Текст книги "Гранд-отель «Европа»"

Глава восьмая. Мальтийская загадка

1

– Ты мне снился, – сказала Клио однажды утром.

Я ответил, что польщен.

– То был нехороший сон. Мы оказались у реки и хотели попасть на другой берег. Но моста не было. Ты сказал, что нам придется переправляться вплавь. Меня пугало бурное течение. Ты обещал, что мы поплывем вместе, ты мне поможешь и со мной ничего не случится. Но стоило нам окунуться в воду, как ты принялся возмущаться, что я плыву слишком вяло и медленно. Добравшись до середины реки, ты вконец разозлился и бросил меня. Поплыл к другому берегу и даже не оглянулся. А я утонула.

– Это всего лишь сон. Я бы никогда так не поступил. Я вообще не люблю плавать. Я бы наверняка вызвал такси, и мы с ветерком домчались бы до ближайшего моста, ведущего на другой берег.

– Я сказала, что моста не было. Ты не воспринимаешь меня всерьез. Знаешь, что с тобой не так? Ты живешь исключительно в своем мире. И мнишь себя центром собственной вселенной. Пока я, веселая и нарядная, вьюсь вокруг тебя, как бахрома, украшающая твое самомнение, ты доволен. Но как только у меня возникает проблема, ты отворачиваешься, ведь чужие проблемы тебе докучают. И тогда я вольна сгинуть точь-в-точь как в моем сне.

– Я просто пошутил, Клио.

– Вот именно, в зубах навязли эти твои вечные шутки. Не удосуживаясь вникнуть в непритворные тревоги собеседника, ты отшучиваешься. Шути себе сколько влезет в своих книгах, но не со мной. По-моему, ты просто законченный эгоист.

– Я искренне убежден, что это не так. Более того, это самое несправедливое обвинение в мой адрес. Если кто и не вправе упрекать меня в эгоизме, так это ты. Я всю свою жизнь перевернул ради тебя.

– Купив несколько костюмов и рубашек под цвет моих меховых пальто? Поздравляю, Илья. Ты настоящий альтруист.

– Я поехал с тобой в Венецию.

– Только потому, что я настояла. С тобой всегда так. Ты никогда ничего не сделаешь для другого по собственной инициативе.

– Помнится, это я уговорил тебя отправиться в Венецию. Ты вообще поначалу не хотела соглашаться на эту должность.

– О да, теперь он ставит себе в заслугу собственное желание переехать в Венецию, в угоду которому вынудил меня бросить работу. Весьма благородно. Ты истинный джентльмен. Только вот что я тебе скажу, Илья: чтобы быть джентльменом, недостаточно иметь в шкафу пару-тройку костюмов и галстуков. В тебе это либо есть, либо нет, так что тебе все равно не понять, что я имею в виду.

– Ты противоречишь сама себе.

– Отнюдь.

– Сначала ты меня упрекала, что я не уговариваю тебя переехать в Венецию, а теперь обвиняешь меня в том, что я тебя заставил. Эти упреки противоречат друг другу.

– Ненавижу твои риторические экивоки. Я пытаюсь по-человечески с тобой поговорить.

– Хорошо. Выражусь иначе: я с энтузиазмом поддержал принятое тобой решение. Подобная формулировка тебя устраивает? Если да, то объясни мне, что в этом эгоистичного.

– Что в этом эгоистичного? Да ты все перевалил на меня.

– Что ты имеешь в виду, Клио?

– Эту квартиру, все. Ты и пальцем не пошевелил.

– Эту квартиру по сходной цене предоставил нам твой работодатель. Шевелить пальцами не требовалось. Поэтому я этого и не делал.

– Хорошо устроился. Как же у тебя всегда все легко. Ты даже не помог мне распаковать книги.

– Что с тобой сегодня, Клио? Почему ты такая взвинченная?

– Я уже сказала. Ты меня даже не слушаешь. Очевидно, мне следует к этому привыкнуть.

– Тебе приснился кошмар.

– Мне приснилось, что ты эгоист и в любой момент готов бросить меня на произвол судьбы.

– Мне что, сейчас оправдывать свое поведение в твоем сне?

– Можешь не беспокоиться.

– Сны не всегда отражают реальность, Клио.

– Разве нет? Почему же мне это снится? Раньше мне не снилось ничего подобного, а приснилось только теперь, когда мы вместе. Неужели это просто случайность?

– Об этом лучше спросить у тебя. Почему тебе снятся неприятные сны с моим участием? В конце концов, они ведь продукт твоего сознания. Согласись. Это мне следует негодовать, что ты, очевидно, столь плохого обо мне мнения и что твои мысли преследуют тебя даже во сне.

– Ты не сдерживаешь своих обещаний. Вот что преследует меня во сне.

– Каких таких обещаний я не сдерживаю? Назови хоть одно.

– Могу назвать сколько угодно.

– Например?

– Ты до сих пор не написал обо мне стихотворения.

– Клио, это не было обещанием. Ты непременно хотела обнажиться. Я все еще благодарен тебе за ту твою головокружительную инициативу, но я тебя об этом не просил и никогда бы не осмелился. А это стихотворение я еще напишу. Но оно должно быть лучшим из когда-либо написанных. Стихи не пишутся на скорую руку. Они требуют времени.

– И не свозил меня на Мальту.

– На Мальту?

– Видишь, ты даже не помнишь.

– Я обещал свозить тебя на Мальту, когда мы были с визитом у твоих родителей.

– Ну вот, наконец, ты и сам признаешь, что не сдерживаешь обещаний и что ты ненадежный человек. Кстати, у меня на следующей неделе отпуск, если тебя это хоть сколько-нибудь интересует.

2

В тот же день я заказал билеты и гостиницу.

– Ты хоть знаешь, зачем мы летим на Мальту? – спросила Клио.

Мне стоило невероятных усилий не рассмеяться. «Это уже не имеет большого значения, – хотел сказать я. – По-моему, ты не оставила мне выбора. Но это неважно. Я все равно тебя люблю. Мы летим на Мальту потому, что я не хочу, чтобы ты снова обвинила меня в своей приснившейся смерти». Но я этого не сказал. Я ответил так, как она хотела.

– Да, – согласилась она, – верно. В первую очередь мы едем посмотреть на «Усекновение главы Иоанна Крестителя», которое Караваджо подписал кровью Иоанна. Только я тебе еще не рассказала, что эта картина – лишь мелкое звено в цепочке событий и частичка великой тайны.

Она уже совсем не гневалась, да и мое негодование невольно растаяло под теплом ее энтузиазма. Особый свет в ее глазах, когда она говорила о великой тайне, и маленький рот, с важным видом акцентирующий значение этих слов, меня растрогали. В ту пору я был слишком влюблен, чтобы проявлять непреклонность. Я осознавал эту свою слабость и справедливо считал ее достойным восхищения достижением.

– Рассказать?

Я ответил, что хочу знать все о великой тайне.

– Это довольно длинная и запутанная история, но я постараюсь доходчиво ее изложить.

– Я весь внимание.

– Слушай и запоминай. Уверена, ты захочешь использовать ее в своей книге. Пусть это будет новая глава, потому как сейчас начнется нечто важное.

– Я ведь не пишу о предшествующих событиях, ибо не пишу о тебе, ты это знаешь. Я тебе обещал. Ты, безусловно, носишь имя музы, но музы обычно не вмешиваются в композицию сочинений, на которые вдохновляют.

– Я муза нового типа. Муза 2.0. Не перебивай. Ты хочешь услышать историю или нет?

– Я слушаю.

3

– Жизнь и творчество Микеланджело Меризи, названного Караваджо в честь городка, где родились его родители, окутаны множеством загадок, но величайшая из них связана со смертью художника. Как тебе завязка? Караваджо не умер на Мальте, но его смерть, по моему твердому убеждению, стала прямым следствием события, произошедшего во время его пребывания на этом острове. Если ключ к разгадке этой тайны находится на Мальте, то, возможно, мы найдем там и ответ на вопрос, мучающий человечество уже несколько веков: куда подевалась последняя из трех картин Караваджо, сопровождавших художника в его последнем путешествии?

Ты уже заинтригован? Но прежде чем приступить к рассказу о роковом происшествии на Мальте, следует отмотать пленку времени на несколько лет назад, чтобы понять, как и почему он оказался на этом острове. Вернемся в 28 марта 1606 года. Караваджо тридцать четыре года. Он живет и работает в Риме, находясь на пике славы. Получает престижные заказы и пользуется покровительством весьма влиятельных кардиналов и вельмож. В силу своего, извини за выражение, дерьмового характера ему нередко приходится уповать на их помощь. Он вспыльчив, агрессивен и жесток. Он часто попадает в передряги.

Ходили слухи, что его приезд в Рим был не вполне добровольным: это был побег, и в период между 1590 и 1592 годами в Милане он убил человека. Доказательств не было. Зато в Риме многие видели, как 28 ноября 1600 года, во время пребывания в Палаццо Мадама в качестве протеже кардинала дель Монте, после банальной ссоры он покалечил палкой другого гостя своего покровителя. Жертвой стал не кто иной, как Джироламо Стампа, великий герцог Монтепульчано. Кардинал дель Монте не мог или не хотел помешать заключению Караваджо в тюрьму Тор ди Нона.

После его освобождения в 1601 году были и другие инциденты. В 1603-м за оскорбительные стишки на Караваджо подал в суд его коллега по цеху, художник Джованни Бальоне. Караваджо осудили, но благодаря посредничеству французского посла приговор был заменен домашним арестом. Годом позже Караваджо не раз арестовывали за незаконное хранение оружия и нанесение увечий городским стражникам. В суд на Караваджо подавал даже трактирщик, которому тот швырнул в лицо тарелку артишоков. В 1605 году он был вынужден скрываться в Генуе, после того как тяжело ранил на дуэли нотариуса Мариано Паскуалоне да Аккумули. Причиной ссоры была любовница обоих дуэлянтов, женщина по имени Лена. Только после вмешательства покровителей он смог вернуться в Рим, где его уже ждал иск от домовладельца за отказ оплачивать аренду и за разбитые окна в ответ на напоминания об оплате.

Возможно, я не вполне соблюдаю хронологию, но из всего вышесказанного явствует, что к вечеру 28 марта 1606 года (это был вторник, я проверила), когда Караваджо отправился на Кампо-Марцио играть в мяч с Рануччо Томассони да Терни, у него за плечами был впечатляющий список прегрешений. Игра в мяч называлась «паллакорда», но, в сущности, это был теннис, с натянутой посередине площадки веревкой вместо сетки. В какой-то момент они повздорили из-за мяча, попавшего или не попавшего в корт, после чего Караваджо убил Рануччо Томассони. Несомненно, то была больше, чем просто игра в теннис, – то была игра с огнем. Неплохое предложение, да? Оба добивались расположения женщины по имени Филиде Меландрони, дамы легендарной красоты и притягательно-сомнительной репутации. Кто-то утверждал, что Караваджо задолжал Рануччо. Другие подозревали юношей в политических расхождениях. Семья Томассони была известна своими происпанскими настроениями, в то время как Караваджо пользовался покровительством французского посла. Как бы там ни было, Рануччо Томассони лежал без движения. Он был мертв, и убил его Караваджо. Художника судили и с учетом его криминального прошлого приговорили к самому суровому наказанию: смертной казни через обезглавливание. Приговор надлежало привести в исполнение любому лицу, узнавшему Караваджо на улице.

С того момента он одержимо писал сцены обезглавливания, как, например, на знаменитой картине «Юдифь и Олоферн», где отрезанная голова является автопортретом, или «Усекновение главы Иоанна Крестителя», созданное им на Мальте и подписанное кровью Иоанна. Но я забегаю вперед. В конце концов он и вправду сбежал на Мальту, но не сразу.

Было ясно, что Караваджо больше не мог оставаться в Риме. Ему удалось бежать при содействии князя Филиппо I Колонна, для которого он написал несколько картин, в том числе «Ужин в Эммаусе». Чтобы ввести в заблуждение власти, князь попросил членов своей многочисленной семьи засвидетельствовать их встречи с Караваджо в разных частях Италии, а сам тайно вывез его из города в Лацио и поселил в своем имении. А через несколько месяцев при участии неаполитанской ветви семьи перевез в Неаполь. Затаившись в переулках Испанского квартала, Караваджо работал как сумасшедший. Однако и в Неаполе ему грозила опасность: слишком многие знали его в лицо. Необходимо было кардинально решить проблему с вынесенным ему смертным приговором.

У князя созрел план. Чтобы обрести иммунитет от уголовного преследования, Караваджо надлежало присоединиться к католическому корпусу мальтийских рыцарей. Князь Филиппо связался с великим магистром Мальтийского ордена Алофом де Виньякуром, и в обмен на портрет тот согласился принять Караваджо на Мальте.

По-моему, стоит обратить внимание на то примечательное обстоятельство, что князья, аристократы, кардиналы и даже великий магистр Мальтийского ордена, один из влиятельнейших людей в церковной иерархии после папы, были готовы оказывать помощь и покровительство распутнику, опасному преступнику и убийце. Причем отнюдь не из христианского прощения и любви к ближнему. Единственным мотивом их мнимого альтруизма было стремление заполучить произведение осужденного на смерть душевнобольного мастера. Сей факт свидетельствует о прижизненной славе художника и о том, сколь ценными и желанными уже в ту пору были его полотна.

– А также объясняет, почему его картины по-прежнему столь ценны и желанны, – сказал я. – Биография Караваджо в твоем изложении органично вписывается в романтический идеал художника: проклятого гения, жестоко страдающего за бескомпромиссное отношение к жизни и цепляющегося за свое творчество как утопающий за соломинку. Весь романтизм, возникший два столетия спустя, как будто специально задним числом придуман для Караваджо. Говорят, что искусство должно быть опасным, а здесь опасным был сам художник. Куда уж романтичнее.

– После смерти Караваджо его имя долгое время пребывало в забвении, – сказала Клио. – Классицизм победил присущий Караваджо натурализм. Лишь в двадцатом веке художника открыли заново. Но это отдельная история. Не перебивай меня. На чем я остановилась?

– На Мальте.

4

– На Мальте. Здесь можешь начать новую промежуточную главу. Не то чтобы в судьбе Караваджо вдруг произошли какие-то перемены, нет, но, по крайней мере, поначалу он изо всех сил старался изменить свою жизнь к лучшему. Он всегда был глубоко религиозным человеком, о чем свидетельствуют многие источники. Один из парадоксов его характера и, возможно, причина его шизофрении заключались в том, что он сочетал в себе величайшего в подлунном мире грешника и дрожащего религиозного фанатика, мучительно осознающего свои грехи. По-моему, красиво сформулировала. Как-то само собой получилось. Я уже начинаю говорить как ты. Так вот, немудрено сойти с ума, если твоя набожность столь явно противоречит твоему образу жизни. Во всяком случае, на Мальте Караваджо отчаянно пытался жить как монах, дабы никто не заподозрил его в том, что он скрывается от правосудия. Он работал и посвящал себя молитве и богослужению. В этой самоотверженности крылись и прагматические соображения, ведь в безопасности он еще не был. Только принятие Караваджо в орден и посвящение его в рыцари освободило бы его от уголовного преследования.

Спустя год он достиг своей цели: 14 июля 1608 года Караваджо пожаловали звание «Рыцаря милости Господней и преданности в послушании суверенного военного ордена госпитальеров Святого Иоанна Иерусалимского Родоса и Мальты». Пусть оно и не было самым высоким, ибо высший титул – «Рыцарей справедливости» – присваивался исключительно аристократии, зато смертная казнь ему больше не грозила. Старательно замалчиваемый им приговор отменился сам собой.

Впрочем, не прошло и трех месяцев, как он снова набедокурил. Спор с рыцарем более высокого ранга вылился в рукопашную, и художника заключили в темницу форта Сант-Анджело в Валлетте. Это произошло 6 октября 1608 года. При проверке его прошлого выяснилось, что в Риме Караваджо был вынесен смертный приговор. Караваджо не стал дожидаться предсказуемых действий властей и каким-то чудом сбежал из Сант-Анджело. Я бы охотно поделилась подробностями этого побега, но даже охранявшие тюрьму стражники недоумевали, как ему удалось провернуть такое. Он уже был в Сиракузах на Сицилии, когда в Валлетте 6 декабря 1608 года был подписан документ о позорном исключении его из рыцарского ордена как бесчестного и развращенного члена. Последнее следует заключить в кавычки. Это дословная цитата. Мы нашли документ.

Летом 1609 года через Мессину и Палермо Караваджо вернулся в Неаполь. Его взяла под защиту и приютила в своем Палаццо Челламмаре в квартале Кьяйя маркиза Констанца Колонна, дальняя племянница бывшего покровителя Караваджо, князя Филиппо. Он снова принялся изображать сцены обезглавливания: Давида с головой Голиафа, Саломею с головой Иоанна Крестителя, – поскольку утратил иммунитет, а значит, смертный приговор оставался в силе. Осенью 1609 года, покидая локанду дель Черриглио в районе виа Мондеоливето, он подвергся нападению со стороны группы неизвестных. Успев вовремя удрать, он отделался лишь изуродованным лицом. Он испугался. Необходимо было придумать новый план. Ему отчаянно требовался новый план.

Теперь слушай внимательно, ибо мы подобрались к загадке его смерти. Здесь важно ничего не упустить. Это запутанная история. Давай я сначала объясню, кем был Шипионе Боргезе. Это не займет много времени. В ту пору Шипионе Боргезе был самым влиятельным человеком в Риме после папы. Он был кардиналом – племянником папы римского Павла V, суперинтендантом и секретарем Папской области и, следовательно, главой Римской курии. Помимо всего прочего, он был страстным любителем искусства и коллекционером. План заключался в следующем. Караваджо намеревался отправиться в Рим, чтобы в обмен на помилование лично вручить Шипионе Боргезе три специально созданных для него шедевра.

Только как осуществить задуманное? Каким образом установить контакт с человеком такого уровня? Здесь в игру вступил знакомый маркизы Колонна, старый священник по имени Деодато Джентиле. Доминиканец, родившийся в Генуе, где он был настоятелем монастыря Санта-Мария-ди-Кастелло, служитель святой инквизиции, епископ Казерты и папский нунций в Неаполитанском королевстве. Ему удалось связаться с Шипионе Боргезе, и тот согласился на сделку. В июле 1610 года на борту фелуки Караваджо отправился из Неаполя на север.

29 июля 1610 года Деодато Джентиле послал Шипионе Боргезе письмо, в котором сообщил, что, вопреки предположению Боргезе, Караваджо умер от лихорадки не на острове Прочида, а несколькими днями ранее, 18 июля, в тосканском городе Порто-Эрколе. Фелука, на которой Караваджо держал путь из Неаполя, пришвартовалась, по словам Джентиле, в порту Пало-ди-Ладисполи, где художника арестовали власти порта. После уплаты внушительной денежной суммы он был освобожден. Однако к тому времени фелука с поклажей Караваджо уже отплыла в пункт назначения – Порто-Эрколе. Вместе с тремя написанными для Боргезе картинами. Караваджо пешком последовал за фелукой в Порто-Эрколе, где и скончался от болезни. Фелука с его багажом вернулась в Неаполь, а картины были доставлены маркизе Колонна, в квартал Кьяйя. Доверенное лицо Джентиле лично в этом удостоверилось. Речь шла о двух полотнах с изображением Иоанна Крестителя и картины с изображением Марии Магдалины.

Это письмо было найдено в 1994 году в секретных архивах Ватикана, и в его подлинности нет ни малейших сомнений. Факт смерти Караваджо в возрасте тридцати восьми лет от последствий болезни в Порто-Эколе сегодня почти никем не оспаривается. Вопрос в том, что случилось с последними тремя его картинами, предназначавшимися Шипионе Боргезе и написанными во спасение собственной жизни.

Одно из двух полотен с изображением Иоанна Крестителя добралось-таки после смерти художника до Шипионе Боргезе. Оно и по сей день висит в галерее Боргезе. Символический заряд картины очевиден. Иоанн изображен как благонравный пастух, к которому возвращается заблудшая овца. Это сам художник, желающий показать, что вернулся в паству. Благонравный пастух Иоанн олицетворяет кардинала Шипионе Боргезе, пастыря, оберегающего свою паству. В руках у него тростниковый стебель – отсылка к письменному инструменту, которым Боргезе, хочется надеяться, подпишет прошение о помиловании. Он держит тростник двумя пальцами левой руки, как держат ножницы. Левая рука – проводник всего негативного, ранее подписавшая смертный приговор, который должны уничтожить ножницы. Положительная правая рука, рука милосердия, поддерживает левое запястье. Таким образом, тростниковым пером милосердие помогает обратить вспять то, что тем же самым пером было сделано левой рукой, – во спасение заблудшей овцы, вернувшейся в стадо. Получилось не очень складно, но ты понимаешь, о чем я. Все сходится.

Другой картиной с изображением Иоанна Крестителя после смерти Караваджо завладел вице-король Неаполя Педро Фернандес де Кастро VII, граф де Лемос. Когда в 1616 году по истечении мандата он вернулся в Испанию, картина отправилась в Мадрид вместе с ним. И была унаследована доном Педро Антонио, десятым графом де Лемос. Получив в 1667 году назначение на пост вице-короля Перу, он увез полотно в Латинскую Америку. В дальнейшем оно кочевало по частным собраниям в Эль-Сальвадоре и Буэнос-Айресе. Незадолго до Второй мировой войны неизвестная аргентинка привезла его в Мюнхен, где оно в составе частной коллекции находится и сегодня. Это, как ты уже догадался, было вступление ко второму изображению Иоанна. Мы видим тот же лик и ту же красную мантию. На сей раз он запечатлен лежащим. Негативная левая рука держит запястье положительной правой руки, взгляд отведен в сторону и скрыт в тени. Это альтернативный вариант. В том случае, если Шипионе Боргезе откажет в помиловании. Оказавшись под влиянием отрицательной энергии левой руки, он предстает человеком, снимающим с себя ответственность, отводящим взгляд и прячущимся в темноте. Праздная, вальяжная, полулежащая поза навевает в памяти чувственных Венер и Данай Джорджоне и Тициана – не совсем подходящие образцы для подражания для сановника Святой Матери-Церкви.

До сих пор все сходится. С уверенностью можно утверждать, что это две из трех картин, написанных Караваджо для Шипионе Боргезе. От них зависела его жизнь, и это видно. Но что стало с «Марией Магдалиной»? Это полотно столетиями считалось утраченным. До тех недавних пор, пока его не обнаружила моя коллега, выдающийся знаток Караваджо, Мина Грегори. Речь идет о полотне из голландской частной коллекции, на котором Мария Магдалина изображена в экстазе, со сплетенными пальцами, закрытыми глазами и запрокинутой головой. На оборотной стороне картины почерком, характерным для семнадцатого века, оставлено послание: «Магдалина, написанная Караваджо в квартале Кьяйя в дар римскому кардиналу Боргезе». Нашлась и сургучная печать, имевшая хождение исключительно в конце семнадцатого столетия. Значит, именно в тот период картину привезли из Неаполя в Рим. Все указывало на то, что это и есть та самая третья картина.

– Но?

– Есть одно «но».

– Это не она?

– Нет, это не она.

5

Клио замолчала. Будь у нее в руках бокал, она сделала бы глоток.

– Записка и сургучная печать должны, казалось бы, развеять любые сомнения, – сказала она. – Но они-то и вызывают у меня подозрения. Они как бы рассчитаны на то, чтобы развеять любые сомнения. Слишком хороши, чтобы быть правдой. Слишком убедительны, чтобы им доверять. Напрашивается вопрос: почему у двух других картин нет такой записки? Они ведь тоже писались в квартале Кьяйя в дар Боргезе? И та, что была доставлена получателю в Риме, должна иметь аналогичную сургучную таможенную печать. Но никаких следов печати не обнаружено.

Есть еще одна проблема. Неуместный формат. Две другие картины с изображением Иоанна – это крупные полотна. Метр на более чем полтора, одна вертикальная, другая горизонтальная. Изображение Марии Магдалины в экстазе гораздо скромнее. У нее почти квадратный формат – чуть меньше метра на метр. В цифрах разница выглядит несущественной, но это полотна с абсолютно разным воздействием. Оба Иоанна написаны почти в натуральную величину, в полный рост. Магдалина – скромный формат, имеющий композицию портрета. Оба Иоанна задуманы Караваджо как связанные между собой произведения, составляющие единую серию. Найденная же моей коллегой Миной Грегори «Магдалина» попросту не вписывается в эту серию.

Но самая большая проблема – это тема картины. При этом я не имею в виду выбор художником Марии Магдалины. Из письма Деодато Джентиле к Шипионе Боргезе мы знаем, что именно она была предметом третьей картины, так что здесь не возникает вопросов. Она была прототипом грешницы, прощенной Иисусом. Первой, кому он явился после своего воскресения. Она стала его первым апостолом. Если Караваджо хотел представить себя Шипионе Боргезе грешником, заслуживающим прощения, то Мария Магдалина была для этого вполне очевидным, красноречивым символом. Так что проблема не в этом. Проблема в том, что она изображена в экстазе. Этот мистический момент единения с Христом скорее вызывает ассоциации с ее прежними грехами, чем с покаянием. Это просто-напросто чересчур сладострастная картина. Что не совсем ко двору в контексте прошения о помиловании. Подобное изображение могло быть неправильно истолковано. Мне кажется, я знаю, как выглядела Мария Магдалина, которую мы ищем. Сейчас расскажу. Картина с ее изображением была центральной частью триптиха, созданного Караваджо для Шипионе Боргезе. Поэтому она была как минимум такого же размера или даже больше двух полотен с Иоанном Крестителем. На ней Мария Магдалина изображена в полный рост, возможно коленопреклоненной, с крестом в руке. Это классическая иконография ее покаяния. Если оба Иоанна символизируют Шипионе Боргезе, то центральная часть триптиха олицетворяет самого художника. В образе Марии Магдалины мы должны искать автопортрет. Если кто-то и был способен на такое, так это Караваджо. Подобное изображение служило бы предельным свидетельством раскаяния. Наиболее впечатляющим способом добиться помилования.

– Потрясающе, – сказал я.

– Да, и вправду потрясающе. После чего следует вопрос: где нам искать эту потрясающую картину? На этот счет у меня тоже есть кое-какие мысли. Но для начала давай вернемся к последним дням Караваджо и его смерти. Поскольку я не думаю, что события разворачивались так, как полагает подавляющее большинство и как я тебе только что изложила. В этой истории слишком много нестыковок. Ты заметил?

О смерти Караваджо от лихорадки в Порто-Эрколе мы знаем из письма Деодато Джентиле к Шипионе Боргезе от 29 июля 1610 года. Это письмо настоящее, но какое-то странное. В первую очередь странно то, что Джентиле испытывает необходимость отрицать смерть Караваджо на Прочиде. С этим островом Караваджо ничего не связывало. Факт ареста Караваджо в порту Пало-ди-Ладисполи подтверждается и другими документами. Но то, что он после освобождения отправился пешком по суше в Порто-Эрколе, как пишет Джентиле, крайне сомнительно. Пало-ди-Ладисполи расположен в Лацио, между Остией и Чивитавеккьей. Порто-Эрколе – в Южной Тоскане, недалеко от Капальбио. То есть на расстоянии более ста километров, к тому же представлявших собой в ту пору по преимуществу болотистую местность. Вдобавок по побережью были разбросаны сторожевые башни и крепости, укомплектованные римскими гарнизонами, где Караваджо могли узнать. Маловероятно, что Караваджо совершил бы такое путешествие пешком.

Джентиле пишет, что Караваджо был освобожден властями Пало-ди-Ладисполи после выплаты внушительной денежной суммы. Тоже любопытная подробность. Если это правда, то возникает вопрос, откуда папский нунций Неаполитанского королевства мог об этом знать. У портовых властей Пало-ди-Ладисполи не было никаких оснований информировать нунция о заведенных у них порядках, а в этом конкретном случае – и подавно, поскольку речь шла о взятке.

Если Караваджо действительно умер от болезни в Порто-Эрколе, как пишет Джентиле, то почему это происшествие не оставило никаких следов? Смерть Караваджо, пользовавшегося всемирной славой, в крошечном городке Порто-Эрколе должна была произвести сенсацию. Там бы наверняка организовали похороны, попытались связаться с родственниками, знатными покровителями и покровительницами художника. Местечко наподобие Порто-Эрколе не могло позволить себе роскошь проигнорировать событие такого значения. Оно должно было каким-то образом остаться в анналах. Но его нигде нет. Даже Джентиле не упоминает о похоронах в своем письме.

Более поздние документы подтверждают версию Джентиле, однако и в них концы не сходятся с концами. Есть официальное заявление некоего Джулио Манчини, утверждающего, что художник скончался в Чивитавеккье. Последнее позже перечеркнуто и другим почерком исправлено на Порто-Эрколе. В ином официальном сообщении говорится, что Караваджо умер 18 июля 1609 года в Порто-Эрколе. Число и месяц верны, только с опережением на год. Все это производит впечатление укрывательства, скоординированной попытки замести следы.

Франческо Больвито, библиотекарь ордена театинцев, писал в 1630 году, что Караваджо был убит. Мы не знаем, на какой информации он основывал свое утверждение, но, вероятно, был прав. Тот факт, что Деодато Джентиле в своем письме Шипионе Боргезе изо всех сил старается придать правдоподобие сценарию естественной смерти художника, наводит на подозрение в его предательстве. Джентиле был консервативным сановником духовенства и инквизитором. В отличие от Шипионе Боргезе, он не чувствовал художественного гения в блуднике и убийце, изображавшем церковных святых с непочтительным натурализмом. Вопрос только в том, кому он сдал Караваджо и кто совершил убийство.

Есть еще одно, более позднее, письмо Деодато Джентиле в адрес Шипионе Боргезе, датированное 31 июля 1610 года. В нем он пишет, что обеспокоен доставкой последних трех картин кисти Караваджо ввиду того, что они больше не находятся во владении маркизы Колонна, поскольку затребованы приором Мальтийского ордена в Капуе. Джентиле ссылается на слова приора о том, что Караваджо якобы считался уважаемым служителем ордена, а значит, его картины по праву принадлежат ордену. Один из них лжет. Караваджо с позором исключили из ордена. Возможно, капуйский приор умалчивает об этом обстоятельстве, чтобы присвоить драгоценные полотна. В действительности же у него наверняка имелась какая-то иная причина для своего утверждения, о которой Джентиле не мог сообщить Боргезе.

Ход событий совершенно очевиден. Деодато Джентиле сдал Караваджо рыцарям Мальтийского ордена, разыскивавшим его за то, что он оскорбил рыцаря более высокого ранга, скомпрометировал орден и не понес наказания, совершив побег из тюрьмы. Скорее всего, это были те самые неизвестные, которые напали на него в Неаполе, когда он выходил из локанды дель Черриглио, и от которых он насилу унес ноги. Караваджо убили мальтийские рыцари. Вероятно, убийство произошло в Пало-ди-Ладисполи. А может, Караваджо вообще не покидал Неаполя и вся история с фелукой – лишь ширма. Вот зачем Мальтийскому ордену понадобились эти картины: они были вознаграждением, причитающимся исполнителям мести. Однако Джентиле не мог написать об этом Боргезе, когда ему пришлось объяснять, почему картины не были высланы в Рим.