Текст книги "Великая надежда"

– Еще того лучше! – крикнул старший и подошел ближе.

– Намного лучше, – сказала Эллен, – но другие тоже должны все вернуть. Те, которые не разбойники.

– И ничего нельзя придержать у себя? – растерянно спросил младший.

– Не придержать, а просто чуть-чуть подержать, – объяснила Эллен. – Вы за все держитесь слишком крепко.

– Почему Бог должен нас благословить? – угрожающе шепнул старший. – Об остальном лучше помолчи. – Он опять поднял пистолет и поигрывал им.

Эллен внимательно поглядела в темноту, на оружие она не обратила внимания. Потому что крик, требующий объяснения, исходил из той глубины, где так или иначе речь шла о жизни и смерти, все равно, сидите вы на залитой солнцем скамейке или на узле тряпья в заваленном подвале.

Свеча мерцала, отдавая на потеху теням развязанные узлы, эту жалкую, снятую с предохранителя уверенность.

– Тем, которые не разбойники, – неуверенно сказала Эллен, – нелегко все вернуть, труднее, чем вам, потому что они не знают, кому. За ними никогда не гоняется полиция, им никогда не приходится все побросать, чтобы спасти себе жизнь, и они спасают всегда не то, что нужно. Им и всем нам нужно помочь! Ходить за нами по пятам, нападать на нас, грабить, чтобы мы спасали то, что нужно спасать. Поэтому… – свеча тревожно затрещала, – поэтому Бог и должен вас благословить, вы преследуете нас по пятам!

Крыса за камнем осторожно высунула голову, как будто и ее тоже имели в виду. Эллен тяжело дышала. Она вскочила на ноги. – Пора идти! – сказала она. Внезапно стало тесно, все словно сжалось. – Воздуха, – сказала Эллен, – мне не хватает воздуха! – Никто ей не ответил. Она прижала руки к груди. Младший неподвижно стоял перед ней.

– Что случилось? – крикнула Эллен.

– Воздух кончается, – сказал младший, – говори тише. – Старший яростно забарабанил по стене рукоятью пистолета. Эллен в ужасе прыгнула туда, где раньше был коридор, и натолкнулась головой на что-то, что не поддалось. Младший подхватил ее. Свеча опрокинулась. Молча они принялись копать дрожащими руками. Обломки безучастно падали, уступая место новым. Из-под ногтей сочилась кровь. Пульс выстукивал тюремную азбуку.

– А вы слушали, как я болтала, – обессиленно прошептала Эллен, – болтала и болтала, как будто от этого что-то зависит.

– Кто теперь знает, от чего это зависит? – возразил младший.

Они перешептывались, как дети, словно их окружала тайна, а не спертый воздух. А старший все барабанил и швырял кирпичи в перекрытие.

– Это бессмысленно, – каменно сказал младший, – мы слишком глубоко внизу.

– А если попробовать с другой стороны?

– Нет, – сказала Эллен, – я знаю этот подвал, он только для вещей. Здесь нет запасного выхода.

– Мы должны принести обет… обет святой Марии! – Старик уронил пистолет и зашатался.

– Молчи, – сказала Эллен, – успокойся, если ты серьезно так думаешь, а не то ты дашь клятву дьяволу!

– Нет, – прошептал старик, – я не могу успокоиться, вот я обещаю, что все верну, торжественно обещаю. Я снова пойду работать на кирпичный завод у реки, как прежде!

– Пить – вот что ты снова начнешь, – возразил парень, – как прежде.

– Нет, – бессмысленно выкрикнул старик, – вы должны мне поверить, послушайте, вы должны мне поверить! Я все верну, почему вы мне не верите! – Его голос надломился.

Тем временем парень нашел лопату. – Вернуть? Кому? Тем, которые остались под складом, как будто для них это еще имеет значение? Как ты себе это представляешь?

– Мне плохо, – сказала Эллен.

Старик лежал на полу и ожесточенно пытался выбить из стены кирпич. У молодого лопата наткнулась на огромный камень, и теперь он все бил по этому камню. Звук был гулкий, надтреснутый.

– Нам нужно подать знак!

– Да, – удрученно шепнула Эллен.

– Не терять головы, – сказал парень. – Что бы теперь на нашем месте стали делать разумные люди?

– Выть, – сказала Эллен.

– Нам нужно откатить этот камень!

– За ним другой такой же, – захихикал старик.

– Могильный камень, – пробормотала Эллен, – а наутро он исчез, это сделал ангел.

– Этого ты долго будешь ждать, – возразил парень.

– Нам следовало начать раньше, – сказала Эллен.

– Нас ведь оглушили! – крикнул парень.

Эллен не ответила.

– Помогай мне! – потребовал он. Внезапно ему показалось, что ее лицо – словно окошко, за которым смеркается. Ему стало еще страшнее.

– Холодно, – сказала Эллен, – до чего мне здесь холодно!

– Ты тратишь слишком много воздуха! – старик сзади прыгнул на Эллен и схватил ее за горло. – Надо тебе заткнуть глотку! – Эллен отбивалась, но он был намного сильнее. Парень попытался оторвать его от девочки, а когда ему это не удалось, стукнул его лопатой по голове и при этом задел Эллен. Новых звуков ниоткуда не было слышно. Старик покатился на узлы, вскочил, снова бросился на Эллен. Его глаза сверкали.

– Ты, – злобно захихикал парень, – никакой ты не сумасшедший! Ты только притворяешься, потому что так оно проще, но если ты опять начнешь, я тебя стукну как следует!

– Я все хочу вернуть, – простонал старик и стал рыться в развязанном узле.

– Тебе бы самому вернуться! – крикнул парень.

Одним прыжком Эллен очутилась между ними:

– Перестаньте! Не ссорьтесь.

– Тихо ты, дурак!

Теперь слышно было совершенно отчетливо. Они услышали это, как слышат шаги этажом выше, и не смели поднять головы. Изумленные, стояли они среди собственных колеблющихся теней.

– Многие видят белых мышей, – прошелестел парень, – белых мышей, пальмы на берегу…

– Погодите! – отчаянно закричала Эллен, – оно уходит, оно опять уходит! Нам надо что-то сделать, чтобы оно опять не ушло! Поднимите меня, поднимите наверх, я буду биться головой в перекрытие, пожалуйста, поднимите меня!

– Спокойно, – сказал парень.

Старик осел на пол.

– Оно уходит, оно опять уходит!

– Оно вернется, придет сюда! – Парень взял лопату и как сумасшедший застучал по камню. Как только он устал, Эллен заняла его место. Старик кричал громко и протяжно, как свистит паровоз в ночи.

Когда они выбились из сил и притихли, топот над ними был почти осязаем, казалось, он грохочет у них над самыми головами и вот-вот обрушится на них. Внезапно на них напал страх перед освободителями.

– Они найдут разрезанные чемоданы, – сказал парень, – если они еще раньше не провалятся и не убьют нас из самых лучших побуждений!

Теперь стук слышался со всех сторон. И в то же время отчетливо слышалась определенная последовательность, ритм, намерение подать знак. Пыль и мелкий мусор быстро и самозабвенно заскользили вдоль стены: берите с нас пример, не принимайте себя настолько всерьез, забудьтесь!

Нам слишком много надо забыть!

Слишком, слишком много – это все равно слишком мало, поэтому сохраняйте спокойствие.

Неудачное движение там, наверху, – и все полетит на нас!

Если вы все это знаете, тогда зачем вы хватались за все подряд, пока вы были этажом выше?

Неловко вытащите какую-нибудь балку, и все рухнет!

Но сколько балок вы неловко вытащили и рванули на себя с тех пор, как вас послали спасать?

Один неверный шаг там, наверху, и все пропало!

Сколько неверных шагов вы сделали, думая, что победили? И как получилось, что вы до сих пор живы?

Мы сами себя об этом спрашиваем.

Если вы себя спросите, если вы только себя спросите…

Ничем не сдерживаемый песок побежал в глубину, блаженный, измельченный, и его уже не удержать.

Потому что вы будете обладать только тем, чего не удерживали, и обнимать будете то, что оставляете. Вы имеете столько, сколько вы сумеете одухотворить своим дыханием, а одухотворяете вы то, что для вас не имеет цены. Чужая цена, неведомая цена – вы слышите, как падает ваш курс? Какая у вас разменная монета? Золото, ради которого вы убиваете, нефть, которая вас продает, работа, которая оглушает? Не голод ли, не жажда ли – ваша разменная монета, и курс ваш – не ваша ли смерть? А на бирже Господней в цене только любовь, одна любовь.

– Они найдут разрезанные чемоданы, за грабеж полагается смерть. Они нас расстреляют!

– И меня? – испуганно спросила Эллен.

– Да, и тебя, – язвительно огрызнулся парень. – Ты нас сюда привела, ты нам показала место, и ты нам светила! – Эллен не шевельнулась. – Или ты им, может быть, хочешь рассказать, что пришла сюда, чтобы примирить сирены, ведра с мусором и орудия на подступах к городу? Пришла развязать свой собственный узел и на крыше, на солнышке, раздать последнее, что у тебя осталось? Кто тебе поверит? – бешено проорал парень. – Бог да благословит всех разбойников, но как ты докажешь, что ты – не одна из нас?

Теперь стук шел из коридора и был совсем близко.

– Этого я не могу, – оцепенев, сказала Эллен, – этого никто не может про себя доказать!

– Останься с нами! – простонал парень и бессильно опустился на пол.

Старик затрясся от смеха. Как одержимый, он изгибался во все стороны и вытянутыми руками отбивался от невидимого, которое исторгало у него смех, рассказывало ему скверные шутки и грозило связать беднягу по рукам и ногам его собственной тенью. Полные ужаса взгляды, как черные бабочки, метались от Эллен к парню и обратно. Уже можно было различить в стороне коридора далекие пронзительные голоса – те, что будут задавать вопросы, не дожидаясь ответов, те, что будут отвечать, не дожидаясь, когда их спросят, – далекие пронзительные голоса, которых не надломит близость самой кромешной тьмы, – голоса спасителей.

– Скорей! – крикнула Эллен. – Поторопитесь, пока они не пришли! – Белый, как культя руки, вырастал из камня огарок свечи. – Дайте мне лопату! Набейте чемоданы камнями и засыпьте все! И скорее, почему вы не двигаетесь с места?

– Набей нас камнями, – шептал парень, – зашей нас наглухо и брось в колодец. Разве ты не знала, что волчья утроба ненасытна?

Старик молча оттолкнул Эллен в сторону. Туфли и светлые шелковые рубашки испуганно вспорхнули в воздух. Он распотрошил остальные узлы и обеими руками сгребал к себе все, что удавалось. Эллен в отчаянии бросилась на него.

– Оставь это, слышишь, оставь! За грабеж полагается смерть, они нас всех расстреляют! – Но старик отпихнул ее в сторону. Его рот был сведен алчностью, он выхватывал все новые и новые вещи и набивал себя ими, словно шкуру мертвого хищника. Парень застыл на месте.

– Останови его, свяжи, усмири! – крикнула Эллен. – Да что с тобой, подумай, что ты скажешь, когда здесь станет светло? – Все начало кружиться.

– Все это разворошила взрывная волна, – возразил парень.

– А набила старику мешки тоже взрывная волна? – Эллен вцепилась в его руку. – Пока вы переваливаете с одного на другого, пока вы…

– За старика никто не в ответе!

– Ты! – крикнула Эллен. – Ты, и я, и те, что наверху, которые хотят нас спасти, и те, что еще выше, в самолетах, мы все отвечаем за старика, как ты не понимаешь, мы все должны держать ответ – ну вот, они нас уже слышат, иди сюда, встань, помоги мне, приготовься!

Но свет оказался ярче, чем они думали. Он обжег им глаза, так что все расплылось перед их взглядами, а по волосам словно прошелся чужой гребень. От этого света кожу у них защипало, в горле пересохло, а языки стали сухими и шершавыми. Он ставил им ловушки, и сбивал с ног, и смеялся у них за спиной, как старик, который лежал в большой воронке с пулей в затылке. А их собственные тени он швырнул на пол перед ними, словно убитых.

Парень потащил Эллен вперед. Постепенно выстрелы их спасителей отстали. Слепые, быстрые – эти выстрелы сами себя боялись.

– Они целятся в своих ангелов! – съязвил парень. Небо было бледное, как опоздавший зритель, которому никак не удается уловить связь между событиями на сцене. Эллен и парень пробрались через чужой сад, опрокинули детскую коляску, доверху полную картошкой, и нырнули в толпу – они перестали быть целью. Мимо скользили нагруженные тени. Цепенея в черном тумане, перед ними лежал город. С востока налетел порыв ветра.

Они побежали по улице, которая вела с холма, и переполошили очередь: люди с большими продуктовыми сумками стояли перед магазином, надеялись в последний раз унести домой припасы.

Эй, вы, – неужели вам не хочется унести с собой что-нибудь другое? Унести новый припас, прежде чем начнется осада, и запастись как следует? Выскакивай из очереди, ты должен унести самого себя, ты призван на самый последний участок, ты включен в новый отчет, выскакивай из очереди, ты должен сбросить с себя кожу! Беги, догоняй себя, вырывайся из своей упаковки! Люди в ужасе смотрели им вслед. Но парень и Эллен были уже далеко.

Их преследовал смех старика, он набросился на них, пресек им дыхание и заставил кровь стучать у них в висках. Этот смех издевался над ними: вы спасли не то, что нужно было спасать! Разве вы не презираете уже тот ваш недавний смертельный страх и чужие слова во тьме? Разве вы не раскаиваетесь, что ничего с собой не взяли? Не забудьте, – надрывался смех старика. – Не забудьте меня, помогите мне, откатите камень с могилы!

Они укрылись в пустой парадной.

– Повезло нам! – Эллен заглянула в серое лицо парня и испугалась.

– Словно тысяча лет прошла!

– Мы или другие, кого мы должны спрашивать?

– Экономь дыхание!

– Ничего больше не хочу экономить, все равно они это обесценят.

– Теперь-то успокойся, отдыхай. Из подвала мы выбрались. Ты больше никогда не будешь читать мне мораль!

– Буду – как только тебя опять завалит!

Со двора летела пыль. За стеклом двери возникла дворничиха и яростно погрозила кулаком.

– Эти окошечки, – презрительно сказала Эллен, – окошечки в дверях. Ну-ка, кто там снару– жи? Ах ты ворюга! Неужели вы сами себя не боитесь?

Дворничиха чуть-чуть приоткрыла дверь и погрозила шваброй. Они бросились наутек.

Улицы были забиты фургонами с беженцами. Теперь уже невозможно было как следует разобрать – не то люди при узлах, не то узлы при людях.

– Узлы в ярости, – сказала Эллен парню, – их слишком туго затянули, они же все лопнут.

– Сами, что ли? – язвительно спросил он.

– Как взрывчатка, – объяснила Эллен. – Лучше их не трогать!

На границе города поднимались в небо маленькие круглые облачка дыма. Кожаные ремни хлопали по шелудивым спинам лошадей. Парню и Эллен удалось забраться в фургон, они спрятались подальше под брезент и затаились; закричал какой-то ребенок, но люди впереди их не заметили. В полутьме фургона узлы натыкались один на другой, как будто знали, о чем идет речь при этом бегстве: речь шла о том, чтобы проехать немного вместе в неизвестном направлении, чтобы тебя взяли с собой, не зная, что взяли тебя с собой, – не больше и не меньше.

От непомерной усталости Эллен и парень примолкли. Измученные голодом и жаждой, они спрыгнули с фургона недалеко от здания таможни.

Вы уже знаете? У мира кровоизлияние. Забил ключ – прибегайте и пейте! Набирайте кровь в ведра, ибо Бог сотворил чудо, Бог претворил ее в вино. Ожидая осады, в городе открыли все подвалы. Трое мужчин катили бочку к горизонту. Бочка от них ускользнула. Парень ее поймал. Тяжело дыша, подошли трое мужчин.

– Откуда это у вас? – спросила Эллен. Но они уже покатили бочку дальше, и ответа она не получила.

Желтые стены вынырнули из серой пелены. От таможни уцелело немногое. Они побежали вместе с другими, их одолевала ни с чем не сравни– мая жажда. Пить. Они обливались потом; со стра– ху, как бы не опоздать. Все они в это верят: мир может истечь кровью прежде, чем они успеют напиться.

Парень вскарабкался высоко по приставной лестнице, Эллен за ним, аж до дырявой крыши, на плоские, высушенные солнцем доски таможни. – Здесь! – сказала Эллен. В углу лежали кувшины и ведра, лежали безмолвно и ехидно, готовые к тому, что за них внесут пошлину для отправки в никем не открытую страну, схватят, наполнят и разобьют.

Из бочек били быстрые красные струи, и люди не могли за ними поспеть. Влага обливала им руки и ноги, красные ручейки текли им на края одежды. Взошло солнце, чтобы лучше видеть то, что внизу. Белая и насмешливая луна осталась на краю неба. Опять эти люди внизу подожгли свои крыши. Лунный свет в ночи кажется им слишком мягким. Позади садов ждали своей очереди арсеналы, их тоже скоро взорвут.

Небо кротко стояло над пролитой влагой, в воздухе висело, постепенно темнея, испуганное мерцание. Черные бабочки задевали вечную лампу. Чужие летчики.

Вокруг бочек толклись жаждущие, опьянение властно бушевало над низким зданием таможни. Изумленные вещи порывали между собой привычные связи, небо запуталось в полосах тумана.

Кто-то оттолкнул Эллен от втулки, закрывавшей бочку. – Берегись! – закричал парень, – воры, разбойники! – Но он опоздал. Эллен вцепилась в наполненные ведра, покачнулась и едва не упала. В ушах у нее гудела тишина потерянных раковин, рокотание красного моря.

– Нет! – крикнула Эллен.

Пространство между небом и землей наполнилось ревом. Это, должно быть, услышали все. Красное море отступило. Пули штурмовиков пробили крышу. Бегущие стали падать ничком. Одна из бочек опрокинулась.

Не удивляйтесь!

Парень нагнулся и подхватил Эллен. По лицам обильно струились вино и кровь. Синие губы всплывали, тонули и вновь выступали на поверхность. И тихое удивление мертвецов затопляло таможню.

Не шевелитесь, храните тайну, слышите: храните тайну! Пускай себе разбойники маршируют по золотому мосту.

Доски сорваны, сквозь проломы пробился незнакомый свет.

А теперь: небо или ад? Ты плачешь или смеешься?

Но смех уже невозможно было унять, этот безумный смех уцелевших. Он бушевал, реял высоко над бочками и заставлял их катиться, прыгал между ними и пронзительно дребезжал с высоты. Сам истерзанный, он терзал молчащих людей.

Мы что, живы? Опять живы? Болтаемся между небом и преисподней, с обожженными ступнями и просветленным челом, взвихренная пыль между двух ураганов! Почему вы лежите так тихо? Дайте нам поесть, мы голодны! Небо или ад, отвечайте: вас уже оставил голод? В ваших кладовых плесневеет хлеб, в ваших покоях звонит телефон. Почему вы лежите так тихо? Помогите друзьям, помогите уцелевшим! Ведь они в эту минуту бредут со своей постелью в подвалы, они уже опять устраиваются так, словно остаются надолго. И опять успокаиваются. Начинается осада, но они об этом и знать не хотят. Они в осаде с тех пор, как родились, и не замечают разницы в масштабах.

Оставьте постель свою, вы, уснувшие, оставьте ваши кладовые! Сосуды разбились, молоко утекает в водосток, светлые плоды пляшут над бегущими.

Не давайте нам еды, нас тошнит. Не давайте нам ответа. То, что могло нас утешить, разрывает нас на куски, а что не разрывает, то будит в нас алчность.

– Домой, назад в подвал!

– А разве мы не слишком долго были в пути?

И снова в воздухе жужжание.

– А шмели собирают мед?

– Кровь, – запинаясь, ответил парень. Лестница, которая вела на улицу, обрушилась, и им пришлось прыгать вниз.

– Я голодная, – сказала Эллен.

– Вы разве не знаете: скотобойни открылись, народ штурмует скотобойни. Опять они играют в блаженненьких!

– Давайте и мы с ними играть! – сказал парень.

Когда они пришли на скотобойню, небо над ними нахмурилось. У парня вовсю шла кровь. Они держались за руки. Издалека грохотали орудия, сирены насмешливо и пронзительно верещали: «Тревога – отбой – отбой – тревога…»

Сбившись в ком, вопя, люди с воздетыми кулаками ввалились в черные скотобойни.

Барахтайтесь в собственной тленности – она никогда вас не насытит. Вы, глухие, вы, немые, вы, колеблющиеся, неужели не мутит вас во всякую пору, когда вы жаждете насытиться?

Но никто не различал грохота вещей в грохоте орудий. Большое стадо желало само себя принести в жертву. Отдайте нас волку!

К воротам бойни прислонился незнакомый молодой пастух, легкими перстами он играл на своей свирели:

 
Отдайте им все, отдайте им все,
А что вам иметь подобает,
Того все равно у вас нет.
 

Песнь беззащитности, песнь против волка. Люди безучастно пронеслись мимо. Отдайте все, отдайте все!

Эллен оглянулась на него, но ее уже тащили дальше. Ступени вели вверх. Глубоко внизу солдаты образовали цепочку. Цепочку из пота и гнева, последнюю цепочку, последнее украшение этого мира.

Их юные лица, словно из выщербленного камня, были обращены навстречу штурмующим.

Приказ был: разделите последние припасы! Но последнее неделимо.

Какой был приказ?

Огонь!

Там никто не смеется? Затрещали выстрелы. Там никто не плачет?

Эллен вскрикнула. Рука парня легко высвободилась из ее руки, он стал падать.

Цепь порвалась. Обезумевшие люди штурмовали скотобойню. Навстречу им громыхнул тяжелый холод, спички вспыхивали и беспомощно гасли. Передние упали, остальные, давя лежащих, бросились прочь. Эллен поскользнулась, чуть не упала, но удержалась на ногах. Забитый скот громоздился горами, мясо сверкало над мародерами белым металлическим блеском – приманка в западне.

Эллен отшвырнуло в загон. Ее одежда пропиталась жиром. Эллен окоченела ото льда, соль разъедала ей кожу. Издали она по-прежнему слышала крики остальных – люди метались, оскальзывались, падали, и на них наступали другие. Мясо, их собственная добыча, завладевало ими.

Наверху у старых ворот юный пастух играл, чисто выводя мотив:

 
Отдайте им все, отдайте им все,
А что вы из рук выпускать не хотите,
То никогда не отпустит вас.
 

Но Эллен его не слышала.

Эй, что ты приносишь им из преисподней? Она бессознательно рванула, рванула на себя белое, беззащитное мясо и прижала его к себе. Бежавшие навстречу попытались его у нее отнять, но она держала крепко; мясо все время норовило выскользнуть у нее из рук, но она держала крепко. Она поволокла мясо вверх по залитой кровью лестнице.

– Где ты? – Она стала звать парня, но никто ей не ответил. Бледная от ужаса, стояла она посреди огромной шумной бойни. Солнце исчезло.

– Что ты за него хочешь? – спросила какая-то женщина и жадно уставилась на мясо.

– Тебя, – мрачно ответила Эллен и крепче прижала к себе мясо.

Тут она услышала поверх шума и грохота песню незнакомого пастуха:

 
Дарите не глядя, любимые чада,
не надо держаться за ваше добро.
Раздайте им все, раздайте им все,
а что вы берете,
того вам уже не подарят.
 

Стало темно. Двое мужчин с криком нахлестывали корову и гнали ее вперед. Эллен заплакала.

– Эй, о чем ты плачешь?

– О вас, – крикнула Эллен, – и о себе!

Громыхание орудий раздавалось теперь совсем близко. Мужчины нетерпеливо промчались перед ней в ворота. Мясо выскользнуло у нее из рук. Она не стала его поднимать.