Текст книги "Тьма, смотри на меня (сборник)"

Звёзды превратились в светлячков и разлетелись в разные стороны, оставляя двойное лицо луны одиноким.

– Не помню, чтобы я кого-то уколола, – молвила девушка. Она окинула взглядом больничный двор. На асфальте перед психушкой, поблёскивая призрачным светом и отражая его колючими лучами в ночное небо, улеглись мириады стеклянных осколков. Некоторые кусочки прозрачности переползали с одного места лунной подсветки на другое.

Кот, гармонично матеря себя за необутость, провёл Химену через «застеклённый» двор к зданию. Больница шла вверх уступами, как плоская с фасадов пирамида, наспех вырезанная из картона. Первый этаж по длине был номер первый. Второй – поменьше, зато окна налеплены плечо к плечу. Выполненный, казалось, по всем правилам золотого сечения, прямоугольник третьего этажа удерживал чердак, на котором еле виднелась тёмная треуголка крыши.

Шизняк в шляпе, пытаясь переварить пациентов в своих палатах, намучивших его за день собственным присутствием, как бы присел отдохнуть на скамейку.

– Одно здание: два корпуса: труп А и тело Б: три этажа, подвал, чердак. За задним фасадом сад, пищу тащат через двор, костры на крыше не жгут. Некоторые двери с одной стороны обычно без ручек, – пояснил Кот тоном экскурсовода по загробному миру. – Зайти сейчас самое время.

Обитые туманом двери входа были заперты. Над ними подмигивала неоновая вывеска «ВЫХОД», приглашая попытаться войти.

– Здесь невидимый замок, – промявкал Кот. – У тебя случайно нет невидимого ключа?

У неё был мел, который не намок при помощи чуда. Химена очертила контур ключа на асфальте.

– Не вижу, куда тут тыкать, – пожаловался Кот, пытаясь попасть в замочную пасть. Невидимая щель скважины неожиданно вскрикнула, почувствовав внутри себя ребристый кончик ключа. Кот не успел сделать им и пол-оборота, как двери с рёвом завелись и разъехались в стороны.

– Свободно, – указал чёрно-жёлтый спутник на полумрак внутренностей больницы. Ночь с ними попрощалась, они вошли.

Как только «выходные» двери, протяжно заорав, захлопнулись, их сразу охватила тьма, с которой Кот начал отважно сражаться, то и дело поскальзываясь, падая, натыкаясь на стены. В пылком неистовстве битвы он призывал темноту капитулировать, угрожал кровавой расправой, запугивал вечной враждой, разводом, разрывом всех деловых отношений. Потом Кот уверенно сказал «Тихо!», после чего раздался оглушительный грохот – этот «ночной боец» что-то уронил.

Дальше слышались недовольные окрики, видимо, поломанных растений, а затем посыпалось бряканье разбитого окна регистратуры.

Химена наконец-то клацнула выключателем. Свет озарил поле битвы.

Кот сидел на полу, глаза его сверкали торжеством ярости. Он улыбался улыбкой победителя.

Он, как оказалось, содрал со стены единственный кусок обоев в трогательную зелёную полоску; опрокинул с газовой плиты, мирно стоявшей в центре коридора, кастрюлю пельменей, которые тут же разбежались; расколол надвое коврик для ног; раскритиковал в пух и прах учебник по демонологии; раскрошил плитку шоколада, заначенную в учебнике; потоптал зелёные насаждения на подоконниках; разжёг вспышку недовольства персоналом у насекомых обитателей больницы (пауков, тараканов и мух); сильно нагрел пластилин, доведя его до жидчайшего состояния; буквами нарисовал автопортрет; разрушил чей-то воздушный замок; разбил стекло в карточном домике регистратуры; снёс башенку из домино, возведённую на деньги налогоплательщиков; допил оставленные медсёстрами лекарства; заработал несколько монет пением и умелой игрой на гитаре; потратил все эти средства на существование, купив смешную пару бутербродов; сыграл сам с собой партию в покер; с пользой провёл время; и невероятно рассмешил Химену своими чёткими, своевременными действиями.

– Сейчас я осознаю, что я сделал…

Казалось, его чуткой растерянности не будет предела, но Химена попросила «себя не винить». Довольный дух Кота воспрянул.

– Я и не думал тебя винить, – произнёс он, поднимаясь с пола.

Вдвоём они пошли по коридора в глубь больницы. Тот знаменитый аромат порченных препаратов, варёных экскрементов, пурпурного хлеба и водных свеч почти не ощущался. Было тихо.

Круглые часы, прицепившись к стене, стрекотали стрелками. Наблюдая за повадками времени, ночные посетители внимательно их изучили.

– Скоро обед, – подметил чёрно-жёлтый. Девушка глянула коротко на Кота и сказала:

– Мне бы чаю.

– И обсохнуть, – добавил тот броском через плечо, направляясь в одну из комнат. Шестая палата шепнула дверью. Внутри горел камин, кружил приятный полумрак, кремовый абажур тёплым светом указывал на закипающий чайник.

Кот снял бурлящий кипяток с электроплитки. На твидовом столе (перешит из старого пальто доктора Бена) ждут две треугольные чашки с заваркой.

Ведомая Котом горячая вода наполовину наполняет их.

Шерсть на кошачьей башке взъерошена.

– Я как айсберг в океане – очень плохо управляем… – напевает Кот во время процесса. Чай будет крепким.

– Сахар?

– Две.

Он смотрит на Химену хитрым взглядом, словно пьяный хирург на опухоль. Одежда девушки всё ещё мокрая. Сапожки в грязи, джинсы измяты. Футболка сидит в обтяжку. Равные края оборванной ткани вместо рукавов. Чёрный крест спереди на красном цвете.

– Переоденешься?

Кот дергаёт за подсвечник старинного стиля – это ручка встроенного в стену шкафа, который медленно распахивает пасть.

Из шкафа, оттолкнувшись от ржавой пружины, выпрыгивает смирительная рубашка, пару раз бьётся о противоположную стену и с нежным шуршаньем стелется у ног девушки.

Химена снимает свою одежду. Кот, загадочно улыбаясь, любуется её гладким телом, отхлёбывает чай.

– Странная у тебя красота, – мурлыкает он, когда девушка облачается в смирительную рубашку. Длинные рукава она закатала, не решившись их оборвать, уселась за стол из пальто.

– Хочешь есть? – спрашивает Кот. – Есть аминазин, инсулин, сульфазин, трифтазин, аскофен, глюкоза, гистамин, н-диметилтриптамин, псилоцин, серотонин, фламизин, аманита мускария…

– Спасибо, спасибо. Мне не надо.

– Заставлять не стану.

– А чем ещё здесь кормят? – её отстранённый взгляд в окно.

– Всем. Первоклассный хавчик. Но только не для нас, – Кот тоже оглядывается на окно. В стекло стучится темнота. Чёрно-жёлтый торжествующе указывает лапой на лампу. Кремовый свет отпугивает тьму. Кот снова поворачивается к отпивающей из кружки девушке. Чёрная часть её волос немного блестит, а белая половина уже высохла.

– Расскажи мне всё подробно, – просит Кот.

– Это будет не трудно… – говорит она, упираясь в спинку соломенного стула. – Я много раз пыталась выйти из жизни… В общем, я залезла на крышу, села на качели… Пошёл дождь, самый обычный… Я спустилась на улицу, где было очень темно… Никого со мной не было. Я пошла по ночному городу… Перешла мост, зашла в воду… Появился ты и не дал мне сдохнуть… Потом мы добрались сюда… А здесь я рассказываю тебе, как я пыталась выйти из жизни…

Чёрножёлтый нахмурился.

– Потерю памяти не помнишь? – спрашивает.

– Нет. Но я могла её забыть.

– Дежа-вю, связанное с этим местом? – Кот побрякал пальцами себе по голове. – Может, ты уже была здесь раньше?

Химена пожала плечами пространство вокруг себя.

– У вас тут есть человек без лица, отделивший его от себя выстрелом под подбородок из рогатки, – спросила она, как бы утверждая. – Он ещё протягивает ладонь для рукопожатия так, будто предлагает её купить.

– У нас тут есть Нигер из Ку-клукс-клана, – говорит Кот.

– Когда ты его кому-нибудь представляешь, то обычно говоришь…

– «Кстати, он – негр». – Заканчивает Кот мысль собеседницы, пялится в свою опустевшую кружку. И говорит:

– Один больной, здешний пациент, 10 лет вынашивал хитроумный план мести, но забыл кому мстить…

– Утопился в рукомойнике. – Уверенно итожит Химена. Кот согласно кивает. Она говорит:

– Другой больной считал, что он абсолютно здоров. Пробовал пробраться на фотографию, пытался создать «стилет Росмана» и продать его на чёрном рынке, хотел избежать капюшонов… А закончил он эти лихие подвиги тем, что…

– Не перерезал себе горло ложкой, – чёрно-жёлтый собеседник не дал ей закончить.

– А старуха-силиконщица?

– Эта уважаемая пожилая женщина… – припомнил Кот, уставив морду в потолок. – Она ведь ведьма в отставке?

– Кажется, да.

– Живой рухлядью скитается она по больнице, показывая каждому фотку своего сыночка…

– И приговаривает «Какой он красивенький, правда?» А на фотографий – тошнотворное лицо сигаретного окурка.

По окончаний фразы Кот, демонстрируя крайнюю степень брезгливости, притворно дёрнул лапами. Затем он произнёс вот это:

– Ещё здесь был больной, который думал, что умер, и требовал себя похоронить по всем правилам «государственного закона о мёртвых»…

– Он орал репризы и пытался смастерить себе гроб из спичек. А после его пришлось похоронить под лавочкой в саду, так он был настойчив…

– Но иногда он выбирается из «могилы», заявляя, что ему там одиноко, и склоняет других пациентов составить «загробную» компанию. Этакий мёртвый дуэт, – закончил Кот.

Ворох общей памяти обрывками разлетелся по комнате.

Они по-ночному молчали:

Смирительная рубашка на голом теле. Виденье облетелых тополей под ясным небо. Игла входит в нёбо. Игра тушит ко́ды. Длинные рукава закатаны до лунного листопадения. Сырой утренний рассвет ночи над Городом. Обтянутые серыми шкурами кожи, скелеты бегают наперегонки в поисках свободных могил. На дорогах расселись вороны. Пустой ветер треплет траву у склепов. Город-кладбище мёрзнет утренней тишиной…

– Какой-то человек. Он заперт в моей памяти. Я вспомню, когда его увижу… Хватит обо мне. Давай о тебе… Что ты обо мне думаешь?

Зачарованный голос Химены рвёт тишину.

Кот собирает с пола её одежду, смятой охапкой вручает девушке и открывает скрипнувшую дверь.

– Идём в подвал, – объяснил он, выходя из палаты. Бледно-жёлтый коридор больницы охвачен пустотой. Ночная парочка бредёт к лестнице вниз. Девушка босиком шагает по плиткам пола, Кот с ними почти сливается окраской. По каменным ступеням ей холодно ступать. Рубашка нежно поглаживает нижним краем кожу чуть выше середины бёдер.

В подвале полумрак.

– У нас на чердаке, – обернулся к ней Кот, – несколько разновидностей летучих мышей. Есть «очкарики», которые не пользуются ультразвуком. Некоторые летают только назад, другие вертят хвостом, перемещаясь словно вертолёты. У иных вырастают маленькие рога с острыми ядовитыми кончиками, а для некоторых слово «кровь» является единственным средством защиты…

Неожиданным сюрпризом, соблюдая абсолютную внезапность, цепляющую за потроха, перед ними появляется какая-то мёртвая женщина, лихим скачком выкинутая из-за угла. Синюшное лицо вампирки не выражает ничего.

– Сердце! – орёт Кот, хватаясь за грудь. – У меня прихватило сердце…

Я думал – это просто несварение. А нет! Это сердце!

Он смешливо смотрит на свою спутницу. Химена не сводит глаз с вампирки. Та флегматично поворачивается, не торопясь скрывается во тьме.

– Блуда. – С улыбкой поясняет Кот, перестав паясничать. – Других вампиров в больнице, вроде бы, нет. Одной ей скучно. Кровь крыс она мешает со снотворным…

Чёрножёлтый натыкается на стену в темноте, шипит, отскакивает к девушке, которая в виду очередной внезапности роняет на него мокрый комок своей одежды. Кот пытается примерить футболку с крестом на груди, но приходит к выводу, что «размер головного убора не его», и возвращает вещи Химене.

Они идут по подземелью дальше. Подходят к палате с единственной жёлтой дверью из общей череды бесцветных. Номер 52.

Кот поворачивает несуществующих ручку. Слышен слабый хруст электричества в подвальном воздухе. По закоулкам темноты скользит прозрачное мерцанье.

– Ваш номер, госпожа Нимфея! – торжественно выплёвывает Кот, лапой приглашая войти в комнату. Голая неровность шершавых стен образует идеальный квадрат пространства. Под потолком дымит лампочка. Матрица матраца накрывает кровать. Тумбочка и табуретка – один и тот же предмет мебели.

– Слишком хорошо – тоже нехорошо.

Мудрая оценка вошедшей девушки.

– Скромная келья Средневековой колдуньи, – Кот выглядел дольно довольным.

– Понравилась палата?

– Искромётная комната, – с красивой полуулыбкой заключила Химена.

– Можешь ещё принести что-нибудь почитать?

Кот покачал взъерошенной башкой.

– В больнице мало книг. Эти создания здесь практически не водятся. Но для тебя – попробую найти.

Лёгкая улыбка признательности в ответ. Футболка – на спинку кровати, сапожки – в изножье, а джинсы – на тумботабурет.

– Клопы в матрасе есть?

– Клопы все куплены. Они кое для кого являются деликатесом, знаешь ли… – Кот окутал ответ хитромордой таинственностью. – Во сне спи, не опасайся.

Девушка, теплее кутаясь в смирительную рубашку, села на кровать и огляделась. Её эфирный взгляд размыл стены подвала. Она увидела, как страшная и красивая Ночная Игла, убаюканная бессонницей бродит по больнице. Вместо того, чтобы подругой Блуде быть – она таится по углам. «Я так опасна» – песня сифилитичной проститутки, что непрерывно звучит в голове Ночной Иглы. Голос с акцентом на «у» и «ю» (кюру, кюсау, грюсть). Ночная Игла тащит ящик с радием, лучами которого она размахивает. Сей странный «рентген-прибор» одолжен у галлюцинации по имени Политов, частенько навещающей пациентов психушки.

Химена может понимать с помощью Ви́денья любой язык, воспроизводимый людьми или голосами внутри них. Она перестаёт «проглядывать» больницу, смотрит на Кота. Тот ещё не ушёл. Упёрся спинной в стену и с интересом пялится на неё. Девушка мило улыбается.

– А что если Бог по-настоящему не знает, что он Бог? – спрашивает она кого-то. – И Дьявол не подозревает, кто он такой, – итожит Кот допросы пустоты. Никаких ответов на сегодня. Вечный Космос разродился дважды холодным молчаньем. Чёрножёлтый провожатый говорит девушке: ложись и начинай считать через два.

– Зачем?

– Чтобы приблизиться ко времени исполнения своей глупой мечты.

Ночью, в тёмном подвале затерянной психиатрической лечебницы, закутанная в смирительную рубашку, она валится на кровать.

Кот, уходя, щёлкает выключателем.

В комнату падает темнота.

Бледный дым от лампочки, висящий под потолком, всё своё время думает только об одном:

Что я почувствую после смерти?

По-настоящему меня зовут Ржавый. Но на самом деле это не моё имя.

И значения здесь никакого нет. Я родился и всё.

Память моя – продуваемый ветром коридор в темноте. Сквозняк рвёт из него обрывки, кидает в котёл.

Переваривается мною моё же сознанье.

Печальный взгляд из прошлого.

Автопортрет в соломенной шляпе

Натюрморт с Библией

Мать и ребёнок

Он один в осенней комнате. За окнами рассвет, закат.

Плачущий старик

Девочка, стоящая на коленях перед кроваткой ребёнка

Ржавый никогда не смотрит в зеркала.

Деревья в цвету

И сколько я себя уже не видел?

На улице пока тепло.

Голубое небо и белые облака

Задние фасады старых зданий

Жёны, несущие уголь

Едоки картофеля

По улицам Ржавый бродит за разными людьми, которые потом умирают в своих кроватях. Он болен.

Я думаю о ней.

Никому она не нужна больше.

The great Lady

Горюющий старик

Жена рыбака

Больше, чем мне – никому не нужна.

● и Дьявол душу сам себе продаст за ночь с тобой ○

Бреду по тихим улочкам.

Пшеничное поле

Красные виноградники

Жёлтый дом

Выход из церкви

Набережная

Рыбак на пляже

Лодки

Я не важнее на ветру прозрачного пакета. Она давно с собой покончить хочет. По вечерам я плачу кровью.

Звёздная ночь на реке

Хлеба и кипарисы

Грехи. Возможно, виноват.

Скорбь

Больничный сад

Воспоминания о саде

Время, вертя обороты, не поворачивается никогда.

Терраса кафе ночью

Как тихо здесь. Вина!

Мы постоянно были вместе в мыслях.

Подсолнухи

Дикие розы

Жёлтый дом на фоне ночи

Во тьме я следую в ничто…

Вороны на полем пшеницы

Жатва

Я нашёл счастье только для того, чтобы его потерять. Память стала моей могилой, забытым склепом, моей второй утробой.

От жизни ничего не жду.

Её одну. Я помню.

И эти чёрные глаза. Чарующие очи ночи.

Волосы в косу. Гладкая причёска.

Тщеславность женской красоты – моя любимая отрада.

Улыбаюсь от крепкого яда.

Без близких, без подруг, ужасной завистью окружена. Она всегда была одна. Извечно одинока.

Но моя!

Мы с ней двоились в поцелуях. Помню, по ночам она набрасывалась на меня, сжимая объятиями счастья, въедалась чёрным взглядом внутрь. Рисовала узоры сумасшествия на душе.

Мы бесславно бесновались в нашей любви.

Однажды я решил сварить иллюзии в супе.

Она, притворяясь прозрачной, воровала продукты на рынке. Пришла, разделась догола и вымыла супом волосы.

Они на минуту превратились в звёздный сахар, заискрились ангельским блеском.

Она улыбалась, смеялась над нами.

Вспыхивали лепестками роз её сладкие губы.

Жёлтая Луна лишала её здравого смысла.

В такую Полночь Пустыни она говорила загадками: «Любовь S2 это раздвоение. Не похожа она ни на что другое.»

Мы с ней вычёркивали фразы из эфира.

«Разделённая любовь»

2 S

Одинокая любовь? S

Раздвоенная любовь. S2

Любовалась она такими словами.

Красивая осень.

А они разлетались на пряном ветру, рассеивались туманом, стелились хлопковой дымкой.

Однажды в ночь крикнуло что-то.

Мы разом проснулись. Моя цыганка-блондинка из мира глубоких вершин попыталась увидеть ответ.

«Он близко. Я слышу.»

Она не боялась.

Увидела то, что нельзя было видеть.

Второй Сатана на крест поднялся́, но выдал себя, полюбив.

И Бог изменился.

Знала запретное. Что новый Спаситель, второй Люцифер закончит Войну.

Изменится мир.

Падёт старый Дьявол. Умрёт вечный Бог.

Мир станет безумным.

Ни действия, ни мысли. Ничего.

Самоубийство Смерти. Неизбежность.

А новый Дьявол, молодой – Единственным в Извечности пребудет.

Не 6есть 6есть 6есть, а 2ва 5ять 2ва.

Вот новое его число.

Видение померкло.

Она рассказала мне всё. Из мрачной темноты ночи смотрела нам в души страшная тайна будущего.

Моя любимая была бледна.

«Нас скоро не будет. Наше счастье пройдёт. Ты станешь страдать.»

Она оказалась права и правдива.

Моя.

Опять я всё вспомнил.

Как любила она буквами на машинке печатать портреты.

Тот злобный час. Уходит…

Сбылось предсказание.

Я остался один.

Портрет доктора Бена

Лик Смерти

В зеркала смотреть мне нельзя.

Я должен уснуть, всё забыть.

Не могу.

Спой ветер ночной, сквозняк убаюкай.

Падаю. Запрокидываю зрачки, падаю.

Колыбельная

Сплю…

Потрёпанное утро будит.

Слабый свет сливается со мной, я как прозрачный. Сознанье рвёт, кусает мозг. Отполз к стене, там затаился.

Полуоткрытое окно. На небо глянуть не могу, бессонные чернила – восьмёрки Мёбиуса глаз. Внутри сухая пустота.

Мне холодно лежать вот так. С трудом перебираюсь в кресло. За стёклами – осенний ясный день. Гнилое небо тает.

Сижу, пытаюсь снова всё вспомнить. Проблема в том, что у меня неправильная память. Она со мной как будто шутит. Словно каждый раз воссоздаётся новое прошлое.

Трепещет штора, прикрывая подоконник. На нём какие-то ожоги. Осень.

Пробиваюсь сквозь себя. Осколки сумрачных зеркал.

Черноглазая блондинка, больница, Дьявол, Бог…

Осколки. Перевод из подсознания автора. На обложке три странных знака, 2 из них – одинаковые.

Чёрный переплёт чёрной книги. Слова Зла.

Я вспоминаю. Закрытое пространство глаз. Белые молнии капилляров.

Электрические брызги мозга. По стенам ползают пятна. В жёлтой пустыне старых обоев перемещаются точки. А под вечер я начну видеть красное свеченье. Человеческое Проклятье преследует нас неотступно.

Теперь я обязан всё изменить. Будет поздно.

Куклы. Всего лишь. Костюмы. Конечно.

Закончится плачем страданье. И плачем начнётся. Придётся платить…

Часы замедлят ритм сердца. Хрустит секундами бесконечное время.

Я неподвижно просидел в кресле 5 часов кряду.

Пришла пора. Я вспомнил… Избранник!

Они разделились.

Её прочитаешь: с ума убегаешь. Суть – квинтэссенция Зла и Кошмара. Ужасной заразой должна расплодиться и мир навсегда переделать.

Три жёлтых значка на обложке. Меняются строчки, смывается смысл. Смертельным словам подчиняется воля – меняет Судьбу.

Не быть тому прежним, кто хоть страницу прочтёт.

Внутри этой книги для каждого Правда, которую скрыть невозможно. Крик подсознанья как хор голосов. Реальность сметает в своё Ниоткуда.

Второй Сатана Единственным хочет остаться. И быть таковым в Безвременьи вечно. Та книга-убийца S2 в забытом эфире томится и ждёт исполненья. Не будет Спасенья, закончится мир. Она уже здесь. Она ищет.

Бессмертие Смерти (и тот Апокалипсис мрачный).

В себе заключает Начало Конца.

Сумасшедших всё больше. Все, кто читали ту книгу.

2S

Солнце проходит. А боль остаётся.

● Опустела… без неё… Земля ○

Как мне несколько часов прожить?

Выхожу. Брожу. Возвращаюсь.

Город уснёт. А мне не до сна…

Мысли тяжёлые, как комья сырой земли на лопате.

Грустно-глупая мозговая могила.

«Автор расщепляется в романе.»

«Продаём обрезки зеркал.»

Бредовая надпись гвоздём в голове.

Теперь Я – моя Смерть.

Спокойно созерцаю мягкую ночь за окном. Мерцание звёзд.

В глазах моих Старость. Красивая осень. Светит Луна.

У меня обострение чувств. История миф, легенда загадка.

Он сел за машинку под ночь, в перевалку играя на клавишах, чтобы помочь. Стучит словно сердце. За окнами дождь.

По памяти пишу в кромешной тьме:

_слово «Бог», _ачерта__ое _а пожелтевшей от дождя коже левого плеча, украшало её.

Маят__к качелей безудерж_о кр_влял_я _а ветру. Гру_т_ый _ход лав__ы л_в_я.

Вверх. В__з. Душ душ_. Ей о_ в_дел_я жёлтым. _мотр_т в тебя, _тупает в_утрь. Молодой мелок, _аполов__у чёр_ый. _ _ачертала Перекре_т_е Хр_та.

Ра_кат__тая труппа трупов. _уж_ые бумажк_ __куда _е прячут_я. _вои мокрые воло_ы, __еж_о-белые по-воро_ьему чёр_ые.

В_д_мая поверх_о_ть этой девушк_. Бе__мы_ле__о проход_т. Ей в_де_ дождь. По городу _квозь ночь.

Ча_ы. Безум_ый луж ей подар_л. Коту р__ует два треуголь__ка ушей. Мо_т то_ет в _умраке. _тра_тей пу_ты_я, в воду. _е в _воё тело. Без тебя.

Твоей дво_ч_ой л_ч_о_т_.

Любовь Бормочущая Рыбка. _ев_д_мый её _е удерж_т. Картавое мурлыка_ье Кота _з тем_оты. О__ _дут вдвоём. О_ говор_т, ломая рот улыбкой. О_а уж __ова замерла, я дальше без ответа.

_а тём_ой про_ты_е табл_чка ВЫХОД.

_у вот мы _ пр_шл_. А дальше – твой

СИН.

Прощально западают уставшим стуком клавиши машинки.

Их чёрные тела замыты белым знаком.

Мой голос мне уже не нужен. Он невозможно лишним стал.

Бе33вучье.

Звук вываливается за дверь, шершавит листвой на столе, ползёт по пожарной лестнице, заскакивает в форточку старого подвала, наматывает белый шум на пустую плёнку.

Оружие звуков сейчас мне подвластно.

Убрана крышка машинки. Затвор мысли отъехал.

Стрельба словами по бумаге…

Книга юного S2

Психическая Чума.

2S2

Дочь Бога. Забытое невозвращенье. 252

Ядерный Взрыв Вселенной. Пустой и бесконечный.

2S2 Вечное одиночество без права на пару.

2S

Смешенье всех миров и расщепленье душ. 2S2

Рай и Ад уничтожены. Тёмная камера закрыта глазом объектива.

25

Дьявола сожгли на костре.

52

«На святое руку подняли!» 2S2

Мне виден странный «полудождь».

В проулке мягко плачут капли, а в жёлтом свете фонаря асфальт слезливо обезвожен. Цвет старости и смерти.

Упадок. Увяданье.

Затушен ливнем жаркий блеск. Безутешный вой мозговых вихрей.

Стою спиной к стене пустой. Холодный ветер осени.

Прощальный посвист: Ржавый, Ржавый, Ржавый…

Падшая россыпь пепла. Густая ночь в окне. Опять разбил себе кулак…

Важные вещи плетутся в утробу души, чтобы потом появиться.

И не важно, сколько душ умрёт впоследствии.

Я остаюсь одиноким. Теперь без неё.

Идеал любви рушится в сумерки и гаснет, забирая весь свет.

Не глаженный рисунок больного малярией:

Солёная пустыня праха.

Чёрный блеск красивых глаз.

Чёлка чуть набок. Приятный снег волос.

Но сахар тает в мутном чае.

Сбор урожая листьев. Жёлтый.

Сухие ветки облетелых стай.

Сток снега вдоль стекла.

Под землёй плещется тьма.

Мёртвые просторы осенней памяти.

Долина Смерти Красивых Девушек.

Сон.

Мой смысл – рассказать всё тем, кто ещё слышит.

Попытка предотвратить то, что каждого коснётся.

Самая трудная в мире задача. Жить, когда жить невозможно.

Видимость искажена. Правда – самая бесполезная в реальности вещь.

Зато самая честная.

Верность неправильного текста, который должен быть другим, его изменит.

Останови меня, когда я стану понимать, что говорю.

Осталось ждать рассвета. Ночь. Сырая темнота.

Луна к лицу ей.

Я один у стёкол окна.

Одинокая Тьма. Считаю раз. Красавица в забытой памяти. Считаю два. Урод в отраженье стекла. Считаю три. Опасный шёпот. Четыре. Катится крестом. Надхолмье лунный свет обнял. Прохлады пряный аромат. Считаю пять. Урод в отражении красавицы.

Неповторимая Религия Повтора.

Первозданная Религия Расщепления.

● Он жил в вагончике рядом с рекой ○

А голос у неё всё тот же…

Важно жить.

Но я же покину тела покров.

Мой путь будет пройден.

Интересно, что я почувствую после смерти? S

Я, кажется, знаю, что будет дальше. Жаль, знания не очень долговечны.

3 слона vs 3 кита. Круглые, как шарики синего цвета в фиолетовой обёртке. Нелепые мазки. В полнейшей темноте закрашены мозги…

Ступор. Стоп. Супер!

Стол стоит посреди пустыни. Солнце жёлтым испаряет кровь. Часы стоят на двойнике полуночи, а ветер шёпотом метель песка несёт.

Он появляется из ниоткуда. Печальной поступью шаги подводят к стулу.

Садится. Колонны деревянных ножек в песок уходят чуть. Свой рисовый баул поблизости стола поставил. Бесшумный ветер жёлтые пылинки сеет. Он веет с севера, и шляпа путника безропотно дрожит.

– Умрёшь?

Молчание.

– Как скажешь… Тебя мне больше не за что винить.

Теперь мне кажется {как будто снится}, сидит с ним Дьявол за одним столом. Друг против друга.

Давно он создан был страданьем наделён и пониманьем знания той важности момент усугублён

Как проводят чужое время несуществующие?

В прятки играют… Пишут портреты отражением на зеркале…

Чередуют сущности умерших… Пытаются прорваться.

Им тоже нужно выбираться.

Вход. Выход. Крик. Выдох.

В пустыне веет ветер. Жаркое, жёлтое, сухое, сладкое.

Всё выдыхает.

Те двое смотрят друг на друга (враг врага). Глубокомысленно молчат…

Часы песок пересыпают.

– Для Дьявола ты слишком молодой.

2S

– Куда направишься?

– Домой.

S2

Один уйдёт, один останется сидеть и ждать заметных изменений.

А на столе песочные часы стояли.

Круглые как шарики синего цвета в фиолетовой обёртке.

Пойдёт песочный дождь. Я, кажется, знаю.

Её по-новому открытые глаза. Всё те же стены.

Для Химены тот сон был слишком чёрно-белым.

Чёрно-белым почудился Жилю сонный рассвет.

В единственном окне его палаты мерцал, рождающийся мёртвым, свет заката. Последним отблеском небесного огня над облетелым лесом является начало вечера. А завтрашняя ночь прошла.

Жиль устало сел на кровати, согнув ноги в коленях и обняв пернатый покров одеяла.

Корвус стал вспоминать то, что снилось ему завтрашней ночью. {Невыносимо красивая брюнетка в чёрных брюках. На ней ничего больше. Она выгнула спину игриво. Прекрасные улыбки смешливых школьниц желтеют на её смуглой ладони. Бе33аботно изогнула спину. Пряный аромат горелого голоса. Безропотно расстегнула три старых пуговицы на брюках. Зябь путаницы в звуках, три каменных надгробья, утонувших в чьих-то муках. Спорхнули вниз. Со стороны другой столь непристойный визг, что наслаждайся им, коль обладаешь слухом. Идущая к тебе по всем уступкам красоты, раздевшаяся без пощады шлюха уходит вдаль моих могил, так безвозвратно чередующих друг друга. С оглядкой тайны на меня, пристыжено обнажена, зовёт тебя. Она. Красотка-тьма}

Жиль открыл глаза – в паре прозрачных метров на подоконнике истерзано орал подарок.

Чернокрылый Ангел Дьявола преподнёс постояльцу 25-ой палаты серебряный поднос. И чья-то незнакомая голова теперь пылала на подносе.

– Жиль? – строго спросила голова. Корвус бессмысленно кивнул.

– Жди, – потребовала голова и попыталась заглянуть себе под нос. Чуть не упав, прочла-таки с поверхности подноса:

– Два, Пять и Два опять…

– Очень жаль, что всё так ясно.

Ничего не сказав в ответ на скепсис Жиля, горящая говорящая голова «слетела» с подоконника и, приземлившись на пол палаты, неспешно направилась к приоткрывающейся двери, искренне осыпая свой путь хрустящими искрами.

По-прежнему с сомненьями в такую вот реальность веря, Корвус окончательно потерял полыхающий подарок из виду.

«Умываться пошла.» – сорвалась странная мысль внутрь себя.

Тем временем (идущим не совсем привычно) Жиль наблюдал обычный тихий вечер, оканчивающийся мягкими сумерками своего начала. Пациент 25й палаты с растерянным интересом оглядел привычный интерьер: тринадцать жёлтых роз в широкой банке на столе / по раковине умывальника, как по адскому кругу арены, катается мыло / зелёная зубная щётка старается влезть в тюбик с пастой / изнеженно-жёлтый цвет краски обнимает старинные стены / фиолетовые шрамы легли на полу, а сонные тени от них блестят с потолка / за изголовьем древней кровати застыла колонна, выглядевшая сквозь призму справедливости чёрным монолитом из космоса бесконечности.

«Какую же одежды мне выслали сегодня?» Корвус слез с кровати (пружины плясали плавно, словно волны) и осторожно заглянул в тумбочку, чем-то неправдоподобным похожую на топку кочегара-лунатика. За чёрным веком заслонки скрывался новый «гардероб» Жиля: жёлтая футболка с надписью «Darkness» (буквы ложились на ткань сверху вниз, как крупные зловещие листья); мятые джинсы из вельвета серого цвета; чёрный носок с белой полоской + белый носок с чёрной полоской; идеально белая куртка без подкладки (зато вся в письменах).

Под буйство осенних перепадов настроенья за окном [и окончательно рассеявшийся вечер] Корвус облачился в новый наряд.

Вот тут-то он и вспомнил о ней.

Красно-кровно-жёлтая. Отвратительно кривая. Разорванная на куски и сшитая в одно творенье снова… Пустая маска Уродливого Духа {чуть не забытая} висела на двери.

Маска казалась Жилю жуткой и обезвоженной. Она косо улыбалась, будто дверь представлялась ей смешливой крышкой гроба, за который нет ничего.

«Теперь моя.» Подумал Корвус, надевая маску.

А дальше – как в забытом сне про старый фильм (сценарий не прилагается). Жиль с ловкостью пьяного фокусника выловил из раковины неугомонное мыло, попросил у крана открыть воду, выдавил зубную щётку из тюбика с пастой и стал взахлёб умываться.

«Вода – первичный отражатель,» вспоминал Жиль собственный голос, высматривая себя в зеркало над умывальником. Размытая ухмылка маски Злого Духа. Ровная колонна водопада из крана. Парализованные часы упорно шагают против собственной стрелки…

Где-то за стеной (безо всякой надежды на ожиданье) раздался космический шум, едва ли не рвущий пространство.

Музыка из чудного пепла научной фантастики.

Жиль сразу понял по звуку:: инопланетная группа MuDvAyNe снимает клип в соседней палате. Он выключил воду. Тут вдруг погас весь свет, за окнами слетелась тьма, взяв в плотное кольцо (как в капсулу) больницу.