головой в сторону боярина Гавриила, – коли каждый раз к мамке бегала бы, то давно бы в монастырь ушла. У тебя дите, иди с ним посюсюкайся, а плакать и не вздумай. Вот, возьми шубу свою старую и иди домой!

– Матушка, я Федора убила! Я убила!

– Убила не убила, а я тебе как мать говорю – твое место возле супруга! Ему все объяснишь! Все, иди со двора!

Сказав это, Василиса Николаевна взяла княжну за руку и повела к двери. Один из ее сыновей, тот, которого она собиралась женить на Евпраксинье, подал ей шубу. Эх, хороша шубка, подумала Василиса Николаевна, девочка не замерзнет! Пусть идет и даже не думает из-за ссор домой возвращаться.

– Я Федора убила! Красотой убила!

– Да, да, да, а теперь иди к нему и там все расскажешь.

Евпраксинья бросила шубу и выбежала из терема.

– Вот видишь, до чего любовь доводит, – назидательно сказала мужу Василиса Николаевна, – ничего, я в молодые годы тоже наревелась! Отойдет. Милые бранятся – только тешатся! Красотой убила! Тьфу!

Евпраксинья вдохнула холодный воздух полной грудью. Иди к мужу и все ему объяснишь. Даже боярыня Василиса Николаевна, которая мне за мать, от меня отвернулась, и боярин Демид Твердиславович такое говорит! Я убила! Я убила! Что ж, раз такое я горе на Рязань навлекла, то я его и остановлю. Не найдет поганый хан меня живой и сына моего не станет мучить!

– Нет, Ванюш, ты не будешь умерщвлен погаными. Мы с тобой умрем и встретимся с нашим папой, славным княжичем Федором! Никто нас с тобой не помянет, но мы спасем Рязань. Хан узнает, что мы погибли, и повернет свои войска. Пусть ему пусто станет, но мы этой жертвой свой город спасем. Не плачь, малыш!

Евпраксинья поднялась на колокольню, которая была самой высокой в городе. Отсюда была видна вся Рязань. Княжна осмотрела город и улыбнулась сквозь слезы. Вон в том тереме боярыня Василиса сейчас закончила трапезу. Она не будет стыдиться, что воспитала меня. Я сохраню Рязань.

Евпраксинья посмотрела на небо и представила, что там с облаков на нее взирает княжич Федор. Она перестала плакать. Жаль только, с батюшкой не простилась и так и не показала ему внука, подумала княжна. Евпатий Львович узнает, что я Рязань спасла, и обрадуется. Подумает, хорошую я дочку воспитал.

Евпраксинья посмотрела вниз с колокольни. Высоко! Аж голова кружится. Она поцеловала княжича Ивана и вместе с ним спрыгнула вниз.

У тела Евпраксиньи

В этот момент Василиса Николаевна вдруг забеспокоилась. Она не могла знать, что Евпраксинья уже умерла, но неожиданно подумала, что той, наверное, плохо сейчас без шубы. Дождь ведь, еще заболеет.

– Пойдем, Гаврила, княжну найдем и дадим ей шубой укрыться! Дождь идет, а она в одном только платьице. Знаешь, ветер в мокрое тело быстро кашель надует!

Боярин Гаврила хоть с Евпраксиньей особо не общался, так как ему это дозволено не было, но противиться не стал и вместе с супругой вышел на улицу.

Дождь усилился, и сильный ветер гнал всех с улицы в дома поближе к печкам.

Василиса Николаевна бежала и пыталась глазами найти Евпраксинью. Вон она, на скамейке сидит возле терема Кондратия. Вот дуреха, свое княжеское достоинство позорит! Но оказалось, что боярыне это только почудилось. Добежав до колодца, Василиса Николаевна поскользнулась и упала в грязь.

Ну и куда ты побежала, дура княжеская, злобно подумала про Евпраксинью Василиса Николаевна. Вроде замуж выдала, все – нет, надо было удумать, с супругом поругалась и домой прибежала.

– Гаврил, беги к княжичу Федору и скажи, чтобы супругу свою искать шел!

– Так он ведь к монголам уехал!

Василиса Николаевна замерла. Точно! Он ведь к монголам уехал, а значит, не могла с ним Евпраксинья поругаться. Господи помилуй, подумала боярыня.

– Ты все равно беги. Может, уже воротился! Я сейчас отдышусь и побегу ее дальше искать! Ты это, Гаврил, возьми шубу, коли увидишь Евпраксиньку, то скажи, что я Христом Богом прошу ее надеть шубу и чтобы она домой к нам ворочалась! Иди давай, да побыстрее!

Василиса Николаевна встала, отдышалась и подумала. К подругам княжна побежать не могла, может, в церковь пошла? Побегу-ка я к храму Николы, там небось она и будет. Вот устроила, Евпраксиньюшка! И чего там стряслось?

Василиса почти бегом, забыв о том, что она боярского достоинства и ей не пристало так вести себя, побежала к церкви. Там уже собралась толпа людей.

Чего они тут забыли, зеваки проклятые, небось княжна там плачет, а они облепили ее, желая оказать услугу, а после озолотиться. Мерзейшие люди у нас в Рязани живут! Вот притащил боярин Евпатий нас к себе на родину!

– Дайте пройти, я мать княжны!

Василиса Николаевна приготовилась пробираться сквозь толпу. Но пихаться ей не пришлось. Люди расступились перед ней, и боярыня закричала.

На площади, мощенной булыжником еще при великом князе Ингваре Игоревиче, лежала Евпраксинья, а чуть в стороне княжич Иван. То, что они мертвы, боярыня поняла сразу.

Василиса Николаевна бросилась к младенцу, взяла его на руки и вместе с ним наклонилась к Евпраксинье.

– Вон с колокольни она и бросилась, я смотрю, чего это она, словно в нее бес вселился, полураздетая по улице бегает и рыдает! В храм пошла, может, горе какое. Не мое собачье дело! А она с колокольни потом сама и спрыгнула! – сказал кто-то из толпы и перекрестился.

– Евпраксиньюшка! Дура! Дура! Родная! – завопила Василиса Николаевна и, сняв с себя шубу, накрыла тело. – Господи, да покарай ты меня, дуру, за то, что не увидела я ничего! Она ведь ко мне прибежала, а я ее выпроводила! Господи! Что же я натворила! Евпраксиньюшка, доченька, ты что же наделала! Что же наделала!

– Нехорошее это место теперь, – промолвил кто-то, – зараз! Как в церковь-то ходить, коли здесь на себя руки человек наложил.

Василиса Николаевна обняла тело Евпраксиньи и постаралась немного протащить, при этом сама боярыня не понимала, куда его надо нести. А люди стояли и смотрели. Одни подходили, другие отходили.

– Ты жива, доченька, просто ударилась больно, и Ванечка жив! Красавица ты моя, что же Господь такое посылает. Ну скажи хоть слово!

– Разойдись, православные, люди княжеские едут, разойдись!

К телу подъехали несколько всадников и тут же спешились. Боярин Демид Твердиславович подошел к боярыне Василисе Николаевне и постарался оторвать ее от тела, но та не отпускала Евпраксинью.

– Не пущу, не пущу!

– Боярыня, что за горе-то случилось! Не выдержала княжна-матушка вести о смерти княжича Федора, супруга своего любимого! Люди православные, молитесь о душе княжича Федора, княжны Евпраксиньи и княжича Иоанна!

– Это моя вина, – заголосила боярыня Василиса Николаевна, – она ко мне как к матери прибежала, а я ее к мужу выпроводила. Не ведала, что он уже на небе. Я ее убила, я убила!

Боярыня Василиса Николаевна насквозь промокла и дрожала от холода и от слез. Боярин Демид Твердиславович захотел снять шубу с княжны Евпраксиньи.

– Не смей! Не смей, она ведь замерзнет!

– Она уже на суде Господнем!

– Нет, она здесь! Она здесь! Ей холодно, она промокла! Отойди от нее.