Текст книги "Жизнь с переводом"

Глава девятая

Спектакль, который мы репетировали чуть больше недели, и который продлился не более пятнадцати минут, мы показали перед всей школой. На премьеру пришли ученики всех классов и весь педагогический коллектив. В первый раз в жизни мы поняли, что такое успех, и как приятно получать овации. Виктор Андреевич после финальной сцены вышел на сцену. Он поблагодарил всех ребят, отдельно он попросил поприветствовать Федора. Все встали и долго хлопали в ладоши. Они хлопали королю.

После представления, как обычно, я проводил Федора до дома. И, как всегда, задержался. Мы резались в игры, как вдруг позвонили в дверь.

– Кто это? Мама? – спросил я у Федора.

– Нет, у нее есть ключи.

Федор укатил к двери, открыл ее. В квартиру вошел Виктор Андреевич, я очень удивился, завидев физиономию нашего преподавателя. В руке у него был торт. Он поздоровался со мной и поинтересовался у Федора, когда придет его мама. По реакции Федора я понял, что он тут не в первый раз. Мало того, Виктор Андреевич без приглашения разул ботинки, надел какие-то тапочки и ушел в гостиную. Федор, как ни в чем не бывало, вернулся к компьютеру. Но, посмотрев на мое недоуменное лицо, он все же выговорил:

– Не парься, он пришел к маме.

Я кивнул, и мы продолжали свое путешествие по виртуальному миру, где нет места взрослым. Через полчаса мы вернулись в реальность – пришла мама Федора. Она пригласила нас к столу на чай с тортом Виктора Андреевича. Мы съели по кусочку и вновь закрылись в спальне Федора, где нас ждало побоище в одной из самых увлекательных игр того времени из серии Quake.

Через два часа бескомпромиссных сражений мы с Федором решили немного сыграть в шахматы. В эту игру меня научил играть отец, а я, в свою очередь, научил Федора и даже подарил ему деревянные шахматы. Я всегда его обыгрывал, но нельзя сказать, что я был наделен талантом шахматиста, просто я освоил один урок: в шахматах главное – внимательность, этого достаточно, чтобы одержать победу над таким же шахматистом, как и я сам. Тактика моя была очень проста: вырубить большинство фигур и уже потом поставить мат. Мы расставили фигуры, сделали несколько ходов, и тут Федор огорошил меня. Он поставил мне мат в несколько ходов.

– Где ты так научился? – спросил я.

– Виктор Андреевич научил. Это детский мат.

Мне расхотелось играть в шахматы, но и Федор сегодня не испытывал особой тяги к интеллектуальной игре. Было видно, что он временами напрягался, замирал, прислушиваясь к еле улавливаемому разговору за стеной. Тревога застывала на его лице, когда за стеной надолго опускалась глухая тишина, ни голоса, ни звука, как будто Виктор Андреевич и мать Федора испарились, исчезли в никуда. Но затем голоса вновь оживали, и Федор в такт им начинал шевелиться, говорить, проявлять ко мне мнимый интерес. После очередного затишья он выехал из спальни, толкнул дверь кухни, но она не открылась. Он заорал во всю глотку, такого свирепого голоса я еще не слышал. Несколько раз ударил коляской о дверь. Щелкнул замок, и дверь открылась.

– Ты что, сдурел?! – заорала на него мать. Никогда бы не подумал, что эта миловидная женщина может так повысить голос. Последние чувства к ней у меня окончательно улетучились.

– Мне надо в туалет.

– Иди сам, без меня, я уже десять лет за тобой убираю. Передохнуть невозможно, с утра и до вечера ты у меня…

У Федора навернулись слезы, он развернул коляску и въехал обратно в комнату.

– Ненавижу его! – закричал он вслед матери, когда та захлопнула дверь кухни.

А мне захотелось домой, и я быстро ушел.

Глава десятая

Мы многого не знали о Федоре. Наверное, я был единственный, кто знал его лучше других, но это не означало, что я был хорошо осведомлен о самой жизни Федора. Представление о его судьбе, трудностях, минутах счастья мне приходилось собирать по крупицам, как мозаику. Не удивительно, но полное осознание того, что он инвалид, неполноценный человек, в мою голову пришло в последнюю очередь, когда я уже стал зрелым человеком, мужчиной, обременённым заботами о других.

Федор ничем не отличался от всех нас, когда появился на этот свет однажды в полночь. Он был улыбчив, понапрасну не плакал, как любой ребенок был неусидчив. В четыре года он умудрился незаметно залезть на дерево в парке и просидел на нем целый час. Его мать за это время в полной истерике оббегала весь парк, даже успела вызвать наряд милиции, но еще до их приезда Федор спустился на землю. Все это время он наблюдал за тревожными поисками своей матери с дерева. Так он играл.

В том же году, когда он с мамой Леной еще жил в коммунальной квартире, мальчик пробрался в чужую соседскую комнату и почти до смерти напугал хозяйку – пожилую женщину, с устрашающим криком вылетев на нее из гардероба. Для соседской старухи его выходка чуть не закончилась инфарктом. Таких случаев за пять лет жизни набралось бесчисленное множество.

Но как только ему исполнилось пять лет, с ним случилось непредвиденное. Мать ушла в магазин, оставив его одного. Как всегда, наполненный неуемной энергией, он забрался на книжный шкаф, который простирался до потолка и весь был забит запыленными книгами. Шкаф качнулся, не выдержал и упал на пол. Бесчисленный ворох тяжелых книг, оставшихся от деда – отца Елены – обрушился на малыша, а следом и сам шкаф, накрывший книжную гору. И если бы не зловредная соседка-старушка, которую он вечно пугал, то он так и остался бы лежать под тяжестью книжных знаний.

Соседка прибежала на шум падения шкафа, – позже она удивлялась, что вообще смогла услышать грохот в соседней комнате, ведь к своим семидесяти пяти годам растеряла весь слух. «Прозрение, данное свыше», – объясняла она спустя время. Старуха не растерялась, тут же сообразила, что Федор лежит под грудой книг и тяжелых стеллажей. Несмотря на возраст, она смогла расчистить путь к нему. Он лежал без сознания, из носа и ушей шла кровь, но ребенок дышал. Приехала «скорая». Затем – полгода в больнице, а сначала около двух месяцев в реанимации, на грани жизни и смерти. Однако Федор выжил, несмотря на то, что его позвоночник в поясничной области пришлось собирать по кускам.

Федор четко помнил, как пришел в себя, когда прошел спинальный шок, зашевелил руками. Он открыл глаза, увидел свои ноги, торчащие из-под одеяла на другом конце кровати, но не смог ими пошевелить. Он давал ногам сигнал, напрягался, но они не слушались, ощущение было, что их просто нет. Не его ноги, чужие – кто-то еще лежит под его одеялом. Вердикт врачей был неутешителен: ходить он не будет никогда. И как итог – инвалидность. На научном языке его диагноз звучал следующим образом: «параплегия нижних конечностей». Но это было еще не все. Врачи обнаружили на месте повреждения позвоночника опухоль. Анализ показал злокачественный характер опухоли. Врачи диагностировали рак костной ткани позвоночника – остеосаркому. Закончив лечение в одной больнице, Федора срочно перекинули в онкологический центр. Там сделали еще одну хирургическую операцию – удалили опухоль. Она оказалась не столь критичной, так как не успела пустить метастазы. Злосчастная травма, перевернувшая жизнь, по воле судьбы стала причиной спасения ребенка. Врачи в один голос твердили, что еще бы полгода – и опухоль поглотила бы весь организм, и они бы уже ничем не смогли помочь пятилетнему малышу. Перипетия судьбы Федора многих удивила, но только не его самого.

Настала другая жизнь, отличная от той, до злосчастного случая. Поначалу он часто задавал один и тот же вопрос своей матери: «Я не как все?». На что она отвечала: «Нет, просто ты избран». Дальше он спрашивать боялся. А позже у него из памяти совсем выветрилось, что он когда-то ходил. Или забыл намеренно, бесповоротно. Смирился… но разве ребенок может смириться со своей судьбой? Никогда. Он взрослел, и в нем росло понимание его положения.

Как только Федор научился читать, он перерыл все энциклопедии, ища всю информацию о своей травме. Мать тоже не сдавалась, она писала во все инстанции – от социальных служб до медицинских учреждений. Она хотела того же, что и он – «чудо-операции», после которой он встанет и пойдет на своих ногах. И первым делом отнесет до ближайшей помойки коллекцию инвалидных колясок, как ненужный хлам. Но все врачи только бессильно разводили руками. Что-то предпринимать бесполезно и поздно, мышцы ног атрофировались навсегда.

И с этим ему предстояло жить, как и его матери – Елене. В этой семье все были героями – и он, и его мама. Каждый день она собирала его в школу. Мыла, одевала, кормила, отвозила в школу, забирала обратно, выводила на прогулку… И так каждый день, без выходных, при том, что она успевала работать. Деньги нужны были очень. Больше половины бюджета уходило на медикаменты, перевязочный материал, на врачей, на специальное питание…

Глава одиннадцатая

Федор проснулся, крикнул, но мать не ответила. Он крикнул еще раз. Но в ответ – опять тишина, словно во всей Вселенной, ограниченной четырьмя стенами, он один. Он уже не пугался. Приподнял тело, присел, уперся руками о стоящее рядом кресло, забрался в него. Поехал, открыл дверь комнаты, выехал в прихожую. Завидев знакомые мужские ботинки в прихожей, он не решился постучать в спальню матери. Вернулся в свою комнату и тихо ждал. Послышался топот, шепот, скрипнула дверь, защелкнулся замок. Опять тишина. В комнату вошла мама.

– Он ушел? – спросил Федор.

Она промолчала, взяла за рукоятки инвалидную коляску и повезла в направлении ванны.

– Значит, по труду у меня будет пятерка.

– Не ерничай, – строго отрезала мать.

Она сняла его с коляски, перенесла на пол, на которую успела постелить клеенку. Надела на руки резиновые перчатки.

– Тужься… еще… сильней…

– Не могу…

– Отдохни, не торопись, я пока соберусь на работу, – она вышла из ванны.

Федор лежал на клеенке боком; каждое утро они с мамой проделывали одну и ту же процедуру. Сходить «по большому» для Федора было самой неприятной проблемой. Кишечник с каждым годом после травмы работал все хуже и хуже, его перистальтика ослабевала, и освободиться от каловых масс без посторонней помощи делалось невозможным.

Через десять минут мать вновь вошла, на этот раз все получилось. Она подняла его и положила в ванну. С каждым днем ей, хрупкой женщине, все трудней удавалось перемещать Федора по квартире, перекладывать его из коляски на кровать, с кровати на коляску, перемещать по ванне.

– Еще два года, и я уже не смогу поднимать тебя, – пыхтя, выговорила мать.

– Надеюсь, что не доживу, – без намека на иронию отвечал Федор.

– Дурак, только попробуй! Глупостей не говори, – злилась мать.

– Ты меня отвезешь сегодня в школу к ребятам? – Федор каждое утро задавал этот вопрос.

– Нет, сегодня не успею, мне пора на работу, я и так каждый день опаздываю, меня так уволят скоро.

– Тебя не уволят.

– Сегодня – нет. Завтра может быть.

Федор дулся, хотя, если мать решила, то так тому и быть. Он редко перечил ей, только в минуты, когда сильно скучал по ней.

– А учителя хоть придут сегодня, а то их два дня уже не видно?

– Кстати, надо позвонить в школу.

Учителей из школы приходилось силком затаскивать к Федору. Только покойная Надежда Васильевна честно исполняла свой долг. Но ее нет, а новая учительница по математике не особо посещала его, хотя по телефону из школы через день кормила «завтраками». Жаловаться на них тоже не имело смысла. Идти на конфликт с учителем всегда стоило оценки. Занизить или натянуть нужную оценку, оставить на второй год за неуспеваемость – все это во власти учителя. Учитель всегда прав.

Но в учителях Федор особо не нуждался. Хотя Федор и дня не прожил бы без посторонней помощи, в нем была чрезмерно развита самостоятельность. Он делал уроки без принуждения. Открывал учебник, решал задачи, если кое-что не получалось, все равно не сдавался, и в конце концов находил верное решение. Он справлялся с любым предметом в одиночку – с историей, с русским языком, с английским…

За уроками он убивал время. Но перед тем как сесть за них, он каждое утро, особенно зимой, подъезжал к окну и наблюдал за людьми, бегущими на работу. Но, в отличие от многих других, он в эти минуты не был преисполнен чувства защищенности, наоборот, Федор представлял, что именно он, вопреки снежной буре, на своих ногах смелой поступью шагает по хрустящему снегу. Вот он пришел в школу, разделся в гардеробной, поднялся наверх, на второй этаж, встретил ребят, набегался по коридору, вспотел. Прозвенел звонок на первый урок…

Глава двенадцатая

Виктор Андреевич закрутил роман с мамой Федора, – из учеников школы, не считая Федора, я был единственным, кто знал об этом факте. Я никому об этом не сказал, да и особо меня это не занимало. Хотя один раз у меня возник порыв, когда моя мама устроила очередные посиделки с коллегами, среди которых как обычно значилась Эльза Петровна. Так вот она, после очередной рюмки, громко, на всю квартиру рассказала легенду – якобы мать Федора занимается проституцией. Клиенты – обеспеченные люди города. Все возражали, но Эльза Петровна проявляла непреклонность и повторяла: «Тогда откуда у нее деньги на компьютеры для школы?».

– Богатый спонсор, – отвечала мама, а остальные вторили ей: – Ты же сама в прошлый раз распиналась, орала тут, что у нее богатый ухажер…

– Нет, не помню, она проститутка… – категорично кричала пьяная Эльза Петровна.

В это мгновение во мне проснулось желание ворваться на кухню и обрушить весь свой гнев на неугомонную Эльзу Петровну, сказать ей в лицо, что тетя Лена порядочная женщина, и что за ней ухаживает всеми уважаемый и любимый учениками Виктор Андреевич. Еле удержался. Но оказалось, что Эльза Петровна и так обо всем знает:

– Наш Витек тоже решил за ней приударить, а она его отшила, куда ему с его зарплатой. Она ведь очень дорогая проститутка… хотя, что в ней особого…

– Нам всем с нашей зарплатой можно идти туда же… – подшучивала мама.

Я был рад за Виктора Андреевича. Они с мамой Федора казались мне красивой парой. Но теперь Эльза Петровна невзлюбила не только Виктора Андреевича, но и тетю Лену, а это значит, что у Федора в будущем могли быть проблемы с предметом «музыка».

Так оно и случилось. На тех редких уроках пения, на которых присутствовал Федор, Эльза Петровна излишне придиралась к нему за ответы. Однажды Эльза Петровна задала классу вопрос: «Кто такой Чайковский?». Все выкрикивали с места ответы, в том числе и Федор. В основном все отвечали неверно, кем только ни называли великого композитора – певцом, художником, и лишь Федор правильно назвал его композитором. Но Эльза Петровна осекла его, сказав: «Лучанов, ответ неправильный, он был, прежде всего, педагогом».

Но больше всего не повезло Виктору Андреевичу. Этот роман вышел ему боком и стал отправной точкой в его жизни, которая покатилась вниз с удвоенным ускорением, благодаря той же Эльзе Петровне. Своей осведомленностью, что Виктор Андреевич часто опаздывает, приходит в школу с нетерпимым перегаром, руководство школы было обязано Эльзе Петровне. Как только он подходил к кабинету труда, она умышленно пробегала мимо – ее кабинет музыки соседствовал с кабинетом труда – и, учуяв знакомый запах, бежала наверх. Направлялась в учительскую или в кабинет к Таисии Венгеровне, которую сама же ненавидела, как, впрочем, и завуч не переносила на дух эту неуемную букашку.

В одно морозное утро, за полчаса до начала уроков, Эльза Петровна, тяжело пыхтя, прибежала в учительскую и ждала там Таисию Венгеровну. Та вошла в учительскую за ключом в личный кабинет, но, завидев взволнованную Эльзу Петровну, небрежно спросила:

– А вам что?

– Я к вам по очень срочному вопросу!

– Если вы насчет Виктора Андреевича, то напрасно, он отсутствует по уважительной причине, – попыталась предвосхитить события Таисия Венгеровна.

Эльза Петровна немного замешкалась, она пыталась найти нужные слова.

– Да, я по его душу, думаю, вам будет очень интересно услышать одну новость, – интригующим тоном ответила учительница музыки.

– Хорошо, слушаю вас.

Эльза Петровна рассказала последние сплетни, – она знала, на что можно давить. Все знали о служебном романе Таисии Венгеровны с Виктором Андреевичем, хотя их отношения с трудом походили на классический роман. Так, сексуальные утехи двух одиноких людей, и то – в кабинете завуча или в классе трудов, когда школу накрывало тенью опустения. Но на этот раз Эльза Петровна «стукнула» в самый подходящий момент.

Таисия Венгеровна сама замечала, как в последнее время охладел к ней Виктор Андреевич. Он исчезал из школы сразу после уроков, на ее предложения задержаться на работе тактично отказывался, мотивируя свой отказ болезнью матери. А недавно и вовсе забыл поздравить ее с днем рождения. Таисия Венгеровна не претендовала на него, но, как и в любой женщине, которую беспардонно игнорируют, в ней проснулась мужененавистница. Она сухо поблагодарила Эльзу Петровну и попросила ее тут же сообщать ей про все провинности коллеги.

Таисия Венгеровна не пустилась в чувственные разборки, а как расчетливая стерва стала ждать – как зверь, терпеливо подстерегающий свою жертву в засаде. Виктор Андреевич попался в ее когти на следующий же день. Он прогулял первый урок, об этом завучу снова доложила не кто-нибудь, а Эльза Петровна. На следующий день он тоже провинился – отпустил учеников десятого класса на целых полчаса раньше положенного, так как у него были запланированы личные дела. Только за одну неделю у него набралось три негласных взыскания. И, неожиданно для него, в начале следующей недели его вызвали на педсовет. Но он не явился на встречу с коллегами, предпочтя пойти в кино с мамой Федора. На следующий день, в присутствии директора школы и завуча, разговор все же состоялся. Петр Евдокимович молчал, он только кивал после каждой фразы Таисии Венгеровны.

– Мало того, что вы систематически нарушаете трудовой кодекс, вы еще и педсовет проигнорировали, а это уж слишком…

– Хорошо, давайте короче… – оборвал ее Виктор Андреевич.

– Этот нахал еще и не слушает! – повысила голос завуч.

– Таисия Венгеровна, меня ждут ученики…

– Пусть ждут, какая тяга проснулась к труду! Что-то мы этого раньше не замечали! – нервно вскричала Таисия Венгеровна.

– Слышь, Венгеровна, ты тут решила спектакль разыграть? Так и скажи, что ревнуешь…

– Ты, скотина, совсем оборзел? – взвыла она.

– Тише, тише, устроили тут базар! Это все-таки школа! – вмешался директор.

– Вы видели, Петр Евдокимович, он меня оскорбил…

– Вы оба хороши, идите работать, – директор вышел из учительской.

– Ну что, Витюша, как она, прекрасна? – фамильярно произнесла Таисия Венгеровна.

– A-а, вот в чем дело, уже донесли.

– Сама догадалась, я женщина понятливая, – ехидно отвечала Таисия Венгеровна. – Значит, ухлестываешь за матерью инвалида. Свою дочь не смог воспитать, а жопу инвалиду подтирать, думаешь, получится?

– Если понятливая, что ж тогда весь этот спектакль-то устроила?

– Почему устроила? Хотела узнать правду.

– Ну, узнала? – небрежно спросил Виктор Андреевич.

– Да, узнала.

– Ну и хорошо, – Виктор Андреевич самодовольно улыбнулся.

– Что, радуешься? – процедила Таисия Венгеровна, в ее голосе отразилась вся ненависть момента. Она пыталась казаться спокойной, уравновешенной, но у нее мало что получалось – перед ней был не запуганный ребенок, а взрослый мужчина с военным прошлым.

– А как же, – спокойно выговорил он и направился к двери.

– Зря ты все это задумал! – выкрикнула Таисия Венгеровна.

– Наконец-то до тебя дошло, что не все тебе подвластно! – Виктор Андреевич с издевкой махнул ей рукой и вышел из учительской.

Виктора Андреевича лишили премии, влепили выговор и предупредили, что в следующий раз, если он проигнорирует педсовет, его неминуемо исключат из школы. На некоторое время он стал более дисциплинирован, старался не опаздывать на занятия, но и в школьных посиделках он больше не участвовал, навечно отдалившись от трудового коллектива. А Эльза Петровна, постоянно неся дежурство у кабинета трудов, все ждала своего часа – когда же Виктор Андреевич поскользнется. Но ждать пришлось недолго.

Глава тринадцатая

До наступления Нового года оставалось несколько дней. В школе в эти дни стояла необычайно оживленная атмосфера. Новогодняя суета возбудила всех: учеников, учителей, родителей. С раннего утра – утренники для младших классов, днем – новогодние классные посиделки для ребят немногим старше, а старшеклассники ждали новогоднюю дискотеку, куда нас, учеников шестого класса, пока не приглашали и не пускали. Но самые шустрые из нас все же пробирались через кордоны неусыпных учителей, дежуривших у входа в спортзал, за дверями которого гремела музыка и сияла новогодняя елка.

Виктор Андреевич в эти дни был нагружен работой – он играл роль Деда Мороза, это стало некой традицией в его школьной жизни. Другого Деда Мороза мы уже и не представляли. Так же традиционно он исполнял роль конферансье на вечерней дискотеке, где под восторженные вопли учеников он объявлял со сцены музыкальные номера и много шутил, пытаясь зажечь танцующую толпу. Складывалось ощущение, что это его последний вечер в роли ведущего школьного шоу. Так оно и случилось. Вечер прошел на «ура», и дети долго не отпускали своего любимого учителя со сцены.

Когда следующим утром уборщица открыла спортзал, то за кулисами сцены перед ее удивленным взором предстал храпевший Виктор Андреевич. Он спал на матах, от него тянулся привычный шлейф перегара. Уборщица ахнула и застыла в нерешительности, потом предприняла несколько попыток разбудить его. Но все тщетно, Виктор Андреевич только что-то бормотал в ответ.

– Ха-ха, вот так удача, – едко выговорил кто-то за ее спиной.

Эта была Эльза Петровна, она вся сияла.

– Миленькая моя, постарайтесь никого не пропускать сюда до прихода директора, я мигом за ним, – Эльза Петровна пулей вылетела за дверь.

Уборщица не слыла вредным человеком – она предприняла еще одну попытку разбудить пьяного учителя – в отчаянии огрела его по спине шваброй и вскричала: «Вставайте же, сейчас директор придет!». Виктор Андреевич очнулся, безучастно взглянул на возмутителя спокойствия, но тут же опять закрыл глаза. Когда вновь раздалось похрапывание, уборщица поняла, что все усилия напрасны, и ему не избежать моральных унижений. В зал забежала Эльза Петровна, она шла впереди, заискивающе приговаривая: «Идемте, идемте, он здесь». За ней грозной поступью шла Таисия Венгеровна, а следом – директор.

– Вот видите, его напоили вчера вечером! – Эльза Петровна вся тряслась от удовольствия.

– Да, это уж совсем, – пробормотал директор и обратился к завучу: – Ваша очередь, Таисия Венгеровна, разберитесь… – И, не оглядываясь, быстро ретировался.

Виктор Андреевич проспал на матах весь день, он проснулся только к вечеру, когда весь персонал школы уже успел разойтись по домам. На вахте его встретил охранник и молча передал ему записку от Таисии Венгеровны. Он неохотно прочитал ее – его приглашали на внеочередной педсовет завтра в двенадцать дня – смял в руке и небрежно бросил в урну, но промахнулся.

– Есть что-нибудь выпить? – спросил он у охранника.

– На работе не пью, – ответил тот.

– Понятно… – Виктор Андреевич, пошатываясь из стороны в сторону, направился к входной двери.

На следующий день он пришел в школу не ради посещения педсовета, он зашел в кабинет директора, протянул ему заявление об увольнении. Директор подписал его, пожелал ему удачи. Там же в приемной он встретил Таисию Венгеровну.

– Что, решил избежать публичного позора? – с усмешкой выговорила она.

– Нет, просто все обрыдло. И ты – в том числе.

– А ты грубиян, никогда бы не подумала…

– С тобой только так, больше никак… – Виктор Андреевич пытался ерничать.

– Но я еще могу оставить тебя в школе, – вдруг предложила собеседница. Она неожиданно смягчила тон.

– И во что мне обойдется твоя милость?

– Не паясничай, я серьезно.

– A-а, ты хочешь…

– Нет, твоя шлюшка меня не беспокоит, можешь бегать к ней, как и раньше…

– Но в чем вопрос? – Виктор Андреевич с удивлением взглянул на Таисию Венгеровну.

– Ты назовешь учеников-собутыльников, с кем ты распивал за кулисами спиртные напитки во время дискотеки.

– Ну да! – воскликнул Виктор Андреевич. – Другого я от тебя и не ждал!

– Ну почему же, у нас у каждого есть работа… мы, учителя, должны исполнить свой долг до конца.

– Звучит высокопарно и подло… Хочешь в очередной раз поглотить пару несмышленых подростков? Нет уж, все это без меня…

– Тогда – прощай! – Таисия Венгеровна выскочила из приемной директора.

Виктор Андреевич вышел за ней следом, намеренно пошел в другую сторону коридора, хотя им было по пути. Он услышал ее голос в конце коридора.

– И вот еще что…

– Что?

– Передай своей шлюшке, что мужчины часто не выдерживают конкуренции и сбегают! – Она резко повернулась и исчезла за углом.

– Непременно! – ответил уже себе Виктор Андреевич.

Посланный в отставку учитель вышел из школы, встретил на крыльце старшеклассников, немного поговорил с ними, попрощался с каждым за руку. Виктор Андреевич пошел в нашу сторону, – мы с ребятами на школьном дворе играли в снежки, – но до нас он так и не дошел и, лишь помахав нам рукой на прощание, свернул на близлежащую тропинку.

Позже я встречался с ним в квартире Федора. Мы немного разговаривали, он интересовался нашей успеваемостью, всегда напутствовал на труд и учебу. Федор всегда вежливо разговаривал с ним, они находили общие темы для бесед, споров, в которых я не участвовал, а только слушал. Чего было не отнять у Виктора Андреевича, так это его умения находить контакт с детьми. Это было его коньком. Но, когда мать Федора закрывалась с нашим бывшим учителем на кухне или в спальне, Федор менялся, вся дипломатия Виктора Андреевича меркла на фоне его неприятия моим другом. В эти минуты, независимо от того, чем мы увлекались: игрой на компьютере, игрой в шахматы или в карты, Федор терял интерес ко всему.

Спустя некоторое время посещения Виктора Андреевича прекратились, я не знал, что могло послужить причиной его размолвки с тетей Леной. Несколько раз я встречал его на улице и всегда громко с ним здоровался в надежде, что он протянет мне руку для приветствия. Но он так и не протянул ее мне. Больше я его не видел. Он испарился, исчез, как исчезают из нашей жизни люди после того, как сыграли небольшую роль в нашем становлении.