Текст книги "Великая надежда"

Юлия вспыхнула от радости:

– Мы едем вместе!

– Куда вы едете? – повторила Эллен.

Анна перевела на нее взгляд и спокойно посмотрела в ее бледное, искаженное страданием лицо.

– Ты завидуешь мне, Эллен?

Эллен отвернулась в сторону, но почувствовала, что обязана встретиться с Анной взглядом.

– Да или нет?

– Да, – тихо сказала Эллен, и ей показалось, что от отчаяния ее слова остались беззвучными в этой комнате. – Да, я вам завидую.

– Берегись, – насмешливо предупредила Юлия, – сейчас она на тебя бросится!

– Оставь ее! – сказала Анна.

– Она права, – устало прошептала Эллен. – Но там моя мама. И свобода.

– Свобода, Эллен? Она там, где светит твоя звезда. – Она притянула Эллен к себе. – Это правда, ты мне завидуешь? – Эллен попыталась разомкнуть ее объятия, но закусила губы и перестала вырываться. Она еще раз отвела глаза и опять почувствовала, что надо посмотреть Анне в лицо. И она увидела, как на секунду сияние прекратилось. И она увидала в лице Анны страх, смертельный страх, увидала, что у нее свело губы.

– Нет, – в ужасе пробормотала Эллен, – нет, я вам не завидую. Куда вы едете?

– Да что с вами обеими? – нетерпеливо спросила Юлия.

Анна встала, отстранила от себя Эллен.

– Я пришла попрощаться.

– Вы едете не вместе?

– Нет, – ответила Анна, – в разные стороны. – Она легонько оперлась о стену и попыталась найти нужные слова.

– Меня… Меня отправляют в Польшу.

Это было то самое, о чем никогда не смели заговорить вслух они все – ни бабушка, ни тетя Соня, никто, никто. Это было то самое, из-за чего они тряслись от страха. Впервые Эллен услышала, как об этом говорят, не понижая голоса. В этом слились для нее все страхи на свете.

– Что ты будешь делать? – в ужасе спросила Юлия.

– Поеду, – сказала Анна.

– Нет, я не об этом. Я хочу сказать, на что ты надеешься?

– На все, – сказала Анна. И сияние великой надежды вновь разлилось по ее испуганному лицу.

– На все? – тихо повторила Эллен. – Вы сказали – на все?

– На все, – спокойно подтвердила Анна. – Я всегда надеялась. С какой стати мне отказываться от этого именно теперь?

– Я так… – заикаясь, проговорила Эллен, – я так и думала. Звезда – это и значит все.

Юлия растерянно переводила взгляд с одной на другую.

– Погодите! – крикнула Эллен. – Я недолго, я только сбегаю за остальными.

И прежде чем ее успели задержать, за ней уже захлопнулась дверь…

Они испуганно отпрянули от окна.

– Пошли со мной!

– Куда?

– Вы же хотели узнать, что означает звезда…

Они так ослабели от страха, что больше ни о чем не спросили. Они были рады, что их уводят от засасывающей бездны.

Молча побежали они за Эллен. Они больше не видели ни маленьких, тяжело груженных телег по краям мостовой в темноте, ни заплаканных лиц, ни смеха равнодушных зрителей. Они, как Эллен, видели только звезду.

Перед чужим подъездом они отшатнулись.

– Только не к Юлии!

– Нет, – сказала Эллен и толкнула дверь подъезда.

Юлия успела собрать разбросанные носовые платки. Она поздоровалась с детьми, ничего им не сказав о визе и не глядя им в лица.

– Мы бы нипочем к тебе не пришли, – своим высоким голоском объявила Биби, – это все Эллен!

– Нипочем! – подтвердили остальные.

– Мы бы с легкостью без этого обошлись, – добавил Курт.

Их тяжелые башмаки оставляли следы на светлом полу.

– Здесь Анна, – сказала Эллен.

Анна – это было как глоток воздуха. Как смирение и жертвенность в каждом из них.

Анна сидела на дорожном сундуке и смеялась, глядя на них. Они оправились от замешательства. – А почему бы вам не присесть?

Они расселись в кружок на полу. Средняя палуба. Внезапно показалось, что они уже давно в пути.

– И что вы хотите знать?

– Мы хотим знать, что значит звезда!

Анна спокойно оглядела их одного за другим:

– Зачем вам это знать?

– Потому что нам страшно. – В их лицах бились языки пламени.

– А чего вы боитесь? – спросила Анна.

– Тайной полиции! – выкрикнули они.

Анна подняла голову и посмотрела сразу на всех. – Но почему? Почему вы боитесь именно тайной полиции? – Дети растерянно молчали.

– Они запрещают нам дышать, – сказал Курт и вспыхнул от гнева, – они плюют на нас, они нас преследуют!

– Интересно, – сказала Анна, – а зачем они это делают?

– Они нас ненавидят.

– Вы им что-нибудь сделали?

– Ничего, – сказал Герберт.

– Вы в меньшинстве. Вы относительно меньше и слабее, чем они. У вас нет оружия. И все-таки они из-за вас не знают покоя.

– Мы хотим знать, что значит звезда! – крикнул Курт. – Что с нами будет?

– Когда наступает темнота, – сказала Анна, – когда наступает полный мрак, что бывает?

– Становится страшно.

– И что тогда люди делают?

– Защищаются.

– Люди наносят удары куда попало, верно? – сказала Анна. – Они замечают, что это ничего не дает. Мрак еще больше сгущается. И что делают тогда?

– Ищут свет! – крикнула Эллен.

– Звезду, – сказала Анна. – Вокруг тайной полиции очень темно.

– Вы думаете… Вы правда так думаете? – Дети заволновались. Их лица светились белым неуемным свечением.

– Понял! – Георг вскочил на ноги. – Понял! Теперь я все понял!

– Что ты понял?

– Тайная полиция боится.

– Ясно, – сказала Анна. – Тайная полиция сама и есть страх, живой страх, и больше ничего. – Ее лицо засияло еще сильней.

– Тайная полиция боится!

– А мы боимся их!

– Страх перед страхом, так на так и выходит!

– Страх перед страхом, страх перед страхом! – выкрикнула Биби и засмеялась.

Они схватились за руки и заскакали вокруг огромного сундука.

– Тайная полиция потеряла свою звезду.

– Тайная полиция гоняется за чужой звездой!

– Но та, которую они потеряли, и та, которую мы носим, – это одна и та же звезда!

– А что, если мы рано обрадовались? – сказала Биби и остановилась. – Что, если правда то, что я слышала?

– Что ты слышала?

– Звезда означает смерть.

– Откуда ты это знаешь, Биби?

– Родители думали, что я уже сплю.

– Может быть, ты не так поняла, – прошептала Эллен, – может, они думали, что смерть означает звезду?

– Не давайте сбить себя с толку, – спокойно сказала Анна, – вот все, что я могу вам посоветовать: идите за звездой! Не спрашивайте взрослых, они вас только запутают, как Ирод хотел запутать трех волхвов. Спрашивайте самих себя, спрашивайте вашего ангела.

– Звезда, – крикнула Эллен, и щеки у нее разгорелись. – Звезда мудрецов, я же знала!

– Пожалейте тайную полицию, – сказала Анна. – Опять они боятся царя иудейского.

Юлия встала и зябко задернула шторы:

– Как темно стало!

– Тем лучше, – сказала Анна.

Великая игра

Мария уронила сверток, а Иосиф легонько толкнул Ангела в бок. Ангел повернул голову и беспомощно улыбнулся трем святым царям-волхвам, которые сидели рядышком на большом ящике, переодетые бродягами. Три святых царя-волхва поджали под себя ноги; глаза, горевшие на их бледных угрюмых лицах, не отрывались от дверей. В двери звонили.

Ангел утратил все свое превосходство. Тот самый Ангел, который совсем недавно с тихим ликованием в срывающемся мальчишеском голосе просил их: «Сбросьте ваши плащи!» – в доказательство тому, что они – ищущие и пришли издалека, и что они принесли дары, и что тела свои под грязными лохмотьями перевили серебряными елочными цепями, что они… они…

Но времени больше не оставалось. Прозвенел звонок.

И вот теперь, в сгущающихся сумерках, они обхватили колени руками, они застыли в ожесточении и неподвижности, они по-прежнему терзаются все тою же ужасной неопределенностью – и не все ли равно, волхвы мы или ничто. И оказалось, что плащи сбросить было нельзя, потому что им было страшно, до сих пор страшно. Они могли выдать себя малейшим движением. Их вина состояла в том, что они родились на свет, у них был страх, что их убьют, и надежда, что их полюбят, что они станут царями. Ради этой надежды, наверно, и становятся гонимыми.

Иосиф боялся своего собственного страха и отводил взгляд в сторону. Мария нагнулась и бесшумным движением снова подняла сверток. Ничто не помешает матери. Она прильнула к Иосифу, отводившему глаза, – вот так царь, что спит у нее на руках прильнет в свое время к кресту, к которому его пригвоздят. Боясь, дети предчувствовали, что его учение велит льнуть к тому, к чему ты пригвожден, и они боялись этого учения больше, чем пронзительного короткого звонка снаружи за дверью.

Но может быть и так, что это их предчувствие само начало звенеть.

Они молча сидели в потемках. Заржавленной булавкой Ангел укрепил простыню у себя на плечах.

– Ничего страшного, – заикаясь, пробормотал он, – это просто так… – и осекся.

– Успокойся, – иронически сказал самый рослый бродяга, – не отступай от роли!

И опять позвонили. Четыре коротких звонка и три длинных. Но условный сигнал был не такой.

– Кто-то ошибся дверью, – прошептал бродяга с негнущейся ногой, самый маленький из троих. – Кто-то не знает, к кому относится, к нам или к тайной полиции. Друг он или убийца.

Да и кто это о себе знает?

Маленькая черная собачка под столом принялась лаять.

– Зажмите ей морду, – сердито сказал Иосиф, – ей тут нельзя быть.

– Я с самого начала была против того, чтобы ее оставлять, – сказала Мария. – Нам нечем ее кормить, да и потом, на нее не во всем можно положиться. И вообще, там сказано об осле. О животном, приспособленном для перевозки, – вздохнула она, – спокойном и приспособленном для перевозки.

– Евреям запрещено иметь домашних животных, – прошептал Ангел, – а уехать можно и в пломбированном вагоне. Вопрос в том, куда.

– На границе с Египтом идут бои!

– Ну, тогда прямо в Польшу.

– А царь иудейский?

– Поедет со всеми.

Звонки в дверь возобновились, теперь они звучали умоляюще.

– Мы начинаем играть, мы не откроем!

– Тогда живо, поспешите! Внимание… приготовились…

– Начали!

Трое бродяг вскочили на ноги. Они поднесли свои фонари к зеркалу старого комода и отразились в нем.

– Вы видели мир? – крикнул самый маленький бродяга.

– Но ты же держишь свой фонарь криво! – Перебил его Ангел. – Герберт, по-моему, у тебя даже кулак дрожит. Боишься? В твоей роли это не предусмотрено. Вы видели мир? Спроси как мужчина, малыш, схвати их за плечи, чтобы они начали искать у себя в подсумках и под подушками…

– Вы видели мир?

Трезвон смолк – казалось, он тоже ждет ответа. Детям было зябко, они придвинулись ближе друг к другу. Зияющая и бездонная, раззвездилась перед ними пустота и приказала: «Заполните меня!» И двое бродяг решились произнести: «Здесь никого нет».

– Никого, слышишь, Георг? Никого, ужасное слово. Все – и все же никого, миллионы людей – и все же никого. Эй, никто, все, которые ненавидят, которые отводят взгляд всторону, слушайте: никто нас не ненавидит, никто нас не преследует – никто! Почему вы боитесь? Никого, скажи еще раз, Георг! Пускай она начнет петь, твоя печаль, и в своих многолюдных собраниях пускай они это услышат: здесь нет никого, никого, никого!

Отчаянно заполыхали фонари трех бродяг в темной комнате.

 
– Искали слишком долго мы!
– Фонарь тускнеет среди тьмы!
– Нам не найти его вовек.
– И сил нам не хватает.
– Ах, знать бы нам…
– Что это – мир?
– Но нет, никто не знает.
 

Они в отчаянии рухнули на грязный коврик.

 
– Нет на земле его нигде!
– Его искали мы везде!
– Молили!
– Призывали!
– Корили!
– Угрожали!
 

Опять послышался звонок. Голоса детей, захлебываясь, сменяли друг друга. На мгновение им удалось заглушить звонок.

 
– Мы свет вносили в каждый дом.
– И всюду гнали нас пинком.
– Но свет ваш слишком слабый! —
 

сказал Ангел, пока люди переводили дыхание.

 
– Кто говорил?
– Да ты же сам!
– Здесь кто-то был!
– Не здесь, а там!
 

Бродяги, не сбиваясь, продолжили спор, они разъяли голос Ангела и растворили его в тревоге:

 
– Чей голос – твой?
– Нет!
– Звал не я!
– Да что с тобой?
– Эй, без вранья!
– Что за толчок? Кто там?
– Молчок.
– Никто? Молчок?
– И ни гу-гу?
– Что ж, сам я дам отпор врагу!
– Кто хочет – трусь, я не боюсь!
 

«Мира взыскуете вы?» – крикнул Ангел и взмыл на шкаф. «Мира!» – вздохнул он, но звон остался, словно стальная рама вокруг темной картины.

 
– Искали мы и здесь и там.
– По улицам и площадям.
– Все испытали, что могли.
– Разбойничали, крали, жгли.
– Мы в пекло забрались к чертям!
– И не нашли…
 

Изрыгая проклятия и крепко вцепившись друг в друга, лежали бродяги на земле. Все быстрее и настойчивее пылал над их потасовкой голос Ангела. Колыхались накидки, а звонок на лестнице, перекрывая голос Ангела, пронзительно звенел. Ледяным дождем обрушились эти звуки на отвернувшиеся, закутанные лица детей. Откройте, откройте!

Вся эта темная комната превратилась теперь просто-напросто в один колеблющийся, кое-как запахнутый капюшон. И в дверь звонили. Четыре коротких и три длинных. Мучительная назойливость неправильного пароля. Трое бродяг с нетерпением утопили колени и кулаки в старом ковре. Самый младший поднял указательный палец.

 
Из-под дверей у наших ног
блеснул нам огонек.
– Как странно! Никого здесь нет!
– Откуда этот свет?
 

Голос младшего задрожал, остальные отпихнули его в сторону. Каждому из трех бродяг не терпелось высказаться:

 
– Кто скажет нам, где мир лежит?
– Кем мир измерен?
– Кем добыт?
– Как нам узнать…
– Где мир сокрыт…
 

Они в изнеможении понурили головы.

 
– В лохмотьях мы все трое…
– Лишились башмаков…
– Не будет нам покоя
во веки веков…
 

И вновь младший поднял указательный палец.

 
– Мне кое-что пришло на ум,
но только прекратите шум.
– Сегодня Рождество… —
 

вздохнул Ангел в завешанном окошке.

 
– Рождество?
 

Трое бродяг поспешно выпрямились. Это слово было связано с дарами, с пирогами и ветками омелы и с непонимающими, взволнованными лицами взрослых. Но как связать его с пронзительным воплем звонка, который теперь уже звонил не умолкая?

– Поторопитесь, – напоминала Война, которая, надвинув на самый нос краденую исполинскую противовоздушную каску, прислонилась к двери, ведущей в переднюю. – Они высадят дверь. Как бы они не погрузили нас раньше, чем мы будем готовы.

– Тем лучше, – ворчливо произнес Иосиф, – январь такой серенький. Все серебряные гирлянды уже порвались, и живот болит.

– Пока наступит май, мы уже превратимся в вишневые деревья, – иронически заметила Война.

– Тихо, – крикнула Мария, крепко прижав к себе сверток, – перестаньте сейчас же, я не хочу быть вишневым деревом! И вообще никаким деревом!

– Играйте дальше! – крикнул Ангел.

 
– Что делать нам?
– Что ждет нас там?
– Давайте запоем
рождественский псалом!
 

Трое бродяг шевельнули губами, но у них ничего не получилось: за ту вечность, которая тянулась последнюю четверть часа, они разучились петь. Они разучились радоваться радости, губы им запечатала какая-то чуждая сила.

 
– Я так устал,
вконец устал!
И даже флейта ни гу-гу,
ни звука выдуть не могу!
– Постойте!..
– Мир от нас бежит!
– Да, мир, что был от нас сокрыт…
– Я догоню его сейчас!
– Нет, я!
– Нет, я!
– Нет, скрылся с глаз…
– Но где же свет?
– Его здесь нет…
 

Дети вскочили на ноги. Трезвон там снаружи внезапно оборвался. Внезапно и, как всем показалось, окончательно. Все замерло в неподвижности.

– Откройте, – тихо сказал Ангел, – лучше откройте!

Свисавшая простыня мешала ему соскочить со шкафа.

Война распахнула дверь в переднюю. Трое бродяг бросились наружу.

Откройте, откройте каждому, кто взыскует вас. Кто не откроет, тот утратит себя.

Дети решительно распахнули настежь входную дверь и разочарованно отпрянули назад.

– Ты? И никого больше?

Эллен, растерянная и заплаканная, стояла, навалившись на железные черно-серые перила.

– Почему вы не открывали?

– Ты не знала условного знака.

– Вы мне его не сказали.

– Потому что ты не наша.

– Возьмите меня в игру!

– Ты не наша!

– Почему?

– Потому что тебя не заберут.

– Я обещаю вам, – сказала Эллен, – что меня тоже заберут.

– Как ты можешь давать такие обещания? – сердито закричал Георг.

– Одни об этом знают, – тихо сказала Эллен, – а другие не знают. Но заберут всех.

Она оттолкнула остальных и первой побежала в темноту. Она так потянула за белую простыню, что чуть не стащила Ангела со шкафа, и принялась клянчить: «Возьмите меня в игру, ну пожалуйста, возьмите меня в игру!»

– Тебе бабушка запретила с нами играть! – сказал Леон, Ангел на шкафу.

– Потому что бабушка все еще думает, что тем, кто остается, повезло.

– А ты так не думаешь?

– Давно уже не думаю, – сказала Эллен и захлопнула за собой стеклянную дверь. Пространство опять сомкнулось вокруг детей, как черный капюшон.

– У нас для тебя не осталось роли.

– Давайте я буду играть Землю!

– Опасная игра! – сказал Леон.

– Знаю! – нетерпеливо крикнула Эллен.

– Землю играет Ханна, – проворчал Курт.

– Нет, – тихо сказала Эллен, – нет! Сегодня ночью ее забрали.

Дети отшатнулись и стали в кружок вокруг нее.

– Дальше! – лихорадочно выкрикнул Леон. – Мы должны играть дальше!

– Леон, кто дал нам такие плохие роли?

– Трудные роли, но разве самые трудные роли – не самые лучшие?

– А какая у нас ужасная публика, темная пасть, которая нас пожирает, безликие люди!

– Если бы у тебя было больше опыта, Рут, ты бы знала, что перед сценой всегда дышит тоскливая тьма, жаждущая утешения.

– И мы должны утешать? Кто бы нас утешил?

– Кто подсадит нас на грузовик, если он будет слишком высокий?

– Не бойтесь! – крикнул Леон, и его лицо задрожало, как маленькое неяркое пламя, выбивающееся из складок белой скатерти. – Смотрите, я возвещаю вам великую радость!

– Вам разрешается сдохнуть, вот и все! – перебил Курт.

Ангел смолк от недоверия, прихлынувшего с ночных полей, смолк перед бледными лицами выданных на заклание. Он не знал, что дальше.

– Нет, далеко еще не все, – пришел ему на помощь из темноты кто-то из детей, – сегодня еще принадлежит вам…

Внизу по узкой улочке проехал тяжелый грузовик. Окна задрожали, и небо за окнами тоже начало дрожать. Дети вздрогнули, хотели броситься к окнам, но не двинулись с места. Грузовик взревел, прогромыхал мимо и уехал. Любое громыхание рано или поздно смолкает перед тишиной: любой звук напрасен, если не заполнен тишиной.

– Играйте, играйте дальше!

Играть. Это была единственная возможность, которая им оставалась, устойчивость на волосок от непостижимого, стойкость перед тайной. Молчаливейший приказ: играть ты должен перед лицом моим!

Это открылось им в водопаде мучений. Как жемчужина в раковине, в игре таилась любовь.

 
– Не ссорьтесь, идите сюда!
– Смотрите, меркнет наш свет,
его прогоняет гроза,
и сил у нас больше нет.
– Слипаются наши глаза.
 

Вступила тишина, которая была условным сигналом для Ангела. Леон рывком спрыгнул со шкафа в матовый фонарный круг. Он прыгнул в самую гущу детей, чтобы остаться над ними. И он бросил им назад их вопрос:

 
– Вы видели свет?
– Не видели никогда.
 

Бродяги бессильно опустились на землю; решительным движением они глубоко надвинули капюшоны на растерянные лица.

– Если бы вы могли видеть себя так, как я вас вижу! – пробормотал Ангел вопреки своей роли. – Как вы тихо здесь лежите, в этой мрачной комнате, и с какой нечеловеческой храбростью!

Он уронил руки. Ему страстно хотелось увидеть и запечатлеть образ. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу. Но свет шел на убыль.

– Как жалко, Леон, что ты никогда не станешь режиссером!

– Почему же, стану. В грузовике и в вагоне будет играться первоклассная пьеса, можете мне поверить! Без хеппи-энда и без аплодисментов: пускай зрители уйдут домой притихнув, с бледными лицами, светящимися в темноте…

– Спокойно, Леон! Ты что, не видишь, как вы все раскраснелись и как у вас вспыхнули радугой глаза? Разве ты не слышишь: они уже сейчас смеются так же, как они будут смеяться, когда нас повезут через мосты!

– Леон, в какой валюте тебе будут платить и с каким обществом ты заключил договор?

– С человеческим обществом, платить будут огнем и слезами.

– Останься Ангелом, Леон!

Леон колебался. Он простер руки над спящими бродягами. «Спите крепко…» – Он перевел дух, мгновение помолчал, а потом заговорил дальше:

 
И, может быть, во сне
подарит вам Господь
то, что искали вы,
избрав неверный путь.
Гасите ваши фонари,
они домой не приведут:
ведет один лишь свет любви
чрез ветхий мост над бездной!
 

Ангел склонился и задул фонари. Сам он остался в темноте, как последняя одинокая свеча в темном окне.

 
Гордыня вам пригодится навряд,
вы лучше отбросьте ее навсегда.
Любовь рядится в другой наряд.
Зачем вам идти и куда?
Вы ищете путь, что к миру ведет?
Бессмысленны ваши раздоры.
А мир у каждого в сердце живет,
вы это поймете скоро.
 

Ангел так широко простер руки над тремя спящими, как будто хотел распространить этот жест на всех спящих вообще, в том числе на тайную полицию, которая воображала, что не смыкает глаз, а сама предавалась беспробудной спячке.

 
Спите же спокойно,
может быть, во сне
вам Господь подарит
то, что вы искали
в смерти и в огне.
Потушите фонари —
они не осветят вам путь домой.
Свет любви, лишь ты гори,
гори надо всей землей.
 

* * *

Ангел отступил назад. Бродяги беспокойно заворочались во сне. В потемках было слышно, как взволнованный Иосиф уговаривал Марию: «Пошли, наша очередь!» Но она не двигалась с места.

– Иди! – крикнул Ангел.

Мария крепче ухватила сверток. – У меня нет покрывала, – сказала она, – а без покрывала я не играю.

– Что ты себе думаешь? – спросил Леон. – Что дальше?

Трое бродяг вскочили и с воплями накинулись на нее:

«Играй, ну пожалуйста, играй!» И даже Война с каской в руке попросила: «Играй дальше, ну играй же!» Их крик был слышен даже на лестнице.

– Ты хотела играть Марию, да или нет?

– Да, – ответила Биби, – но с покрывалом. Вы обещали мне покрывало, и без покрывала я играть не буду! – Она робко прижала к себе сверток.

– Если дело только за этим… – медленно сказала Эллен и рывком открыла свою сумку. В полутемной комнате сверкнула белая ткань. Биби отложила сверток в сторону. Остальные повскакали с ящиков и кресел, подошли ближе и потрогали покрывало холодными пальцами. Биби уже схватила его и завернулась.

– Какая ты красивая! – закричали дети. Они хлопали в ладоши, собирали покрывало в складки и вновь расправляли, и ослепленные возводили глаза к небу, как бедные души на краю чистилища, там, где небо и преисподняя граничат своими последними полуостровами. И они счастливо смеялись. Если бы вы могли видеть, как я вас вижу, думал Леон. Но в то самое время, пока он считал, что картина от него ускользает, на ней покоилось недремлющее око уложенного в сторонке Бога.

– Если дело только за этим… – сердито повторила Эллен. Ее лицо, исполненное ожидания, вынырнуло за спиной Биби. И прежде, чем та решилась оторваться от своего удивленного отражения в зеркале, Эллен сорвала с нее покрывало, взмахнула им и завернулась в него сама. Ее глаза мрачно сверкнули из струящегося блеска.

– Слушай, ты… – крикнула Биби, – ты похожа на погонщика верблюдов!

– Вот и хорошо.

– Отдай покрывало, – невнятно сказала Биби. Безмолвно и непримиримо стояли они лицом к лицу. Чудо сошло на землю, но земля хотела сама быть чудом. Мария поставила условия, Ангел забыл предостеречь трех царей-волхвов, и Бог попал в руки Ироду. – Отдай покрывало! – повторила Биби. Она дрожала от ярости. Как хрупкое чужое оружие, взлетела ее рука и вцепилась в ткань. Эллен отпрянула. Они запутались в покрывале, каждая дергала к себе и не отпускала. Оставалось только тихое шуршание шелка, страх всех покрывал на свете быть порванными. Но прежде чем до этого дошло, оно расправилось, светлое, все светлее и светлее, паря, как нечто примиряющее между сном и явью, как тишина Благовещения, и вдруг устало опустилось на землю, никем больше не удерживаемое. Вспыхнула искра, – они поняли, за что сражаются.

– Занавеска, – пробормотал Леон и предостерегающе протянул обе руки.

– Занавеска, которую в последние дни вышивала Ханна.

– Для дома на шведском побережье.

– Для белой комнатки с высокими окнами, где будут спать ее семеро детей.

Семеро детей, которые спят так крепко, что никто не в силах их разбудить, семеро детей, спящие так сладко, что никакой Бог их не потревожит. Семеро детей, на которых не пало проклятие родиться, носить клеймо и быть убитыми.

– Когда ты ее видела, Эллен?

– Вчера, поздно вечером.

– Она уже что-то знала?

– Да.

– И что она делала последнее?

– Укрепляла пуговицы на пальто.

– Семь пуговиц, – сказал Леон.

Снова побежала трещина по льду темного пруда, и бежать дальше становилось все опасней.

– Она еще хотела написать вам письмо, – сказала Эллен, – но не успела и дала мне только это. Сказала, если вам это понадобится для игры, она не против.

– Не нужно было у нее брать, Эллен: ей бы пригодилось от мух или от солнца.

– От солнца?

– Потому что Ханна не любила слишком яркое солнце. Говорила, солнце – обманщик, оно меняет людей, делает их жестокими.

– Поэтому занавеска должна была колыхаться на морском ветерке. Слегка колыхаться в окне!

– Будет колыхаться, – сказала Эллен.

– Саван, – тихо сказал Георг. – Для мертвых детей.

– Ты про кого? – испуганно спросил Герберт.

– Не про тебя, малыш!

– Нет, ты имел в виду меня!

– Может быть, я имел в виду всех нас, – пробормотал Георг.

– Лучше бы Ханна оставила покрывало у себя, может быть, оно бы ее защитило.

– Остается только то, что отдаешь.

Дети испуганно подняли головы. Никто так и не понял, кто это сказал. Светлый голос Ангела в мрачном сне. Нам остается только то, что мы отдаем.

Так отдайте же им все, что они у вас берут, ибо они от этого станут еще беднее. Отдайте им ваши игрушки, ваши пальто, шапки и жизни. Раздарите все, чтобы это вам осталось. Кто берет, тот теряет. Смейтесь над пресыщенными, смейтесь над успокоенными, что лишились голода и тревоги – драгоценных даров, ниспосланных людям. Подарите последний кусок хлеба, чтобы сохранить голод, отдайте последний кусок земли и пребудьте в тревоге. Озарите тьму сиянием ваших лиц, чтобы оно стало еще сильнее.

– Играйте дальше! – сказал Леон.

Иосиф оперся на свой суковатый посох. Мария легко положила руку поверх его руки, а маленькая собачка с белым пятном на левом глазу подбежала ближе, хотя в Писании о ней нигде не упоминалось. Не задавая вопросов, она играла неназванное, ту тишину, которая несет в себе плоды.

 
– Меж чуждыми племенами
под чуждыми именами
мы издали прибрели.
– Несло нас по бездорожью
благословение Божье:
его мы в руках несли.
– В ребенке этом сегодня
несем мы волю Господню
обнять, утешить, помочь.
– Печали, муки, утраты,
что сердцем познал распятый,
несем мы сквозь холод и ночь.
 

Иосиф и Мария остановились, изнемогая от усталости, и попытались заглянуть друг другу в лица, но им было уже почти ничего не разглядеть. Лица остальных тоже растеклись, как светлые краски по черной тени. В этой все прибывающей дымке стало ясно, как недостижим один человек для другого, как недостижим он сам для себя и для всех преследователей.

Мария испугалась.

 
– Мы не одни, смотри:
Вот спутники наши, их целых три!
 

Она вцепилась Иосифу в рукав и кивнула на трех спящих перед комодом бродяг. Один из них во сне перевернулся на другой бок и, не просыпаясь, шевельнул губами:

 
– Обувь не выдержала дороги,
отдыха просят усталые ноги…
– Он говорит во сне.
– Ах ты болезный!
Я расскажу тебе о любви небесной:
в сердце Господнем она горит.
– Кто там меня позвал?
Я устал, я слишком устал.
– Он крепко спит, —
 

сказал Ангел. Мария разочарованно выпрямилась.

 
– Одежа моя превратилась в лохмотья,
усталости не могу побороть я, —
 

прошептал второй бродяга.

Мария опять наклонилась.

 
– Ах ты болезный!
Я расскажу тебе о любви небесной…
– Он крепко спит, —
 

устало перебил ее Иосиф. По нему было заметно, что он бы охотно прилег рядом, если бы он не был Иосифом, Иосифом званым, которому было страшно стать избранным.

 
– Холодно мне,
кто тревожит меня во сне?..
 

И в третий раз испугалась Мария. Кто-то включил свет в прихожей, и свет сквозь стеклянную дверь проник в комнату. Стеклянная дверь задрожала, не воспринимая очертания детей, кото– рые перед этим холодным блеском оставались темными.

Раздался стук, и сразу же кто-то отворил дверь. В дверном проеме стояла дама из соседней комнаты. В правой руке она держала маленький, перетянутый кожаными ремнями чемоданчик, в левой – свернутый зонтик, на голове у нее красовалась пестрая шляпка с пером.

– Все добрые духи… – сказала Война, оборвав фразу на половине, и стащила с головы каску. Это уже была не игра.

– Что вы здесь делаете в темноте? – Она нащупала выключатель.

Иосиф бережно обнял Марию за плечи, словно мог ее защитить от обманчивого света. Остальные не шевельнулись.

Дама из соседней комнаты повторила вопрос, но ответа не получила.

– Вы больны, – испуганно сказала она. Она заметила на старом ковре три неподвижные фигуры в лохмотьях, а за ними Войну и Ангела, которые сидели рядышком на ящике и шептались, и черную собачку между Иосифом и Марией.

– Куда вы идете? – спросил Георг.

– Прочь отсюда, – ответила она.

– Прочь… – задумчиво произнес Георг. – Прочь уходят многие. Но может быть, это неверное направление.

– Вам тоже следует отсюда уйти, так или иначе! Здесь опасно.

– Со временем всюду станет опасно, – сказал Леон. – Мы больше никуда не хотим уходить.

– Вы еще раскаетесь!

– Раскаяние – великое чувство, – сказала Война и вновь напялила каску. Герберт закашлялся от смеха.

Дама из соседней комнаты беспомощно потрясла головой. Подобный бунт был ей не по плечу. – Так или иначе, я сейчас ухожу, вы остаетесь в квартире одни.

– До свидания, – сказал Леон.

Иосиф и Мария проводили ее и заперли входную дверь. Собачка взволнованно бегала за ними по пятам. Они всюду потушили свет и остались только с фонарем и свертком в руках.

 
– Я это вам вручаю
и свято хранить поручаю…
 

Но не успела Мария положить сверток между спящими, как на нее упала тень Эллен.

 
– А я – Земля,
и на своем пути
о как я Мир хотела бы найти!
 

Земля была босая, голову и плечи себе она обвязала старой скатертью, из-под которой ниспадали ее волосы, длинные и спутанные.

 
– Из дома в дом меня гонит война,
надо мною смеется она
и, не скупясь, мне дарит сполна
пожары, ужас и муки.
– Кого ты ищешь?
– Ищу покой.
– Смотри, в крови твои руки!
 

В испуге оперлась Мария на угловатого Иосифа. Она слышала, как под накидкой бьется его сердце, и от этого ей делалось не так страшно.

 
– Мы Бога несем,
бесконечна дорога.
Нас все отвергают и гонят с порога,
нигде отдохнуть не дают,
нигде не найти нам приют.
Но мы от тебя убегали!
– И вновь пред тобою предстали!
 

Маленькая черная собачка насторожила уши и принюхалась. Изумление Святого семейства распространялось и на нее. Оно пронизало и преодолело прохладу забытой комнаты: неужели вы всегда идете следом за нами? Неужели вы распинаете только то, с чем не можете справиться, а потом вам приходится искать убежища под собственными крестами? Бичуйте нас, убивайте, топчите – настичь нас вы сможете не раньше, чем захотите любить или быть любимыми. Не раньше, чем пойдете по пятам за беглецами, чтобы найти у них убежище. Отбросьте ваше оружие – и вы их настигнете.

 
– Под вашим светлым покрывалом
вы не укроете меня?
 

Стоптанными каблуками Война забарабанила о край ящика, чтобы обозначить свое появление. Земля испуганно оглянулась вокруг.