Текст книги "Гранд-отель «Европа»"

Между тем на полотна предъявил права и вице-король Неаполя. Три претендента, три картины. Компромисс был налицо. Один Иоанн отправился к Шипионе Боргезе, а другой – к вице-королю. Но то были утешительные призы. Есть лишь одно место, где может находиться веками разыскиваемая центральная часть триптиха «Мария Магдалина». Это Мальта. Вот зачем мы едем на Мальту, Илья. Мы будем искать эту картину.

6

За неделю до нашего отъезда я прочел в газете сообщение о том, что в нескольких десятках миль от побережья Ливии перевернулось судно с африканскими иммигрантами. В те дни подобные события происходили столь часто, что о них уже почти не писали. В этом же случае речь шла о катастрофе чудовищного масштаба. По словам очевидцев, на борту корабля находилось более девятисот человек. Двадцать восемь из них удалось спасти. Из воды извлекли двадцать четыре мертвых тела. Остальные утонули, сойдя в могилу на дне Средиземного моря. В прессе говорилось о крупнейшем кораблекрушении со времен Второй мировой войны.

Двадцать восемь выживших привезли в Италию. Останки двадцати четырех человек были отправлены на Мальту и за день до нашего приезда захоронены. Это сообщение навело меня на мысль. Если бы я написал репортаж о свершившейся трагедии, то смог бы окупить поездку на Мальту и даже что-то на ней заработать. Cвязавшись с редакторами голландского журнала «Фрей Недерланд», я вызвался посетить могилы погибших беженцев, а заодно исследовать, как карликовое государство – член Европейского союза – обращается с потоками людей в лодках, пытающихся в надежде на лучшую жизнь проникнуть с юга в обетованную Европу. Ведь Мальта – это вторая Лампедуза. Она расположена приблизительно на той же широте, что и заполоненный беженцами итальянский остров, в четырехстах километрах от побережья Ливии. Только примерно на сто пятьдесят километров восточнее. Вместе с Лампедузой она образует крайнюю южную границу нашего континента в Средиземном море, являясь удобным трамплином на Европейский материк. Но если Лампедуза изо дня в день мелькает в новостях, то о Мальте в контексте проблематики беженцев мы почти ничего не слышим. Я предложил «Фрей Недерланд» выяснить, почему так происходит. Они назначили мне гонорар в размере тысячи двухсот евро (без учета расходов на проезд и проживание) за статью объемом в две с половиной тысячи слов.

У нас был ранний рейс AZ 1460 авиакомпании «Алиталия» в 6:20 из венецианского аэропорта Марко Поло, приземлившийся в 7:25 в международном аэропорту Рим-Фьюмичино имени Леонардо да Винчи, откуда в 10:00 рейсом AZ 7912 нам предстояло вылететь в аэропорт Лука на Мальте. После того как я, подобно укротителю диких зверей, щелкая кнутом и подгоняя Клио в утренних сборах, сумел вовремя затолкать ее в такси, мне удалось плавно провести ее через бизнес-зал, воспользовавшись ускоренным прохождением предполетных формальностей, прямо к ее удобному креслу в одиннадцатом ряду у аварийного выхода. Мы, хоть и сами туристы, разумеется, намеревались сделать все возможное, дабы не столкнуться в аэропорту нос к носу с себе подобными. Это заранее испортило бы нам отпуск. Пусть наше путешествие и не было столь стильным и комфортабельным, как во времена «Восточного экспресса», но благодаря золотой карте «Фреччиа Алата» компании «Алиталия» мы по мере сил смогли почувствовать себя респектабельными путешественниками.

Пока Клио спала у меня на плече, я размышлял о рассказанной ею истории жизни Караваджо и о нашей миссии, хотя о последней и думать было нечего, так что я просто глупо улыбался, сидя в пассажирском кресле и обнимая храпящую маркизу в предвкушении нашего первого совместного отпуска, который вне зависимости от места препровождения был немыслим без прогулок за ручку и скрипучей гостиничной кровати… В истории о Караваджо меня пленяло то, что я уже давно знал. И все же в очередной раз меня поразил тот факт, что современная ему европейская культура была насквозь пропитана ностальгией. Достойными считались исключительно сюжеты из библейского и мифического прошлого. Даже когда Караваджо пришлось молить о пощаде и помиловании и от этой мольбы зависела ни много ни мало его жизнь, он обратился к символике былых времен. В своем отчаянном прошении он целиком и полностью полагался на предельную выразительность стародавних историй. Постоянное навязчивое желание к месту и не к месту вызывать из прошлого мертвых призраков и связывать с традицией все, что мы видим, о чем думаем и представляем собой, – это ДНК Европы. Существовать в Европе – значит помнить. Жить – значит продолжать традиции. На старом континенте нет места прогрессу.

При ближайшем рассмотрении это относилось и к нашей миссии. Мы пустились в путешествие не за новыми впечатлениями, не считая скрипучей гостиничной кровати, хотя ее навряд ли можно было причислить к разряду нового. Мы потратили триста евро на билеты и примерно такую же сумму – на гостиницу, чтобы погрузиться в историю. Похоже, нам ничуть не казалось странным проделать тысячу километров ради картины четырехвековой давности с изображением сцены, произошедшей тысячу шестьсот лет тому назад, и поиска аналогичной картины, который мы превратили в будоражащую воображение игру. В то время как глобализация очертя голову мчится вперед и страны Старого Света наводняются беженцами и туристами со всех уголков Света Нового, в то время как интернет выхолащивает нашу демократию, а колебания на мировом рынке заставляют нас трепетать, в то время как вокруг нашей планеты кружат спутники, а телескопы прочесывают небо в поисках будущего для человечества, для нас, то есть без пяти минут маркизы Кьявари Каттанео делла Вольта и ее личного писателя (или искусствоведки и бывшего античника), не существовало ничего важнее, чем артефакты из далекого прошлого, свидетельствующие об одержимости прошлым в самом том прошлом. И в этом смысле мы не были уникальны. Мы были европейцами до мозга костей.

О другой своей миссии я вообще не думал. Статья напишется сама собой. Мне требовалось просто сходить на кладбище, проинтервьюировать пару-тройку человек, использовать какое-нибудь выразительное изречение таксиста и покрыть весь этот пирог толстым слоем глазури, состоящей из описания атмосферы острова, – это я умею как никто. На сбор материала для статьи не придется затратить много времени. Наш отпуск от этого никак не пострадает. А напишу я ее уже по возвращении домой, в спокойной обстановке.

7

Из Рима до Мальты был час лёта. После того как двадцать минут назад мы миновали южное побережье Сицилии, я увидел внизу, в синей необъятности Средиземного моря, охровый остров. Он выглядел небольшим. Он и был небольшим. Я проверил. Триста шестнадцать квадратных километров. По площади сопоставимый с островом Влиланд[15]15
  Остров и община в нидерландской провинции Фрисландии.


[Закрыть]. Население – около четырехсот тысяч человек. Большинство их проживает в столице Валлетте и приросших к ней городах, раскинувшихся в естественных гаванях северо-восточной стороны острова. Лампедуза, кстати, значительно меньше. Я это тоже проверил. Всего двадцать квадратных километров, что вдвое больше Тингеметена[16]16
  Речной остров в Нидерландах, в дельте Рейна и Мааса.


[Закрыть], с населением, не превышающим шесть тысяч человек. Но это к делу не относится.

Для острова величиной с провинциальный городок мальтийский международный аэропорт Лука выглядел весьма презентабельно. Терминал сверкал мрамором и хромом. Здание аэропорта содержалось в образцовой чистоте и надлежащим образом охранялось. Любители беспошлинной торговли ни в чем не испытывали недостатка. В туризм явно вкладывались немалые средства и надежды. Прибывающие рейсы на мониторах в зале прилета были исключительно с севера.

По дороге в Валлетту я спросил у таксиста, известно ли ему о похоронах двадцати четырех погибших беженцев. Мы проезжали мимо бескрайнего кладбища, тянущегося от аэропорта до самого города. Вероятно, там они теперь и покоились. Может быть, он знает, где именно? Он даже не понял, о чем я спрашиваю. Но заверил меня, что если речь об иностранцах, то их обычно хоронят в другом месте, а кладбище перед нами предназначено исключительно для мальтийцев. «Католическое?» Он кивнул: «Само собой».

На первый взгляд Валетта производила впечатление крепости. Город опоясывали неприступные высоченные стены многометровой толщины. Такси высадило нас у городских ворот. Отсюда начиналась пешеходная зона. Мы проследовали в крепость и поселились в отеле «Кастилия», прямо у крепостной стены. Не считая Клио, я со своим достигшим зрелости животом и седой шевелюрой был самым молодым гостем в гостинице. Нетрудно представить себе ее контингент. С террасы на крыше открывался великолепный вид на остров, и оказалось, что крепостные стены защищали не только столицу Валлетту. Весь остров был крепостью. Бухты естественных гаваней изобиловали бастионами и укреплениями. Гигантский круизный лайнер немецкого туроператора «ТУИ» заплывал в бухту, окруженную донжонами и сторожевыми башнями. Тот же самый лайнер всего несколько дней назад мы видели и в Венеции. Как и самолеты, он держал путь с севера. На борту находилось не менее четырех тысяч человек, обладавших изрядной покупательной способностью. И все-таки за свой билет они заплатили меньше, чем пропавшие без вести изгои с юга за место в хлипкой лодке.

Разумеется, я понимал, откуда все эти стены. Благодаря выгодному расположению между Европой и Африкой Мальта на протяжении всей своей истории имела важное стратегическое значение. Во время Второй мировой войны сэр Уинстон Черчилль метко охарактеризовал Мальту как «непотопляемый авианосец». Историки сходятся во мнении, что успех союзников на Южном фронте в немалой степени был обусловлен тем, что им удалось удержать Мальту. В прежние века Мальта служила форпостом христиан в борьбе с мусульманами. В 1530 году Карл V подарил остров крестоносцам Мальтийского ордена, известным также как мальтийские рыцари. Они-то и возвели львиную долю здешних стен. Мальтийские рыцари представляли собой элитные войска папы римского, это были защитники креста, передовая линия фронта в священной войне против орд полумесяца и ятагана. Стены доказали свою эффективность. В 1565 году благодаря этим укреплениям небольшая армия численностью восемь тысяч крестоносцев выдержала осаду сорокатысячной армии Османской империи. Триумф осажденных считается одной из важнейших побед христиан над мусульманами.

Мы отправились на прогулку в город. На весеннем солнце улицы сияли чистотой. Повсюду царил безупречный порядок. Ничто не раздражало избалованного туриста. В своих цветастых бермудах, открывающих молочно-белые икры, он мог безмятежно предаваться покупке красочных магнитов на холодильник. Мы не встретили ни одного чернокожего. Даже аккордеонист на площади и тот был белым как сметана. Невзирая на то, что мы находились в самом южном уголке Европы, всего в нескольких сотнях километров от Африки, Валлетта выглядела уютным североевропейским городком. Такое впечатление возникало благодаря четкому прямоугольному плану улиц, навязанному в шестнадцатом столетии этой непокорной холмистой местности архитектором Франческо Лапарелли да Кортона и придавшему Валлетте вид шахматной доски, которая от векового пребывания под дождем деформировалась и стала непригодной для игры. А также благодаря английским мещанским названиям, таким как Merchant street и Old Bakery street. В сущности, Африка была прямо за углом, но одновременно на недосягаемом расстоянии. За этим, похоже, зорко следили. В ресторанах подавали пиццу или рыбный суп с карри и мидиями, раковины которых следовало выуживать из него руками. В десять часов вечера город вымирал. Жизнь прекращалась. Это был остров мертвецов и призраков, пытавшихся отыскать в путеводителе хоть какие-то следы своего существования. Казалось, что только на большом католическом кладбище еще продолжал гореть свет.

8

Мы прогулялись по дочиста выметенным улицам и посетили сокафедральный собор Святого Иоанна, религиозное сердце Мальтийского ордена. Богатство, роскошь и великолепие позолоченных стен ослепляли. Церковь украшали работы лучших художников, живших в ту пору на континенте. Пол представлял собой пеструю мозаику из надгробий рыцарей папы римского, защитников единственной истинной веры. Каждая надгробная плита, высеченная из драгоценного полихромного мрамора, была снабжена благородным именем воина креста и длинным списком всех его рокочущих званий. Мальтийские рыцари специализировались на двух задачах. Они были не просто воинами, но и врачами. В их госпитале в Валлетте лечились раненные в священной войне. Некогда главный смысл существования Валлетты заключался в оказании помощи другим, что и тогда, разумеется, относилось только к христианам. В люнете над главным входом в собор, на великолепной фреске, созданной неаполитанским мастером Маттиа Прети между 1661 и 1666 годами, изображены оба вида деятельности, принесшие славу мальтийским рыцарям. Это аллегория триумфа их ордена. Справа воссоздается морское сражение против мусульман, а слева рыцарь ухаживает за больным христианином. В центре фрески аллегорическая женская фигура в кирасе с огромным знаменем с изображением креста растаптывает покоренных мусульман.

Для произведений Караваджо было отведено отдельное выставочное пространство в бывшем оратории, слева от главного алтаря. Рядом с картиной «Усекновение главы Иоанна Крестителя», ради которой мы сюда приехали, – раз уж во время визита к аристократическим родителям Клио, хранителям ее фамилии, я обещал ей показать подлинник, и поскольку затем во сне она обвинила меня в убийстве, – висело полотно с изображением Иеронима Стридонского. Караваджо изобразил его пишущим.

– Твой коллега, – заметила Клио.

Иероним Стридонский считается составителем Вульгаты, канонического латинского перевода Священного Писания, который был призван стать и стал нормативным авторитетом.

– Святой покровитель моих переводчиков, – сказал я, – аскетов, живущих в нищете и кропотливым трудом силящихся превзойти оригинал.

Дома, сидя на диване, мы уже внимательно рассмотрели репродукцию этой картины. Композиция изображения выстроена таким образом, что облысевшая голова ученого-святого устрашающим и наводящим на соответствующие размышления образом отражается в черепе на столе. В то время как на мгновение он задумался над пассажем в одном из своих фолиантов, расслабив правую руку, его перо ненароком очутилось в нескольких сантиметрах от полой улыбки смерти. Но оно горделиво устремлено вверх, словно поднятый средний палец перед безобразной маской немой бренности.

Под влиянием Клио я стал настолько одержим историей жизни Караваджо, смертным приговором и его страхом перед казнью, что мне казалось, будто в картине кроется еще один смысловой пласт. Череп на ней отделен от туловища. Непосредственное соседство пера и безусловного символа смерти напоминает о приговоре, заверенном суровым Отцом Церкви, столь глубоко погруженным в богословские тонкости, что он не удостаивает взглядом обреченного художника, который его увековечивает и которого он осуждает на смерть. Мне понравилась эта моя интерпретация, но Клио лишь улыбнулась, как улыбалась всегда, когда замечала пятно на моей рубашке или когда я слишком долго варил макароны.

Об Иерониме Стридонском сложены прекрасные истории. При этом я не имею в виду анекдот о встрече Иеронима с хромым львом. Иероним, живший отшельником в пустыне, спокойно обследовал больную лапу льва и осторожно вытащил из нее занозу. После чего благодарный лев стал его постоянным спутником и защитником. Слишком уж диснеевская стилистика. Гораздо интереснее история, произошедшая в зените его жизни и в самом центре власти. Шел 382 год. Иероним служил личным секретарем папы Дамаса I в Риме и считался его безусловным преемником. Вопреки тому, что он слыл непримиримым и ультраконсервативным поборником безбрачия, которое в ту пору не слишком строго блюли, он магически притягательно воздействовал на женщин. А может, именно поэтому. Вокруг него образовался настоящий гарем благочестивых учениц из высших кругов Рима. Одной из них была Блесилла, двадцатилетняя представительница рода Корнелиев, прославленной влиятельной семьи, среди древних выходцев которой было по меньшей мере сто шесть консулов. Вскоре после того, как Блесилла стала последовательницей Иеронима, она умерла. Она чересчур фанатично постилась. Иеронима обвинили в ее смерти. Шансы стать преемником папы римского развеялись как дым. Ему пришлось покинуть Рим.

Но я отклонился от темы. Эта история не имеет никакого отношения к моему повествованию, поскольку я не собираюсь навязывать читателю мораль, что чем хуже вы относитесь к женщинам, тем с большим рвением они вас преследуют, и уж тем более разглагольствовать о том, что и обратное верно, ибо я отдалил от себя Клио своей чрезмерной покладистостью и безграничной влюбленностью. В тот момент мне не хотелось об этом думать, вдобавок я был занят тем, что поцелуями в шею пытался отвлечь Клио от ненависти к человечеству, которая начинала в ней закипать, когда нам пришлось примкнуть к длинной очереди за специальным билетом в ораторий, и грозила принять неконтролируемые формы при виде столь многочисленных любителей искусства.

– Что они все здесь делают? – шипела она. – Не могу придумать ни одной причины, по которой мы обязаны показывать наши сокровища одетым в шорты американцам и китайцам. У них потные ноги, и они не имеют ни малейшего представления о значении и ценности картин, ради которых стоят в очереди. Думаешь, кто-то из китайцев, с их палками для селфи и нелепыми панамками, знает, кто создал Вульгату? И зачем американцам, чей единственный культурный багаж состоит из двух сортов кока-колы, экзистенциальные тревоги столь сложного и неоднозначного художника, как Караваджо? Они даже не догадываются, в каком тысячелетии он жил. По-твоему, мы должны спокойно относиться к тому, что они, ступая в кроссовках на нашу священную землю, обдают зловонным дыханием наши художественные шедевры? Сколько стоит билет? Четыре евро. Представляешь? Это же смешно. Неимоверно дешево. Он должен стоить как минимум в сто раз дороже. Вообще-то, посещение Караваджо следует организовывать по предварительной записи, по меньшей мере за год, с требованием письменной мотивации после предварительного экзамена. Однако вместо этого мы устраиваем из нашего прошлого распродажу. Какая беспардонность. И прекрати как идиот целовать меня в шею.

В итоге мы даже не смогли толком разглядеть картины Караваджо. Они были слишком далеко, очень тщательно огорожены и охраняемы, скудно освещены и окружены толпами людей, которые даже не смотрели на картины. Они были всецело поглощены тем, чтобы, стоя спиной к полотнам, сделать селфи, где едва узнаваемый Караваджо служил им фоном.

– В твоих книгах, дома на диване, было лучше видно, – произнес я.

– Находиться здесь совершенно бессмысленно, – сказала Клио. – Полный абсурд.

9

Это случилось утром в холле нашего отеля. Мы позавтракали и оделись на прогулку в город. На Клио была черная юбка-карандаш с кружевной отделкой, лиловая шелковая блузка и простой, но элегантный черный жакет «Армани», а на мне – серый костюм в тонкую полоску, белая рубашка с позолоченными запонками и однотонный лиловый галстук с позолоченной булавкой. На выходе из отеля Клио обнаружила, что забыла солнцезащитные очки, и поднялась обратно в номер. Я остался ждать ее в холле, разглядывая развешанные по стенам в качестве украшения интерьера репродукции старых городских пейзажей и карт Валлетты.

По широкой деревянной лестнице в холл спустился один из постояльцев гостиницы. Я описал бы его как дородного лысеющего мужчину в том возрасте, когда мужчины скорее привлекают женщин своим статусом и социальным положением, нежели отражением в зеркале. Его пивной живот едва прикрывала линялая, застиранная майка. Толстое лицо было красным как у рака: от отпуска и сопутствующих ему треволнений. На нем были предназначенные для занятий спортом пластиковые солнцезащитные очки со шнурком и яркой окраски бермуды в цветочек, открывавшие похожие на надутые свиные пузыри молочно-белые икры. Я из вежливости его поприветствовал.

– Кому-то нужно подняться наверх, – сказал он мне по-английски. – Унитаз не смывает.

– Весьма сожалею, – ответил я. – Но, боюсь, ничем не смогу вам помочь. Я здесь не работаю.

Он посмотрел на меня с недоверием, но потом обратился-таки со своей проблемой к сотруднику гостиницы на стойке администрации.

Этот, казалось бы, пустяковый инцидент не выходил у меня из головы. С тем фактом, что недостаточно благообразный турист принял меня за сотрудника отеля, еще можно было смириться. Но меня возмущала очевидность его ошибки, ибо я знал, чем она вызвана. Он принял меня за обслуживающий персонал по той причине, что я был в костюме и при галстуке. Ему не пришло в голову, что я тоже постоялец гостиницы и, строго говоря, такой же турист, как и он, исключительно в силу того что, в отличие от него, я не был эксгибиционистски непринужденно одет в нижнее белье и шлепки. В сущности, он был прав. И это раздражало меня больше всего. Он был нормой. Статистически доказанной. А я – диковинным исключением.

Ладно бы мы отдыхали на морском курорте. Хотя и в Льорет-де-Мар я бы тоже одевался с иголочки, ибо джентльмен не терпит компромиссов, но я смог бы понять, если на дискотечном пляже на человека в костюме и тщательно подобранном к нему галстуке смотрели бы с некоторым удивлением. Сейчас же мы находились в историческом центре Валлетты, древнем оплоте креста против ятагана, колыбели Мальтийского ордена, штаб-квартире тамплиеров, месте, где предлагали свои услуги художники со всей Европы и где писалась история континента. Но и здесь я был единственным респектабельно одетым мужчиной среди орды варваров в пляжном тряпье. В самом деле, галстуки и пиджаки носили только официанты, швейцары в роскошных отелях, сотрудники информационно-туристического центра, служащие парковки и музейные охранники. Ошибка, допущенная туристом в холле нашего отеля в то утро, была вполне объяснима и именно поэтому столь абсурдна, смехотворна и нелепа. Я изрядно завелся по этому поводу.

Когда-то мир был понятным. Господ можно было узнать по шляпам, сюртукам и галстукам, а их слуг и плебеев – по картузам и лохмотьям. Я не говорю, что это был идеальный мир, но в нем была известная логика. В какой-то момент истории исполнители ролей поменялись костюмами. В наши дни мир выглядит с точностью до наоборот и потому по-прежнему понятен, но менее логичен. Класс зажиточных фанфаронов может позволить себе в тошнотворно неухоженном виде и застиранной одежде развалиться на террасе кафе. Персонал же отличается от клиентуры безупречным внешним обликом. Официанта можно определить по галстуку-бабочке, сомелье – по костюму-тройке, а швейцара – по изысканному галстуку приглушенных тонов. Своих уважаемых гостей в купальных костюмах они провожают к забронированным для них столикам.

Странно то, что у себя дома: в Германии, Дании, Нидерландах или Америке – эти беззастенчивые туристы наверняка облачаются в костюмы и галстуки, отправляясь на работу в банк или страховую контору. Что вполне соответствует парадоксальной современной логике, ведь там они персонал. Свой костюм они расценивают как смирительную рубашку, а галстук – как кляп: атрибуты зарплатного рабства. Если прежде опрятный внешний вид считался проявлением внутренней культуры и уважения к окружающим, то теперь это навязываемая униформа несвободного существования, которую за порогом офиса люди стремятся немедля сбросить и заменить прямо противоположным тому, что воспринимается ими как обязанность.

При всем при том они гордятся своей работой, стрессом, зарплатой, взятыми в лизинг автомобилями, кабинетами и непреложными костюмами. Это символы статуса. Однако символы наивысшего статуса – это бермуды и шлепки. Если в штаб-квартире транснациональной корпорации кто-то разгуливает в подобном виде, можно с уверенностью сказать, что это крупная шишка. He doesn’t give a fuck[17]17
  Ему плевать (англ.).


[Закрыть], он может себе это позволить. Он вызывает всеобщее восхищение. Он образец для подражания. Кто не хотел бы зарабатывать миллионы по телефону, сидя на краю бассейна и потягивая коктейль? Вот они и играют эту роль во время отпуска. В течение трех недель, пока босс не дышит им в спину, they don’t give a fuck[18]18
  Им плевать (англ.).


[Закрыть], и они всем вокруг это демонстрируют.

Вот только в этом всемирном обмене костюмами утратилось уважение к окружающим. Приличный внешний облик расценивается сегодня как повинность нищего наемного раба. В шоколаде оказывается лишь тот, кто, освободившись от этой повинности, получает право самодовольно и беспрепятственно выставлять напоказ свой гедонизм и эгоизм. Трехнедельный отпуск – это аванс на будущее.

Сообразно новой, глобальной, циничной религии неолиберализма, единственная душеспасительная цель существования человека заключается в том, чтобы зарабатывать как можно больше денег и тратить их в рамках непрекращающейся извращенной мессы потребительства, причем по возможности с минимальным учетом интересов ближнего. Уважение к другим не вписывается в менталитет победителя, которым мы восторгаемся и который насаждаем своим детям. Эгоизм – условие успеха. Предприниматель-альтруист – это плохой предприниматель. Неолиберальное богослужение требует от всех верующих обращения в предпринимателей и максимально продуктивного участия в игре между победителями и побежденными, в которой каждый победитель осознанно выигрывает за чужой счет. Таковы правила игры. Тот, кто выражает полнейшее пренебрежение к миру, без зазрения совести теша свой гедонизм, почитается святым и ставится в пример остальным. Вот что не так с нашим обществом. Вот почему полуголые туристы загрязняют дурновкусием исторические города нашего старого континента.

Вероятно, лучше будет переместить эту последнюю часть моего анализа неолиберализма в другую главу окончательной версии будущей книги. Было бы несправедливо требовать от читателя согласия с моими рассуждениями лишь на основе того, что скверно одетый турист ошибочно принял меня за сотрудника отеля. Но все-таки я прав.

10

В рамках нашей запланированной миссии посещение сокафедрального собора Святого Иоанна было всего лишь ориентировкой на местности. Мы не ожидали, что давным-давно утерянная картина Караваджо, его фантастический автопортрет в образе Марии Магдалины, будет висеть под другим названием прямо там, в темной часовне, ежедневно посещаемой тысячами туристов. Поиск того, что мы искали, не мог в мгновение ока увенчаться успехом. Мы наобум зашли в несколько церквушек, но и там бесценного холста, увы, не оказалось. Не было его и в городском музее.

– Как это происходит на практике? – спросил я за обедом, состоявшим из водянистого рагу с неким подобием кролика. – Совершение открытия века? Мне просто интересно; в конце концов, это твоя специализация. Может, зайдем в туристический офис? Вдруг им известно, где картина. Может, у них есть рекламный проспект. Это всего лишь предложение. В любом случае, мне кажется, нам нужен более системный подход к нашей затее.

– Это игра, – сказала Клио. – Мы сможем выиграть, только если будем играть.

– Прямо как в любви.

– Нет. Любовь – это не про удачу. Тот, кто любит ради победы или обретения, не в состоянии любить. В игре под названием «Любовь», чтобы не проиграть, нужно трудиться до седьмого пота. Вот почему любовь – не веселая игра. В нее играют только потому, что не успевают передумать.

– Хвалю за цинизм. Как будто сам себя слышу. Откуда вдруг такие мысли?

– Ты как раз не рассуждаешь подобным образом. В этом-то и проблема. Ты слишком влюблен, чтобы быть циничным, но в то же время не понимаешь, что тебе еще нужно научиться работать во благо любви. Единственное, о чем ты цинично высказываешься, – это моя профессия.

– Ты права. Прости.

– Понимаешь?

Чтобы загладить свою вину, я по-быстрому придумал конструктивный план, предложив погуглить на смартфонах места, непосредственно связанные с Мальтийским орденом, и тут же приступил к его выполнению. Она смотрела на меня с жалостью. У нее была мысль получше, как всегда.

– Если исходить из гипотезы, что в 1610 году картина была привезена на Мальту, – сказала она, – и по-прежнему здесь хранится, мы должны понять, почему ее до сих пор не нашли. Потому что кто-то не хотел, чтобы ее нашли. Вот единственное правдоподобное объяснение. Она где-то спрятана. Где лучше всего укрывать такую картину? Можно засунуть ее в подвал или замуровать в глухой стене темницы, но тогда всегда есть риск, что кто-то из будущих поколений проявит любопытство или затеет ремонт по практическим соображениям, которые невозможно предвидеть. Заброшенное укрытие никогда не бывает безопасным. Дабы хранить что-то в тайне, требуется хранитель сокровищ, не подпускающий к ним несведущих и способный разрулить ситуацию при изменившихся обстоятельствах. Однако хранители смертны. Необходимо своевременно обеспечивать им замену. Как организовать цепочку стражников, из поколения в поколение хранящих тайну?

– Монашеский орден, – предположил я.

– Молодец, Илья. Но сила – это слабость. Самая сильная сторона – всегда наиболее уязвимое звено. Ибо, если орден на протяжении нескольких поколений хранит тайну, существует риск, что в конце концов кто-то не сможет удержать язык за зубами и проболтается. Как этого избежать, Илья?

– Понятия не имею, – признался я.

– А я имею. Следует доверить эту тайну монахам, давшим обет молчания.

– Монахи-молчальники?

– Например. Но есть вариант получше. Монахини-затворницы. Существуют ордены монахинь, живущих в строгом затворе и не вступающих в контакт с внешним миром. Они проводят свою жизнь за решеткой в обнесенном стеной монастыре, который не вправе покидать. Товары доставляются и забираются из монастыря с помощью подвижного блока. Даже святое причастие монахини получают через отверстие в двери кельи. Им не разрешено говорить ни при каких обстоятельствах. Если общение неизбежно, они пользуются языком жестов. Подобный монастырь был бы идеальным местом для укрывания картины. Тем более учитывая, что это за картина.

– «Мария Магдалина».

– Монахини отождествляют себя с ней. Все они чувствуют себя грешницами, совершающими покаяние, как Мария Магдалина в пустыне. Одинокими ночами на койках своих монастырских келий все они представляют себя невестами Христа. Такую картину они будут оберегать ценой собственной жизни.

– А теперь ты скажешь, что здесь, на Мальте, есть такой монастырь.

– Монахини ордена Святого Иоанна Иерусалимского.