Текст книги "Жизнь с переводом"

На этот раз я устоял. Мне ничего не оставалось, как вывернуть карманы моих шорт, что-то предательски лязгнуло по асфальту. Это была сдача, все, что осталось от десяти рублей. Задиристый поднял монету и протянул ее парню с кастетом.

– Б…ь, здесь только мелочь, – произнес он, принимая двухрублевую монету. – Ладно, дайте пинчер и отпустите его, ищите других.

Задиристый пнул меня.

– Вали, тебе повезло, – небрежно прошипел он мне в ухо.

Не оглядываясь, я медленно пошел в сторону дома, где меня ждал Федор. Нужно было пройти сквозь двор, в котором я оказался не по своей воле. Неожиданно меня остановил свист. Я оглянулся.

– Пойди сюда, – кивающим жестом подозвал меня парень с кастетом.

Чувствуя, как вновь подкашиваются ноги, я все же вернулся к своим недоброжелателям. Страх настолько сковал меня, что я даже не решался броситься трусцой через дворы к дороге, где было достаточно многолюдно.

– Слышь, пацан, ты к кому тут приехал?

– Ни к кому.

– Заблудился? – все усмехнулись.

– Меня ждет друг в том доме, – я указал пальцем на соседний дом.

– А кто твой друг?

– Он нездешний, мы пришли на похороны учительницы.

– Где твой друг? – возбудился самый задиристый.

– Он ждет меня в подъезде.

– Может, у него есть чем…

– Пасть заткни, – парень с кастетом прервал задиру. – А кто умер? Ну, учительница…

– Надежда Васильевна.

– Надежда Васильевна? – удивился парень с кастетом.

Я кивнул.

– А ты с какой школы?

– С двести первой.

– С двести первой? Такой не знаю.

– Слышь, Колян, – парень с кастетом обратился к прыщавому, – Надежда Васильевна сдохла.

– Вот курва, до сих пор помню, как ее математика запарила меня.

– Да, ты не один такой, она кого хочешь забодает.

– А у твоего друга бабло есть? – обратился прыщавый ко мне.

Я неуверенно помотал головой. Выдавать финансовые возможности друга мне не хотелось. Но, с другой стороны, мной двигал страх, мне еще не приходилось попадать в лапы незнакомой дворовой шпаны, от которой можно было ждать чего угодно.

– Значит, есть. Пошли к твоему другу, – прыщавый соскочил со скамейки.

– Нет, иди один, – вдруг возразил тот, кто с кастетом.

– Ты что, Юран, обоссался? Васильевна же сдохла!

– А, ну да, пошли тогда, – ответил товарищ, спрятав кастет в карман.

Я в окружении уже пяти человек пошел в сторону дома покойной Надежды Васильевны. Ноги на этот раз шли намного быстрее. Я не знал – почему. То ли был спокоен за Федора, то ли из-за того, что теперь настала его очередь отвечать перед шайкой юных гопников. А свою очередь я удачно миновал. Пока мы шли, из рассказа нового знакомого Юры я понял, что Надежда Васильевна, где бы ни работала, везде устанавливала свои жесткие правила. Получалось, от нее страдали все ученики школ, где она преподавала математику.

– Когда я ушел в другую школу, то в первый год учебы у меня по математике чуть пятерка не вышла. Все думали, что я пришел из математической школы.

– Кого ты грузишь, – пререкался с ним прыщавый, – у тебя – и пятерка? Ты же двойку от тройки отличить не можешь.

– Слышь, ты че гонишь?

– Это ты грузишь…

Мы вошли в подъезд. Там, около лифта, в полном забвении ждал меня Федор. Он оживился, когда увидел меня и мою новую компанию.

– Что так долго? – резко сказал он мне, не замечая других ребят.

– Это и есть твой друг? – спросил меня Юра.

– Да, – с чувством вины ответил я.

– А деньги-то у него есть? – со смешком произнес неугомонный задира.

– Есть! – твердо ответил Федор.

– Ничего себе, какой смелый, – задира подошел к Федору, но не знал, как к нему подступить, – видно, бить и обижать людей с ограниченными возможностями ему еще не приходилось.

– Вам что, мой друг ничего не сказал?

– Нет, а что? – ответил Юра и вытащил кастет из кармана.

– Тебя как зовут? – смело спросил у него Федор.

Юра оглянул своих товарищей, он не ожидал такой прыти от Федора, но затем, сложив губы в трубочку, произнес:

– Юран. А тебя?

– Федор, а моего друга – Артур.

– С твоим другом мы знакомы.

– У меня к вам деловое предложение, – так же смело выговорил Федор.

– Хочешь сказать… – начал говорить задира.

Он не успел договорить, Юра отвесил ему увесистую оплеуху.

– Ты что?! – завопил задира, схватившись рукой за висок.

В меня вселилось удовлетворение – я был отомщен.

– За пятьдесят рублей вы поднимете меня на пятый этаж, потом, если хотите заработать еще пятьдесят рублей, опустите обратно.

– Сто рублей?! – призадумался Юра, спрятав кастет обратно в карман.

– Еще чего, я его не потащу! – заартачился прыщавый. – Я что тебе, служанка?

Шайка гопников засмеялась.

– Потащат другие, – ответил Юра и оглядел троицу, которая пленила меня у магазина.

Он приказал им взять на руки коляску Федора. Никто не ослушался, они молча подошли к нему, дружно взяли на руки, понесли по лестнице, а Юра и я пошли за ними. Федор напоминал мне царя, которого несут слуги в паланкине, а Юра – верного оруженосца. Они доставили его по назначению, и Федор отдал первую обещанную часть суммы.

– Если что, мы внизу, – отчитался верный оруженосец. Прислуга поспешно удалилась.

Мы стояли перед дверью в коридорный пролет. Я толкнул ее, она отворилась. Немного растерялись, когда увидели красную крышку гроба. Осторожно, оглядываясь на нее, прошли мимо. Подошли к двери квартиры. Кругом тишина, только жужжание мух, блуждающих по сырым простенкам межлестничных пролетов.

Мы долго не решались постучаться, но вдруг открылась соседская дверь – нас передернуло – и оттуда вышла пожилая угрюмая женщина.

– Мы к Надежде Васильевне, – выговорил Федор.

– Заходите, она в гостиной… не бойтесь, там никого нет.

Я толкнул коляску Федора, но Федор не желал идти первым:

– Иди ты.

Я не слушал его, вцепился железной хваткой в рукоятки коляски и медленно катил ее в направлении гостиной. Чувствовал, как в теле Федора растет напряжение, сжимается невидимая пружина – оно стало непомерно грузным, тяжелым. Прошли прихожую, увидели краешек гроба, напряжение немного спало. Мы примостились рядом, сидели тихо. Соседка отметила, что за сегодняшний день мы – первые посетители. Больше никого. Надежда Васильевна была окутана в белый саван, поверх которого по центру тела было накинуто серо-зеленое покрывало. Соседка предложила открыть лицо. Мы промолчали на ее предложение. Она подошла к изголовью и приоткрыла краешек савана.

– Не надо, – отказался Федор.

– Не бойтесь, она вас не укусит, – успокоила нас соседка.

Я молчал. Во мне играло противоречие – с одной стороны, я боялся мертвой Надежды Васильевны, с другой, во мне играло обычное человеческое любопытство. Пожилая женщина открыла лицо. Мы не узнали свою строгую учительницу. Она иссохла, лицо сильно осунулось, щеки, как и нос, запали. Рот был немного приоткрыт. Смотреть на все это было невозможно. Когда женщина обратно задернула край савана, Федор тяжело выдохнул. Соседка вышла из гостиной, удалилась в свою квартиру. Мы остались вдвоем. Мне захотелось в туалет. Я встал со стула, на что Федор тут же возразил:

– Не оставляй меня.

Но я не слушал его, во мне возникло необъяснимое желание пойти ему наперекор. Я ушел, заперся в туалете. Зловещая тишина опустилась за дверью туалета. Вдруг раздался крик и стон. Я испугался, в панике выбежал из туалета, забыв спустить воду из бачка. Схватился за ручку входной двери, дернул ее, наткнулся на крышку гроба, попятился обратно в квартиру, резко захлопнув за собой дверь. Я был окружен со всех сторон. Возвращаться в комнату тоже не решался. Ко мне вернулось знакомое чувство страха. Но где мой друг?

– Федор? – негромко крикнул я.

Никто не откликнулся. Я застыл. В каком направлении пойти? Меня стало подташнивать. У меня даже возникло желание вновь сдаться в плен ребятам, которые ждали нас внизу. Ничего не оставалось, я медленно вошел в гостиную. Там, в коляске у гроба, сидел Федор. Он не посмотрел на меня, его взгляд был устремлен на голову под саваном.

– Федор, – сказал я.

Он не отвечал.

– Федор, – я толкнул его в плечо.

Он вновь промолчал. Но что-то было не так. Я заметил, что на полу небрежно валялось порванное надвое серо-зеленое покрывало, которым была покрыта Надежда Васильевна.

– Что ты наделал, Федор? – тихо спросил я.

Он обернулся ко мне. Я увидел бледное лицо, а в синих глазах ясно горел ужас. Он не видел меня, помотал головой и тихо произнес:

– Пошли отсюда.

Мы вышли. Ребята спустили Федора на улицу. На ближайшей остановке дождались автобуса. Всю дорогу молчали, не проронив ни слова. Только у подъезда я все же спросил у друга о том, что же случилось в гостиной.

– Мне надо домой, – лишь ответил мой друг.

Глава восьмая

Прошло очередное лето, наступила осень. Мы перешли в следующий класс. Все выросли, прибавили в росте. Мальчики наконец-то стали догонять в этом отношении девочек. Только один Федор оставался таким же; нет, он рос, как и все мы, но оставался в наших глазах таким же беспомощным физически. Это уравнивало наши шансы с ним, потому как нам казалось – если бы он мог стоять, то должен был быть выше всех. Он стал для нас непререкаемым авторитетом. А многие и завидовали ему – тому, что у него всегда водились в кармане деньги, тому, что он обладал самой большой коллекцией компьютерных игр, многие учителя прощали его за выходки, за выкрики с места, его редко наказывали за поведение. И я не был исключением, я тоже завидовал, но одновременно гордился дружбой с Федором. В очередной раз Федор возвысился над нами, когда получил роль короля в школьной постановке.

В канун осенних каникул нашему классу дали задание поставить спектакль. Отвечала за постановку учительница музыки Эльза Петровна. Она объявила нам, что наш класс будет ставить пьесу Чехова «Три сестры». Но через два дня по неизвестным причинам Эльзу Петровну отстранили от спектакля. Поговаривали, что она поругалась с всесильным завучем, после чего учительница музыки несколько дней боялась приходить в школу. Так мы остались без репетиций и режиссера. Нашу постановку поручили Виктору Андреевичу, который преподавал у нас уроки труда. Это был наш человек, мы все его любили, как и сам урок. Он, недолго думая над новой задачей, поменял постановку и остановился на пьесе Шекспира «Король Лир». Как и о Чехове, о Шекспире мы слышали отрывчато, по школьной программе этих авторов пройти еще не успели. Класс собрался на первую репетицию, присутствовали все, кроме Федора, – его не было уже вторую неделю.

Виктор Андреевич хорошо знал по именам только мальчиков, с нашими девочками он знаком не был. Уроки трудов проходили раздельно, это единственная дисциплина в школе, где соблюдался гендерный принцип. Мужские роли он распределил очень быстро. Павел Белобородов, который всегда старался быть первым во всем и везде, получил роль короля Лира; Равиль Мустаев, нередко уступающий по собственной воле негласное первенство среди отличников Павлу – роль Эдмунда; Бесу досталась роль оруженосца; Ролану – роль Эдгара, этот выбор показался нам противоречивым. Фаза слыл большим задирой, но одновременно заступался за нас, за своих одноклассников, когда мы подвергались нападению таких же неуемных задир из других классов. Внутренне нас терзали сомнения и вопросы – почему столь благородную роль Эдгара Виктор Андреевич отдал неуспевающему ученику, коим являлся Ролан. Но, как показала дальнейшая жизнь, мы очень заблуждались в отношении Ролана.

А мне досталась неблагодарная роль шута, которой я сопротивлялся, но Виктор Андреевич настоял, уговорил меня, сказав, что эта самая знаковая роль в пьесе. Все надо мной смеялись, особенно Павел, который издевался больше всех, выкрикивая в мою сторону «Шут! Шут! Быстро ко мне! На место!» при каждой возможности. Однажды я не выдержал и чуть не ударил его, нас вовремя разняли. После чего этот несносный отличник немного приутих, но ненадолго.

А распределить роли среди девочек оказалось более сложной задачей, так как Виктор Андреевич не знал, кто на что способен. Но, как бывший военный, он нашел выход. Словно на построении, он громко спросил, есть ли среди девочек отличницы. Некоторые из них неуверенно закивали. Тогда следом прозвучал приказ: «Девушки-отличницы, встать!». Встали все трое. Анфиса Жаркова получила роль старшей дочери короля Лира – Гонерильи, роль второй дочери Реганы досталась Олесе Куприяновой, а Антоше – роль младшей дочери, Корделии.

Почему именно в такой последовательности наш учитель распределил роли? Но когда настал черед первых репетиций, к нам пришло понимание. Антоша – отзывчивая девочка, с только зарождающейся женственностью. Олеся – Регана, немного закрытая, никто не знает, что у нее на уме, толком ни с кем не дружит, всегда сама по себе, старается быть незаметной. Анфиса – это точная копия Гонерильи, черноволосая, жгучая бестия с одной стороны, с другой – подозрительно покладистый ребенок. Знает и как себя подать, и что говорить, где необходимо – промолчит, ради достижения цели пойдет на все.

После уроков мы остались на очередную репетицию. Она проходила в небольшом актовом зале со сценой и зрительскими рядами, в котором шли уроки музыки. Последним на репетицию пришел Виктор Андреевич, выработанным командным голосом объявил о пятиминутной готовности. Первая сцена, Павел – Лир поднялся на сцену, за ним – три его дочери…

Резкий шум из коридора на миг отвлек наше внимание, в проеме двери показался знакомый силуэт сидячего человека. Это был Федор. Подпрыгивая на коляске, которую сзади за ручки поддерживала его мама, он спустился по лестнице в зал. Начало репетиции пришлось отложить. Мы обрадовались, окружили его. Виктор Андреевич тоже подошел и поздоровался. Мама Федора понравилась ему с первого взгляда, он тут же позабыл о ребятах на сцене, ожидавших начала первого акта. Поздоровался и представился:

– Виктор.

– Лена.

– Какое красивое имя, – ответил он, расплывшись в улыбке.

– Мне так еще никто не говорил.

– Как Федор? – спросил он, попеременно глядя то на Федора, то на его мать.

– Спасибо, все хорошо.

– А мы тут ставим спектакль. Хотите посмотреть?

– С удовольствием.

– Тогда присядьте, – Виктор Андреевич повелительно указал на стул в зрительском ряду.

– Ну, все, ребята, начинаем! – Виктор Андреевич хлопнул в ладоши.

– А давайте Федору тоже дадим какую-нибудь роль, – вдруг предложил Ролан.

– Да, дайте ему роль, – поддержали другие ребята.

– Дайте, дайте роль! – закричали даже те, которые не были задействованы в постановке, но из любопытства приходили на репетиции.

Гомон нарастал.

– Хорошо, – громко скомандовал Виктор Андреевич. – Сейчас подыщем.

Все столпились у подножия сцены, кроме Павла, который в одиночестве терпеливо ждал начала репетиции на самой сцене.

– А давайте ему отдадим роль короля, – предложил Равиль.

– Да, давайте! – закричали ребята.

– Но у нас уже есть король, – неуверенно возражал учитель труда.

– Зато у Федора есть трон, – сказал Ролан.

– Хм, точно, у него есть трон, – озадаченно произнес Виктор Андреевич и посмотрел на Павла, а затем на Федора, но последней инстанцией, от которой он ждал негласного одобрения, была мать Федора. Но она неожиданно возразила:

– Не надо у мальчишки отбирать роль, у вас есть король.

С ее стороны это было очень благородно, но класс взревел – теперь они видели в роли Лира только Федора. Он был лидером и антиподом Павла, а самое главное – он обладал личным атрибутом власти: троном-креслом. Лучшего короля для себя мы не могли представить. Дети любят реальность, а не сказку.

– Хорошо, – ответил Виктор Андреевич. – Павел, – обратился он к низложенному королю, – если ты уступишь, то проявишь благородство.

– А если нет? – тихо спросил Павел.

– Ну, тогда… – было видно, что Виктору Андреевичу еще не приходилось сталкиваться с самым тяжелым выбором в жизни – выбором между детьми.

– Я не отдам, это моя роль, это я – король… – жестко ответил Павел, которого всегда характеризовала целеустремленность и неуступчивость.

– Так не пойдет! – скомандовал учитель. – На правах режиссера-постановщика я лишаю тебя роли.

Звучало жестоко, но никто об этом не задумался; одноклассники, возможно, настолько недолюбливали Павла за его эгоизм, что посчитали это лишение достойной для него карой. Он выбежал из зала со слезами на глазах. Виктор Андреевич пошел за ним. Только мать Федора засокрушалась:

– Обидели ни за что мальчика, так нельзя… – Она укоризненно посмотрела на Федора.

Кроме него ее никто не услышал. Прошло примерно десять минут, Виктор Андреевич вместе с Павлом вернулся в зал. Павел с опухшими глазами присел на крайний стул в последнем ряду. Учитель труда поднялся на сцену.

– Дети, чуточку внимания, – голос его немного дрогнул. – Павел уступает роль короля Лира Федору… – В ответ послышалось одобрительное улюлюканье. – Поблагодарите его, – добавил Виктор Андреевич и сам захлопал в ладоши. Все поддержали его.

– Жмот стал человеком! – воскликнул Бес. Так прозвали Павла за его эгоизм и жадность. Он не давал списывать уроки и никому никогда по учебе не помогал.

– Так, тихо, – вновь звонким голосом обратился Виктор Андреевич. – Павел получит роль графа Кента.

– Что еще за Кент? – тут же спросил Ролан.

– Это благородный персонаж, он любил короля, и до последнего оставался преданным ему.

– Это не о нем, – возразил Ролан.

– Точно не о нем, этот – жопа! – завопил Бес.

– Вам разве мало того, что Павел проявил благородство? – уточнил Виктор Андреевич.

Все замолкли.

– Ну, все на сцену.

Целый час мы репетировали спектакль, у нас оставалась до премьеры целая неделя, чтобы успеть выучить слова и сгладить все шероховатости. А их была уйма. Самый большой объем труда предстояло проделать Федору, он, в отличие от нас, пока не выучил ни одного слова из своей роли. Но с первой же сцены вжился в роль, слова читал по книге, но мимика лица четко выражала настроение нашего короля. Завидев его насупившиеся брови, мы просили о милости и пощаде, задранный подбородок значил для нас, его придворных, что надо замолкнуть, ухмылка означала пренебрежение…

А его шут всегда стоял за королем и за ручки умело катал кресло по маленькой сцене. Мне нравилась моя роль, король без меня – никто и ничто. Виктор Андреевич назвал меня «серым кардиналом» королевского двора. Мне понравилось это выражение, хотя толком я не знал, что оно значит.

– Ладно, на сегодня все, – Виктор Андреевич завершил репетицию, – в следующий раз соберёмся через два дня, а там уж и спектакль.

Он подошел к матери Федора и что-то шепнул ей на ухо, та, смутившись, улыбнулась ему в ответ. Так они и ворковали, пока в актовый зал не залетела Эльза Петровна. Она негодующе посмотрела на мать Федора, потом тот же взгляд остановился на Викторе Андреевиче. Учитель труда не замечал ее, все его внимание было приковано к новой знакомой. Он продолжал что-то тихо говорить ей, а та стояла и слушала, продолжая слегка улыбаться. Для меня это было первым примером в жизни – как мужчина теряет голову при виде привлекательной женщины.

– Виктор Андреевич, – выговорила Эльза Петровна.

Он ее не слышал.

– Виктор Андреевич, – злобно повторила она.

Опять без ответа.

– Виктор Андреевич! – почти яростно закричала учитель пения.

– А, а, что? – Виктор Андреевич посмотрел по сторонам. – Это вы мне? – обратился он к Эльзе Петровне.

– Пусть ваши ученики уберут за собой, – возмущаясь, выговорила Эльза Петровна.

– И что же надо убрать за собой? – недоумевая, вопросил Виктор Андреевич.

– Пусть сложат стулья в один ряд, не актовый зал, а колхоз…

– Артур, Ролан, Сергей и все остальные, сложите стулья, а то Эльзе Петровне негде сидеть, – с улыбкой на лице сказал нам преподаватель.

Шутка в адрес Эльзы Петровны разозлила ее еще больше. Гнев нарастал, даже мы, покорные ученики, чувствовали, что еще немного – и она взорвется. Как только Федор вместе с мамой покинул класс, она напустилась с гневной тирадой на нашего любимого учителя.

– Я стояла и ждала, пока вы не договоритесь с этой, с этой… шлюхой! – завопила она.

Виктор Андреевич опешил. Он оглядел оставшихся учеников – нас оставалось трое: Ролан, Сергей и я; потом, убедившись, что больше никого рядом нет, язвительно выговорил:

– Ревнуете?!

– Я? Вас? К ней?! Отчего?! Оттого, что от вас каждый день тащит перегаром?

В ответ Виктор Андреевич только самодовольно улыбался.

– Вы же алкаш и никудышный преподаватель! – кричала неугомонная Эльза Петровна. – А эта шлюха тоже хороша, с вами лясы точит! Нет, чтоб сыном заняться, ведь сын тоже никудышный, загнал в гроб Надежду Васильевну, эту, эту…

– Ребята, – по-свойски обратился к нам Виктор Андреевич, – пойдем отсюда…

Мы с гордыми лицами покинули зал.

– Нет, он меня еще и не слышит! – пуще прежнего взбесилась Эльза Петровна. – Я вот все завучу расскажу…

– О чем?! – Виктор Андреевич обернулся. Мы стояли за его спиной, но смогли уловить неловкое движение Эльзы Петровны – та попыталась в истерике запустить в Виктора Андреевича тряпкой. Тряпка слетела с рук.

– О том, что ты алкаш и приводишь сюда шлюх!

– Быть шлюхой – тоже надо иметь талант, и я теперь убедился, что куда больший, чем уметь преподавать детям музыку. До свидания! – Он захлопнул дверь.

В первый раз в жизни мы попрощались с преподавателем за руку. Каждому из нас Виктор Андреевич пожал руку. Это был незабываемый жест, он сделал нас своими сообщниками.

– Забудьте все, что произошло сегодня, Эльза Петровна несчастная, одинокая женщина… Это будет нашей тайной. Хорошо? – обратился он к нам.

Мы все дружно закивали.

Почему Эльза Петровна так неадекватно повела себя, было выше нашего понимания. Ей всегда доставалось от Таисии Венгеровны, вот и на этот раз ее лишили – в качестве взыскания – статуса постановщика школьного спектакля. Но дело не в постановке, этой общественной нагрузки чурались все без исключения преподаватели. Кому хочется после занятий оставаться лишних два часа для работы с «балбесами», как нас всегда окликала в порыве ненависти Эльза Петровна? Никому, да еще и на общественных началах.

Эльзу Петровну всегда карали за любую провинность. В школьном коллективе она имела негласный статус «козла отпущения». Но более недисциплинированного преподавателя, чем Виктор Андреевич, в школе было не найти. Он опаздывал на уроки в утренние часы, часто отпускал учеников раньше времени. Ходили даже слухи, что учеников старших классов он отправляет в магазин за водкой или пивом. Но все ему сходило с рук по причине его обаяния. Его все любили. Ученики – за то, что он всегда говорил с ними на одном языке, коллеги – за его безотказность в трудную минуту, женщины всегда чувствовали в нем мужчину, и им нравился его легкий житейский пофигизм. Да к тому же он был кадровым военным в отставке, дослужился до подполковника инженерных войск.

У него росла дочь, которая жила с матерью – с его бывшей женой. Они жили в другом городе, а он жил с пожилой мамой. Не сказать, что он был запойным, но выпить любил и от застолья не отказывался никогда. После нескольких подобных «соглашений» подряд он прогуливал работу. Но ему все прощали, он пользовался покровительством самого влиятельного человека в школе – Таисии Венгеровны, которая гарантировала ему иммунитет. Она частенько одна или с несколькими приближенными учителями захаживала после уроков в кабинет труда. Там они накрывали небольшую «поляну», а Виктор Андреевич всех веселил, говорить он мог сколько угодно и как угодно. Зачастую он и нам во время уроков рассказывал истории про службу в армии. Все они пестрели романтикой и одновременно жуткими реалиями солдатской жизни. После таких рассказов у меня появились первые сомнения на счет будущей службы в армии в качестве срочника.

Получалось, что за одни и те же грехи Виктора Андреевича почти всегда миловали, а Эльзу Петровну наказывали не только рублем, но и часто на педсовете прилюдно унижали за недостойное учителя поведение.

Вечером перед сном я спросил у отца что такое «перегар», – такого вопроса он не ожидал. Немного подумав, он сказал, что «это то, с чем иногда приходиться сталкиваться почти каждый день». Отец знал, о чем говорит, ведь он работал строителем. Я задал второй вопрос, на который я тоже хотел получить ответ, но более конкретный.

– Пап, а что значит «серый кардинал»?

– Этот тот, кто мутит воду, – ответил отец и добавил: – Тот, кто всегда переигрывает ситуацию в свою пользу, ну, скажем так, интригует, распускает слухи…

Я немного растерялся из-за ответа, но все же решил задать еще один уточняющий вопрос:

– Пап, зачем тогда наш учитель назвал меня серым кардиналом? Я же не распускаю слухи…

– Нет, ты самый честный мальчик, которого я знаю…

– Но тогда почему?

– Ну, наверное, он посчитал тебя самым умным…

– Умным?

– Да, ведь серый кардинал – это тот человек, который всегда дает правильные советы людям. Спи давай! – Отец накрыл меня одеялом и вышел из комнаты.

Мне понравилось его определение, я был горд, что мне досталось роль шута – серого кардинала. Но и «мутить воду» звучало завлекающе, волнительно и одновременно зловеще.