Текст книги "Табельный выстрел"

Глава 12

Грек вытащил финку и воткнул ее прямо в стол, пробив скатерть:

– Встретим гостя.

Любаня махнула рукой:

– Да не бойся, родненький, у меня все продумано.

Она откинула замаскированный люк под ковром в углу комнаты.

– Давай, лезь. Для таких случаев держу. Там даже лежак и жратва с самогоном. Хоть неделю отлеживайся.

Грек выдернул финку и послушно полез вниз.

Участковый, поорав еще для порядку, устал ждать и перепрыгнул через забор, едва не порвав форменные брюки.

Люба к тому времени успела поставить бокалы, бутылку и еду в шкафчик. Пустую бутылку кинула под кровать. Придав лицу простоватое выражение, она отодвинула засов на входной двери.

– Семен Семеныч, ну чего ты так настырно ломишься к одинокой женщине? – всплеснула она холеными руками. – Я ведь чего и лишнее могу подумать.

– Ты глазки-то не строй, Норкина, – строго произнес статный румяный бугай Степа. – Ты у меня на почетном месте на проверку, как опасная рецидивистка.

– Так уж сразу и опасная, – ласково улыбнулась она.

– Опасная. На тебя справка о судимостях на три листа.

Тут он был прав. Люба пришла на зону в девятнадцать как уже достаточно опытная воровка на доверии, там ей и погоняло по фамилии дали – Норка. Ну а дальше судьба так и покатилась. Приторговывала краденым. Держала малину. Была проституткой, заманивала клиентов под грабеж. Отмотала по первому разу три года. Потом срок за укрывательство преступлений. Потом неплохо пофармазонила – то есть продавала фальшивое золото за настоящее, за что получила четыре года. Трудовая биография достойная.

– Рассказывай, с кем живешь, кто бывает, – потребовал участковый, кидая на стол офицерскую сумку и вытирая вспотевший лоб.

– Одинокая я барышня. Никому не нужна. Никто не пожалеет, не обогреет.

– У тебя мужчину два дня назад видели.

– Это кто ж на бедную женщину напраслину возводит? – нахмурилась Люба.

Правда, кто же напел? Район здесь был сплошь уголовный, без «пропуска» и пароля вечером не пройдешь, ботиночки быстро снимут. Чужих сюда не особо пускали и с милицией не общались – считалось западло, за такое и дом могли подпалить.

– Не твоя забота, – в голосе участкового зазвенели угрожающие нотки. – Отвечай, когда власть спрашивает.

– Это Ванька Туганов с автобазы. Захаживает ко мне иногда. За глупостями всякими, – Люба томно выгнулась, от чего ее пышная грудь призывно колыхнулась.

– Ты это, не слишком резвись, – отступил назад участковый. – Я при исполнении.

– Ну не все же время ты при исполнении, Семен Семенович.

– Именно все время… Давай твой дом осмотрим.

– Смотри, коль совести нет, – процедила она.

Участковый осматривал все тщательно. Добрался и до бутылок в шкафу и под кроватью, и до икры с деликатесами.

– Гляжу, недурно живешь.

– Ты бы так недурно пожил, – кинула она. – Вон, все пальцы иголками исколоты. Не разгибаюсь, чтобы лишнюю десятку заработать.

– Мелкая буржуазия, – кивнул участковый. – Мало вас душат…

Грек все это отлично слышал, сидя в темноте и молясь воровской молитвой неизвестно какому богу, чтобы пронесло его.

«Господи, благослови, Отче! Свяжи уста, языки и гортани у князей и бояр, и управителей, и вельмож, и у всяких властителей, и у приказных служителей, подьячих и моих супостатов, которые со мной, рабом божиим Александром, судиться станут, свет от нощи всегда, ныне и присно, и во веки веков».

Молитву ему нашептал старый вор Бриллиант на пересылке. Говорил, что ее уже триста лет воры начитывают, когда их судьба припрет, и многих она спасла… И, как ни странно, Грека эта молитва всегда выручала, даже тогда, когда никакого просвета не было.

– Так, а это что? – услышал Грек приглушенный голос участкового.

– Как что? – затараторила Люба. – Погреб. Огурчики, помидорчики, самогончик.

– Открывай.

– Чего, самогончика захотелось? Так я соображу, миленький. Быстро.

– Сама шампанское от горла, а мне, значит, самогончик, – усмехнулся участковый.

– Так приходи завтра – и шампанское соображу, и подушки на постельке взобью.

– Ладно тебе шутковать, Любаня. Не так давно надзор с тебя сняли, так думаешь, долго новый поставить? Открывай, я сказал!

Послышался скрип.

Грек вытащил финку и приготовился к броску. Лучше пера в умелых руках оружия нет. И посмотрим сейчас, чья возьмет. Еще одна собачья жизнь на его совести – ну и ладно. Как говорят в народе: хороший мент – это клад, который лучше хранить поглубже в земле. Да, меньше легавых – чище воздух… Если только этот участковый не окажется быстрее и сноровистее. Но это жизнь – чья возьмет, поглядим.

Хлопнула открытая крышка подвала. Участковый закашлялся:

– Тьфу, ну и пылища. Даже с фонарем ничего не видно. Запустила ты хозяйство, Любаша. Мужика тебе надо.

– Да где такого, как ты, взять?

Снова хлопнула крышка – на этот раз подвал закрыли.

Грек прислонился к стене, ощущая, как по лбу струится пот. Любаша не дура. Тайник и тот подвал, что на виду и просится для проверки, – разные вещи.

Ладно, все хорошо. Одним легавым больше – не страшно. Всех их не перебьешь, новых дураков понанимают, еще более правильных, с огнем в глазах. Зато проблемой меньше – это уже важно…

Через десять минут донесся стук. Сверху возник квадрат света с маячащим силуэтом:

– Гроза прошла мимо, Грек. А шампанское еще есть. Вылезай, милый… Вылезай…

Глава 13

«ТАК БУДЕТ СО ВСЕМИ ЖИДАМИ И ТЕМИ, КТО ПРОТИВ НАС», – было накорябано большими печатными буквами на желтой бумаге.

– Это послание прилепили на забор, – сказал капитан Абдулов.

После осмотра бригада возвратилась в Управление. Поливанову, двум его помощникам, а заодно и Абдулову выделили отдельный просторный кабинет с неказистой мебелью – тремя столами, двумя сейфами и множеством стульев. Начальство обустроили с большим комфортом поближе к владениям руководства Управления.

Поливанов любил толкучку и суету в таких вот оперских кабинетах и не хотел бы променять все это на самые роскошные апартаменты, пусть даже с телефоном кремлевской связи. В них царит какой-то дух бесшабашности и творческого поиска. Когда здесь не звучат анекдоты и хохмочки, тогда обсуждаются дела, строятся версии, планируются операции. Кто-то вытаскивает из сейфа пистолет, готовясь выехать на вызов или задержание. Кто-то пришел со встречи с агентом и теперь, воодушевленный интересной информацией, пытается наметить план мероприятий. Опера – это даже не производственный коллектив. Это братство, спаянное общим делом, риском и чувством долга.

Так что неудивительно, что эта деловая и вместе с тем какая-то домашняя безалаберная атмосфера воцарилась и в кабинете на четвертом этаже Свердловского областного Управления охраны общественного порядка.

– Выродки к воротам записку прилепили, – сказал Абдулов, продемонстрировав стандартный лист бумаги с угрожающей надписью. – Мол, бойтесь нас, люди. Смерть иноверцам.

С подачи москвичей еще не установленных фигурантов по делу начали именовать выродками, каковыми они наверняка являлись.

– Какой-то детский ход, – заметил Поливанов. – Помню, сразу после войны мальчишки в Москве баловалась. В 1946 году директор Мосторга стал получать угрозы на тетрадных листах, подписанные «Черная кошка». Меня тогда привлекали – мы засаду организовали и словили семиклассников. Они объявили, что из обостренного чувства социальной справедливости боролись с ворюгой, который в тылу отсиживался, когда их отцы воевали. Примерно тогда же МУР поймал шайку, которая на краже на улице Усачева оставила идиотскую надпись: «Взяла черная кошка». Потом еще одна шайка совершила разбой на улице Карягина с такой же записочкой. Хотя всех их взяли в течение нескольких суток, по Москве поползли слухи один глупее другого про каких-то замаскированных королей преступного мира, прикрывающихся этим псевдонимом. И пошло-поехало. Что ни кража, обязательно черную кошку рисовали. Такая мода пошла. Чаще безнадзорные подростки и мелкая уголовная шушера так развлекались. Но на мокрухах куда более серьезные люди работают.

– А может, подростки и оторвались, – предположил Ганичев. – Они бывают куда жестче взрослых. Вон в молодежных колониях какие нравы изуверские царят.

– Ой, не надо, я с вас смеюсь, – отмахнулся Маслов. – Чтобы пацан стоял и жрал апельсин, когда шестерых человек режут и душат? Конечно, может такое присниться. Но с очень большим трудом. У шпаны ведь на первом месте задор, нервы, показуха. А тут мы видим хладнокровное, хорошо продуманное душегубство.

– И на черта тогда это эпистолярное послание было оставлять? – недоуменно произнес Ганичев.

– Может, решили со следа так сбить, – выдал версию Абдулов.

– С какого? – недоумевающе спросил Поливанов. – Чтобы подумали, что черносотенцы опять в России завелись? У нас за национальность уже давно не убивают. Ну, скажут сгоряча – еврей жадный или татарин хитрый. На кухне под рюмочку про засилье чье-нибудь поговорят… Но убивать… Звучит как абсурд…

– Темна душа простого урки, – покачал головой Маслов.

– Чекисты сейчас эту версию, как бульдозером, роют, – сказал Абдулов. – Говорят, за прошлый год в СССР около ста пятидесяти преступлений на национальной почве…

– Бывает, – кивнул Ганичев. – Месяц назад в Дагестане в Хасавюрте чечены изнасиловали лакскую девушку. Так битвы были у лакцев и чеченов по семьсот человек с каждой стороны.

– По бумаге что? По отпечаткам? Что графологи говорят? – начал сыпать вопросами Поливанов.

– Бумага стандартная, во всех магазинах города продается тоннами, – отвечал Абдулов. – Ручка обычная, чернильная. Лист был сложен вчетверо, значит, принесли его с собой. Графологи говорят, что, судя по всему, писали левой рукой, дабы затруднить идентификацию.

– А они идентифицируют? – спросил Ганичев.

– Говорят, что это возможно.

– Ну, тогда нужно все объяснения собственноручные, явки с повинной, заявления у контингента проверять, – заявил Поливанов.

– Делаем. Знаете же, насколько сложные эти экспертизы. Сколько времени требуют.

– Сколько графологов есть? – поинтересовался Поливанов.

– На область человек пять. Все дела отложили, в основном хозяйственные. ОБХСС вон изнылся.

– Мало, – досадливо отметил Поливанов. – Перед Сидоровым поставлю вопрос об откомандировании графологов из других областей.

– Если сможете, спасибо скажем, – кивнул Абдулов.

– А вы понимаете, Сергей, что это путь, который наверняка приведет к преступникам, – сказал Поливанов. – Через день, месяц, год. Но графолог скажет – это письмо исполнено рукой такого-то.

– Это если мы за год ничего не сделаем.

– А всякое бывает. Если оперская удача не улыбнулась, можно и год кругами ходить. А сверкнет улыбкой – и вот ты уже в наручники злодея заковываешь.

– Ни убавить, ни прибавить… Но мы их раньше найдем… Эх, представляю, как мы их будем, гадов, брать, – сжал кулак Абдулов.

– Брать или не брать – любимый штамп наших детективов, – хмыкнул Поливанов.

– Да, сказки у нас снимать умеют. Гражданин, пройдемте, на «вы» и с политесом, – кивнул Ганичев.

– Ну а мое первое задержание так и было. С политесом и расшаркиваньем, – хмыкнул Поливанов.

– Ну-ка. Эту животрепещущую историю вы еще не рассказывали, босс, – Маслов в прошлом году всеми правдами и неправдами через потерпевшего по одному делу ответственного сотрудника Госкино достал абонемент на третий Московский международный кинофестиваль, тот самый, где Большой приз взял фильм итальянского кинорежиссера Федерико Феллини «Восемь с половиной». И теперь старший оперуполномоченный считал себя большим специалистом в мировом кино. Заодно нахватался всяких заморских словечек. Так, Поливанова на американский манер называл не иначе как боссом, не прислушиваясь к возражениям, что это социально чуждо.

– Да чего там рассказывать, – махнул рукой Поливанов. – Был 1945 год, меня как раз демобилизовали и в милицию на службу направили. И сразу в Останкино оперативником. Там до сих пор глухая частная застройка, поселок Первомайский, а тогда вообще дремучий край, Дикий Запад. Примерно то же самое, что и Марьина Роща.

– Это где народ простой, пять минут постой, и карман пустой, – кивнул Маслов.

– Именно. В общем, на участке блатной на блатном, какие-то малины, там краденое делят, в карты играют. И я один-одинешенек на это царство разврата и порока.

– О, как я научил ладно излагать, – гордо заявил Маслов. – Моя школа.

– Да ладно тебе. Учитель… Была кража. Со склада рядом с ВДНХ несколько мешков муки стащили. Ну и шепнули мне местные, что в сторону Хованской улицы воришки эти шли. Дальше как в сказке. Шел и нашел по следу просыпавшейся муки теремок. Молодой, горячий, захожу в него. И сразу вижу мешки. И верзилу за бутылкой самогона. Я ему – гражданин, вы задержаны за совершение кражи. Он встает, головой потолок чешет, и на меня – а не пошел бы ты, легавая сволочь. И кулак поднимает. А я такой мелкий, худой. Да и оружия пока еще не выдали.

– И как выкрутились? – заинтересовался свердловчанин.

– Нюанс такой был. Я боксом с восьми лет занимался. И перед этим первое место на первенстве Москвы занял. Тренер всегда хук с левой отмечал как мою сильную сторону. В общем, очнулся этот битюг минуты через три с вопросом – какой кувалдой его пригладили. А поздно бить боржоми – руки связаны. И понятые с бригадой на подходе.

– У меня все куда драматичнее было, – подал голос Маслов.

– Ну конечно. У тебя все всегда драматичнее, – усмехнулся Поливанов.

– Я вообще злодея своего первого задержал еще до службы в милиции. С завода в троллейбусе ехал, с ночной смены. Носом клюю, спать охота. И чую, чья-то рука, как у опытной гейши из книги одного японского писателя, так ласково шуршит в моем кармане, где у меня как раз пятьдесят рублей от зарплаты осталось. Ну, я эти пальчики ласковые и схватил нежненько – так, как в кузнечном цехе учили. И говорю: мне так стыдно ходить с вами по одной Москве. А тут группа поддержки этого воришки сухотелого налетела. Начали орать – мол, помогите, люди добрые, ни за что тиранят. Хорошо, что шилом мне не проткнули печень, как у карманников принято. Но я тогда неопытный карась был, этих премудростей знать не знал. Вытащил сморчка этого из троллейбуса на улицу. За ним следом двое шкетов. Ну, чую, сейчас начнется. Хотя мне помахаться хотя бы и с троими больше в удовольствие было, чем во вред здоровью. Тут мимо моторизированный патруль проезжал на мотоцикле. Шкетов ветром сдуло. А главного я крепко держал. У него за плечами восемь ходок было, вор в законе еще с довоенным стажем. Это он смену готовил. На мне, значит, показывал, как надо работать с населением.

– Ты герой, Владимир, я это знал, – улыбнулся Поливанов.

– Ну да, этого не отнимешь… Уже потом понял, что задержание виртуозное – это, конечно, важно, как успешный финал. Но перед тем, как к нему подойти, – столько набегаешься, столько подошв ботинок постираешь и пиджаков в давках трамвайных протрешь. Спасибо милиции родной, гражданскую одежду стали оплачивать…

День выдался сумасшедший. Москвичи ощущали себя уставшими и голодными.

– Поехали в гостиницу, – предложил Абдулов. – Там рядом хорошая пельменная есть. А потом передохнете. Выспитесь.

– Ну, поехали, – согласился Поливанов.

– Машину вам прикрепили, ту самую «Победу», круглосуточно.

– Как министрам, – хмыкнул Маслов. – Буду в Москве всем рассказывать, как мне свердловчане не давали подошвы сандалий общественным транспортом осквернять.

– Ты помоги дело поднять, Володя, я тебя, как принцессу, на руках носить буду, – хмыкнул Абдулов.

– Я для тебя слишком толстый. У тебя позвоночник треснет, а мне потом отвечай.

– Грузчиков приглашу.

– Я подумаю.

– Ну что, в пельменную? – похлопал по столу ладонью Абдулов. – Там можно и по стопочке после тяжелого дня.

– По одной, – вынес решение Поливанов.

Пельмени оказались изумительные, настоящие уральские с обязательной начинкой из трех видов мяса. Водка качественная. Цены доступные. И персонал милицию в лице Абдулова любил и уважал.

Одной стопочкой не обошлось. Но и не перебрали дозу. Ведь завтра новый день. Предстояло пропалывать миллионный промышленный город, в котором завелись сорняки.

Глава 14

Наступал самый волнительный момент любой экспроприации – дележка. Правда, сейчас праздник был со слезами на глазах – тощая пачка купюр, которые лежали на столе, никак не могла удовлетворить завидный аппетит концессионеров.

Грек аккуратно, поглаживая пальцами каждую бумажку, раскладывал купюры на четыре кучки – ему, братьям и тому подельнику, который по не зависящим от него обстоятельствам не смог присутствовать при священнодействии в доме Калюжных, но всей душой был здесь и искренне надеялся, что его не обманут.

Грек обманывать никого не собирался. Ему палкой вбили с первых шагов в блатном мире, что обманывать своих, крысятничать – это огромный грех. Понятие «грех» в блатном мире несколько трансформировано. В принципе многие блатные законы вполне соответствует библейским заповедям – не убий, не укради. Только все это касается своих, блатных. Мир за пределами блатной сферы – это саванна, место вольной охоты. Хотя и в большом мире существуют свои ограничения, например на мокрые дела, то есть убийства. Но это связано больше с вопросами выживания воровского сообщества, потому что каждое убийство вызывает ответный драконовский накат со стороны милиции и яростное неприятие общества. Мокрушников блатные не слишком уважали, но терпели. Грека не короновали именно по этой причине – мокрые дела. Но он все равно оставался в большом авторитете в тюремной иерархии.

Итак, делить Грек собирался все по-честному. Сразу пообещал язык отрезать тому из братьев Калюжных, кто заикнется, как уменьшить долю подельника по кличке Заводчанин. А такой заход со стороны Куркуля уже был – мол, отсутствующий же не знает точно, сколько денег у еврея взяли, можно и приспустить долю.

– А ты знаешь, что с крысами делают? – спросил Грек.

– Ну так, – Куркуль поморщился. Он это хорошо знал.

Даже авторитетного вора, уличенного в крысятничестве, воровской сход вполне мог поставить на ножи. А Куркуль к авторитетам никак не относился.

– Закон воровской строг и справедлив, – сказал Грек назидательно.

– Да ладно, Грек, – махнул рукой Куркуль. – Где он сейчас, твой закон? От него, считай, почти ничего не осталось. Даже зоны сейчас перекрашиваются сплошь в красный цвет.

– Не понимаешь ты простых вещей, Куркуль. Закон всегда будет. Пусть людей меньше, кто его соблюдает. Но он остается, пока мы живы. И когда-нибудь воспрянет, когда вся эта совдеповская сволочь подвинется.

Итак, подвели итоги. По результатам одного из самых кровавых преступлений последних десятилетий банда завладела аж шестьюстами пятьюдесятью рублями в новых деньгах. Как раз чуть больше ста пятидесяти рублей на рыло.

– Рыжевье пускай пока у меня полежит, – Грек сгреб серьги и кольца, которые налетчики обнаружили в банке из-под муки на кухне в разоренном ими доме. Одно из колец было с бриллиантом. Имелись серьги с приличными рубинами и изумрудами. – Пока кипиш ползет по городу, скинуть их без риска все равно не удастся. Сейчас любой тебя может ментам вложить. А как утихнет все – я втихаря по барыгам знакомым раскидаю. Кто против?

– Банкуй, – кивнул Куркуль.

– Ну и хорошо, – Грек свернул драгоценности в тряпку и сунул себе в нагрудный карман. И как-то сразу потеплело на душе. Близость золота всегда заряжала его энергией. Было в этом что-то мистическое.

Потом он разделил на пять кучек облигации – их было в общей сложности на три тысячи рублей.

– С этими бумажками пока никуда не лезть, – велел он. – По ним нас вычислят. Потом подумаю, куда их сбагрить. Въехали, бродяги?

– Да чего тут сложного? – буркнул Таксист.

На несколько мгновений повисла тишина, нарушаемая шелестом купюр.

– Не густо, – горько вздохнул Куркуль, в третий раз пересчитывая свою долю.

– Кто ж знал, что они дома все бабки не держат, – затараторил Таксист. – Я предлагал с евреем в сберкассу сходить, пока жена с дочерью под ножами у нас. А вы – не надо, засыплемся. А на книжке у них нормально лежало. Тогда мы бы вообще…

– Не мельтеши, – оборвал испуганно слезливый словесный поток Грек. – Напомни, кажется, ты куда больше обещал? Или мне память изменяет?

– Ну, так получилось, Грек.

– Десять тысяч рубликов, это как минимум, да? А так вплоть до пятидесяти тонн?

– Ну, я так навскидку прикинул. Ну, так получалось. Меньше не должно было у еврея быть. Иначе какой он еврей?

– А ты знаешь, что по нашему святому воровскому закону ты теперь недостающее должен.

– Что?

– Около семи тысяч рублей – это обещанное за вычетом твоей доли. Арифметику учил?

– Но я, – Таксист отдернул ладонь от денег, как от ядовитой жабы. – Где я возьму?!

– Ну и ладно. Тогда на вилы, – Грек жизнерадостно хохотнул, и его улыбка сверкнула железными фиксами.

– Грек, я…

– Да не егози ты, Таксист. Все не так страшно.

– Да?

– Все еще страшнее… Шучу… Отработаешь в другой раз.

– Грек, правда отработаю… У меня железная наводка есть. Знаю, когда на третью автобазу зарплату везут. И кто. Там можно поднять столько, сколько унести бы…

– Это радует, что у тебя голова в нужном направлении заработала… Все хорошо, босяки, – Грек расслабился на скрипящем стуле. – Все получилось очень хорошо.

– Что хорошего? – мрачно посмотрел на деньги Куркуль.

– А то, что мы теперь повязаны такой кровью – сильнее цепей чугунных скованы. И пути назад нет.

– И что? – внимательно посмотрел на него Куркуль.

– А то, что будем теперь делать большие дела. И никто, кроме расстрельной команды, нас не разлучит.

– Я жить хочу, вообще-то! – подал голос Куркуль. – Мне бабки нужны, чтобы жизнь красивая! А на вышку мы не подписывались.

– А тут как повезет. Если бог нас не оставит, погуляем хорошо, нарубим вдоволь капусты и в рыжевье и камушки ее переведем. А потом и свалим из Совдепии.

– Свалим? – изумился Куркуль, кругозор которого простирался в двух направлениях – родная улица в Свердловске и ИТК № 11 в Пермской области, откуда он под добрые напутствия начальника отряда о честной жизни на свободе так удачно откинулся два года назад. – Куда?!

– В Финляндию, например. У меня дружки помочь могут. Они контрабанду на границе держат, все тропы знают… Не мы первые. Не мы последние.

– Как в книге этой, – подал голос Таксист. – «Золотой теленок».

– Именно, – кивнул Грек, читавший эту любимую книгу Таксиста.

– Там жучилу одного Остапа Бендера еще погранцы офоршмачили.

– А у нас все будет нормально, – прищурился Грек, усмехаясь про себя.

У него не было планов брать братьев в свое безоблачное будущее.

У него были на них другие планы. И они бы им не понравились…