Текст книги "Великая надежда"

– Эллен, – сказала Биби, – я не пошла с другими. Они нас расстреляют, так сказал Курт, к лету над нами вырастут вишневые деревья. Так сказал Курт, и пока мы были в лагере, он уже ничего другого не говорил. И в конце концов я поняла, что с меня хватит.

– Да, – отозвалась Эллен.

Полицейские попятились ближе к стене. Обеих девочек окружал только пол с его грубыми пыльными половицами.

– Рассказывай дальше, – сказала Эллен.

– С меня хватит! – взревел человек у дверей.

– Будет еще больше, – сказала Эллен.

– Георг их отвлек, – прошептала Биби, – он мне помог. В последний день, когда нас уже должны были погрузить в вагон…

– Закройте дверь! – крикнул полковник поверх их голов.

– И тебе удалось! – сказала Эллен.

– Да. Сама не понимаю как. Но Курт сказал, они нас расстреляют и над нами вырастут вишневые деревья. А знаешь, Эллен, я хотела еще ходить на танцы, я не хочу превратиться в вишневое дерево.

– Биби, – сказала Эллен, – можешь мне поверить, вишни тоже иногда танцуют.

Малышка подняла лицо к тусклой качающейся лампе. – Я полтора месяца пряталась, и вот…

– Биби, – сказала Эллен, – раз-два-три, вот и дождались! Помнишь, тогда, на набережной?

– Да, – на миг улыбнулась Биби.

Человек у дверей дернулся, словно хотел на нее броситься. Биби задрожала, вскрикнула и снова расплакалась.

Полковник незаметно покачал головой. Человек у дверей замер на месте.

– Но на меня донесли, Эллен, и они меня нашли. Они выволокли меня из-под кровати и проволокли вниз по лестнице. Вот этот там был, этот полицейский…

– Полицейский спит, – презрительно сказала Эллен. – Он отстал от своих, пропал без вести, но сам об этом не знает. Бедный полицейский, он найдет других, только себя самого он не может найти. Пропавший без вести, воистину пропавший без вести!

Биби зажмурилась и, дрожа от страха, прижалась лицом к плечу Эллен. Среди полицейских поднялось угрожающее ворчание.

– Арестанты, – сказала Эллен, – бедные арестанты. Они не могут себя найти, смертельный враг держит их под арестом, они сами себя держат под замком. Они в союзе с дьяволом, но понятия об этом не имеют, их крылья сломаны. – Она перевела дух. – Заводы, изготовляющие секретное оружие, но у них нет туда пропуска, они висят на воротах и хлопают крыльями. У них сломаны крылья!

Биби притихла.

– Мы должны им помочь, – сказала Эллен. – Мы их освободим.

– Освободим, – повторила Биби и подняла голову. – Эллен, как ты собираешься их освободить? Эллен, – изумленно сказала она, озираясь по сторонам, – Эллен, почему ты здесь?

– Я это уже довольно давно спрашиваю, – проворчал полковник, – и скоро у меня лопнет терпение.

– Ты не можешь это объяснить? – спросила Биби.

– Объяснить? – с негодованием воскликнула Эллен и отбросила волосы со лба. – Много ли можно объяснить? – Малышка боязливо вцепилась ей в руку. Эллен вырвала руку. От ее лица в низкой караулке повеяло жаром.

– Почему вы переломали себе крылья и обменяли их на сапоги? Через границу надо идти босиком, эту страну нельзя захватить. Победит тот, кто сдастся. Небо уже в дороге, – сказала она, – но вы его удерживаете силой. Слишком много флагштоков в воздухе. Ваши крылья сломаны.

– Крылья… – сказал полковник. – О каких крыльях идет речь?

– Все о тех же самых, – сказала Эллен. – Все войска на границах. Нужно было стянуть войска с краев, в середине никого нет.

– Ты говоришь о военных тайнах? – насмешливо спросил полковник.

– О военных тайнах? – засмеялась Эллен. – Нет, бывают тайны, бывают военные, а военных тайн не бывает.

– Мы найдем против тебя улики, – заявил полковник.

– Огонь проголодался, – спокойно возразила Эллен.

Жар, потрескивая, опустился в маленькую железную печь.

– Чайник слишком полный, – испуганно крикнул толстый полицейский.

– Все слишком полное – только глаза ваши остаются пустыми. Бодрствуйте, так мы учили на последнем уроке, потому что Диавол ходит, как рыкающий лев.

– Говори по порядку, – угрожающе потребовал полковник.

– В середине ничего не бывает по порядку, – ответила Эллен, – в середине все происходит одновременно.

– А я тебя теперь спрашиваю в последний раз: у тебя есть родители, братья, сестры? И с кем ты живешь? Как ты сумела пробраться в поезд с боеприпасами? Что было вначале?

– Крылья, – сказала Эллен, – и голос над водами, и много братьев и сестер, и я живу вместе со всеми.

– Да, – рассеянно сказала Биби, – это правда, однажды мы все вместе убежали в Египет.

– В Египет? – переспросил полковник. – Но поезд, которым ты хотела ехать, направлялся не в Египет.

– Названия, – пренебрежительно сказала Эллен, – Египет или Польша. Я хотела на ту сторону, я хотела за границу, туда, где Георг, Герберт, Ханна и Рут, вслед за моей бабушкой…

– Где твоя бабушка?

– В середину, – продолжала Эллен, не давая себя перебить. – Поэтому я забралась в поезд.

– Вслед мертвецам? – сказал полковник.

– Прочь от мертвецов, – запальчиво крикнула Эллен, – прочь от серых буйволов, прочь от заспанных. Имена и адреса – ведь это же не все!

– Возьми меня с собой, – сказала Биби и вцепилась в нее, – пожалуйста, возьми меня с собой! – По ее лицу текли слезы.

Среди полицейских возник шепот, нарастающее умоляющее урчание, и это напоминало ветер, дующий с гор, и прилив, набегающий на серый песок. Ядовито-зеленые мундиры тихо заколыха– лись.

– Я не могу тебя взять с собой, – сказала Эллен и задумчиво посмотрела на малышку, – но я знаю кое-что получше: пусти меня вместо себя.

Снова пробежал ветер между робкими кронами, снова прилив стал вымывать золото из песка.

– Пусти меня вместо себя! – нетерпеливо сказала Эллен.

– Нет, – сказала Биби, вытерла кулаками слезы со щек и вытянула обе руки, словно только что проснулась, – нет, я хочу идти, я хочу идти одна. Туда, где Курт и где у буйволов есть лица. – Она оправила на себе пальто и нетерпеливо подняла лицо. – Иди за мной, если хочешь.

Огни метались по кругу.

– Возьми меня с собой, – ухмыльнулся полицейский у дверей.

– Возьми его с собой, – сказала Эллен, – хоть немножко возьми его с собой. Проводи его к твоему поезду!

– Пойдемте, – сказала Биби полицейскому.

– Идите! – крикнул полковник. – Идите!

В стене что-то затрещало. Кирпичи под штукатуркой ударились друг в друга. Движение среди полицейских в сторону открытой двери усилилось, словно их против их воли теснили к невидимой границе вслед арестованному ребенку.

Молча и испуганно стояла Эллен в тусклом свете лампы. Полковник загораживал спиной дверь. «Вы все имеете возможность попасть на фронт». Он вытер со лба пот. «Путь к смерти открыт нам всем».

– Нет, – крикнула Эллен, – это к жизни путь открыт, и вам нельзя умирать, пока вы не родитесь! – Она вскочила на ближайшее кресло. – Где середина? Где середина? Военным поездом или самолетом? Год ехать или сто лет? – Она отбросила со лба волосы и задумалась. – Каждый едет по-своему, и рано или поздно вам придется туда отправиться. Прислушайтесь, откуда зовут, туда вы и призваны. Зовут из вас самих, из самой середины. Отпустите себя на свободу! – Она соскочила с кресла. – Отпустите себя на свободу, отпустите себя на свободу!

– Это зашло слишком далеко, – сказал полковник.

Он не понимал, каким образом до этого дошло. Беглое экстраординарное совещание вопреки всяким правилам протекало бегло и экстраординарно. Несколькими поспешными фразами оно перепрыгнуло через булавки на карте. Лопнувшие швы пестрой одежи требовали более светлой нитки. Трясущийся от волнения полицейский втолкнул в дверь какого-то ребенка, и все, что до сих пор представлялось ясным, оказалось ложным доносом. Караулка того и гляди вскричит: «Караул!»

Что ему оставалось делать? Теперь надо было действовать быстро, собранно и обдуманно. Среди мужчин снова поднялись чужие голоса.

– Тихо, – спокойно сказал полковник, – а ну-ка все тихо. Соберитесь с мыслями. Не смотрите влево и вправо, вверх и вниз. Не спрашивайте, откуда вы пришли, не спрашивайте, куда вы идете, потому что это заводит слишком далеко. Мужчины молчали. – Слушайте и смотрите, – сказал полковник, – но не вслушивайтесь и не всматривайтесь, у вас на это нет времени. Довольствуйтесь именами и адресами, слышите, хватит с вас и этого. Разве вы не знаете, как важно соблюдать порядок на перекличке? Разве вы не знаете, как приятно шагать в строю, плечом к плечу? Не спите, а не то заговорите во сне. Ловите, и хватайте, и пойте громче, а если становится муторно, пойте еще громче. Не думайте, что один человек – это один человек, думайте о том, что много – это много, это успокаивает. Хватайте саботажников, когда ночи светлые, не смотрите слишком часто на луну! Человек на луне остается один, человек на луне ходит со взрывчаткой за плечами. К сожалению, не в нашей власти его сдать властям. Но в нашей власти его забыть. У кого есть при себе карманное зеркальце, тот не нуждается в небесном зеркале. Все лица похожи.

– На кого? – испуганно прошептал протоколист.

– Я вас не спрашивал, – сказал полковник, – и вы не должны меня спрашивать. Вопросы вредят службе.

– Да, – сказала Эллен.

– Теперь о тебе. Мера твоя переполнилась. Обвиняешься в саботаже: задавала вопросы и позволяла себе нежелательные высказывания, подозреваешься в чуждых фантазиях и в том, что вынуждена была о большей части умолчать.

– Да, – сказала Эллен.

Полковник пропустил это мимо ушей. Он снова напустился на полицейских:

– Вы провинились. Нужно было обсудить важные вещи, и мне было поручено вам довериться. Вместо этого вы сами мне доверились, и ситуация изменилась. Я прибыл сюда по легкому подозрению для беглой инспекции всех этих раскиданных по первым этажам караулок. И что меня здесь ждало! – Он рывком отодвинул кресло и захлопнул барьер, поддернул рукав и глянул на часы. Было уже поздно.

Разрешите доложить, идет дождь, сгущается туман, наступает ночь.

Безмолвно стояли полицейские, словно ожидали прежних темных распоряжений. Двое самых надежных, на чьих лицах было написано опасное простодушие, были назначены на эту ночь часовыми. К утру Эллен доставят в тайную полицию. Не удостаивая ее больше ни единым взглядом, полковник вместе с остальными мужчинами ушел из караулки. По дороге он гневно сорвал листок с календаря. Под числом на следующем листке было написано «Николаус».

Итак, стало ясно, что этот вечер – тоже канун. Дверь затворилась. Эллен осталась одна с двумя полицейскими.

Один слева, один справа. Она сидела между ними, сложив руки на коленях, и только время от времени мельком взглядывала на них и пыталась придать своему лицу такое же серьезное и беспомощное выражение, но это ей не совсем удавалось. Разница была вот в чем: Эллен знала, что уже этой ночью пойдет снег, а полицейские не знали.

Канун. Что такое канун? Может, он лежит, как пирог-плетенка, между вашими окнами? Так не оставляйте же его там. Ждите нежданного. Не ждите, что ваши часы идут совершенно точно и ваш воротничок сидит совершенно ровно. Не ждите, что снаружи за вашими ставнями станет тихо, когда утихнет непогода. Ждите, что начнется пение. Слышите? Не быстро, как поют солдаты, которым приказано быть веселыми, не громко, как поют девушки, которым положено быть грустными, нет, совсем тихо и немного хрипло, как поют маленькие дети, когда ложится туман. Слышите? Это доносится издалека. Это доносится оттуда, откуда и вы тоже пришли. Слишком далеко, говорит полковник. Полковник ошибся.

Безмолвно сидела Эллен между полицейскими. Полицейские смотрели прямо перед собой.

Скорее заткните себе уши, пока не стало слишком поздно! Вам разрешено слушать, но не прислушиваться, полковник это вам запретил, слушать, а не прислушиваться, где граница между этим? Вы ее не переступите, через границу нужно идти босиком. Поставьте сапоги на подоконник, потому что завтра день святого Николая. Радуйтесь, радуйтесь! Имя исполнилось, имя забылось, имя стало для вас песней. Прислушайтесь к пению из-за плотно закрытых ставень и повернитесь к себе самим – поют внутри вас. Далекое становится близким, поставьте сапоги на окно. Яблоки, орехи и миндаль, и чужая песня, полковник ошибся.

Эллен сидела прямая, как свечка. Полицейские судорожно вцепились руками в колени. Полковник ошибся. Надо петь тихо, когда становится мрачно, тише, еще гораздо тише, как поют дети по ту сторону запертых ставень. О чем вы поете, о чем вы поете? Эллен слегка пошевелила длинными ногами. Полицейские притворились, будто ничего не слышали. Властно тикали часы, но все зря: объявления, что были вывешены кругом по стенам, с каждой минутой все больше расплывались. Звонкие сообщения переходили на шепот и наконец умолкали перед чужой песней. Что поют, что поют? Распахните ставни!

Полицейские крепче прижались сапогами к твердому деревянному полу. Один из них встал с места и опять испуганно сел. Другой тер себе лоб. Они начали разговаривать, громко закашляли, но ничего уже не помогало. Отворите ставни, зачем вы медлите? Сорвите светомаскировку и распахните окна. Высуньтесь подальше из самих себя.

Они наклонились над подоконником. Их глаза были ослеплены, так что сперва они ничего не могли понять. Звенели цепи, застенчиво смеялись дети, и епископский жезл ударял о влажную мостовую. Небо затянули тучи. Человек на луне исчез. Человек с луны спустился на землю. Не смотритесь слишком много в зеркало. Знаете ли вы, что вы переодеты в маскарадные костюмы? Белый плащ, черный рог, а посредине песня.

 
Снег повалит – завтра день святого Николая,
Вот какая радость, скоро снег повалит
И завтра день святого Николая,
Выставьте сапожки в окошки,
Завтра день святого Николая, и сапожки черт унесет,
А за них он принесет вам крылья,
Крылья, чудесные крылья,
Крылья, чудесные крылья,
Крылья для бури,
Крылья на продажу!
Как звучит последний стих?
Крылья на продажу!
 

Полицейские захохотали во всю глотку. Сквозняк свирепо дунул им в затылки, встряхнул их как следует. Караулка тонула в темноте, одиночество плясало вокруг шаткого барьера. Дверь стояла нараспашку. Эллен исчезла. Полицейские в ужасе засвистели в свои короткие свистки, бросились вдоль по коридорам, в ворота, затормошили часового на углу, прочесали множество улиц и вернулись обратно.

И пока один из них бежал по лестнице наверх, другой высунулся из окна и еще раз услышал далеко-далеко этот чистый мятежный голос: «Крылья на продажу!»

Не удивляйтесь

Яблоко перекатилось через край. Мрачно и выжидающе улыбнулась шахта лифта. Она ценила в себе многое. Она услужливо скрывала свою способность различать добро и зло. Бедное яблоко. Надкушенное и гнилое. Надкушенное и так и не доеденное. Виноваты Адам и Ева – гнили становится все больше. А отходы весят тяжелее, чем все роскошные яства.

Эллен испуганно вскрикнула и посмотрела вниз. Яблоко исчезло. Гнилое яблоко, только и всего? Ведра у нее в руках заколебались и застонали в суставах. Они стонали под грузом гнили, стонали под грузом тайн. И их стон был как ропот впервые собравшихся заговорщиков: почему мы так тяжко нагружены? Да, мы созданы, чтобы служить, но они превратили нас в крепостных. Кто дает вам право нас унижать? Кто дает вам право ставить мир вещей под власть рода человеческого?

И ведра угрожающе закачались в холодных, перепуганных руках Эллен. Разве они догадывались, что их подслушивают? Что кто-то из племени их тиранов, из тех, кто, возвысившись над миром вещей, злоупотребляет своей властью, настолько забудется, что начнет понимать их язык? Кажется, они догадывались, что так оно и есть, их гнев рос, и они пронзительно визжали, как маленькие пленники, которых ведут на работу, приплясывали, и сопротивлялись, и разбрасывали вокруг себя свой груз: апельсиновые корки, похожие на маленькие, упавшие с неба солнца, консервные банки, вспоротые и опустошенные, но не утратившие былого блеска. И всякую осторожность они щедро выплескивали через край.

Дарите бездумно, возлюбленные! – гласит заповедь.

Эллен бежала вниз по лестнице, словно за ней гнались по пятам, но это уже не помогало, ведра бушевали у нее в руках, бушевали во имя всех закрытых сундуков, всей зажатой в тиски красоты, всех оскверненных вещей. И Эллен знала, что месть совсем близко.

Мы – лишь знак, символ, и чего вам еще? Разве в вашей власти хватать то, что вы не можете понять, и утаивать то, что вы не хотите отпустить? Не ройтесь слишком глубоко в ваших шкафах и не цепляйтесь слишком крепко за коньки ваших крыш, потому что они искрошатся. Выйдите, пожалуй, еще раз на балкончик, выпрыгнувший из серой стены, словно забытый отважный порыв, полейте еще раз цветы, посмотрите вслед реке и уходите прочь. Измерьте глубину своими сердцами. Больше ни для чего не осталось времени.

Эллен перебежала через фабричный двор. Ее руки дрожали. Молотки по-прежнему с пением падали на камень, и их песня была греховно печальна. Это была песня без доверия, песня, которой никто не слышит.

Мимо прошел мастер и рассмеялся:

– Ты все теряешь!

Эллен остановилась и сказала:

– Я хотела бы потерять еще больше!

Но мастер прошел мимо.

Издали доносилось гудение взлетающего истребителя.

О, вы себя обогнали и остались далеко позади, – насмехались ведра. – Все точно рассчитано, и все же отныне вас может спасти только то, чего вы не рассчитали! Вы все использовали до последней капли – где же она, эта последняя капля? Ее требуют обратно.

Солнце, растрепанное тенями, лежало на песке. Эллен уронила ведра, руки у нее горели. Она замела солому и мусор большой метлой в угол двора. Куда делись последние остатки? Их требуют обратно!

– Быстрее, Эллен, быстрее, мы упускаем время!

Эллен откинула голову и поднесла к губам сложенные рупором руки: – Что вы сказали?

Звонкий и одинокий, ее вопрос взлетел к растерзанным небесам.

Те, что были на плоской крыше, в разноцветных развевающихся платьях, низко перегнулись через черные перила.

– Поднимайся, немедленно поднимайся, на той стороне стоят пушки! Нам надо закончить, пока не закончим, не уйдем отсюда. Свои мечты домечтаешь позже! Мы хотим домой. Грядет всеобщая тревога! – Как слепая белая галька, падали их голоса в подстерегающую бездну.

Эллен поставила швабру назад к стене.

– Где ваш дом? У вас что ни мечта – то большая тревога, но где ваш дом?

Она опять послушала сердитые голоса высоко у себя над головой. Но кто ее звал, кто на самом деле ее звал? Она напряженно прислушалась. Слева и справа стояли, помятые и скользкие, оба ведерка, во имя всех вещей освобожденные от последних остатков, полные светлой пыли и тайной мудрости, дырявые и чудовищно невозмутимые.

Не удивляйтесь облакам дыма на вашем горизонте, это возвращаются ваши собственные бесчинства. Вы жаждете хватать – так хватайте сами себя. Разве вы не искали замену незаменимому?

– Скорее, Эллен, скорее!

Снова застонали, сопротивляясь рывку, ведра. Ржавчина окровавила Эллен руки. Голова у нее закружилась. Высоко и безжалостно вздымалась дымовая труба. Стук по камню затих. Небо как будто стало бледнее. Маленькая зеленая деревянная дверь, ведущая со двора в подвал, была распахнута и весело ходила взад-вперед под весенним вет– ром.

– Чего вы от меня хотите? – испуганно спросила Эллен. Умоляющая немота пала на широкий утоптанный двор.

Склад жался к стене дома. Сирена на крыше напротив замолчала от надежды.

– Может быть, я и сама знаю, – пробормотала Эллен. Она подхватила ведра, толчком распахнула дверь в подвал и заковыляла вниз по ступеням. Ее окружила сырая тьма. Над двором по-прежнему стояла тишина – глубокая и недоверчивая. И сирена по-прежнему молчала.

Но этот подвал был очень глубокий. Он, как все на свете, был гораздо глубже, чем можно было предположить. Вот и здесь тоже людская осмотрительность наталкивалась на непредвиденное, и оно ее обступало со всех сторон: люди доверяли глубине.

Чемоданы и узлы, чемоданы и узлы. Последнее, что у вас осталось, о, самое последнее, но разве последнее позволит перетянуть себя ремнями? Разве оно стерпит, чтобы им владели, чтобы его сохраняли? Разве допустит, чтобы его стерегли и запирали, как богатство неправедное? Разве оно рано или поздно не прорвется наружу, не забьет ключом и не хлынет через край в жаждущую пустоту?

– Кто там? – испуганно крикнула Эллен, ударилась головой о балку и замерла. Узлы были разодраны, чемоданы разрезаны. Беспомощная, оголенная и вырванная у себя самой, тайная надежда лежала в пыли.

– Благослови Господи всех разбойников, – сказала Эллен.

– Что вы имеете в виду? – спросила темнота. Она хотела сказать: «Руки вверх», но сказалось нечто другое. У темноты было два голоса, один густой, а другой еще гуще, и оба звучали недоверчиво.

– Трудно объяснить, – испуганно сказала Эллен и поискала спички.

– Вы издеваетесь, – сказала темнота.

– Нет, – возразила Эллен.

– Я зажгу свет, – сказала темнота, но не нашла спичек. У нее ничего не было против себя самой.

– Руки вверх! – беззащитно сказала она.

– Я лучше пойду, – сказала Эллен.

Мужчины сняли пистолеты с предохранителя. Обвалился кусок стены.

В этот миг над городом, задыхаясь, отчаянно взревела сирена.

– Тревога, – сказала Эллен. – Но это не самая большая тревога. Большая тревога звучит не так, совсем не так, и человеку ничего не слышно, пока в него не попадут. В это надо верить!

– Боже упаси! – сказала темнота.

– К сожалению, – сказала Эллен, – мне надо идти.

– Ни с места!

– Нет, – возразила Эллен, – бомбоубежище на другой стороне, под складом. Здесь только вещи.

– И мы, – злобно сказала темнота. Завывания сирены внезапно смолкли, и стало совсем тихо.

– Я знаю, – с ожесточением крикнула Эллен и повернулась к двери, – но я больше не могу ждать! Меня будут искать.

– Берегись! – пригрозила темнота.

– К сожалению, – повторила Эллен, – свой чемодан я бы лучше открыла сама. Я бы его и взяла, и перевернула, а потом сказала бы: «Берите, берите все! Все, кто хочет! Но не здесь. На крыше, на солнце». – Она перевела дыхание.

– Хорошо тебе говорить, малышка, – засмеялись мужчины, – да только с какой стати ты бы вдруг взяла да все раздала? Расскажи эти сказки своей бабушке!

– Я бы и рассказала, бабушка мне верит, – сказала Эллен. Она доверчиво обращалась прямо к пистолетным стволам. С юга слышались разрывы бомб. Очень частые. Один за другим.

– Пустите меня, – крикнула Эллен, – я никому не скажу!

– Тебе все равно не перебежать двор!

– Я виновата, – пробормотала она, – потому что не вернулась. Зачем я не открыла свой чемодан сама, прежде чем его открыли другие? Зачем заранее не раздала все свои вещи? Я хотела сама открыть свой чемодан, слышите?

– Замолчи наконец, – сказала темнота, – бомбежка все ближе! – Как волки во время отстрела, выли зенитки. И одновременно – мягкий, зловещий, неудержимый рокот падающих бомб. Эллен съежилась, присев на корточки у стены, и уткнулась лицом в колени.

Как это называлось? Надо же отличать то, что тянется вверх, от того, что падает вниз. Но они не обращали на эту разницу никакого внимания. Зерна в темном лоне земли, которые принимали себя за плоды на солнце.

Теперь бомбили еще ближе.

– Тсс! – зашипела темнота.

– Я и так молчала! – огрызнулась Эллен.

– Собственных слов – и то уже не поймешь!

– Я их никогда не понимала!

– Не отвечай, сейчас не время!

– Ох, если это время прошло, – закричала Эллен, – верните его!

– Это еще вопрос! – простонала темнота.

– Да, вопрос, – шепнула Эллен и прижала кулаки к глазам. Кругом все гудело. Гудение сомкнулось над ней, потом разомкнулось и вновь сомкнулось.

– Боже праведный! – крикнула темнота. – Проклятие, почему ты нас задержала? Пресвятые угодники, если так и дальше пойдет, провались ты ко всем чертям!

– Вы себе противоречите, – крикнула Эллен прямо в грохот, – вы все время себе противоречите! Почему вы себе противоречите?

– Они над нами! – Пистолет покатился на пол. Эллен выпрямилась, прыгнула на распотрошенные узлы, и чужая сила отшвырнула ее назад, и в голову ей полетела чужая фуражка. Потом все стихло.

– Воздушная волна, – вздохнула темнота, и немного погодя: – Слава Богу, пронесло!

– Пронесло? – возмутилась Эллен. – Они теперь над другим домом, и это вы называете «пронесло»?

– Иди сюда, малышка, – примирительно сказала темнота самым густым своим голосом.

– Они еще прилетят, – спокойно сказала Эллен, не двинувшись с места.

– Ты за них, что ли? – подозрительно спросили мужчины. Эллен не ответила. Да и что это значит: быть за кого-то?

– Иди сюда, – повторил один.

– Оставь ее, – сказал другой и начал лихорадочно искать спички, – нам надо сматываться, пока не объявили конец тревоги!

– А делить когда?

– Когда будем в безопасности.

– Когда вы будете в безопасности? – рассмеялась Эллен.

И сразу же она почувствовала, как кто-то надвинулся на нее, беззвучно и беспомощно. Она испугалась, на ощупь обогнула угол и побежала большими шагами вверх по коридору, по длинному прямому коридору.

– Стоп! – услыхала Эллен голоса мужчин близко за спиной.

Умоляюще глядел маленький двор над коридором в белесое небо. И прежде чем кто-либо успел это постичь, в воздухе возник рев, вой, дома глубоко и покорно обрушились, словно опустились на колени, дьяволы запели канон, и стены раскололись, открывая обзор.

Эллен и обоих мужчин отшвырнуло назад в коридор, прижало друг к другу; они покатились дальше и остались лежать, оглушенные. На их лица осели ужас и тонкая пыль.

Маленький двор опустошенно глядел в синее небо. По всему его пространству летали черные клочья бумаги. Большая серая фабрика рухнула на колени, и на землю сыпались балки и обломки степы. А там, где стоял склад, тот самый склад, в котором все искали укрытия, зияла непостижимо гигантская воронка.

На ветру летали разноцветные шелковые клочки, лоскутки от легких платьев, какие носят молоденькие девушки, когда проглянет солнце, из земли била ключом вода и окрашивалась в темно-красный цвет. На разбитой трубе лежала кисть руки. Камни, оторвавшись от развалин, катились в пропасть, два ведра, громыхая, обрушились через край воронки. И их громыхание было гулким, как звук фанфар.

Оба грабителя пришли в себя, но лежали неподвижно. Они скрывали друг от друга то, что они целы и невредимы, как явное бесчестие. Тихо! Нам снился дурной сон, но все-таки не будите нас. Потому что день еще намного беспощаднее.

Тут между ними шевельнулась Эллен, перевернулась и начала вертеть головой во все стороны. На мужчин навалился тихий, невнятный стон. В этом стоне слышались укор и огромная настойчивость, он словно хотел что-то сказать. Что он хотел сказать?

Оба мужчины осторожно приподнялись. Они стали откашливаться, им все причиняло боль. Изо рта у них вылетали песок и слизь, но ужас, как осколок, застрял у них в глотках. Ни один из них не отваживался подать голос. Одна Эллен дерзко стонала в тяжелой тьме. Мелкая пыль все еще падала на нее дождем.

Внезапно мужчинам остро понадобилось узнать, что хочет сказать Эллен, и это показалось им важнее всего остального. Они схватили ее за плечи и ощупали ее лицо. Один из них стал шарить в поисках платка и нашарил спички. Трясущимися руками он зажег спичку. Они лежали на раскрытых узлах, и им даже было мягко. Эллен скривила рот. Второй мужчина стал шарить в поисках спичек и нашарил носовой платок. Он поплевал на платок и равномерно размазал грязь по ее лицу.

– Перестань, бабушка, – недовольно сказала Эллен.

– Что она говорит?

– Говорит: «Перестань, бабушка!»

– Что она имеет в виду?

– У меня уши заложены, проклятый песок!

– Просыпайся, детка!

– Теперь она опять застонала.

– Оставь ее! Она же попросила.

– Она думала, что это бабушка.

– Не знаю. Теперь она совсем успокоилась.

– Ты во всем виноват, болван!

– Прислушайся: она дышит?

Губы Эллен были полуоткрыты и слегка дрожали. Мужчина нагнулся к ней и приложил ухо вплотную к ее рту. Эллен не шевельнулась.

– Она умирает, – испуганно сказал он. – Силы небесные, она умирает!

Второй отодвинул его в сторону. – Эй, детка, держись! – Он вскочил на ноги и сказал: – Надо вынести ее на воздух.

– А все остальное?

– Вернемся позже.

– Позже? Давай все возьмем с собой.

– Я совсем запутался, зажги еще одну спичку!

– Где коридор?

– Там!

– Нет, он был здесь.

– Еще спичку!

– Вот тут был коридор.

– Не тут, а там.

– Но я точно знаю…

– Молчи, он был там! – Старший заботливо ощупал узлы и камни под собой, стало тихо. Потом он внезапно объявил: – Ты прав, ты совершенно прав, он около тебя. В его голосе было облегчение. Парень промолчал.

– А что теперь?

Он все еще молчал, спичка погасла. Эллен снова застонала и громко вздохнула. Он бросился к ней. Снова приложил ухо к ее губам и прислушался.

– Вы слишком близко подходите ко всему, – невнятно сказала Эллен и оттолкнула его. – Слишком близко, – повторила она тихо.

– Живая! – крикнул парень.

– Чего ты хочешь? – удивленно произнесла Эллен. – Чего ты от меня хочешь?

– Свет! – сказал парень и чиркнул третьей спичкой.

– Спроси ее, почему Бог должен нас благословить, – насмешливо перебил его старший. Только теперь до него дошло, что коридор исчез. – Почему Бог должен нас благословить? – проревел он из темноты.

– Ты тратишь слишком много воздуха, – проворчал младший.

– Кто ты? – удивленно спросила Эллен.

– Да уж не твоя бабушка, – медленно произнес младший.

– Нет, – подтвердила Эллен.

– Бабушка у тебя добрая? – осведомился младший.

– Очень даже, – сказала Эллен.

– Почему Бог должен нас благословить? – прокричал старший.

Эллен попыталась встать и опять упала. Младший нашел свечу и укрепил ее на камне. Внезапно его тоже захлестнуло отчаяние. Он хотел пощадить Эллен, хотел подготовить ее постепенно, хотел обойтись с ней осторожно, как с неверной добычей, но чуял, что это ему не удается. – Не пугайся, – шепнул он.

– Легко сказать, – возразила Эллен и схватилась рукой за висок. Она протерла глаза от песка и сконфуженно села. – Почему он так кричит? – и она ткнула указательным пальцем в темноту.

– Он хочет что-то узнать, – объяснил младший. – Ты должна нам кое-что объяснить. Когда ты пришла в подвал, не знаю, почему ты сказала – ну, не знаю, с какой стати – может, с испугу, или от неожиданности, или просто ничего лучше тебе в голову не пришло, а может, хотела нам польстить, словом, как бы то ни было, ты сказала…

– Да благословит Господь всех разбойников! – повторила Эллен, и в голове у нее окончательно прояснилось. Она подтянула к себе колени и напряженно задумалась над смыслом собственных слов. Да, она так сказала, этими словами она забежала вперед самой себя, и теперь ей надо было себя догонять, надо было маленькими осторожными шажками пройти весь путь до конца, надо было это объяснить. Крыса за большим камнем присела на задние лапки и насторожилась.

– Я никому не хочу льстить, – мрачно сказала Эллен. – Вы должны все вернуть назад, это ясно.