Текст книги "Гранд-отель «Европа»"

– Но как мы к ним попадем? Вряд ли мы можем позвонить и договориться с ними о встрече по раскрытию их тайны.

– Я это уже сделала.

– Но как? Неужто безмолвные сестры подходят к телефону?

– По особым праздникам их церковь открыта для обычных верующих. В такие дни можно присутствовать на мессе за чугунной решеткой. А по специальному запросу в научно-исследовательских целях монастырь разрешается осмотреть. Когда набираешь номер их телефона, слышишь, как кто-то снимает трубку, не произнося при этом ни слова. Действует система с колокольчиком. Следует задавать закрытые вопросы, на которые можно ответить «да» или «нет»; и если колокольчик звенит один раз, то ответ – «да», два раза – «нет». Я объяснила им, кто я такая, и предложила время для встречи. Колокольчик прозвенел один раз.

– Невероятно, – сказал я. – И когда они нас ждут?

– Прямо сейчас.

11

Ворота монастыря были заперты. Клио позвонила по специальному номеру сообщить, что мы прибыли. Колокольчик не прозвенел, поскольку не было задано вопроса. Мы стали ждать. Минут через десять мы подумали было позвонить еще раз и целенаправленно спросить, откроют ли нам. Но решили не причинять монахиням лишнего беспокойства – ведь мы не какие-то бесцеремонные туристы – и набраться терпения.

Мы услышали громкое лязганье вековых замков. Ворота заскрипели. Выглянувшая из-за угла монахиня с поразительно молодым лицом жестом пригласила нас войти. Она улыбалась. Мы проследовали за ней в церковь, но, войдя внутрь, больше нигде ее не обнаружили.

– «Марии Магдалины» здесь нет, – прошептала Клио.

Я предложил поискать получше. Мы осмотрели боковые часовни. В церкви было темно. Алтарь представлял собой распятие. По обеим сторонам от главного алтаря были помещены картины. Они висели высоко. И было слишком темно, чтобы как следует их разглядеть.

– Позвоню и спрошу, можно ли включить свет, – сказала Клио.

Я сомневался в уместности подобной просьбы. Мне было неловко. Поэтому из меня никогда не вышел бы хороший искусствовед. Привыкнув ставить интересы научных исследований выше учтивости, Клио уже решительно набирала номер. Для нас зажгли свет.

Изображения Марии Магдалины нигде не было. На картине слева мы узнали святого Себастьяна, а справа – святую Урсулу, также пронзенную стрелами. Я уже собирался уйти, как Клио вдруг заинтересовалась этими картинами. Узнав генуэзскую школу живописи, она сказала, что об их существовании никому не известно. Клио достала камеру. Но полотна висели слишком высоко. Я и глазом не успел моргнуть, как она в узкой юбке и на каблуках взобралась на алтарь.

В этот момент в церковь заглянули туристы: сначала пожилая пара американцев, а затем итальянская семья с двумя детьми. Должно быть, они заметили приоткрытую дверь и пришли, так сказать, утолить культурный голод. Мне следовало выпроводить их из церкви, но я замешкался. Всем своим видом я решил показать им, что их глупый шепот и вороватое шарканье нам мешают. Мы проводили научное исследование и потому имели право здесь находиться, в то время как они в своей спортивной одежде и удобных кроссовках, вероятно, даже не могли отличить святого Себастьяна от святой Урсулы. Ну вот, начинается. Поскольку Клио фотографировала картины, им тоже приспичило запечатлеть их на пленку. А заодно как бы между прочим держать под контролем свой нарочито молчаливый выводок.

– Илья, – крикнула Клио, – ты выше меня.

Она спустилась с алтаря и передала мне фотоаппарат.

– Не ропщи. Для меня это важно.

В то время как я, стоя на главном алтаре, фотографировал полотна, а Клио кричала мне снизу, какие их фрагменты представляют для нее особый интерес, туристы начали выказывать раздражение нашим поведением.

– Вот уж эти итальянские туристы: мне почти стыдно, что мы тоже из Италии, – прошептала итальянская зануда своему мужу так, чтобы мы услышали.

Постойте, но ведь все с точностью до наоборот. Вы здесь туристы – не мы. Мы работаем, понимаете, а вы бесстыдно и демонстративно щеголяете перед нами своим свободным временем. Мы ведь не вторгаемся с умным видом в ваш офис и не разгуливаем по нему в шлепках? Мы благоговейно относимся к древним сокровищам искусства в этой церкви, хотя вы, вероятно, даже не в курсе, что такое церковь.

Когда Клио наконец-то осталась довольна моими подробными снимками, я слез с алтаря, случайно опрокинув бронзовый подсвечник, подчеркнуто громко ударившийся о мраморный пол, и заметил, как безмозглая толстая американка, опустившись на колени, погрузилась в молитву. По ее щекам текли слезы. Итальянская семья к тому времени бесшумно покинула церковь.

– Все, – сказала Клио. – Пошли.

– Ты не расстроилась, что мы не нашли картину? – спросил я.

– Мы нашли две другие картины. Ты что, вообще ничего не смыслишь в игре, да? Тебе, Илья, еще многому нужно научиться.

12

В последний день отпуска, поскольку мне еще предстояло написать статью, мы отправились на поиски места погребения двадцати четырех беженцев, погибших в результате кораблекрушения. Найти его оказалось не так-то просто. Где бы мы ни осведомлялись: на стойке регистрации в отеле, в туристическом офисе, – у нас неизменно возникало впечатление, что наш вопрос воспринимается болезненно или расценивается как неуместный. После долгих и настойчивых расспросов мы наконец выяснили, что беженцы похоронены на специальном кладбище для иностранцев под названием «Аддолората», где также покоились иностранные жертвы Второй мировой войны. Располагалось оно недалеко от Валлетты.

Мы взяли такси. Водитель предупредил нас, что кладбище закрыто. Мы ему не поверили и настояли на том, чтобы он все-таки нас туда отвез. Но он оказался прав. Я стал звонить. После нескольких попыток мне удалось связаться с тем, кто, похоже, был уполномочен предоставлять информацию. Кладбище действительно было закрыто на неопределенный срок. Когда откроется? Неизвестно. В любом случае – не в ближайшее время. Связано ли закрытие с двадцатью четырьмя свежими могилами? Нет, с этими могилами оно никак не связано. Тогда с чем? Точно неизвестно. Ремонт. Скорее всего, с ремонтом.

Я вынужден был признать, что наиважнейшая часть моей миссии потерпела фиаско. Однако сдаваться я не собирался, то есть прежде всего не собиралась сдаваться Клио. Для нее это была очередная игра. Вдобавок она обожала подключать к играм свои контакты, а также контакты контактов. Через приятеля подруги своей матери ей удалось выйти на Никколо Занкана, корреспондента газеты «Ла Стампа», который, судя по его сообщениям в твиттере, находился на Мальте, когда туда привезли тела. И даже опубликовал фотографию похорон. Возможно, он все еще на Мальте, предположила Клио. Но на Мальте его уже не было. Зато он прислал Клио заметки, сделанные им во время трагедии с беженцами, и видеозапись похорон.

С его помощью мне удалось досконально реконструировать судьбу двадцати четырех трупов. Они прибыли на Мальту в черных полиэтиленовых мешках. К ноге каждого из них крепилась бирка, на которой должно было значиться имя усопшего. Но бирки были безымянными: «Неизвестный № 7», «Неизвестный № 11», «Неизвестный № 3». Двадцать четыре анонимных трупа. Их доставили в морг мальтийской больницы для вскрытия. По оценке патологоанатома, беженцы были родом из Африки, к югу от Сахары: из Эритреи и Сомали. Двадцать три взрослых мужчины и один подросток. У каждого из них была взята проба ДНК. Никогда не знаешь, вдруг в будущем объявится близкий или родственник, желающий найти того, кого любил и у кого когда-то было имя.

Их предали земле на кладбище для иностранцев «Аддолората», на огороженной, специально отведенной для анонимных захоронений территории. На видеокадрах видно, как военные несут гробы к могилам. То есть к ямам, выкопанным в охристом песчанике. Никакой церемонии. Поскольку неизвестно, кем были эти люди и какую религию исповедовали при жизни, религиозных обрядов не предусматривалось. Так, по крайней мере, можно избежать ошибок. Больше всего на видео поражает отсутствие людей. За исключением дюжины чернокожих женщин в белых вуалях. Возможно, жительниц Мальты, пришедших отдать последний долг незнакомцам, которые вполне могли быть их соотечественниками. Больше ни души. Анонимных, никем не оплакиваемых, их без свидетелей закопали в землю на участке для неопознанных покойников кладбища для иностранцев. Конечный пункт их назначения – забвение на задворках истории.

В том, что нам не удалось посетить могилы, была горькая символика. По сути, их и не существовало. В своей статье для пущего эффекта я собирался подчеркнуть контраст между двадцатью четырьмя анонимными, затерянными могилами и мозаикой высеченных из драгоценного полихромного мрамора надгробных плит со звучными именами и рокочущими титулами мальтийских рыцарей со всех концов света, украшающей пол сокафедрального собора.

Если верить записям Занкана, беженцы были похоронены по соседству с двадцатью одной могилой других безымянных утопленников, погибших в похожей катастрофе 11 октября 2013 года, и рядом с эритрейцем, утонувшим при попытке бегства из убежища на Мальте. Последнее меня шокировало. Я наткнулся на ряд свидетельств иммигрантов, которые, добравшись живыми до Мальты, отнюдь не прыгали от радости, выяснив, куда попали. Занкан цитировал сирийского юношу по имени Молаке Аль Роасрн, доплывшего до Мальты из ливийского порта Зувары и исходившего яростью. «Это не Европа! – кричал он. – Я хотел в Италию, а оттуда – в Швецию. Там Европа, а не здесь. Я проделал весь этот путь не для того, чтобы оказаться здесь».

Выяснилось, что в 2009 году, когда на Мальту прибыло наибольшее число беженцев, три тысячи, правительство резко ужесточило иммиграционную политику. Кораблям с беженцами ныне не разрешается заходить в территориальные воды Мальты. Их перенаправляют в Италию. Пусть итальянцы разбираются. Итальянская спасательная операция «Маре Нострум» стала для мальтийцев благословением. Тех немногих, кому удается ускользнуть от непреклонных пограничников и добраться до острова, безапелляционно сажают в тюрьму, в том числе и несовершеннолетних. Различные организации по делам беженцев уже давно жалуются на нарушение прав человека и международных договоров о беженцах. Живым на Мальте не рады. Только мертвые находят здесь пристанище.

В газетном киоске в Валлетте я купил газету «Таймс оф Мальта». На первой ее полосе была опубликована короткая заметка журналиста Курта Сансона, в которой приводилась последняя иммиграционная статистика. Оказывается, за весь предыдущий год на Мальту прибыли всего пятьсот шестьдесят восемь иммигрантов. На пяти лодках. На пяти. За целый год. В Италию пять приплывают примерно за час. Но Мальта решила проблему с иммигрантами. Зато поток туристов на остров разительно вырос, о чем восторженно сообщалось в другой статье. Еще в одном репортаже рассказывалось о ценной находке редкой карты Мальты наполеоновской эпохи. Море к югу от острова, сегодняшний безнадежный маршрут для беженцев в поисках будущего, именовалось на этой карте Варварским, или Африканским.

В свою собственную статью я вставил описание кафедральной фрески Маттиа Прети, изображающей триумф Мальтийского ордена в виде женской фигуры в доспехах, с развевающимся крестоносным знаменем в руках, которая растаптывает порабощенных мусульман. Испокон веков этот остров служил передовой линией в священной войне креста против ятагана. Двадцать четыре безымянных покойника похоронили на кладбище жертв войны. Что выглядело уместнее, чем я полагал.

– На острове есть мечеть? – спросил я таксиста, который вез нас обратно в аэропорт.

Он задумался.

– Здесь триста шестьдесят пять церквей, по одной на каждый день в году. – Выругавшись, он обогнал городской автобус. – По-моему, есть и мечеть, где-то в пригороде.

Я спросил, что он думает о проблеме иммиграции.

– У нас нет такой проблемы, – сказал он.

В заключении статьи я вынужден был признать, что таксист прав. На живописных, вычищенных до блеска улицах Валлетты не увидишь ни одного чернокожего. Во всей Европе нет места ближе к Африке, чем Мальта, но именно на Мальте Африка как нигде далеко. В этом загадка Мальты. Кстати, неплохой заголовок для моей статьи: «Мальтийская загадка». Разумеется, беспощадная борьба против иммиграции из Африки и желаемое отсутствие иммигрантов напрямую связаны с процветающей индустрией туризма. Чернокожие на улице лишь отпугивают гостей острова. Правительство Мальты совершенно явно сделало ставку на радушный прием белых иностранцев с покупательной способностью, с которым сложно увязать столь же радушный прием неимущих чернокожих иностранцев.

Я мог бы выразиться более поэтично. Остров, половину которого, похоже, занимает кладбище, живет (насколько это можно назвать жизнью) в прошлом. Единственное, что ему остается, – это продавать свою богатую историю. Вот почему он стремится привлекать тех, кто приходит сюда в поисках прошлого, и не пускает желающих обрести будущее. Решить, является ли Мальта метафорой Европы в целом, я предоставляю читателю.

Глава девятая. Новые гости

1

Сегодня в гранд-отель «Европа» прибыли новые гости. В других гостиницах мира сей факт вряд ли стал бы событием, достойным отдельного упоминания в начале главы, но здесь речь шла о первых новоселах с момента моего заезда.

Когда-то, давным-давно, я проводил отпуск на греческом острове Китира. В ту пору я еще изучал древнегреческий язык богов и каждое лето под беспощадным солнцем путешествовал по Греции, пытаясь абстрагироваться от туристов и всех возведенных в нашу эру зданий, дабы увидеть хоть отблеск древней Эллады, где говорили на языке, который в последующие месяцы я расшифровывал при свете настольной лампы. Разумеется, мне было известно, что у берегов Китиры из пены морской родилась Афродита, но в путеводителе «Лоунли Планет», брошенном в рюкзак исключительно из практических соображений, упоминалось кое-что еще, всецело завладевшее моим вниманием.

Несколькими годами ранее на Китире проводился референдум по вопросу о том, стоит ли создавать на острове туристическую инфраструктуру, и только два островитянина проголосовали за. Не два процента, а два жителя. Все остальные были против. В «Лоунли Планет» объяснялось почему. Значительная часть населения острова эмигрировала в Австралию. Почти у всех жителей Китиры были австралийские родственники, регулярно присылавшие им деньги. Так что они не нуждались в потенциальных доходах от туризма и могли, руководствуясь здравым смыслом, позволить себе роскошь отказаться от них ради сохранения того, что было им дорого.

Поскольку в те дни я был типичным туристом, не считавшим себя таковым, Китира представлялась мне идеальным направлением. Добраться до острова было нелегко. Даже в разгар сезона сюда лишь дважды в неделю заплывали ночные паромы; они отправлялись из захолустного портового города Гифиона на Пелопоннесе, где Парис провел устроенную для него Афродитой ночь любви с похищенной им Еленой, прежде чем увезти ее в Трою. Оказавшись в конце концов на Китире, я с трудом подыскал себе жилье. Арендовав мопед в порту Святой Пелагии, куда причаливал паром, я помчался на другую сторону острова, в местечко Капсали с двойной бухтой, где мне удалось снять спартанского вида комнату.

Заняться на острове было нечем, и уже через неделю я перезнакомился со всеми немногочисленными иностранцами, которых, как и меня, привлекало отсутствие туристов и которые так же, как и я, изнывали от скуки. Главным и фактически единственным развлечением была поездка на мопеде в порт Святой Пелагии, чтобы поглазеть на двух-трех новых туристов, проявивших наивность высадиться на Китире. Это был своего рода катастрофический туризм метауровня. Мы, туристы, злорадствовали при виде проблем, с которыми в отсутствие туристической инфраструктуры сталкивались наши товарищи по несчастью.

Я вспомнил об этом, когда в гранд-отель «Европа» пожаловали новые гости. Невзирая на то, что их прибытие не совпадало с основными трапезами или перекусами, предполагавшими скопление гостиничных постояльцев на первом этаже, почти все они как бы ненароком оказались в фойе под предлогом изучения книг на библиотечных полках или желая полистать газету в новом кресле у камина под портретом Паганини. Я тоже направился в фойе, якобы с намерением выкурить на улице сигарету в компании Абдула. Но тот суетился с багажом, в изрядном количестве доставленным в отель, что предоставляло мне идеальную возможность отсрочить выполнение намеченного плана и задержаться в фойе, где Монтебелло с почестями встречал новых гостей.

Это были американцы, что всех нас слегка разочаровало. Акцент выдавал их происхождение, подразумевавшее в наших глазах поверхностность и все то, чем мы, европейцы, быть не хотели. Вдобавок это была семья – чаще всего предельно замкнутая хоррор-группа, безжалостно расходующая энергию на то, чтобы испортить между собой отношения, и не ведающая о возможностях, заложенных в общении с остальным миром. К чему нам такие соседи? Вероятно, мы просто им завидовали. Прежде мне не приходило в голову, что в гранд-отеле «Европа» живут сплошь одиночки. Прибытие семьи высвечивало наш холостяцкий статус. Меня вдруг пронзило осознание того, что и я не был среди нас исключением и мою персону тоже следовало считать безутешным одиночкой, отчего на секунду мне стало безумно горько.

Единственным, что сохраняло надежду на сколь-нибудь интересное прибавление в нашей компании, было то, что новоселы не выглядели как типичная семья. Родители казались слишком старыми, а их дочь-подросток – слишком юной, чтобы быть их дочерью. Судя по внешности, это, пожалуй, были бабушка и дедушка, прихватившие на отдых и внучку. Одетый во все клетчатое мужчина походил на страстного любителя гольфа. Его супруга руководила операцией по заселению в гостиницу – и, по всей видимости, не только ею. Она была закутана в широкие индийские одежды, вероятно призванные придать ей моложавый и независимый облик, но на деле лишь подчеркивавшие ее объемы. За этой драпировкой скрывалась женщина, превосходно пекущая яблочные пироги.

– Мемфис, помоги-ка этому несчастному тощему юноше, – сказала она своей дочке или внучке, указывая на Абдула, пыхтевшего над поклажей, сопровождавшей троицу. – Ты и сама можешь донести до номера свои чемоданы.

– Не стоит беспокоиться, мэм, – заверил девушку Монтебелло. – Наш коридорный бесконечно рад вам услужить. Вы бы его обидели, если бы облегчили ему задачу.

Девушка, которую, очевидно, звали Мемфис, предпочла поверить мажордому на слово. В отличие от взрослых сопровождающих, она заслуживала описания. Это была энергичная, жующая жвачку юная вамп в том возрасте, когда еще бегают вприпрыжку, но уже понимают, что женщины одним своим взглядом могут провоцировать опасные ситуации. Несмотря на прохладную погоду, на ней были облегающие короткие шорты, и только по молодости ей бы, возможно, еще удалось при необходимости убедить окружающих в их безобидности. С потенциально пикантным подтекстом этих шортов иронично контрастировали массивные, неуклюжие черные кроссовки с вынутыми для удобства шнурками, которые идеально смотрелись бы на твердо ступающих ногах какого-нибудь увешанного «ролексами» гангстера. На незатейливой белой футболке без рукавов выделялась надпись: YOLO[19]19
  YOLO – это аббревиатура, которая расшифровывается как You Only Live Once (англ. «живем только раз»).


[Закрыть], и я знал, что она значит: совсем уж древним стариком я все-таки не был. То, как буквы этого жизненного девиза искажались упругой выпуклостью, которую они покрывали, свидетельствовало, что перед нами уверенная в себе совершеннолетняя девушка. Наряд венчала бейсболка с серебряными пайетками, которую девушка надела козырьком вперед. Хвост из светлых волос был просунут в петлю бейсболки на макушке.

Во всем ее облике в контексте старого фешенебельного гранд-отеля «Европа» было что-то парадоксальное, как если бы танцовщица шоу-балета вдруг появилась на монументальном кладбище. Мраморные колонны взирали на нее с недоумением. Позолоченные панели облупились от удивления. Красная ковровая дорожка с длинным ворсом, по которой она энергично вышагивала, зарделась от смущения.

2

После того как любезный мажордом оперативно проводил американцев в номер и возбуждение, вызванное их появлением, поутихло, я решил-таки осуществить свой фиктивный план, оправдывавший мое присутствие на первом этаже, и вышел через главный вход на улицу покурить возле цветочного горшка на ступеньках крыльца. Спустя несколько минут ко мне присоединился и Абдул, заслуживший перекур, учитывая количество перенесенных им американских чемоданов.

Я угостил его сигаретой из голубой пачки Gauloises Brunes без фильтра, дал прикурить от начищенной до блеска Solid Brass Zippo и сам взял еще одну.

– Надеюсь, ты не собираешься спрашивать, почему американцы всегда путешествуют с таким количеством багажа, – сказал я, – иначе у меня возникнет искушение ответить, что тем самым они восполняют недостаток багажа духовного.

Абдул промолчал.

– Это была шутка, Абдул.

– Спасибо за шутку, господин Леонард Пфейффер.

– Это была не очень удачная шутка. Ты прав, что не смеешься. Если хочешь, я все-таки попробую тебя развеселить. Ты выглядишь каким-то мрачным. Что-то случилось? Тебя все еще обременяет груз чемоданов?

– Я благодарен за то, что мне разрешено здесь работать, – сказал Абдул. – Чем полезнее я могу быть окружающим, тем меньше чувствую себя обузой. Ваши слова о духовном багаже затронули во мне то, что давно болит. Вы не виноваты – пожалуйста, поймите меня правильно. Господин Монтебелло мне как отец и щедро образовывает меня, но, общаясь с вами и другими гостями гранд-отеля «Европа», я понимаю, как мало знаю. Я еще молод, но меня порой одолевает страх, что я безнадежно отстаю и уже никогда не смогу восполнить пробелы в своем развитии. Я умею находить в пустыне воду и съедобные растения, но ваш мир, где мне дозволено быть гостем, настолько сложен, что, боюсь, мне за всю жизнь не накопить достаточно знаний, чтобы суметь в нем выжить, когда однажды не станет господина Монтебелло.

– В твоем возрасте я не испытал и десятой части того, через что прошел ты. Лишь через много-много лет мне удалось приблизиться к тому уровню зрелости, на котором ты сейчас находишься.

– Вы очень добры, – произнес он, – но я понимаю, что это неправда. То есть, может, и правда, но я не о том. Когда вы были в моем возрасте, вы уже давно ходили в школу и досконально разбирались в таких сложных предметах, как история, география, искусство и литература, которыми мне, скорее всего, никогда не овладеть.

– Мне часто приходит в голову мысль, – сказал я, – что знание предметов, о которых ты толкуешь, – балласт еще больший, чем американские чемоданы.

– Вы хотите меня успокоить. Я признателен вам за ваши слова, но я знаю, что вы говорите неправду. Такие люди, как вы, господин Пательский, госпожа Альбана, господин Волонаки и господин Монтебелло, дышат культурой, насквозь пропитанной прошлым. Одной ногой вы живете в истории. Меня тяготит то, что мне о ней почти ничего не известно.

– Ты же сам утверждал, что будущее важнее прошлого. Ты был прав, Абдул. Я не лгу, когда говорю, что в каком-то смысле ты понимаешь мир лучше всех нас. Мы живем в допотопном заповеднике, в котором что есть мочи стараемся сохранить нашу медленно угасающую культуру, в то время как мир, где создается будущее, бушует не здесь.

– Я бы хотел быть частью вашего мира, – сказал Абдул. – Я мечтаю, чтобы однажды вы меня в него приняли. Но я знаю, что этот день никогда не наступит.

– Думаю, нам всем было бы полезнее учиться у тебя, а не наоборот. У тебя есть будущее, а у нас его нет.

– Вы много читаете, господин Леонард Пфейффер?

– В данный момент – нет. Я приехал в гранд-отель «Европа», чтобы писать, а когда пишу, то мне не до чтения. А ты? Какие книги читаешь ты?

– Господин Монтебелло разрешил мне пользоваться библиотекой. На полках там стоят главным образом старые, мудреные книги, их-то я и стараюсь читать, хотя и не все в них понимаю.

– А какая у тебя любимая книга? – спросил я.

– Старая, мудреная книга, которую мне посоветовал прочесть господин Монтебелло, так как в ней рассказывается об иммигранте вроде меня. Это единственная книга в моей комнате.

– Кто ее написал? Как она называется?

– Все время забываю. Но я прочитал ее уже шесть раз. Если вам интересно, могу как-нибудь вам ее показать.

– Непременно. И мне бы очень хотелось услышать продолжение твоей собственной истории. Знаешь, я записал все, что ты мне рассказал.

– Я весьма польщен, – сказал Абдул, но польщенным он не выглядел.

– В прошлый раз мы остановились на вашей встрече с Ахаем. Расскажешь мне, как вы добрались с ним до моря?

– Лучше в другой раз, – сказал он. – Это не очень хорошая история.

Я понял, что упорствовать не стоит. Его и вправду что-то мучило. Не оставляя попыток его приободрить, я решил кардинально сменить тему.

– Как тебе эта американская девушка, Абдул?

Моя тактика сработала. Он улыбнулся.

– Не мне судить о наших гостях, – сказал он. – К тому же, по-моему, этот вопрос лучше переадресовать вам. Я не мог не заметить, как внимательно вы ее разглядывали.

– Абдул! Это невежливо.

– Вы можете рассчитывать на конфиденциальность с моей стороны. Господин Монтебелло дал мне на этот счет четкие инструкции.

Затушив сигарету в цветочном горшке, он поднялся и со смехом скрылся в отеле.

3

Во время меренды в Китайской комнате на меня буквально набросилась французская поэтесса Альбана. Заприметив меня за столом в компании Большого Грека, она ринулась ко мне точно танцующий скелет из мультфильма; кремовая блузка и юбка-брюки бешено трепыхались на ней, будто отчаянно хотели обрести опору. И пока грек с лоснящимся лицом выразительно подмигивал, не удержавшись от жеста, который можно было бы истолковать как непристойный, она прошипела мне на ухо, что ей необходимо со мной поговорить. Поскольку мысль о том, чтобы удовлетворить сию потребность в присутствии грека, показалась мне не совсем удачной и, по моим ощущениям, еще в меньшей степени отвечавшей намерениям поэтессы, я попросил Альбану доставить мне удовольствие, позволив сопровождать ее на прогулке в розарий (или то, что от него осталось). Она агрессивно кивнула, развернулась и вышла. Я встал из-за стола, застегнул пиджак, извинился перед сотрапезником и последовал за ней.

– Поосторожнее там кувыркайтесь, – крикнул Большой Грек. – Смотри не переломай ей кости.

Его раскатистый смех летел мне вдогонку.

Она ждала меня на каменной скамье под перголой и не производила впечатления человека, которому срочно требовалось поговорить. Она меня игнорировала. И даже не подняла глаз, когда я к ней подсел.

Я спросил, чем могу быть ей полезен.

– Мы ведь собирались на прогулку? – сказала она, поднялась и зашагала прочь.

Я двинулся за ней. По хрустящему гравию мы направились в сторону фонтана.

– Скульптура в форме головки полового члена, – сказала она, – из которой триумфально брызжет в небо плодоносная струя. Мир полон символики мужского доминирования. Но такие, как ты, этого не замечают.

Она была права в том, что предложенная ею интерпретация садовой декорации до сих пор не приходила мне в голову.

Я спросил, не об этом ли она срочно хотела со мной переговорить.

– В некотором смысле, – ответила она, не уточнив, однако, в каком именно смысле ее недовольство фонтаном касалось темы предстоящего разговора.

В неловкой тишине мы продолжали хрустеть по гравию. Ее молчание наводило на непродуктивные мысли. Я вспомнил, что Клио была последней женщиной, с которой я гулял. До встречи с Клио я не имел привычки прогуливаться в компании женщин. А с Клио мы гуляли часто. То был наш способ поиска приключений. Во время прогулок мы совершали путешествия по истории Генуи, Венеции и иных древних городов, изо всех сил стараясь затеряться в веках. Клио тоже всегда объясняла мне смысл памятников, пусть и с большей исторической ответственностью и меньшим упором на возможный злой умысел, который в свете развращенного современного мира можно было бы усмотреть в их символике. Мои прогулки с Клио были заговорами, с помощью которых нам удавалось убежать из этого развращенного современного мира. Мы всегда ходили за руку. Интересно, что случилось бы, если бы в качестве антропологического эксперимента я схватил костлявую руку Альбаны. Она бы, скорее всего, превратилась в лед и, возможно, пронзила меня острыми как бритва сосульками. Мне стало холодно. Я заскучал по югу, по древним городам и по Клио, которая, как муза истории, возрождала их для меня к жизни.

– Даже не знаю, с чего начать, – сказала Альбана, – чтобы ты понял, насколько мерзопакостно твое поведение. Но если для ясности мне придется начать с низшей точки, в которой сполна проявились все твои презренные качества, я бы прежде всего напомнила тебе, как сегодня утром у всех на глазах ты беззастенчиво-похотливо пожирал глазами эту американскую профурсетку. Эдакая тошнотворная демонстрация сексизма в чистом виде и сексуальной фрустрации, выражающейся в поведении исходящего слюной хищного зверя. И то, что ты не постыдился устроить сей позорный фарс в моем присутствии, лишь доказывает, что под всей этой элегантной одеждой и налетом вежливости и обаяния скрывается несусветных размеров эгоистичный хам, недостойный гравия, по которому он ходит.

– И ты туда же?

Мой вопрос привел ее в замешательство. Она рассчитывала на пронизанную высокомерием оборону с моей стороны, от которой не оставила бы камня на камне. Вдобавок Альбана не любила лишаться эксклюзивного права на возмущение. Поэтому на мгновение она растерялась.

– Наш коридорный тоже уже говорил мне об этом, – сказал я. – Очевидно, мои действия бросаются в глаза сильнее, чем я полагал. Но я был отнюдь не единственным наблюдателем. Все постояльцы собрались внизу, чтобы рассмотреть новых гостей, и ты – тоже. Однако могу тебя успокоить, Альбана. Пожилые посланцы из Нового Света интересовали меня не меньше, чем малолетняя спутница на их попечении. Мой интерес был обусловлен невинным любопытством и литературно мотивирован. Сегодня днем я как раз перенес свои наблюдения на бумагу, описав всех троих, а не только жующего подростка, который по неведомым мне причинам тебя так раздражает. Непонятно, на каком основании я, собственно, должен перед тобой оправдываться, но могу, если хочешь, показать тебе эти записи, чтобы убедить тебя в правдивости своих слов.

– Мне не нужно читать твою рукопись, я и так знаю, что обоим взрослым ты посвятил две снисходительные фразы, после чего дал себе волю смачно описать облегающие шорты.

– Я рад, что мы наконец-то заговорили о литературе, – сказал я. – Но позволь кое о чем тебя спросить? Зачем тебе, даже если ты и права (а ты неправа), поддаваться искушению заводиться по этому поводу? Почему ты на меня так злишься, Альбана?