Текст книги "Ночь длинных ножей"

Глава 7
ГУМАНИСТ

– Смотрите… Это наша боль! – вызывающе кричала чеченка, показывая на ребенка, у которого была по колено оторвана правая нога – наступил на мину…

Лагерь беженцев в Ингушетии. Миссия работала здесь уже неделю. Ее сотрудникам приходилось бывать и в окрестных поселках, посещая раненых, отлеживающихся у родственников, разговаривая с потерпевшими.

Они привезли груз с медикаментами и необходимыми для беженцев вещами. Военных, как и следовало ожидать, визит иностранцев не обрадовал, но сотрудники миссии привыкли к настороженности. Гражданин самой могущественной державы в мире Майкл Грэй давно не обращал внимания на косые взгляды, скрытые, а то и явные угрозы. Он делал свое дело.

– Да, – кивал Майкл сосредоточенно, глядя на ребенка с оторванной ногой.

– Они хотят одного – чтобы чеченец был мертвым чеченцем, – громко, как на митинге, кричала хорошо поставленным голосом чеченка. – Их не устраивают живые чеченцы. Мирные чеченцы. Или те, кто с оружием защищает свободу.

Майкл согласно кивал. Везде, во всех горячих точках мира он слышал одно и то же. Албанские повстанцы, бойко торгующие наркотиками и постепенно заваливающие ими всю Европу, не уставали убеждать его в своих лучших побуждениях. Партизаны Востока, отрезающие врагам головы и потрошащие внутренности, воодушевленно твердили о светлых идеалах. Майкл разучился верить в слова. Ему вообще в последние годы пришлось много чему научиться и пришлось избавиться от слишком многих иллюзий, которые искажают для человека картину мира, и мешают насладиться ее бесконечной мерзостью.

Майкл с кривой улыбкой вспоминал не такие давние времена, когда сам был восторженным щенком и смотрел на мир широко открытыми наивными глазами. И свято верил в то, во что должны верить порядочные люди. Общество, в котором он жил, не требовало слишком многого. Надо лишь верить в то, что живешь в самой правильной и свободной стране из тех, которые только создал господь. Нужно признавать, что лучшие люди те, кто богаче. И что мир делится на хороших и плохих парней, притом плохие вообще не имеют права называться людьми. Он знал наперечет все свои права, декларированные самой совершенной в мире американской Конституцией, и готов был выполнять свои обязанности добропорядочного гражданина своей страны. Он не нюхал кокаин, не водился с неграми и не угонял чужих машин. Он вырос в маленьком городке, где еще витал дух истинной старой Америки.

Он знал множество полезных вещей. Он отлично помнил, кто забросил решающий мяч на бейсбольном чемпионате в тысяча девятьсот лохматом году, и считал это важнейшим событием столетия, но не знал и знать не хотел, кто написал Мону Лизу и изваял Давида. Он читал, послушно пугаясь, Стивена Кинга, воспоминания звезд кино, но не представлял, что был такой писатель, как Джек Лондон, писавший о мятущихся душах, о людях, продирающихся сквозь ледяные пустыни, выживающих силой духа и презирающих бездушный окружающий мир. Мятущиеся души – это не по ведомству среднего американца.

Майкл был образцовым американцем. И обладал необходимым для этого набором качеств – в нем была точность механизма, нацеленность на узкую специализацию в сочетании с потрясающим невежеством во всем остальном, не касающемся работы, он владел своим домом с двумя ванными комнатами и подземным гаражом, автомашиной и был очарован призраком американской мечты. Он воплощал в себе знакомый всем, несколько карикатурный, но вместе с тем детально точный образ среднего добропорядочного американца.

Все было в его жизни расписано раз и навсегда. Частная школа – в обычных школах добропорядочные дети добропорядочных родителей не учатся. Потом – колледж. Выбор был сделан давно. Родители были врачами. И ему тоже предстояло стать врачом, потому что американский врач – символ респектабельности, высоких заработков. Американский врач – это добропорядочны и американец, оказывающий милосердие за хорошие деньги.

Среди сокурсников Майкла была категория идеалистов, бредящих какими-то отвлеченными идеями и не устающих цитировать клятву Гиппократа. Позже двоих из них занесло в Африку от какого-то Фонда спасения отсталых рас, где они «вытаскивали из могил» дикарей, принимающих воспаление легких за порчу колдуна из соседней деревни. Майкл считал подобные идеалистские порывы блажью, хотя, конечно, как положено добропорядочному американцу, с болью в сердце воспринимал мучения тех девяноста пяти процентов населения Земли, которым не посчастливилось родиться в стране широчайших возможностей, высочайшего уровня жизни и самых справедливых законов.

Учился Майкл хорошо. Через два года после выпуска он стал хирургом в одной из престижных частных клиник. Так бы и прожил свою жизнь – пресно, безвредно и неспешно, как и запрограммировано было с рождения, и докоптил бы до глубокой старости в довольстве и спокойствии – тут главное по неосторожности не попасть в расцвете лет в автомобильную катастрофу или не быть прирезанным наглотавшимся наркотиков афро-американцем за кредитную карточку. Но так бывает – жизнь человека, будто от какого-то изначального, не заметного глазу изъяна, начинает давать трещины, и вот слетает кожух, под которым обнаруживаются шестеренки строптивой судьбы.

Подвело его иногда возникающее неуместное и иррациональное стремление вырваться за рамки дозволенного. Современный американский врач напоминает оператора ядерной станции – он весь окружен самыми совершенными медицинскими приборами, компьютерами, справочными системами. Опыт и интуиция не так уж и важны. Есть доступ к банкам информации, есть раз и навсегда выверенный способ действий. А вот простора для самодеятельности нет. Майклу нужно было просто поступить как положено и с чистым сердцем отправить клиента на тот свет, и никто бы не признал его действия не правильными. Но он посчитал, что будет лучше изменить методике. Его жгли амбиции, он надеялся на успех… И у него не получилось…

Дальше было чистилище – миллионные иски со стороны родственников умершего к клинике, квалификационная комиссия, угроза уголовной ответственности. Все кончилось запретом заниматься медицинской деятельностью. В том проклятом вердикте было слишком много пунктов того, чем Майклу нельзя заниматься. И слишком мало того, чем можно.

Нет ничего хуже в Америке, чем потеря статуса. Дальше – клеймо неудачника. Ощущение, что тебя высадили из мчащегося на всех парах роскошного поезда на заплеванную, захолустную станцию. Потом алкоголь И ты кончаешь свою жизнь, имея лишь социальное пособие – вэлфер. Сдохнуть с голоду или жить на помойке тебе в самой богатой стране не дадут. Но и подняться упавшему ох как тяжело. Только катиться по наклонной… А наклоны в Штатах крутые…

Дальше были неоплаченные счета за дом и новую машину, развод с женой. В Америке в процессе разводов жены выпускают из своих острых коготков мужей чуть ли не голыми. Тебя обдирают как липку и еще заставляют платить алименты женщине, с которой ты расстался из-за полной несхожести характеров вне зависимости от того, есть ли у вас дети или нет Майкл начал постепенно постигать истину – мир вокруг вовсе не так совершенен, каким казался поначалу. И начался болезненный для каждого человека процесс, называемый избавлением от иллюзий.

Дела у Майкла после суда и развода шли плохо. От профессии он был практически отстранен, а ждать пересмотра решения квалификационной комиссии уже не было сил. Легче опустошить бутылочку джина и философски отметить, что ты опустился еще на одну ступеньку.

Так бы все и продолжалось. Но однажды появились искусители. Это были люди, по-американски ослепительно улыбающиеся, добрые, озабоченные утверждением общечеловеческих ценностей в самых отдаленных уголках мира.

Раньше людей подобного склада Майкл воспринимал как блаженных идиотов-бессребреников, кладущих свое здоровье и благополучие на алтарь любви к человечеству. Но когда ему предложили вступить в их ряды и стать членом организации «Милосердие без границ», он вдруг узнал, что милосердие это неплохо оплачивается. Даже очень неплохо.

– Майкл, это шанс выплыть. Нам нужны честные граждане, для которых милосердие – не пустой звук. Нам нужны хорошие врачи. Нам нужны люди. А ты человек, – напирал искуситель, которого Майкл знал уже пять лет.

– А квалификационная комиссия? – пробовал отбиваться Майкл.

– Мы уладим все. У нас есть рычаги влияния.

– Но…

– Ничего страшного… Поначалу всем новичкам кажется, что их отправят в лапы к людоедам. Но это не так. Наша работа ненамного опаснее, чем поездка из Вашингтона в Нью-Йорк. Запомни, мы имеем возможности защитить наших сотрудников…

– Я подумаю.

– Подумай.

Майкл подумал. И согласился… И стал очередным участником большой игры. Ему, наивному, еще потребовалось время, чтобы понять, что отныне он в игре. И в этой самой игре он был достаточно мелкой пешкой, которой не дано знать многого. Первое время он на самом деле считал, что трудится во имя высоких целей, а не играет. Но процесс избавления от иллюзий продолжался. И наконец Майкл понял, что нужно быстрее осваивать правила игры.

Первое время ему пришлось потрудиться в венской штаб-квартире организации. Фактически он превратился в обычного чиновника. Организация вела обширную переписку со всем миром, возникали ситуации, требующие административных решений. Протирая штаны в офисных креслах, он наблюдал лениво, как бригады не правительственной международной организации «Милосердие без границ» вылетают в места катастроф, локальных конфликтов. Сами разъездные сотрудники воспринимали свою опасную работу без должного почтения, не упускали случая для шуточек, порой достаточно недобрых, в адрес благородных целей организации. Вообще, в штаб-квартире царила атмосфера здорового цинизма.

– Тебе пора приобщаться к делу, – сказал однажды тот самый искуситель, глядя на Майкла, развалившегося в мягком крутящемся кресле. – Поверь, Майкл. Это надо. Тебе пора подниматься вверх в организации.

– Хорошо, – кивнул Майкл, ощущая, как внутри все покрывается льдом, и не веря, что наконец это происходит и с ним.

Первая командировка его была на Черный континент. Как же ему было страшно!.. И, надо сказать, было чего бояться. Это была очередная никому не нужная залитая кровью страна со странным названием, где туземцы делили какие-то территории, при этом не имея ни малейшего понятия, как ими разумно распорядиться. Там Майкл впервые услышал выстрелы – не те, что звучат в боевиках с Сильвестром Сталлоне, а самые настоящие. Когда внутри тебя становится пусто, как в полковом барабане, и осознаешь, что выпущенная пуля может найти тебя. Это неповторимое ощущение. Адреналин бежит по жилам, а когда опасность минует, накатывает эйфория. И ты счастлив, что жив, а поэтому воспринимаешь мир полнее и тоньше!

После второй командировки, вернувшись в красивейший город Европы, показавшийся совсем другим, каким-то искусственным, игрушечным, будто созданным для кукол, а не для живых людей, Майкл вдруг ощутил, что такая жизнь ему по душе. Ему понравился риск. Может, дали знать о себе гены предков-первопроходцев…

Потом были еще миссии. Были Латинская Америка и Юго-Восточная Азия. Перед глазами стояла череда изможденных лиц, искалеченные тела людей, подорвавшихся на противопехотных минах, слезы детей. Сперва в его душе ныли раны. Позже он ощутил, что привыкает. Человек привыкает ко всему. Невозможно принимать боль каждого человека как свою… Кроме того, оказалось, что от него и не ждут разделять этого. Организация была куда менее сентиментальной, чем отдельные ее представители…

Майклу пришлось многое узнать. Он понял, что милосердие бывает избирательным. И объекты для милосердия тоже бывают неравнозначные. Они делятся на тех, кто заслуживает милосердия, и тех, кто не имеет на него никаких прав.

Но окончательной вехой в его душе, разлучившей его с прошлым, оказалась Югославия.

– Милошевич – фашист, – говорил заместитель председателя исполнительного комитета организации Жан Ришар в беседе с Майклом перед той проклятой командировкой. – Он рад превратить всю свою страну в концллагерь. Косово – это Дахау для албанцев. Надерите Милошевичу задницу.

– Постараемся, – кивнул Майкл.

На следующий день он улетел в Югославию в составе той самой международной комиссии, после заключения которой пошла волна в средствах массовой информации об этнических чистках. И все закончилось бомбежками, разрушенной страной, тысячами убитых. Но на них милосердие организации не распространялось.

Когда самолеты-невидимки начали бомбежку Югославии и первых людей разнесло бомбами в клочья, Майкл прилично напился. Он давно расставил все по полочкам. Он знал, что заключение их комиссии высосано из пальца. И этнические чистки – слишком громко сказано для того, что в действительности там происходило. Настоящие чистки начались позже, когда албанцы взяли с помощью корпуса Кэйфор власть в Косово и завалили всю Европу дешевыми наркотиками… Но это уже была не сфера интересов «Милосердия без границ». Организацию интересовал теперь другой край света. Другая страна. Другая работа.

Страна эта называлась Чечня.

– Поездка опасная, – сказал Ришар. – Но и оплачивается соответственно. Плата за риск.

– Похороните хоть с почестями? – пробовал невесело шутить Майкл.

– До этого не дойдет… Представители национально-освободительного движения Чечни вполне управляемы. Они заинтересованы в нашей поддержке. И с твоей головы не упадет и волосок.

Ришар говорил так, будто сам хотел убедить себя. Но перед глазами у Майкла стояли фотографии отрезанных голов четырех англичан, сотрудников компании «Гранджер телеком», которая устанавливала сотовую связь в Чечне. Англия тоже имела влияние на Чечню. Но это не помешало чеченцам отрезать головы у ее граждан, а потом еще взять выкуп за тела.

– Я согласен, – сказал Майкл.

Он уже не мыслил себя без ощущения близкой опасности. Ему нравилось возвращаться и глядеть на сытый мир умудренным взором человека, видевшего чистилище.

– Как понимаешь, сфера деятельности будет несколько шире, – сказал Жан Ришар. – Это регион, где уже десять лет попираются права человека.

Сотрудники организации даже в разговорах между собой никак не могли удержаться от барабанной софистики.

– Я все понимаю…

Да, Майкл понимал, что фактически его деятельность мало отличается от обычной разведывательной деятельности на территории противника. Он был игроком в игре, хотя не состоял в штате ни одной спецслужбы…

И теперь он здесь. В Ингушетии. Здесь пыль и жара, плохая вода, от которой расстраивается желудок и поднимается температура. Но бывало и хуже. Африка. Восточный Тэймор. Таиланд. Там просто невозможно дышать, воздух заливается в легкие, раскаленный, удушающий. А здесь еще можно жить… И здесь нужно выжить…

– Они звери, звери, – все еще причитала женщина, уже колотя по обрубку ноги лежащего на топчане ребенка. – Убийцы!

Майкл выщелкнул видеокассету и вставил новую… Отлично. Есть материал. Главное, чтобы были детские слезы. Детские слезы ценятся дорого. Материал постепенно набирался. И экспертное заключение может быть востребовано в ближайшее время. Он постарается сделать эту работу безукоризненно.

Отложив видеокамеру, Майкл открыл медицинский чемоданчик и склонился над другим больным – высоким, мускулистым, дурно пахнущим бородачом, смотревшим на него с болью и злобой. Бородач лежал на соседней кровати, и у него были три едва затянувшиеся раны от пуль.

Глава 8
КАФЕ «ЛЕЙЛА»

В кабинете было душно и жарко, свежий воздух с трудом проникал через окно с разбитым и склеенным синей изолентой стеклом, наполовину заложенное пластиковыми мешками с песком, – в этих мешках вязнут пули и от них уходят вверх взрывные волны, из-за них можно отстреливаться. Первое, что надлежит сделать при оборудовании помещений в Чечне – найти эти самые мешки и установить бетонные кубики и шлагбаумы на подъездах. Стандартное здание отдела внутренних дел уже давно превращено в крепость, где каждый сотрудник знает свое место, где около каждого окна прилеплена нарисованная шариковой ручкой схема местности с сектором обстрела – ее с любовью нарисовал начальник штаба, бывший командир мотострелкового батальона, уволившийся из армии и пристроившийся на работу в милиции, который не пропускал ни одной командировки в Чечню.

Пот струился по лбу Алейникова. Он смахнул его рукавом и ошалело оглядел своих подчиненных.

Двенадцать человек. Криминальная служба временного отдела внутренних дел. В основном молодые ребята. Лишь один капитан, остальные – старлеи и лейтенанты. Что их привело сюда? Кому-то мерещатся подвиги. Кто-то приехал за небольшими, но все-таки хоть какими-то деньгами. Кого-то просто насильно загнали в эту командировку, в случае отказа грозя всяческими карами. Раньше, когда платили боевые и выходило девятьсот долларов в месяц, на командировки в Чечню выстраивалась очередь. Но сегодня материальный стимул приказал долго жить.

Ребята, одетые в комбезы, сидели в обнимку со ставшими родными автоматами Калашникова, в панамах и кепках. Камуфляж – это единственно возможная форма в условиях боевых действий. В камуфляже ходят прокуроры, главы администраций. В камуфляже ходят и бандиты, только он у них подороже и покачественнее – или наш, отечественный, прямо с заводов и складов, или натовский. У них никогда проблем с амуницией не было, потому что не было проблем с деньгами…

– Ну что, разбойники? – оглядел Алейников свое воинство. Он знал большинство из них еще до командировки. Они были из территориальных отделов его УВД, которое прикрывало Нижнетеречный район и обеспечивало ВОВД людьми. И они его знали, с одной стороны, как своего в доску, а с другой – как человека, способного при случае взять всех в такие ежовые рукавицы, что никто и не пикнет. – Работать будем?

Естественно, ответа он не ждал.

– Где значимая информация? – начал он нагружать личный состав. – Кто в последний раз живого боевика видел? Где задержания, наконец?

– Где лежка Басаева? – хмыкнул в такт ему начальник уголовного розыска, тоже молодой, зеленый, недавно получивший капитана.

– Мне показалось, или меня перебили? – посмотрел на него сурово Алейников.

Начальник розыска поднял руки, показывая, что сдается.

– В общем, работа идет ни шатко ни валко… Прошу зарубить себе на носу, больше повторять не буду. Первое – регистрировать надо все. До кражи гвоздя. Сто рублей – для нас не деньги, а здесь – это целое состояние, учитывая уровень обнищания населения…

Начальник розыска прищелкнул языком. Для розыскника пожелание регистрировать все на свете звучит по меньшей мере кощунственно.

– Что непонятно? – сурово посмотрел на него Алейников. – За раскрываемость нас дерут? Не дерут. Значит, будем регистрировать все.

– Сегодня не дерут – завтра дерут, – забурчал начальник розыска. – Вон, целая очередь заявителей перед отделом выстроилась. И все на соседей телеги пишут.

– Хорошо, что выстроилась. Значит, в нас власть почувствовали. На нас, а не на бандита надеются… Кроме того, каждый посетитель – потенциальный источник оперативной информации. Что не так говорю?

При старом начальнике криминальной милиции, который выбыл с ранением, народ подраспустился и возобладал принцип: что бы ни делать, лишь бы ничего не делать. К чему приводит леность и отсутствие опережающей информации, наглядно показала судьба старого начальника – неподавленные бандиты взорвали его. Алейников, появившись здесь две недели назад, начал закручивать гайки. И опера стали шевелиться – одни с энтузиазмом, истосковавшись по работе, другие с явной неохотой.

– И надо чаще выбираться из отдела, – продолжил Алейников. – Сидим, как в осажденной крепости…

– А чего, не осажденная? – опять подал голос начальник розыска.

– Вы не знаете, что такое осажденная крепость… Вот что, братцы. Надо работать.

Кто-то закивал. Кто-то усмехнулся. Алейников внимательно следил за каждым, пытаясь понять, кто чего стоит.

– Арбайтен унд копайтен, – кивнул Гризли – огромный, действительно похожий на медведя старший опер, местный приколыцик и хохотун.

– Да уж, от тебя дождешься «копайтен», – хмыкнул Мелкий брат – его лучший друг. Они были из одного отдела и постоянно пикировались, ругались и все свободное время дулись в нарды. Гризли по габаритам превосходил своего друга раза в два, поэтому их и прозвали Большой брат и Мелкий брат.

– Я объявил митинг? – спросил Алейников" – Гризли… Тьфу, Трофимов, город – твоя зона.

– Моя.

– В пять часов будь готов. Громить притон будем…

– С девками-молодухами, – потер руками Гризли.

– Зачем тебе девки? – завелся Мелкий брат. – Ты уже лет пять ничего не можешь.

– Оскорбления, напраслина… Ох как я зол…

– А ты порычи, Гризли, – хмыкнул Мелкий брат.

– Ну-ка тихо! Леонтьев, Васильев и Проценко сейчас с машинами прикрытия ОМОНа – в станицу Золотореченская. По убийству работать – опрашивать местных жителей. Тех двух бабушек наверняка местные завалили. Там наркоманский куст.

– Нам местные менты клятвенно обещали это дело поднять, – сказал начальник розыска.

– Подняли?

– Нет.

– Значит, сами поднимем. Остальные работают с заявителями… Алексей, ты с задержанными в ИВС… БЭП – по плану, – обернулся он к сотрудникам службы по борьбе с экономическими преступлениями. – Не пить и взяток не брать…

– Это вы от них много требуете, – хмыкнул Гризли.

– Кто бы говорил, – возмутился бэповец.

– Все. Сход закончен… Трофимов и Назаров, останьтесь.

– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – произнес Гризли, устраиваясь поудобнее.

– Ну что, бойцы? – посмотрел Алейников на Мелкого и Большого братьев, когда все разошлись. – Как насчет того, чтобы повоевать?

– Уши бы поотрезать боевикам. А то мама не поверит, что я на войне был. – Гризли почесал массивный щетинистый подбородок.

– Не, вы смотрите, как он тут испортился, – покачал головой Мелкий брат.

– Базар закончен? – с насмешкой посмотрел на них Алейников. Парочка действительно была уникальная, шума производила куда больше, чем все остальные, вместе взятые.

– Базар-мазар, – кивнул Гризли. – Виноват…

– У тебя подходы к кафешке «Лейла» есть? – спросил Алейников.

– Не так чтобы очень, – покачал головой Гризли. – Но примерно представляю.

– И что там?

– Пьянствуют чеченцы, презревшие заповедь Аллаха не пить вино.

– Что за чеченцы?

– Разные. У кого деньги есть…

– Так вот – сегодня там будет двое клиентов. Из банды Синякина. Вот один из нашей картотеки – Магомед Соккаев.

Алейников положил на стол карточку, которую извлек из картотеки с надписью «Отдел шариатской безопасности». Магомед Соккаев относился к числу лиц, подозреваемых в совершении разбойных нападений и реализации наркотиков, его пытались арестовать еще при старом режиме, но ментов охладили бандиты Синякина, пообещавшие сжечь весь район. По приходу федеральных сил Соккаев шатался где-то, в кого-то стрелял, но потом спустился с гор, сдал автомат и заявил, что мечтает о мирной жизни. И был показан по телевизору как один из первых амнистированных, кто решил сложить оружие.

– Наркоман, – продолжил Алейников. – Приторговывает зельем. Еще у него есть кореш, Махмуд, кажется, из Карый-су. Активные боевики из банды Синякина. Находят пацанов и платят за минирование трассы.

– Откуда информация? – у Мелкого брата глаза загорелись азартно. Когда появлялась интересная работа, он загорался, как фейерверк, и вцеплялся, как бультерьер, в тему, задатки опера у него были отличные.

– Минер их заложил, – сказал Алейников.

– Которого вчера взяли? – поинтересовался Гризли.

– Он, родимый. Они ему должны деньги.

– Фугас не взорван. Минер задержан. Чего они в кафе пойдут? – спросил Гризли.

– А кто знает, что он задержан? Парится он у нас в камере-одиночке, и никто из местных не знает, что он там.

– Может быть.

– СОБР подключен, – Алейников побарабанил пальцами по столу. – Интересно, хозяин «Лейлы» при их бандитских делах?

– Шимаев? Еще бы! Он при всех делах, торгашеская душонка, – Гризли со скрипом почесал мясистый бритый затылок.

– В пять часов – быть готовым…

– Пусть враги трепещут, – Гризли забарабанил себя по груди, и удары были глухие, как будто колотили по бочке.

– Кинг-Конг на тропе войны, – хмыкнул Мелкий брат.

Кафе располагалось недалеко от главного станичного рынка – эдакого центра местной цивилизации. Сам рынок напоминал декорацию к американским фильмам о незавидной участи человечества после глобальной катастрофы. Оборванные, неумытые люди, убогие торговые ряды, покосившиеся, жалкие строения из трухлявых досок, на которых красовались яркие вывески «Магазин Лотус», "Кафе «Наслаждение». На лотках тесно уложены ряды консервов, газированная вода в полуторалитровых бутылках, пиво, неизменные «сникерсы» и «марсы», пятнистые военные майки и фуражки, кизлярские декоративные кинжалы.

Рынок – это возможность выжить местному населению. Между своими здесь утвердились самые примитивные формы экономических отношений. Можно обменять барана на водку, запчасти на барана. Денег у населения практически нет, и взять неоткуда, если ты не грабишь и не замешан в безумно прибыльном нефтяном бизнесе. Деньги есть у «экспедиционного корпуса» – милиции и военных. Именно для них здесь установлены несусветные цены – водка и пиво, наиболее употребляемые пришельцами продукты, в два-три раза дороже, чем в Дагестане. Не нравится – не бери… Но берут. Раньше брали лучше, когда платили «боевые». Хотя сегодня деньги появляются и у местного люда. Жизнь все-таки постепенно налаживается, пошли пенсии, зарплаты, хотя все понимают, что до стабильности еще далеко. Ведь совсем недавно закончилась война. Слишком много еще злобы и оружия. Вон вмятина в земле в центре рынка – это след от рванувшей три недели назад гранаты, чеку из которой выдернул местный наркоман, – его пытался задержать участковый. Пять раненых – слава господу, что рванула наступательная «РГД-5», а не «лимонка»…

Кирпичное, с покатой крышей и высоким крыльцом кафе «Лейла» было возведено еще в дудаевские времена, и Шимаев был его неизменным хозяином. Он уживался со всеми властями. В станице ему принадлежали просторный дом и две машины – «Жигули» и «Газель», которые он гонял в Дагестан за продуктами. В «Лейле» не жаловались на отсутствие клиентов, поскольку это было единственное место в станице, укладывающееся хоть в какие-то представления об учреждении общественного питания.

Перед входом на корточках сидели пацаны лет шестнадцати. У них не было денег, чтобы гудеть в кафе наравне со всеми и трескать шашлыки, запивая их левой осетинской водкой. Но они мечтали об этом.

На рынке и около кафе шла обычная жизнь. Люди продавали, покупали, отчаянно торговались. Но вот торговые ряды будто вскипели, как водная гладь под порывом ветра. И несколько человек боком двинули с рынка, прикидывая, как исчезнуть среди дворов. Причиной переполоха был известный всему району мятый, грозно урчащий собровский «Урал», который двигался в направлении рынка. Существовало два стандартных, повторяющихся уже который год варианта – или это зачистка с проверкой и фильтрацией всех подозрительных субъектов на рынке, что случается в среднем раз в неделю, или просто менты едут за товаром.

Но «Урал» затормозил, не доезжая до рынка. Прямо напротив кафе «Лейла». Из кузова, тяжело грохоча ботинками, выпрыгивали собровцы.

– Лежать!

Пацаны у входа повалились на землю, уткнувшись в землю. Один замешкался.

– Кому сказал – лежать! С СОБРом не спорят. СОБР умеет убеждать. Бойцы рассредоточились, перекрывая все выходы и окна кафе.

Вместе с собровцами ворвались в зал Мелкий брат и Гризли.

– Сидеть!

Гризли сразу увидел лицо, знакомое по фотографии. Он, Магомед Соккаев, плохо раскаявшийся боевик и наркоторговец. И Гризли ощутил оперским нюхом – что-то не в порядке. Рука Соккаева потянулась к карману…

– Он, – только и крикнул Гризли.

Собровцу ничего не нужно было объяснять. Характерный треск соприкосновения тяжелого десантного ботинка с мягкими тканями человеческого тела. Соккаева смело со стула, и он пролетел через весь зал, растекся по стенке и на миг потерял сознание.

Пара перевернутых столиков, звон разбитой посуды, покатившаяся под стойку бутылка, из которой расплескивалась водка, ласковый русский мат, обещание «удавить» кого-то непослушного – и ситуация под контролем.

– Ай, нехорошо, – покачал головой Шимаев, хозяин этого заведения, стоявший лицом к стене рядом со стойкой бара.

– А кто обещал, что будет хорошо? – сказал Гризли, хлопая его по плечу и поворачивая от стены. – Кто обещал, что будет легко, Шимаев?

– Зачем мебель ломать?

– Не скажи. В этом есть свой скрытый смысл, – хмыкнул Гризли.

Тем временем Мелкий брат с двумя понятыми, солдатиками-срочниками, обыскивал Соккаева. Тот пришел один, его приятеля не было. Чеченца трясло, будто у него случился приступ малярии.

– Вот! – с ликованием Мелкий брат извлек из кармана задержанного три пакетика опия-черняшки. – Приторговываешь?

– Нет! Подбросили! – заорал Соккаев.

– Ах ты, чмо болотное! Я тебе подбросил? – сухонький маленький кулак Мелкого брата довольно болезненно впился в спину Соккаева.

– Эй-я-а!!! – взвизгнул тот во все горло – даже не столько от боли, сколько для порядка, зная, что чем громче орешь, тем меньше бьют.

– Тебе сегодня не везет, торчок, – Мелкий брат защелкнул на Соккаеве наручники. – Поехали…

– А этих? – спросил собровец у Гризли, указывая на остальных посетителей.

– Что нашли при них? – поинтересовался Гризли.

– Ничего.

– До кучи в отдел.

– Со мной все? – спросил хозяин кафе.

– И ты тоже с нами.

– Ах, нехорошо как.

– А кто обещал, что будет хорошо? – повторил уже высказанную мысль Гризли.

– Ну и что нам с тобой делать? – спросил Алейников, глядя на понуро сидящего напротив него седовласого, худощавого, с хитрыми усталыми глазами Шимаева.

– Вы моего совета хотите?

– Интересно послушать.

– Расстреляйте.

– Есть за что?

– Нет. Но когда не знаешь, что делать, – лучше расстрелять…

– Ага, шутишь, Шимаев.

– А что остается? Кафе разнесли. Клиентов побили…

– Это ты загнул… Куришь? – Алейников протянул хозяину кафе сигареты «Космос»

– Курю. – Шимаев вытащил свои «Кэмел», ронсоновскую зажигалку и закурил.

– Хорошо живешь, – оценил Алейников.

– Стараюсь.

– Жалко, долго твоя жизнь спокойная не продлится.

– Почему? При всех режимах выжил. Дудаев не убил. Басаев не сжег. Почему сейчас, при справедливой русской власти, должен погибнуть?

– Потому что власть не уважаешь…

– А, понятно, – с облегчением произнес хозяин кафе, чувствуя себя в своей родной стихии. – Сколько? Я готов. Конечно, в пределах разумного.

– Не понял, ты что, покупаешь меня, что ли? – недобро улыбнулся Алейников.