Текст книги "Город Не/Счастья"

5. На юг за горизонт

Жу идет из школы. Она уже подходит к дому, когда замечает серого пса. Учителя предупреждали, что в их район из Кроми стали забегать стаи бродячих собак.

Обычно взрослые излучают спокойствие и уверенность. Даже когда началась война, они продолжали вести себя как ни в чем не бывало. Но теперь в школе с утра до вечера висит гнетущая атмосфера, которая сгущается с каждым днем. Учителя совсем не улыбаются, а старшие школьники не хулиганят на переменах. И все избегают смотреть друг другу в глаза, будто носят в сердце ужасный секрет. Жу никто не рассказывает, что это за секрет, но она чувствует, что где-то там, далеко, за земляным валом, случилось что-то страшное. Мама тоже стала беспокойной, она много курит по вечерам и часто выглядывает в окно на дорогу.

Пес, которого встретила Жу, должно быть, отбился от стаи. Он поджарый, грязный, с впавшими боками. Свалявшаяся шерсть топорщится клочьями в разные стороны, а местами и вовсе выдрана. Пес опрокинул мусорный бак и копается в нем в поисках съестного. Он не видит Жу, но преграждает путь к дому. Жу цепенеет.

На улице, как назло, ни одного прохожего, тишину нарушают только звуки клацающих в мусорном баке челюстей и монотонный шум каштана за спиной. Она уже видит крышу своего дома впереди. Однако мать на работе. Она должна была встретить Жу из школы, но ей пришлось задержаться. Отец уехал на рыбалку несколько недель назад и до сих пор не вернулся. Позвонить некому.

Где-то на соседней улице раздается гудок автобуса. Пес нервно вздрагивает, поднимает голову, принюхивается, медленно переводит красные слезящиеся глаза на одинокую девочку. Самообладание подводит Жу. Она разворачивается, срывается с места и бежит так быстро, как не бегала никогда. На полпути к каштану она слышит позади злобный лай. Перед глазами плывут темные круги, она не видит ничего по сторонам, только спасительное дерево впереди.

Что-то скрипнуло, и Жу открыла глаза. Вокруг были разбросаны вчерашние находки: отсыревшие бумаги, разбитая фотоголографическая панель, опрокинутый ящик, разбросанные детали механических игрушек. Она слабо застонала и прикрыла один глаз. Сквозь мутное окошко под потолком в гараж проникал свет. Не электрическое свечение уличного фонаря, а теплые солнечные лучи, которые падали прямо на лицо. Наступило утро.

Она попыталась приподняться, но после ночи на холодном полу мышцы не слушались, каждое движение отдавало острой болью в пояснице. Шею жег след от веревки. Голову распирало от выпитого вчера и от роившихся в ней мыслей, которые жужжали будто растревоженное осиное гнездо. Из-за шума в ушах Жу не сразу смогла различить, откуда исходило тихое поскрипывание, разбудившее ее. В гараже был кто-то еще. Она попыталась резко вскочить, но не вышло. Тогда Жу на четвереньках отползла к стене и села, прислонившись к ней спиной. Туман в глазах понемногу рассеивался.

Уже знакомый старик примостился на табурете у выхода. В одной руке он держал фляжку отца Жу. Пальцы другой руки крутили веревку с петлей на конце.

– Узел неправильно завязала, – пробормотал он, не поднимая головы.

Некоторое время Жу просто сидела и смотрела на непрошеного гостя неподвижным взглядом. В отличие от их предыдущей встречи, она не пыталась вспоминать борцовские приемы. Круглое суровое лицо старика было непроницаемо, широкий лоб и массивная челюсть производили устрашающее впечатление. Жу вдруг поймала его взгляд. Глаза были как у отца – такие же грустные и задумчивые.

– Ясно, – наконец прохрипела она. Собственный голос казался чужим и далеким.

Старик еще некоторое время осматривал узел.

– Могу научить, если не передумала.

Он отбросил веревку в сторону, достал из внутреннего кармана потертого черного плаща пластиковую бутылку и поставил ее на пол, затем встал и направился к выходу. У самой лестницы он обернулся и посмотрел на Жу. Та щурилась, подставив лицо потоку солнечного света. Старик покачал головой и вышел.

Жу сложила руки на животе и вздохнула. Из горла снова послышался скрип, будто медленно закрывалась тяжелая железная дверь со ржавыми петлями. Жу закашляла, подняв в воздух пыль с куртки. Пылинки взмыли вверх и, как крохотные балерины, закружились в причудливом танце, выписывая кульбиты в лучах яркого света. Жу наблюдала за пылинками, пока те не закончили выступление. Она запрокинула голову и снова подставила лицо солнцу. В окошке изредка проскальзывали тени – ноги прохожих. Они спешили по делам: на работу или в школу. Еще недавно Жу и сама была такой торопливой тенью, мелькавшей каждое утро в чьем-то окошке.

С первых недель в министерстве она с готовностью вызывалась ехать в командировки, от которых отказывались коллеги. И когда платформа междугороднего поезда заезжала в вакуумный тоннель с мерным жужжанием, она затыкала уши от вездесущей безликой музыки берушами, откидывала спинку кресла и забывала обо всем. Там, куда она направлялась, ее ждала скучная работа, дома – недописанные отчеты. Но в поезде она могла отдыхать и при этом не чувствовать угрызений совести. Ведь Жу не бездельничала, как сказала бы мать, а неслась вперед на скорости четыре тысячи километров в час, пересекая моря и континенты.

Теперь ее захлестнуло похожее чувство: она сидела на месте и не шевелилась, но одновременно неслась в пространстве с огромной скоростью. Только не вперед, а вниз. Часов в гараже не было, личка не работала. Неизвестно, сколько времени она провела на полу, глядя в одну точку. Если бы не ноющая боль в каждой клеточке тела, она бы не двигалась вовсе.

Жу нехотя поползла к лестнице. В бутылке была зеленоватая вода, отдающая тиной. Жу понюхала ее, пожала плечами и выпила все до последней капли без особой брезгливости. Она отбросила бутылку в сторону. Та несколько раз отскочила от пола и покатилась в угол. Жу поморщилась и взялась за голову. Ей показалось, что бутылка громыхнула как пустая жестяная бочка, которую толкнули с холма.

Охая и держась за стену, Жу побрела наверх.

– Кажется, я тебя прогнала, – прохрипела она осипшим голосом, заходя на кухню.

– Ничего, я не в обиде.

Старик сидел за столом спиной к двери и с аппетитом уплетал из кастрюльки какое-то сероватое варево. Напротив стояла полная тарелка этой же субстанции, больше похожей на сырую глину, чем на приличную еду.

– Это было не извинение. – Жу тяжело опустилась на табурет и осторожно понюхала дымящуюся жижу. Запах оказался не таким омерзительным, как внешний вид. – Просто удивляюсь, что ты вернулся.

Старик полностью сосредоточился на завтраке. Он не торопился, каждое движение было плавным и отточенным и больше походило на священный ритуал, чем на обыденный прием пищи. Соскоблив со дна кастрюли остатки каши, он отправил ложку в рот, облизал ее и довольно причмокнул.

– Могу сказать то же самое про тебя. Ты не похожа на местную. – Он бросил на нее взгляд. – Не-ет, ты не из Кроми.

– А при чем тут Кромь? – опешила Жу. – Да, мы далеко от центра, но, как ни крути, в Полисе. Кромь – это же… – она задумалась, подбирая нужное слово, – трущобы вонючие.

Старик захохотал звонко и заразительно, будто ничего смешнее в жизни не слышал. Первый раз с их знакомства он не хмурился. Жу поддалась порыву и тоже улыбнулась, хотя и не поняла почему. Старик напомнил сказки, которые она слышала в детстве. Про деда с седой бородой, который с наступлением холодов ходит по домам с огромным мешком и дарит детям подарки. Жу, когда была маленькой, всегда думала, что он не приходил к ним домой из-за Станции управления погодой. Холода ведь никогда не наступали.

– Хочу тебя обрадовать. – Старик почесал нос. – Твой дом теперь часть вонючих трущоб.

– И кто же так решил? – прохрипела она. – Кучка бродяг захватила дома, водрузила флаги и постановила, что теперь тут Кромь?

– Никто ничего не захватывал.

Он достал из кармана платок и обмахнул бороду. Затем взял пустую кастрюльку и поставил в раковину.

– Иди отдохни. Я пока кран дочиню. – Он с укором посмотрел на Жу.

Немного помедлив, она пожала плечами, встала из-за стола и побрела в гостиную. Жу рухнула на знакомый диван и шумно выдохнула. Тот приветственно скрипнул пружинами и принял ее в свои объятия. Диван был первым давним другом, который обрадовался Жу. Она прижалась к нему щекой, закрыла глаза и тут же провалилась в глубокий сон.

***

Она стоит посреди незнакомой улицы. Рядом рвутся снаряды. Они летят откуда-то из-за горизонта, со свистом падают на голову, разносят в щепки крыши и стены домов, взрываются, осыпая все вокруг градом осколков, камней и битого стекла. Но ничто не может причинить ей вред. Она, будто привидение, наблюдает за происходящим со стороны.

– Эй, Жу! Не стой столбом! Давай, давай, шевелись!

Она с удивлением смотрит под ноги. «Мячик» из экскурсионного поезда нетерпеливо притопывает ногой в лакированном ботинке и протягивает ей поднос. Но на нем не изящные бокалы с коктейлями, а винтовочные патроны.

Жу не раздумывая хватает поднос и бросается вперед, поминутно оглядываясь. Улица за спиной превращается в руины, снаряды рвутся все чаще. Звуки разрывов сливаются в один непрекращающийся рев. Впереди все затянуто густым дымом. Жу забегает в плотную завесу и останавливается. Теперь гром канонады звучит приглушенно, откуда-то издалека. Она бредет дальше, хотя не может ничего разглядеть на расстоянии вытянутой руки. Со всех сторон нарастает неразборчивый гул: сначала тихо, а затем все громче и громче.

– Жу, где ты? – вдруг кричит мужской голос.

– Мы тебя ждем, – добавляет женский.

Она на мгновение замирает, а затем бредет на голоса. Гул становится все четче, и вскоре до нее доходят отдельные звуки. По спине бегут мурашки. Тысячи голосов кричат, стонут, ругаются, молят о помощи. Ей слышатся и выкрики знакомых людей, но они растворяются в общем шуме.

Жу бредет дальше, дыхание учащается, взгляд лихорадочно бегает по сторонам. Она пробирается сквозь густой дым, не разбирая дороги.

Вдруг она спотыкается и падает. Поднос выскальзывает из рук, и патроны с металлическим звоном разлетаются в разные стороны. Жу пытается встать, но нога в чем-то крепко застряла. Она присматривается. Сквозь плотную пелену дыма проступают очертания человека, лежащего на земле лицом вниз. Он держит ее за щиколотку обеими руками. Под ним растекается красное пятно. Лужа становится все больше и больше, и ее край уже подступает к Жу. Она пытается выдернуть ногу и отползти, но у нее ничего не получается. Где-то вдалеке жалобно воет собака.

***

Жу проснулась и долго не могла прийти в себя. Страшное видение стояло перед глазами. У нее до сих пор тряслись руки и звенело в ушах от взрывов. Первые мгновения после пробуждения всегда были самыми тревожными. Она постепенно отделяла кошмары от реальности, насильно вытаскивая себя из сна. Но на этот раз и то, что произошло за последний день в реальности, больше походило на абсурдный кошмар. Особенно новое знакомство в старом доме. Жу начала сомневаться, что старик вообще существовал.

– Проснулась? – Старик зашел в комнату бодрым шагом и развеял сомнения. – Держи. – Он бросил на пол пару поношенных синих кроссовок. – Эта обувка лучше подойдет, чем твоя.

– Для чего подойдет?

– Работу тебе искать будем.

– У меня есть работа, вообще-то. – Она села и потерла глаза.

– Тогда что ты тут делаешь второй день подряд?

– Второй день? – По спине пробежал холодок.

– Ну да. – Старик пожал плечами. – Ты проспала почти сутки.

– А у тебя есть где зарядиться?

Он вышел и через минуту явился с маленькой черной коробочкой. Жу поднесла руку, и на запястье появился индикатор зарядки.

– А электричество откуда? – Она покосилась на старика.

– Ворую, – невозмутимо ответил тот и почесал нос.

– Логично.

– У соседей. Они в курсе. – Он пожал плечами. – Я помогаю им, они – мне.

Пока заряжалась ее личка, Жу присмотрелась к старику. Теперь он не казался ей таким уж и старым. Морщины никуда не делись, но он держал спину прямо, двигался легко и достаточно проворно, хотя и сильно припадал на левую ногу. Бородка его была аккуратно пострижена. Если бы не потрепанный плащ с поднятым воротом и выцветший свитер крупной вязки, он мог бы сойти за одного из престарелых воротил Полиса, которым открыты двери во все министерства, а по субботам они летают на Остров на личном самолете, чтобы сыграть партию в теннис с тамошними аристократами. Но будь он хоть бездомным, хоть аристократом, слово «работа» в его устах звучало одинаково противоестественно.

Батарея зарядилась, и Жу дважды стукнула по запястью. Она проверила баланс банковского счета, вздохнула и скрепя сердце перевела абонентскую плату за телефон. На дисплее тут же всплыли уведомления о десятке пропущенных звонков и нескольких сообщениях. Она вздохнула еще раз и открыла последнее сообщение.

– Все еще не нужна работа? – Старик заглянул ей через плечо.

Жу цокнула языком и с досадой взмахнула рукой, отключая дисплей.

– Что мне нужно будет делать?

– Я заплачу.

Старик пошарил по карманам и вытащил пластиковую карту. Водитель автобуса покосился на странную парочку и немного помедлил, прежде чем закрыть двери. Они прошли в заднюю часть полупустого салона.

На одном из сидений спал человек. Он тихо похрапывал, взобравшись на спаренные кресла с ногами. Свисавшая до пола рука крепко сжимала пустую бутылку. Когда Жу проходила мимо, в ноздри ударил характерный запах.

– Еще же только утро! – возмутилась она вслух.

– В Полисе на работу просыпаются ближе к обеду? – обернулся старик. – Ну так привыкай. Мы встаем рано.

– Да нет, я не про себя, я имела в виду… – Она многозначительно кивнула в сторону пьяницы. – Ладно, забудь. – Она махнула рукой, поймав недоуменный взгляд старика.

– Я ничего не забываю. Память как у слона. – Он постучал по голове. – Видела слонов когда-нибудь?

– Видела. В министерстве.

– Карликовых?

– Ну да.

– Нет, это не то. – Он слабо улыбнулся. – Я видел настоящих. На востоке.

Настоящих слонов. Старик либо врал, либо… Война и последовавшая эпидемия выкосили большую часть фауны. Но и до того слоны не водились по эту сторону Стены. Она посмотрела на старика. Ну и в какую компанию ты вляпалась на этот раз, Жу?!

– О, Дед! Здорово! – полный мужчина с завидным проворством вскочил с одного из кресел. – А я слышу, голос знакомый.

– Приветствую. – Старик крепко пожал протянутую руку. – Как жена?

– Лучше. Спасибо.

– Рад слышать. – Он кивнул Жу в сторону свободных кресел в самом конце салона и снова обернулся к мужчине. – Если еще что нужно будет, скажи Рени, он меня найдет.

Жу устроилась у окна. Снаружи моросил мелкий дождь. Автобус ехал на юг через тот самый зловещий пустырь, на который ей с детства запрещалось заходить. Это были дикие, неизведанные земли, опасные и загадочные. Теперь же она видела перед собой самый обычный пустырь, обнесенный забором из ржавой сетки. Сухая, выжженная земля. Кое-где торчали редкие пучки желтоватой травы, ветер носил из стороны в сторону пластиковые пакеты.

Старик распрощался со знакомым и сел рядом с Жу.

– Дед? – Она кивнула в сторону недавнего собеседника старика. – А он не староват для твоего внука?

– Меня все так зовут. Ты тоже можешь.

Жу усмехнулась. Она работала в министерстве Мира, присутствовала на дипломатических приемах, ее обучали этикету. Но за два дня она так и не спросила, как зовут старика.

– Ладно. А я – Жу. – Она посмотрела на Деда. Тот крутил в руках пластиковую карточку, которой расплачивался за проезд. – А у тебя нет лички, что ли?

– Нет. – Он покачал головой. – Была. Теперь нет.

– Ты, случаем, не из этих, – она закатила глаза и покрутила рукой у виска, – не из Отрицателей?

– Нет. Хотя знаю пару человек, и они не такие уж и сумасшедшие, как о них говорят.

Автобус тряхнуло. Он переезжал пути наземной железной дороги – верный признак того, что промышленная зона близко. Наземные поезда использовались только для транспортировки грузов и оборудования.

Теперь их окружали угрюмые кирпичные здания. Жу почувствовала, как ей становится труднее дышать. В горле запершило. Автобус на секунду остановился на перекрестке, и Жу бросила взгляд в даль широкой, прямой улицы, которую они пересекали.

По обе стороны дороги стояли два одинаковых вытянутых здания, уходящих в горизонт. Где-то там, вдалеке, они заканчивались двумя зеркально стоящими трубами. Бордовые, с черной полоской копоти на вершине близнецы-великаны выпускали вверх клубы дыма, заволакивающего небо над Кромью.

– Долго еще? – спросила Жу, не отворачиваясь от окна.

– Уже надоело? – Дед удивленно поднял брови. – Мы только в начале пути.

6. Перед грозой

Все началось с голубя. С белоснежного тельца на мокром асфальте. Он лежит, растопырив крылья, словно распятый ангел. Черный сторожевой пес скалится за решеткой замороженной стройки, из его пасти стекают слюни, капают на песок, сворачиваются в маленькие комочки грязи. В своей голове пес уже вонзил клыки в белоснежное тельце, рвет его на куски, ощущая сладкий, металлический привкус вязкой крови. Еще, еще, еще. Кровь стекает в желудок и бьет в голову. Ему хочется выть от восторга. Он больше не раб, не покорный слуга людей. Он вернулся к истокам, и никакая цепь его больше не удержит.

Рвать. Кусать. Выть.

Кровь. Плоть. Такая теплая и свежая. Давно позабытое ощущение.

Но в нос больно впивается решетка, не дает выскочить на дорогу. Это сводит пса с ума. Он мечется из стороны в сторону, повизгивая от предвкушения. Рвать! Кусать!

Пес старается сдерживать инстинкты. Разум должен оставаться трезвым. До поры. Люди не любят безумных собак. Они начинают бояться и осознавать, что приручили дикого волка.

Ну ничего, ничего, подходящая возможность обязательно подвернется, и уж тогда он своего не упустит!

И терпение пса вознаграждается свыше. За первым голубем следует и второй. Третий, четвертый, пятый – сотни птиц замертво падают на землю.

Рвать. Кусать. Выть.

Кровь…

Часы на стене бьют полдень. Жилистый мужчина средних лет в военной форме заходит в импровизированный штаб наемников, стряхивая пыль и пепел с одежды.

– Еще двое заболели, Штерн, – докладывает вошедший. Командир сидит в кресле у стола, опершись на локти. Он не обращает внимания на товарища и продолжает изучать карту местности. – Плохо дело. Врачи не знают, что за напасть. Да и враги зажали нас, как крыс в угол.

– Крыс? Мы, что ли, крысы? – шипит Штерн. – Нет, Улич, я знаю всего одну. Одну тощую, изворотливую министерскую крысу.

– Ты говорил с ним? Со своим человеком из Высшего?

– Нет. Не выходит на связь.

– А с министерством Мира пробовал?

– Да, Улич, пробовал, – рокочет низкий голос с заметным раздражением. – Юная госпожа министр соблаговолила лично пообщаться.

– И?

– Черные Вороны останутся оборонять стратегические объекты.

– Ясно. Не поможет нам никто, – заключает Улич. – А что с боеприпасами?

– Цена остается прежней. Она сказала, что с оружейниками сговориться не удалось.

– Врет.

– Врет, конечно. И не пыталась. Не хочет расстраивать акционеров министерства. – Полковник Штерн бьет кулаком по столу. – Не затем оружейники спонсировали ее на конкурсе, чтобы потом нести убытки.

Снаружи раздается далекий грохот и спустя несколько секунд пронзительный свист. Затем снова грохот, но гораздо ближе. Снаряд падает где-то на соседней улице.

– Мы же заодно сейчас, хоть и служим Высшему. – Улич снимает каску и чешет затылок. Он не повышает голоса, даже когда злится. – А акционеры Мира не расстроятся, когда северяне вторгнутся в их драгоценный Полис?

– Есть и хорошая новость. – Штерн притворно улыбается. – Министерша сообщила, что раз уж боеприпасов нет и мы не пользуемся артиллерией, то она, так и быть, разрешает вернуть пушки до истечения срока аренды.

Очередной снаряд рвется совсем рядом, и в стену бьет град осколков. Улич осторожно выглядывает в щель в заколоченном окне. Дым от догорающего автобуса клубится вдоль дороги. Округа выглядит вымершей. Местные жители давно разбежались, а противник предпочитает вести обстрел на расстоянии и не вступать в ближний бой. Пока не вступать. Улич отворачивается от окна.

– Ты, кажется, обещал легкую прогулку, Штерн. Говорил, что через неделю будем пить пиво в Северопорте.

– Заткнись, Улич, – отмахивается командир, возвращаясь к карте. – Что-нибудь придумаем.

– Мы всегда выходили сухими из воды, – продолжает Улич. – Пришла пора платить по счетам. – Он усмехается. – Никогда бы не подумал, что Армию Штерна разобьет Северопорт.

– Ты замолчишь или нет?

– И отступать-то некуда, сколько ты в карту ни пялься. Мы уже в Кроми бьемся. Куда дальше? Глубже в город? А потом? Вести бои на улицах Полиса? – Он обреченно вздыхает. – Война проиграна, Штерн. Надо рвать контракт с Миром.

Штерн вскакивает на ноги. Огромная мускулистая фигура застывает, как статуя древнего бога войны. В ладони у него оказывается пистолет, полковник держит его на вытянутой руке, целясь в голову друга.

– Не знал, что под моим началом служат трусы. – Тень от стоящей на столе лампы скрывает половину зловещей гримасы. Ноздри раздуваются от тяжелого дыхания.

– Ты не туда целишься, полковник. – Улич невозмутимо опускается в кресло и вытаскивает из кармана фляжку. – Твои враги в другой стороне.

За окном разрывается еще один снаряд. С потолка на стол падает кусок штукатурки. Дисплей карты пару раз мигает.

– Я знаю, где мои враги, – цедит Штерн. Он медленно опускает оружие. Щелкает предохранитель. – Они повсюду.

– Не здесь, полковник. Не в этой комнате. – Улич прикладывается губами к фляжке, поглаживает донышко и прячет ее обратно в карман. Затем устраивается поперек кресла, свесив ноги с подлокотника, и прикрывает глаза. – Разбуди, если что.

Отдохнуть ему, как обычно, не удается. Стены и потолок трясутся от жуткого гула, Улич просыпается. Он выскакивает на улицу с автоматом на изготовку и чуть не врезается в Штерна. Тот стоит, сложив руки за спиной, и вглядывается в ночное небо. Сама земля дрожит от десятков беспилотных самолетов, медленно плывущих на север. Улич замирает в недоумении.

– Крыса решила помочь? – Он толкает полковника локтем. – Или министерша?

Где-то за полями на севере небо освещают лучи прожекторов. В воздух взвиваются огненные струйки. Стрекочут зенитки северян, но стая железных птиц невозмутимо продвигается дальше. Первые всполохи рвущихся бомб раздирают горизонт. Лицо Штерна остается мрачным. У Улича тоже неспокойно на душе, он достает сигарету и закуривает.

Ко всему можно привыкнуть. Близкие разрывы не так страшны, когда в каждую воронку в округе легло уже по два-три снаряда. Свист пуль и осколков превращается в скучный аккомпанемент серых будней, а раненые или погибшие товарищи со временем становятся математикой войны, печальной, но неизбежной, а потому предсказуемой. Нужно лишь понять закономерности. Оценить и принять обстановку, в которой оказался, и реальность встает на рельсы рутины.

Но авианалета Улич не видел несколько месяцев и предсказать его никак не мог. Что-то повернулось с ног на голову там, на самом верху. Люди в деловых костюмах изменили вводные данные и без того непростого уравнения и, не сообщив об этом, спустили решать его Уличу и Штерну. И вот теперь Улич ждет, чтобы полковник развеял тревогу. У того всегда есть нужные слова, чтобы подбодрить людей. Но на этот раз их не оказывается.

– Крысы – подлые звери. Крысы не помогают. Крысы спасают свои шкуры. – Штерн цокает языком и качает головой. – Что-то не сходится.

– А чему сходиться-то? – Улич пытается перекричать звуки боя. – Они там поняли, что проиграют, если не помогут. Разумно.

«Нет, не разумно!» – практически кричит его внутренний голос. И Штерн вторит:

– Бомбить, не согласовав с нами? Выпустить в трубу месячный бюджет министерства, не сказав нам ни слова? Ты забыл, почему Полис войну развязал? – Вздувшаяся на виске Штерна вена, кажется, вот-вот лопнет. – Чтобы подорвать экономику Северопорта, вот почему. – Он вытягивает руку в направлении взрывов. – Это похоже на подрыв экономики Северопорта? Нет, это кучка наемников в чистом поле. – Он качает головой, глядя на лавину стальных птиц. – Столько денег впустую. Они бы потратили их, только если бы знали, что это выиграет войну. – Штерн сплевывает на землю. – У них есть план.

– И почему же тогда не поделиться с нами?

– Потому что мы не часть этого плана.

Улич затягивается и выпускает в воздух облачко дыма. Самолеты все продолжают сбрасывать бомбы куда-то за горизонт. Некоторые машины загораются и падают, пораженные огнем с земли. Другие взрываются прямо в воздухе. Но железную лавину не остановить. Небо на горизонте пылает. Кажется, что рассвет наступил на несколько часов раньше.

– Улич, разведай, когда все стихнет.

– Дрона послать?

– Нет. Возьми пару ребят и сходи сам. Только без шума.

– Сделаю.

Взрывы продолжаются всю ночь, а следующее утро выдается непривычно тихим. После авиаудара из-за холма перестают прилетать снаряды.

Улич поднимает согнутую в локте руку, двое бойцов, следующих за ним, замирают на месте. Вокруг мирно покачиваются стебли кукурузы высотой с человеческий рост. Небольшой клочок поля, чудом уцелевший посреди выжженной равнины, заканчивается. Улич крадется вперед и раздвигает стебли.

Они подбираются к самой вершине холма, из-за которого по ним несколько дней велся обстрел. Подобрались быстро и тихо, не встретив ни техники, ни живой силы противника. Ни одного патруля или наблюдательного дрона за всю нейтральную полосу. Улич поправляет висящую на боку электромагнитную пушку. Он уже десять раз пожалел, что взял ее с собой. За все время они наткнулись только на несколько турелей, но и те были отключены, а лишние полтора килограмма на поясе стали напоминать о себе уже через пару километров пути.

Погода стоит жаркая и безоблачная. Улич в очередной раз смахивает капли пота со лба под каской и дает сигнал продвигаться вперед. Локатор по-прежнему молчит. Они ползком приближаются к вершине и заглядывают на ту сторону.

Земля изрыта глубокими воронками настолько часто, что Улич не сразу различает прикрытые маскировочной сетью вражеские траншеи посреди ям и наполовину зарытых в землю орудий. Людей, однако, не видно. Ни единого часового. Он сверяется с локатором еще раз. Судя по координатам, штаб северян в нескольких десятках метров от них. Улич нервно обшаривает взглядом все складки местности. Каждый холмик, каждую кочку, за которой может скрываться противник. Глаз опытного следопыта не локатор, его не обманешь. Но и глаз не засекает движения.

Северяне, вероятно, бросили поврежденные пушки и сменили позицию. Не идиоты же они, чтобы сидеть смирно, пока их ровняют с землей! Для группы Улича это значило еще несколько часов беготни под палящим солнцем. Он облизывает пересохшие губы и с надеждой смотрит на собирающиеся на горизонте тучки.

– Вперед, – оборачивается он к своим людям. – Ищем, куда они ушли.

Группа быстро движется вниз, Улич приглядывается и размышляет на бегу. Вчерашний обстрел изрядно потрепал северян. Те оставили на поле боя десятки орудий, многие из пушек выглядят вполне боеспособными.

Слишком много бросили северяне. Подозрительно много. По спине карабкаются мурашки. А не ошибся ли он? Бросить орудия и отойти на безопасное расстояние – это то, что предпринял бы сам Улич. Но если противником руководит кто-то вроде Штерна? Человек, который считает «безопасность» синонимом «трусости». Этот условный вражеский Штерн оставил бы лагерь под покровом ночи, совершил марш-бросок налегке, чтобы выйти во фланг настоящему Штерну, застал бы того врасплох и покончил с войной одним ударом.

Улич ускоряет шаг. К первой линии укреплений группа добирается бегом. Не сбавляя скорости, Улич спрыгивает в траншею, прикрытую сеткой и присыпанную землей.

Под ногами что-то хлюпает, он едва не теряет равновесие. Улич делает шаг назад. Потом еще один. Ноги утопают в чем-то мягком, к горлу подступает ком. Он уже знает, что увидит, когда опустит взгляд. Слишком знаком ему этот тошнотворный запах. Слишком знакомо ощущение, когда подошва ботинка случайно или намеренно натыкается на упругую человеческую плоть вместо твердой почвы.

Траншея завалена телами, бойцы Северопорта лежат один на другом. Не слышно стонов раненых, ни один человек не подает признаков жизни. Траншея стала для них одной огромной вытянутой братской могилой. Товарищи Улича медленно приближаются к краю и подают ему руки, помогая выбраться.

– Что за звери?! – выдыхает один из них, опуская респиратор на лицо. – Даже своих не похоронили.

Улич ничего не отвечает. Слишком много мертвецов он видел в жизни. Они научили его простой истине: мертвым не поможешь, а они не помогут тебе. И вреда тоже не принесут. Так что и беспокоиться, бояться или оплакивать их не стоит. Улич всегда беспокоится только о живых. И сейчас он чувствует, что его друзья и командир в большой опасности. Пока это лишь предчувствие неясной угрозы, но Улич не дожил бы до своих лет, не полагайся он на интуицию.

Он проскальзывает дальше, пробираясь вглубь оборонительных укреплений северян. Движется он легко и бесшумно, будто не было за плечами нескольких часов пути под палящим солнцем. Улич перескакивает через воронки и траншеи. В каждом окопе повторяется та же картина – лежащие друг на друге северяне. Сотни бездыханных тел, обезображенных до неузнаваемости, изрешеченные осколками, с вывернутыми или оторванными конечностями, со стеклянными глазами, обращенными к небу.

Группа осмотрела большую часть лагеря. Улич больше не беспокоится, что Штерна обойдут с фланга, – некому обходить. Он осматривает поле, усеянное трупами врагов, которым еще вчера собирался сдаваться, но ни радости, ни облегчения от неожиданной победы не испытывает. Враги мертвы, Северопорт повержен. Но смутная угроза все еще рядом, висит в воздухе над головой. Гораздо более серьезная угроза, чем он думал, потому что угроза непредсказуемая. Слишком уж много неизвестных в этом уравнении.

Предыдущим вечером он наблюдал за налетом. Двадцать семь бомбардировщиков пролетело над головой на север. Из них двадцать возвратилось обратно на юг. Он отлично представляет, что может сделать трехсоткилограммовая авиабомба с человеком, защищенным лишь каской и жилетом. И все же двадцать семь бомбардировщиков недостаточно, чтобы превратить хорошо укрепленный лагерь северян в долину смерти за считаные часы. Улич никогда не испытывал проблем с математикой, но это простое уравнение загоняет его в тупик. Враги должны были быть полными идиотами, чтобы допустить столько жертв. А северяне идиотами не были. Наемники Штерна убедились в этом на собственной шкуре.

Тела лежат кучами в несколько слоев. Молодые спутники Улича никак не могут прийти в себя после увиденного, они растерянно бродят от одной ямы к другой, опустив оружие. Улича, в отличие от них, ужасное зрелище не трогает. Натренированный глаз высматривает детали в общем кровавом месиве.