Текст книги "Ночь длинных ножей"

Глава 3
ДРУГАЯ ЖИЗНЬ

Фантасты грезят о параллельных мирах, о том, как человечество постигнет их в будущем. А ведь в этом нет ничего сложного. Нужно только дослужиться до звания подполковника милиции, пройти службу в СОБРе, приземлиться на должность начальника разбойного отдела одной из областей центрального региона России и в очередной, который уже по счету раз на вопрос: «Ты согласен прогуляться в чистилище?», ответить: «Да». А иначе ответить не получится. Потому что не привык прятаться за чужими спинами.

И вот начинается твой, подполковник, путь в «зазеркалье». Он лежит через Москву, через аэропорт Чкаловский, через двухэтажное здание командного пункта авиации внутренних войск, где полковник в синей летной форме занесет тебя в полетный лист.

И застывший на взлетной полосе «Ан-26» – это твой борт, подполковник Алейников. Самолет кажется крошечным на фоне выстроившихся в ряд огромных «Ил-76», похожих на китов, дерзнувших не только выползти на землю, но и попытаться подняться в небо.

На посадку в маленькую турбовинтовую машину выстраивается очередь. Среди отлетающих – несколько груженных разнообразным оружием специального назначения бойцов в новеньких, только что со склада, комбезах без знаков различия – элитная группа спецназа внутренних войск. А еще в полетном листе нашлось место для полковника-красавца с изуродованным жуткими шрамами лицом и двух пышнотелых, ярко одетых теток непонятного происхождения – скорее всего родственниц каких-то военных шишек, которых дешевле докинуть попутным бортом.

Когда самолет взмывает над подмосковными лесами, в голову назойливо, холодными змеями лезут мысли – а может, это не самолет вовсе, а лодка Харона, которая перевозит тебя туда, откуда возврата не будет.

А потом – посадка в Ростове, где «левых» теток встречает генерал на черной «Волге», изнурительные часы ожидания на жаре. И новые спутники – три похожих друг на друга, прокопченных южным солнцем, продубленных чеченской пылью капитана внутренних войск.

Опять взлет. Посадка в Моздоке.

Моздок – это еще не преисподняя. Это ее врата. «Ан-26» застывает на полосе, вдоль которой выстроились в ряд армейские вертолеты. С другой полосы резко уходят в воздух штурмовики. Они летят в «Зазеркалье», в параллельный мир, чтобы сеять в ущельях смерть…

Бронепоезд Моздок – Гудермес. Грязный плацкартный вагон, куда нет доступа никому, кроме военных. Нервы натянуты до предела. Бронепоезда время от времени взрывают. Идет фугасная война, и воображение услужливо прокручивает «кино» – скрежет колес, удар, брызги стекол, гнущийся металл и чернота… Но волю воображению давать нельзя. Воображение надо дисциплинировать. Кисейным барышням здесь не выжить.

За грязным окном вагона – ненавистная зеленка, убогие поселки, редкие машины на разбитых дорогах.

– Все, Чечня, – говорит сидящий рядом с Алейниковым и уничтожающий уже третью бутылку пива полковник-летчик.

Знакомое ощущение – будто рвешь струну, и она с неслышимым, но ощутимым, продирающим до печенок звоном лопается. За тобой будто закрывается тяжелый шлагбаум, отделяя тебя от прошлого. Граница другого мира пересечена.

«Я вернулся!»

В Гудермесе в компании с воронежскими милиционерами, прибывшими из Моздока, Алейников пешком добрался до здания УВД по Чеченской Республике. Перед зданием толпился туземный люд – просители, жалобщики. Постовой внимательно изучил удостоверения и распахнул низкие ворота.

Просторный двор, огороженный высоким бетонным забором, был заставлен милицейскими «уазиками», грузовиками, бронетехникой. Люди, прячась от жары, держались в тени.

Отдел по организации деятельности (ООД) временных отделов внутренних дел располагался на первом этаже. Алейников бывал здесь не раз, поэтому уверенно направился в помещение криминальной службы ООД. Весь личный состав был немилосердно утрамбован в паре кабинетов. Там же, на расставленных вдоль стен стульях, уютно подложив под бок вещмешки, как правило, долго ждали своей участи командированные, транзитники, прилетающие и отлетающие.

Алейников зашел в просторную комнату. Несколько старых, изрезанных ножами желтых канцелярских столов были заставлены компьютерами, здесь же был факс, здоровенный, безнадежно устаревший и дышащий на ладан ксерокс и московский прямой телефон с выходом на коммутатор МВД.

В кабинете царила вечная суета. Сухощавый седой капитан в застиранном зелено-желтом комбезе кричал в микрофон:

– Военные клянутся – вертушка будет! Вклинивались голоса по рации:

– Нападение на колонну – дайте поддержку!.. У нас три трехсотых – нужно срочно эвакуировать!

Все до боли знакомо. Здесь абсолютно другое измерение: события то тянутся медленно, как сдерживаемый сигналами семафоров поезд, то припускают, как ошпаренные скакуны. В отдел стекается вся информация с Чечни. Алейникову были знакомы эти роковые цифры войны. «Трехсотый» – раненый. «Двухсотый» – гроб на Родину и салют на могиле, а также страховка и пенсия родным. Здесь жизнь и смерть давно живут рядом и ходят друг к другу в гости…

– Подполковник Алейников, – представился он одному из офицеров, набивающему что-то на компьютере. – Новый заместитель начальника Нижнетеречного временного отдела.

– Да, – рассеянно закивал тот, отрываясь от компьютера, на мониторе которого была выведена сводка происшествий за неделю. – Нам о вас сообщили… Сейчас появится Спутник-второй. Переговорить хочет. Вон, присаживайтесь, – он кивнул на стоящие в рядок стулья.

– Хорошо, – кивнул Алейников. Устроиться на стуле он не успел.

– Алейников, братишка!

Его схватили, закружили, заколотили по спине.

– Кузьмич! – с искренней радостью Алейников стиснул в объятиях крепкого, похожего на колобка, лысого, в комбезе и с болтающейся на поясе кобурой со «стечкиным» полковника из Главного управления уголовного розыска российского МВД. – Тебя какими судьбами?

– Я здесь Спутник-два.

– Ага. Начальник криминальной милиции Чечни.

– Во-во. Второй месяц кукую. Весь в мыле, грязи и крови .

– Мы с тобой только здесь встречаемся, – покачал головой Алейников. – Приезжай ко мне. Будет банька, девочки – примем, как надо…

– Сначала отсюда выбраться надо. Не всем удается… Как же ты от СОБРа в розыск прибился?

– Заложника освобождали, – нехотя произнес Алейников, которому воспоминания удовольствия не доставляли. – Вот я на себя чужую пулю и принял… Оклемался, но с СОБРом расстался. Усталость металла. А тут жена еще подбила к себе на родину перебираться. Там квартира трехкомнатная в центре города. Перевелся.

– А тебя тут хорошо помнят…

– Кто? Враги? Друзья?

– И те, и другие.

– Еще бы. Можно сказать, вторая родина.

– Владимирыч, машина за тобой из твоего временного отдела придет где-то в три часа. Учти, в шесть блокпосты закрываются.

– Знаю… Как ты тут?

– Всяко бывает… Вон, вчера рванули фугас под главой Шалинской администрации. Я поехал с саперами на место происшествия. Они стали осматривать местность. Метрах в двадцати передо мной на мину и напоролись.

– Двухсотые?

– Два двухсотых… Бывает..

– Бывает, – кивнул Алейников.

– У тебя район спокойный. Спальный. Там вроде как договор с местными – мы их особо не трогаем, и бандиты там сильно не шалят. Но фугасы все-таки ставят. И постреливают.

– Нам не привыкать.

– Твой предшественник как раз на фугас налетел. Машина вдребезги. Как жив остался…

– Я его дома видел. Приходит в себя.

– Хорошо… Значит так, у тебя в районе несколько больных проблем Бензин левый – это как везде. Вокруг бензина шуры-муры. Деньги большие, на этой почве менты и вояки потихоньку коррумпируются. А тут еще посевная на носу. А там техника, зерно – все прут без зазрения совести. И Сережа там пошаливает.

– Какой Сережа?

– Да есть там. Местная крутизна. Глава местных ваххабитов.

– Кличка?

– Фамилия. Сергей Синякин. Русский, гаденыш. Чистокровный…

– Помню, – нахмурился Алейников. – Был такой. Но лично не встречались.

– Он уже несколько лет в федеральном розыске. Еще за ставропольские дела. И таится где-то змеей подколодной, сука такая… И еще – агентурную информацию получили. Хромой вроде решил двигать из Грузии в родные края.

– Ха, – всплеснул руками Алейников. – Сам Султан Даудов. Вот бы кого увидеть.

– Что он тут забыл – не понимаю.

– Главное, мы его не забыли, – с угрозой произнес Алейников.

Глава 4
МЕСТЬ

Ваха вжал приклад автомата в плечо, тщательно прицелился, мягко, как учили, потянул спусковой крючок.

– Пу! – крикнул он.

Ваха всегда наслаждался ощущением, когда отдача вдавливает приклад в плечо – мягко, ласково. А потом вылетает посланная твоим пальцем смерть. И высшее наслаждение, когда она находит свою цель и враг падает, захлебываясь кровью. Это не сравнимо ни с чем! Патронов на его век хватит. И врагов тоже.

– Пу! – еще раз воскликнул он, досадуя на то, что хозяин запретил палить и после нажатия на спусковой крючок не бьет по ушам гром выстрела.

Он обхватил автомат за ствол, поудобнее уселся на проржавелой, вросшей глубоко в землю, прикрытой холщовой тряпкой кабине трактора и томно потянулся. Сегодня было жарковато, но деревья дарили благословенную тень. И в холодной речке, питаемой бьющими из недр ключами, охлаждались две пластмассовые бутылки с очаковским пивом, которые сегодня с утра купили в станице по пятьдесят рублей. Джохар как раз отправился за одной из них.

Ваха жадно сглотнул, предвкушая, как сейчас пиво потечет по его губам, как польется в рот. Это хорошо. Но могло быть еще лучше, если бы… Ох, лучше не думать… Все дело в том, что жизнь полосатая. То хорошо, то плохо. Например, еще пару дней назад Ваха был вполне доволен жизнью. А перед этим было совсем плохо, так что думал – не выжить.

На его лоб легла тень, когда он вспомнил события, уже ставшие страшным прошлым. Никто не верил, что русские отважатся на вторую чеченскую кампанию. Не верили даже тогда, когда Басаев с Хаттабом ринулись на Дагестан, а потом откатились, неся серьезные потери. Не верили, и когда русские самолеты бомбили лагеря воинов ислама. Но русские колонны перешли границу, и Ваха ощутил, что привычный мир закачался, как при землетрясении, и по нему змейками поползли трещины. Ваха вовсе не обладал несгибаемой волей, достойной истинного воина ислама. И ему больше нравилось стрелять самому, чем сидеть под канонадой с заложенными ушами и с ужасом видеть, как местность ровняют установки залпового огня «Град», а 152-миллиметровые орудия сносят с шоссе, как будто те бумажные, грузовики с боевиками.

Ох как было жутко. И обидно! Ведь он привык ощущать себя с братьями по вере хозяевами жизни. И вот настала пора почувствовать, каково это – быть загнанной дичью. На этот раз русские взялись за дело методично, с размахом, и, кажется, не собирались отступать.

Федералы без труда заняли равнинную часть Чечни, легко разнеся в пыль все укрепления, которые строились на протяжении последних лет, и привычно завязли сначала в Грозном, а потом в Аргунском ущелье, охаживая время от времени его склоны вакуумными бомбами. Мужчины ушли в горы, опасаясь, что русские поступят так, как поступили бы они на их месте – будут жестоко добивать врага. Но иваны в очередной раз показали свою слабость. Никаких репрессий не последовало Зато была принародно объявлена амнистия. И перед тем, как уходить из Чечни, Хромой построил своих людей и вывел из строя несколько человек, среди которых был и Ваха. У Вахи засосало под ложечкой, когда хозяин ткнул в него кривым длинным пальцем. За этим жестом могло последовать что угодно – удары палками за нарушение дисциплины или даже расстрел. Но хозяин просто сказал:

– На вас у русских нет доказательств. Вы спускаетесь с гор, идете в милицию. Говорите, что раскаялись и хотите жить мирно. Вам будут задавать вопросы, но это не страшно. Потом вас отпустят И вы будете ждать своего часа.

– Какого часа? – не понял Ваха. Он вообще многие вещи понимал плохо.

– Ночи святых ножей, когда мы будем резать русских, как скот!

– Мы поняли, – поспешно кивнул друг Джохар, стоявший рядом с Вахой.

Хромой неторопливо, постукивая ладонью по деревянной кобуре со «стечкиным», прошелся перед своими бойцами, остановился перед Вахой, внимательно посмотрел на него и произнес:

– Будешь ждать, чтобы по первому зову снова взять оружие, Ваха. Ты меня хорошо понимаешь?

– Да, да, – подобострастно закивал тот, пытаясь выдержать тяжелый взгляд Хромого.

– Если с головой у тебя будет не в порядке и ты забудешь о своем долге, я вылечу твою голову… Отрезав ее…

Ваха сглотнул. Он слишком хорошо знал Хромого и не сомневался в его словах.

Все получилось как по писаному. По телевизору показали несколько воинов ислама, которые спустились с гор, были паспортизированы и отпущены на свободу. «Чечня возвращается к мирной жизни», – вещали по телевизору. А Вахе было смешно. Он вспоминал слова Хромого и знал, что Чечня просто затаилась, чтобы резать врага, когда тот расслабится.

– Ночь святых ножей, – повторял он про себя как заклинание. Но вот незадача – чем дальше, тем меньше ему хотелось, чтобы эта ночь наступила Ведь устроился он в новой жизни очень даже неплохо.

Никаких компрометирующих материалов у следственных органов на него не было. После проверки и недолгого пребывания в камере он получил ненавистный российский паспорт. Ему сохранили жизнь. Он вернулся домой, в станицу Ереминскую, и застал ее нетронутой войной – на улицы не упал ни один снаряд. Артиллерия федеральных сил лишь слегка поработала к северу от станицы по укреплениям исламского полка.

В станицу стали возвращаться жители. Русские вновь провели туда электричество, и зажглись лампочки, там восстанавливали телефонную связь и водопровод – вещи, о которых в Чечне в последние годы стали забывать. А еще они вновь отстраивали школы, от которых, как говорил Хромой, один вред – ведь мусульманину надлежит изучать только Коран, лишние знания лишь смущают ум правоверного и сеют зерна сомнения, с чем Ваха был полностью согласен. Сам он знал свой автомат, умел считать деньги и пасти скот и не хотел больше ничего.

Жизнь входила в свою колею. Люди, правда, жили тяжело. Еще при Дудаеве началось скатывание в натуральное хозяйство, когда люди занимаются не торговлей, а обменом одних вещей на другие – запчастей к машине на мясо, сена на бензин, керосина на хлеб. Денег в ходу почти не было. Они водились лишь у избранных. Сам Ваха никогда не был хозяином и не рассчитывал им стать, но готов был служить любому хозяину, лишь бы хорошо кормили и давали деньги, лучше доллары, потому что они не падают в цене и с ними можно жить хоть в Москве, хоть в Турции.

Вернувшись домой, Ваха быстро сориентировался и пристроился к бизнесу, которым занимался и до того проклятого дагестанского похода, – производству бензина. И опять очутился на мини-заводе.

Мини-завод – эдакий большой самогонный аппарат, в котором перегоняется в бензин нефть, – может обслуживать один человек. А с полученного продукта, если не связываться с транспортировкой за пределы республики и с розничной реализацией, а сбыть его на ближайшей узловой станции – навар за одни только сутки получается больше тысячи долларов. Естественно, львиная доля уходит на взятки, на дело освобождения чеченского народа, но того, что остается, хватает на безбедную жизнь и хозяину, и работникам.

Поскольку Ваха раньше имел дело с бензином, да еще неплохо зарекомендовал себя у Хромого, его и Джохара нанял хозяин нескольких подобных «производств». В обязанности, помимо обеспечения производственного процесса, входила охрана объекта. Работа – не бей лежачего. Бензовоз подъезжает, хозяин забирает мутный зеленый бензин, который потом продается в Дагестане и Чечне – дальше не идет из-за безобразно низкого качества, и в этом бизнесе завязаны и милиция, и военные. Всем нужны деньги. Все хотят иметь в этой жизни свой навар…

– Пу, – Ваха еще раз нажал на спусковой крючок, движение курка было остановлено предохранителем.

Он вздохнул. Да, все было до вчерашнего дня хорошо. Деньги шли, и он хотел даже двинуть в Россию, чтобы отдохнуть, присмотреться, как там и что. И тут выясняется, что его налаженная жизнь готова устремиться под откос.

Шайтан принес этого вестника! Он пришел вечером. И Ваха с ужасом понял, что приближается та самая ночь святых ножей.

Ваха вздохнул из-за невеселых дум, отложил автомат и крикнул:

– Джохар! Где пиво?

Хромой был бы недоволен, увидев, как его люди употребляют спиртное, что запрещено Аллахом. Но Вахе иногда, в тяжелую минуту, было плевать и, на истинное учение, и на Хромого, и на самого Аллаха. Все должно приносить навар. Когда вера в Аллаха приносила навар, Ваха был правоверным. Сегодня навар приносит нефть.

– Джохар! – нетерпеливо позвал Ваха.

– Что шумишь? – услышал он сзади. Обернулся и оторопело уставился на громадного седого незнакомца.

– А где Джохар? – тупо спросил Ваха.

– Джохар умер, – усмехнувшись, сообщил незнакомец, обросший бородой, с яростным взором, вспарывающим, как острый нож. И тут Ваха узнал его.

– Джамбулатов, – выдавил он.

Рука дернулась к автомату. Но Руслан Джамбулатов выстрелил раньше – от бедра из «ТТ». Пуля с пустым металлическим грохотом ударила по ржавому остову кабины и рикошетом ушла в лес. Ваха проворно вскочил на ноги и отпрыгнул в сторону, замер, глядя на пистолет. Он прикинул, что схватить автомат, снять его с предохранителя и выстрелить раньше врага нереально.

– Хорошо устроился. Тепло. Деньги капают… Сядь! – прикрикнул Джамбулатов.

Косясь на зрачок безотказного «ТТ», которым противник, судя по всему, владел в совершенстве, Ваха уселся на остов трактора.

– Теперь бери автомат за ствол. И бросай подальше… Не понял?

Ваха все понял. И автомат отлетел метра на три. Не отводя пистолета, Джамбулатов подошел к автомату, взял за приклад, отшвырнул его подальше. Но он не знал, что за поясом у Вахи, прикрытый просторной рубахой, был еще заткнут пистолет Макарова и патрон у него в патроннике. Хромой учил – у мужчины всегда должно быть под рукой оружие, пригодное к бою… Вот только как успеть выдернуть его, снять с предохранителя и выстрелить?

– Помнишь тот вечер? – спросил Руслан.

– Я не убивал твоего отца… Это Джохар.

– Ты был там. Ты пришел за моей жизнью. Теперь я пришел за твоей. Это справедливо.

Губы Вахи дрогнули. Он не был готов к смерти. Хромой упорно твердил, будто гвоздями вколачивая в головы своих подчиненных, – воин ислама в любой момент должен быть готов умереть достойно. Но Ваха не готов!

– Не надо.

Мой род отомстит! – больше плаксиво, чем с угрозой, воскликнул Ваха. – Твою семью вырежут!

– Твой род отказался от тебя, ублюдок! И запомни, собака, теперь мне не страшно ничего… Умри как мужчина…

Округлившимися глазами взирал Ваха на своего палача. И видел, что пощады не дождаться.

– Не убивай! Хромой – я отдам тебе его.

– Хромой давно в Турции…

– Он здесь… Я отдам тебе его…

– Отдашь, говоришь, – Джамбулатов усмехнулся. И засунул пистолет за пояс сзади.

Ваха расслабился, представив, как вгонит в Джамбулатова пулю, когда тот отвернется.

– Значит, Хромой здесь, – Джамбулатов нагнулся, вытащил из самодельных ножен, привязанных к ноге, штык-нож с коричневой стандартной рукояткой. На тщательно заточенном лезвии была кровь. Свежая. Кровь Джохара, который зазевался и позволил перерезать себе горло!

– Что ты хочешь? – с нарастающим ужасом, готовым перерасти в панику и толкнуть на необдуманный поступок, смотрел на нож Ваха.

– Я не буду тебя стрелять. Просто зарежу, как барана… И тут ужас рывком поднялся из глубин души, захлестнул с головой, не давая думать, мешая бороться за жизнь, и Ваха всхрапнул, как лошадь, вскочил, упал на колено, поднялся и бросился прочь.

Джамбулатов без труда настиг его, сшиб с ног. Ваха завертелся на земле, вспомнив, наконец, про свой пистолет за поясом. Потянулся за ним, но лезвие заточенного штык-ножа полоснуло по руке, и пистолет оказался на траве.

Стиснув зубы от отвращения, Джамбулатов с силой вогнал лезвие в шею своего кровника.

Глава 5
ВОЗВРАЩЕНИЕ

В поселок банда вошла ночью. Задача стояла незамысловатая – перебить закрепившееся в здании школы подразделение русского ОМОНа, продемонстрировать свою силу и объявить: пришло освобождение от имперского ига, и благодарные жители должны осознавать, что отныне и навсегда живут в свободном кавказском исламском государстве. Но неожиданного нападения не получилось. Боевики напоролись на омоновский секрет, стерегущий подходы к расположению подразделения, с ходу потеряли двоих убитыми и троих ранеными. Один из раненых, лежащий на земляном полу захваченного дома, страшно стонал, впадал в горячку и проклинал кого-то. Среди проклинаемых Хромой разобрал и свое имя.

Хромой нагнулся над стоящим на коленях русским, которого захватили в плен во время ночного скоротечного боя, и спросил:

– Мент?

– Врач, – сплюнув сгусток крови, процедил пленный.

– Это хорошо, – кивнул Хромой. – Лечи, врач. Лечи наших братьев, – он кивнул на раненых.

– Я врач, а не ветеринар, – через силу, скривившись в ухмылке, медленно произнес пленный.

– Ты шакал! – Хромой пинком повалил пленного, вытащил свой любимый «стечкин» – высоко ценящийся среди боевиков и достаточно редкий автоматический двадцатизарядный пистолет, который означал принадлежность к полевым командирам.

Пленный омоновский врач поднял глаза, и Хромой напоролся на такой заряд ненависти и упрямства в глазах этого неверного – подобного не видел даже у своих фанатиков. И полевой командир невольно отступил на шаг.

– Я лучше бродячих собак лечить стану, – упрямо процедил, еще раз сплюнув сгусток крови, пленный.

– Ты хорошо подумал? – спросил Хромой. Пленный врач исхитрился и плюнул в полевого командира.

– Это тебе дорого станет, – вытеревшись, произнес Хромой. И кивнул своим воинам. А они умели обращаться с непокорными…

Обезглавленный труп бросили на улице… А Хромой, стоя на крыльце захваченного дома, втягивая ноздрями холодный воздух и глядя на тревожно замерший в ожидании ночной аул, передернул плечами зябко и нервно. Ему стало не по себе. Он ощутил, что все идет совершенно не так…

"Во имя Аллаха милостивого и милосердного!

Всем русским солдатам и офицерам.

Ваше время прошло. Если вы не хотите живой ад, уезжайте к себе домой. В случае невыполнения наших требований будут применяться меры шариатского наказания.

Аллах акбар!

Моджахеды Дагестана".

Эти листовки еще недавно разбрасывали на рынках, ими обклеивали заборы и стены. Русским обещали очистительный огонь джихада. Кипела, стремясь вырваться на свободу, священная месть и за прошлую, проигранную Россией в 1996 году чеченскую войну, и за все предыдущие войны.

Вдохновитель этого похода Шамиль Басаев на совете полевых командиров обещал, что с Кремлем все обговорено. Он якобы в Швейцарии недавно встречался с одним из заправил Администрации Президента России, и Москва согласилась сдать на необременительных условиях Дагестан. Шамилю многие верили. Все знали, что он участвует в играх, где Кремль – одна из сторон, и игры эти вознаграждаются тем немногим, что чего-то стоит на земле – деньгами и властью… Хромой ему не верил, хотя хотелось верить. У него возникло стойкое ощущение, что игры эти уже зашли слишком далеко. И теперь за стол садятся уже совсем другие игроки… Но он малодушно заставил себя поверить. И двинулся со своими верными бойцами на Дагестан, который, по утверждениям пылких сторонников похода, с благодарностью падет к ногам освободителей от русского ига.

В любом процессе есть скрытые пружины. Хромой лучше других знал, что пора отрабатывать миллионы долларов, которые пришли от арабских братьев на разжигание джихада. И надо успеть воспользоваться моментом, когда Россия слаба и деморализована прошлым поражением. Ведь ненавистная империя имеет обыкновение неожиданно для тех, кто уже списал ее со счетов, подниматься с колен и сметать всех и все на своем пути. Сейчас, чем шайтан не шутит, может, и удастся поджечь весь Кавказ, и тогда ненавистная страна начнет разваливаться на кровоточащие куски, умываться кровью, и Чечня получит долгожданный выход к Каспию, к Военно-Грузинской дороге. А там недалеко и до создания исламского кавказского государства.

Впрочем, Хромой обычно не уносился в своих мечтах столь далеко. Он, прагматик до мозга костей, принадлежал к числу тех людей разного цвета кожи, образования и взглядов, которых объединяло стремление вспороть брюхо России, урвать кусок дымящегося мяса из ляжки раненого медведя. Хромой привык добивать раненых. Это закон природы – слабого добивают…

Обещанного Шамилем «зеленого коридора» до Махачкалы не получилось. Хотя вначале все шло как по маслу. Воины ислама растеклись по Дагестану, воссоединились с братьями по вере в Ботлихском районе. Передавили несколько блокпостов и опорных пунктов внутренних войск. Правда, не взяли ни одну заставу – но таких и целей не было, все крепости они плавно обтекли, как вода камни, и разошлись на охоту. Отправились резать ненавистных неверных, кидать в наспех сколоченные тюрьмы – бетонные мешки или просто выкопанные ямы. И поднимать на крышах сельсоветов зеленые знамена ислама.

Но Дагестан не припал к ногам освободителей. Да, там у многих тлела глухая злоба и к русским, и к своим баям. Но их баи меньше всего нуждались в чеченских хозяевах. И дагестанцы меньше всего мечтали жить дальше под мудрым правоверным управлением Хаттаба и Басаева. Те, кто в первую чеченскую помогали правоверным братьям оружием, людьми, укрывали раненых, вдруг встретили их с оружием в руках.

– Мы вас не звали, – услышал Хромой от того, с кем вместе воевал в девяносто шестом в первую чеченскую войну.

И волна священной войны стала разбиваться о волнорезы. Хромой со своими людьми ощутил это на своей шкуре.

– Русские уже знают, что мы здесь, – сказал Хромой, вернувшись в дом и оглядев командиров боевых групп. – До утра нужно выбить их из школы.

– Тут еще поселковый отдел милиции, – сказал один из помощников.

– Даги не будут стрелять в своих братьев, – воскликнул другой. – Они перейдут на нашу сторону.

Боевики сунулись на переговоры к поселковому отделению милиции, где засело пятнадцать дагестанских милиционеров.

– Сдавайтесь… Дагестанские братья! Зачем защищаете русских свиней? Уходите. Оставьте русских нам.

– Мы вас не звали, бараны горные! – услышал Хромой незамысловатую ругань, и тоска сжала его сердце.

Когда боевики дернулись в направлении отделения, прогрохотала длинная пулеметная очередь и сразила двоих боевиков.

Двинули к школе, где закрепились омоновцы, и потеряли еще двоих. Люди, которые держали там оборону, готовы были принять смерть. И унести с собой на тот свет не одного воина Аллаха.

Под утро дагестанские милиционеры, поняв, что долго в отделении милиции им не продержаться, передислоцировались в школу к омоновцам, гораздо лучше укрепленную.

– Сдавайтесь, – в мегафон кричал Хромой, понимая, что уходят драгоценные часы и все планы рушатся карточным домиком. – Останетесь живы. Мое слово.

– Твое слово – собачий лай!

– Вам не выдержать. Скоро мы подтащим пушки… И тогда ваша лачуга не выдержит и десяти минут! – кричал Хромой.

– Сколько выдержим – все наше, – отвечал командир омоновцев.

Омоновцы продержались весь следующий день. А когда к Хромому уже шла подмога с двумя обещанными пушками и он предвкушал, как полетят осколки кирпича, куски человеческого мяса, как будут стонать раненые, как будут тщетно молить о пощаде неверные, прежде чем нож перережет им горло, эти шайтаны сорвались с крючка. Под покровом темноты они ушли – притом не на территорию Дагестана, где все было перекрыто воинами ислама, а в Чечню, передавив по дороге еще с десяток бойцов Хромого.

А между тем жители захваченного поселка не спешили вступать в ряды освободительной исламской армии.

– Уходите, откуда пришли! – так и сказал пожилой аварец, подошедший к Хромому на площади перед двухэтажным зданием поселковой администрации с оставшимся со старых времен серым памятником Ленину. Боевики пытались зазвать туда людей на митинг, но желающих было немного.

– Что, нравится жить под неверными? – с угрозой улыбнулся Хромой, – Вы хуже неверных, – сказал аварец. – Когда Салман убивал наших соотечественников и захватывал наши больницы – он думал о неверных?

И Хромой ощутил, что в нем грязной, будто наполненной нечистотами волной поднимается ненависть. Он знал, что этого делать нельзя, но сдержаться не мог – будто какая-то потусторонняя сила толкнула его руку, и та сама потянулась к кобуре. И заговорил «стечкин». Аварец упал на пыльную землю, скребя ее скрюченными пальцами. А Хромой закричал:

– Кому еще нравятся русские?

Это был жест отчаянья. Хромой вдруг ясно понял, что они все ошиблись, их провели, как детей, поманили посулами. И теперь остается ждать расплаты.

И расплата не замедлила прийти. Ошарашенные в первые часы джихада федеральные войска и милиция вдруг необычайно быстро опомнились, и картина разительно изменилась.

По вторгшимся на территорию Дагестана силам и по ваххабитским селам в Ботлихском районе начала методично и со вкусом работать артиллерия, срывались с кассет вертолетов и накрывали площади неуправляемые ракетные снаряды. Работали русские спецподразделения, которые не привыкли брать пленных, – у них своя священная война, свои кровники.

Прошло несколько дней, и Хромой с болью в сердце отдал приказ своему отряду – отходим!

Отдельные группы еще шалили в Дагестане, но это уже ничего не значило. Нашествие провалилось. Правоверные подсчитывали немалые горькие потери, но надеялись, что соберутся с силами и через год-другой повторят попытку.

Хромой еще не до конца осознавал, что все это значит на самом деле. Он был уверен, что будет как всегда – трепачи из российских политических верхов и велеречивые журналисты будут возмущаться агрессией со стороны чеченских непримиримых полевых командиров, намекнут на назревшую необходимость решения вопроса о статусе Чечни, обязательно будут талдычить про потери среди мирных жителей. Все отработано в ту, первую войну. За ту войну Хромой оценил всю громадную мощь спецпропаганды. Ведь словом можно поражать противника порой лучше, чем оружием. Только это слово должно быть донесено до широких масс. Поэтому миллионы и миллионы долларов шли в русские средства массовой информации. НТВ вновь, как в прошлую войну, исправно показывало слезу чеченского ребенка, «Новая газета» исправно публиковала статьи о зверствах русских омоновцев, режущих безвинных женщин. Деньги, деньги, деньги – они решали все. Хромой был уверен – эти деньги вновь решат все. Но он не учел того, что в Кремле появились другие люди. Москву потрясли взрывы жилых домов, осуществленные боевиками Хаттаба. И русского травоядного обывателя, которого показывали по телевизору, заботила сейчас вовсе не слезинка чеченского ребенка. Хромого потрясла одна телепередача. Очкастая москвичка во весь голос кричала в объектив на фоне дымящегося взорванного гексогеном дома: