Текст книги "«Идите и проповедуйте!»"

Глава 18. Поставление диаконов

Жатвы много, а работников мало: поэтому молите Господина жатвы, чтобы выслал работников на жатву Свою.

Евангелие от Луки

Тогда Двенадцать, созвав собрание всех учеников, сказали: не приличествует нам, оставив слово Божие, обслуживать столы.

Деяния апостолов

Время шло… И ученики с трудом справлялись с обрушившимися на них хозяйственными делами – распределять помощь, посещать больных, вести учёт расходов, проповедовать, проводить трапезы. Конечно, проповедь оставалась на первом месте, каждый день шли неторопливые беседы у портика Соломона, рядом с нишей, где когда-то Иисус стоял, оставленный всеми, и тихо повторял: «Овцы слышат голос Мой».

Да, там всегда собирались крещённые во имя Христа, которые, как тогда сказал Иисус, слышали голос Его и следовали за Ним.

Однажды Андрей, разносивший хлеб больным и немощным, сидел у постели одинокой женщины и слушал её рассказ, ничем не выдавая своего беспокойства. Было уже довольно поздно, а корзина с хлебом почти полна, и его ждали в очень многих домах, причём в противоположных концах города, так что на вечерю он уже не успевал.

– Раньше как было, – говорила женщина, всхлипывая и задыхаясь, – раньше нас, вдов, и за людей не считали. А если ещё вдовы бездетны, наказанные бесплодием, – так те совсем отверженными становились. Забывали самодовольные гордецы, что сами рождены женщиной, забывали о собственных матерях… где уж им помнить о вдовах! Некоторые раввины утверждают даже, что женщинам не нужно давать никакого религиозного воспитания. Да ладно уж мы, старые, но и к девушкам зачастую такое же отношение. Хотя есть девушки, проводящие дни в молитвах, всё равно… Ты меня прости за жалобу, – говорила она, опять всхлипывая. – Но мы хоть и старые, но умом не обижены. Сейчас ко мне часто приходят за советом и, что странно, благодарят…

Она неожиданно улыбнулась, и Андрей вдруг подумал, что ей не больше тридцати лет.

– Муж мой и не представлял, что у него такая жена мудрая. – И она опять улыбнулась, – попыталась засмеяться, но тут же закашлялась, и Андрей опять подумал, что она совсем не старая, но жить ей осталось недолго.

– А как тебя звать, сестра? – спросил Андрей.

– Эсфирь. Да. Эсфирь. Такое прекрасное имя, в честь царицы. И я вот сейчас чувствую себя царицей – ко мне приходят, обо мне заботятся, со мной считаются, слушают меня, и, оказывается, я даже могу подавать разумные советы.

Да, Господь ваш… наш, – тут же поправилась она, – думал обо всех. Я только сейчас и поняла, как прекрасна жизнь, как прекрасно жить на свете.

И опять Андрей подумал, что ей жить осталось недолго.

Когда Андрей попрощался и уже направился к двери, она вдруг остановила его.

– Вот я сейчас скажу, может, и несправедливую вещь, но ты, брат, разберись. Мне кажется, что к вдовам, которые приехали из рассеяния, тем, кто плохо знает арамейский, некоторые братья, да и сёстры, относятся не так заботливо, как к нам, жительницам Иерусалима. Возможно, я говорю глупости, возможно, мне это просто показалось, но ты ведь на то и знал Господа, чтобы разобраться во всём и чтобы среди нас не было обиженных, чтобы все мы были братья и сёстры.

Андрей, стоя в дверях, подумал, что, как только выйдет, посмотрит, все ли хлебы одинаковые и равное ли количество фиников и оливок разложено в пальмовых листьях. На душе стало тревожно, он вглядывался в темноту, пока не различил силуэт женщины, лежащей на циновке. Он подождал, не скажет ли она ещё чего, но она лишь махнула рукой, и Андрей понял, что она не желает выказывать своей женской слабости и хочет скрыть слёзы.

…Он сразу же проверил содержимое мешка, но всё было в порядке – и с лепёшками, и с фруктами.

«Хвала Господу, сестра ошиблась, – думал Андрей, вытирая пот со лба. – Но надо будет расспросить Филиппа, не говорят ли ему что-либо подобное».

Он завязывал мешок и так торопился, что не заметил Варнаву и его друга, тоже приехавшего с Кипра, Мнасона. Те окликнули его.

– Андрей, – заговорил быстро и горячо Мнасон, – мы сейчас идём от нашего земляка, с Кипра, и он слышал, как в синагоге говорили, будто вы, ученики Иисуса, и вообще жители Иерусалима, относитесь несправедливо к иудеям диаспоры…

– Как? – остановился Андрей, поражённый, машинально положив мешок и прислоняясь к каменной ограде.

Этого он никак не мог ожидать – сбывались его худшие опасения.

Андрей взглянул на Варнаву, и тот кивнул.

– Не знаю, справедливо ли, но разговор сегодня только и шёл вокруг этого, и, как ты понимаешь, это крайне печально.

– Если это правда, что скажет Господь, когда вернётся? – воскликнул Андрей.

Он понурил голову: предчувствие недоброго охватило его.

– Не говорите Петру до моего возвращения, – наконец сказал Андрей.

Уже давно трапезы проводились в нескольких домах Иерусалима, поэтому все двенадцать собирались вместе не каждый день. Иоанн вместе с Матерью Иисуса перебрались в дом родственника Зеведеевых, что в Верхнем городе. За ними туда же последовали Мария из Вифании и Мария Магдалина. Марфа сновала между этими двумя домами, Лазарь по-прежнему оставался в доме Марии на Сионской горе. В доме родственника братьев Зеведеевых трапезы были небольшие, всегда в закрытой горнице – опасались соседства с домом Первосвященника. Зато за трапезами, которые проводили Фома и Иаков Зеведеев в Нижнем городе, людей было очень много – почти столько же, как и в доме на Сионской горе.

Филипп и Андрей проводили трапезы по очереди в домах диаспоры. Поздно вечером они поспешили на Сионскую гору. Пётр, узнав о жалобах, что вдовам иудеев-тошаб недодают при раздаче хлеба, вспыхнул.

– Этого не может быть! – проговорил он горячо. – Откуда такие слухи? Вот вы сегодня разносили еду, потом проводили трапезу, вы проверили, всем ли там было поровну?

– Проверил, – кивнул Андрей, – и за столом не было об этом ни слова, но… надо позвать Варнаву, – сказал он растерянно. – Он подтвердит. Мне жаловалась только одна женщина, да и то иерусалимлянка. Но Варнава знает об этом.

Варнава сам спустился к ним, будто почувствовал необходимость своего присутствия, вскоре к ним присоединился и Марк.

Они сидели под огромной оливой, в темноте, и тихо беседовали. Варнава говорил:

– Нас, крестившихся, насчитываются тысячи, и, конечно, возможны ошибки в нашем служении. Вот ты, Пётр, чем сегодня занимался?

– Сначала собирал и пересчитывал деньги, потом закупал вместе с другими хлеб, затем делил его, затем раздавал. Я места себе не нахожу, – с горечью проговорил Пётр, – я ведь вижу, что дни лукавы. На проповедь остаётся всё меньше и меньше времени.

– Так не должно продолжаться, – горячо сказал Варнава. – Сейчас крещение во имя Господа Иисуса охотнее всего принимают иудеи диаспоры. Это в основном пожилые женщины. Вдовы. Из бедных слоёв, многие незнакомы с языком Священного Писания. Перед ними наши проповеди открывают новую жизнь. Жизнь во имя Иисуса Христа. И когда они видят несправедливость в распределении каких-то благ, например хлеба на завтрашний день, это подрывает веру в проповеди… во второе пришествие Господа Иисуса.

Что ещё страшно – даже принявшие крещение местные иудеи часто проявляют обидное высокомерие не только к вдовам, но и старикам, приехавшим умирать на родину. И это вместо возвышенной любви, участия и благоволения! Недаром Иисус обличал фарисеев.

Все сидели, подавленные речью Варнавы. Казалось, они не испытывали такой горечи со дня расставания с Учителем.

Как они были счастливы в маленькой общине, какое благолепие окружало их, как было ясно то, что до сих пор было скрыто: ничего на свете нет дороже любви к ближнему. Как они ощущали себя единым целым, какую любовь и заботу дарили друг другу! Казалось, община благоухала на весь Иерусалим доверием, любовью.

Да что там в первые годы – ещё вчера, ещё сегодня они были счастливы.

Долго длилось молчание. Никто даже не пошевелился, только цикады заливались где-то рядом и где-то вдалеке слышался плач ребёнка.

– Варнава прав, – проговорил наконец Пётр. – Мы должны что-то изменить в нашей жизни. Все мы, – тут он встал, будто снова обрёл уверенность и власть, – все мы, ученики, будем заниматься только проповедью. Только проповедью, – повторил Пётр твёрдо. – Хозяйственными делами будут заниматься другие. И тех, кто будет трудиться на этом поприще, надо бы выбрать из числа людей диаспоры.

Пётр не сомкнул глаз всю ночь, и только забрезжило утро, он направился в Храм. Там, против обыкновения, он не пошёл к притвору Соломона, а, купив двух голубей тут же, на Дворе язычников, поднялся вверх по лестнице и через Никаноровы ворота вошёл во Двор Израилев. Поднимаясь, Пётр думал, что Иаков, брат Иисуса, уже, наверное, здесь. Принеся жертву, Пётр отдался молитве. Он старался слушать то, что говорил священник, но в уме вставали слова Господа.

– «Отче наш, – шептал Пётр, – да святится имя Твоё, да будет воля Твоя». Страх, что что-то он делает не так или уже сделал, угнетал его.

«Как же это возможно, – думал Пётр, – что мы, сознающие себя братьями и сёстрами, могли друг друга обидеть? Если это правда, то горе мне, допустившему и даже не заметившему это».

Уже ближе к полудню он направился через Нижний город к Сионской горе, в дом, ставший уже родным.

Он вернулся так рано, что все удивились.

Женщины, среди которых он заметил Марию Магдалину, Марфу и Марию из Вифании, а также свою жену, сидели кружком во дворе, укрываясь от жаркого солнца в тени оливы. Но Пётр, показывая всем своим видом, что он не желает, чтобы на него обращали внимание, направился к лестнице, ведущей в горницу. Ему предстояло сейчас ещё раз взвесить всё и решить, как поступать далее.

– Нам надлежит заниматься только проповедью во имя Господа! – шептал Пётр. – Это будет справедливо. То, что пришло мне сразу в голову и было правильным. И молитва сегодня в Храме лишь подтвердила это.

Пётр сидел на циновке, лицом к окну, время от времени поднимая голову и внимательно всматриваясь в белёсое от жары небо.

– Что ещё? Да… честен… тих… не сребролюбив… не пристрастен к вину… – шептал он. – Хранящий таинство веры…

После этого он долго молчал, закрыв глаза.

На следующий день рано утром ученики, сгрудившись, плотным полукругом, стояли спиной к дому. Пётр, Иоанн Зеведеев и Иаков стояли в середине. Перед ними, заполняя весь двор, сидели представители из разных синагог.

Пётр говорил:

– Не хорошо нам, – тут Пётр раскрыл руки и попытался охватить всех учеников, – оставивши слово Божие, заботиться о столах. – Он оглядел собравшихся, опустил руки и продолжил: – Итак, братия, выберите из среды себя семь человек изведанных, исполненных Святого Духа и мудрости. Их поставим на эту службу, а мы постоянно будем пребывать в молитве и служении слова.

Пётр помолчал, будто что-то припоминая.

– Для помощи бедным потребны особые дары Святого Духа, ибо это служение есть не исключительное служение их телесным потребностям, но и духовным их нуждам.

Диаконы, – Пётр употребил греческое слово, что означало «служители», подчеркнув уважение к иудеям диаспоры, – должны быть избраны таким образом, как в синагогах избирают парнасим, лиц для распределения «милостыни чаши» и «милостыни ящика».

Диакон, – продолжал Пётр, – должен быть непорочен, одной жены муж, не может вступать во второй брак, трезв (не только по отношению к вину, но и ко всякому опьянению страстью), целомудрен, благочинен, – соблюдающий меру и достоинство во всём своём обращении с людьми. Не склонный давать в гневе волю своим рукам, не сварлив, не корыстолюбив. Но тих, миролюбив, не сребро любив, хорошо управляющий своим домом, ибо кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли заботится о Церкви Божией?

Пётр радостно охватил взглядом всех сидящих перед ним и добавил:

– Мы ведь большая семья. И если кто не умеет управлять маленькой семьёй, тот не может управлять и большой. Я так думаю, – говорил он, всё ещё улыбаясь и разглядывая сидящих, – но, может, я что и упустил. Вот вы, Иоанн и Иаков, – обратился он к стоявшим рядом с ним, – хотите ли что-нибудь добавить?

– Не должен быть из новообращённых, ибо тот может легко впасть в гордость и вместе с тем подвергнуться Божьему наказанию, которому подвергся некогда возгордившийся сатана, – проговорил строго Иаков.

И хотя каждый слышал вздох сожаления, который вырвался у Иакова, всем как-то стало не по себе от строгого взгляда брата Иисуса.

– Надлежит ему также иметь доброе свидетельство от внешних, – проговорил Иоанн тихо. – Чтобы не впасть в нарекание и сеть диавольскую. Диаконы должны быть честны, не двуязычны, не пристрастны к вину, не корыстолюбивы, хранящие таинство веры и чистой совести.

А через три дня привели семь человек во двор матери Марка-Иоанна и поставили перед учениками.

Стефана, похожего на Иоанна Зеведеева, юношу, исполненного веры и Духа Святого, Филиппа, Прохора, Никанора, Тимона, Пармена и Николая Антиохийца. Трое из них были местные евреи, трое из диаспоры, а последний – прозелит, крещёный язычник.

Было раннее утро, солнце только что взошло, и косые его лучи пробивались сквозь зелень огромной оливы, освещая стоящих в торжественной тишине.

Все радостно вздрогнули, когда услышали тихий голос Петра – казалось, сам Дух Святой заговорил вместо него.

– Благодать вам и мир от Бога Отца нашего и Господа Иисуса Христа, – тихо говорил Пётр. – Благодарю Бога моего при всяком воспоминании о вас, всегда, во всякой молитве моей за всех вас. Принося с радостью молитву мою, за ваше участие в благовествовании от первого дня и доныне, будучи уверен в том, что каждый из вас, начавший доброе дело, будет совершать его даже до дня Иисуса Христа… Бог свидетель, что я люблю вас всех любовию Иисуса Христа и молюсь о том, чтобы любовь ваша ещё более и более возрастала в познании и всяком чувстве. И возложим на них руки, как сказано в Священном Писании: «И сказал Господь Моисею: Возьми себе Иисуса, сына Навина, человека, в котором есть Дух, и возложи на него руку твою».

Пётр произносил молитву, и ученики медленно и торжественно подходили к каждому из семи и клали поочередно руки на головы стоявших перед ними.

– Дары различны, но Дух один и тот же. – Пётр последний приблизился к семи будущим дьяконам, остановился перед Никанором, умолк… и только тогда в полной тишине возложил свои руки на склонившуюся перед ним голову. – И служения различны, а Господь один и тот же, – говорил он, приблизившись к Прохору, и, опять оборвав себя, в полной тиши возложил руки на его голову. – И действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех. Но каждому дается проявление Духа на пользу.

Теперь он возлагал руки на голову Николая Антиохийца, отошёл от него и тихо произнёс, приближаясь к Стефану:

– Одному даётся слово мудрости, другому слово знания, иному вера, иному дары исцелений, иному чудотворения. – Пётр замолчал и долго глядел на Стефана, казалось, он забыл, что надлежит ему делать. Стефан стоял перед ним, склонив голову. Молчание затягивалось, и Стефан нерешительно поднял голову и взглянул на Петра. – Иному пророчества, – произнёс Пётр. Он медленно, очень бережно и чуть дольше задержал свои руки на голове Стефана. – Иному различение духов, – продолжал он, подходя к Филиппу и возлагая на него руки. – Иному разные языки, иному истолкование языков. Всё это производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо.

Пётр возложил руки поочерёдно на Пармена и Тимона.

Часть вторая

Глава 19. Савл против Стефана

Стефан же, полный благодати и силы, творил чудеса. И знамения великие в народе.

Евангелие от Иоанна

Вечером, когда уже солнце ушло за гору и утонуло где-то далеко в море, Савл возвращался домой. Его мысли лихорадило, а сам он не знал, что делать: если сначала он хотел направиться к своему учителю Гамалиилу и обсудить с ним услышанное сегодня в синагоге киликийцев – его, Савла, синагоге, – то сейчас, забыв о своём решении, он почти бежал по городу. Но куда? Куда? Он знал одно: если люди поверят Стефану – настанет конец народу иудейскому. Как умело пользовался Стефан учением Иисуса Назарянина! Какие доводы! Какие слова! Всё это неминуемо вызовет раскол среди иудеев, и они перестанут верить в избранность своего народа. Савл сам не заметил, как оказался за городом. Он огляделся. Гора Елеонская тонула во мраке, шум, похожий на плеск морских волн, окружал его – это огромные оливы, с незапамятных времён свидетели славы иудейской, шуршали своими листьями, словно приветствуя его.

Савл замедлил шаг и стал подниматься по тропинке. В смятении он то и дело воздевал руки, прося заступничества у Бога. Наконец он вышел на открытое место. Город оставался внизу. Храм своим огромным куполом занимал полнеба. «Где, где можно ещё найти такое место, в котором Бог слышит каждое твоё слово?!» – думал Савл, опускаясь на ещё не успевшую остыть землю и не отрывая взгляда от поблёскивавшего золотом купола…

Где?

Уверенность постепенно возвращалась к нему. Он даже усмехнулся – что за странный приступ страха? И что такое довелось ему сегодня услышать из уст Стефана?

«А ведь он мне приходится дальним родственником». И Савл опять позволил себе усмехнуться, всматриваясь в мерцающие огоньки внизу и прислушиваясь к городскому шуму. «Чем-то мы похожи… да, похожи. Мы оба верим, верим – истово, от всего сердца… В нас горит огонь наших общих предков, – думал он. – Но неужели Стефан, учившийся одно время вместе со мной у Гамалиила – этого столпа фарисеев, Гордости Закона, – неужели он мог поддаться ам-хаарецам из Галилеи? Ведь у них больше ничего нет – только слова о Воскресении после распятия».

– Больше ничего? – задал себе Савл безжалостный вопрос. – Да, ничего, ничего! – закричал он, вскакивая и вновь воздевая руки к небу. – Иисус – это Мессия? Воскресение? Да самый глупый иудей просто рассмеётся в ответ! Разве может Мессия принять такую смерть? Крест – вот непреодолимый камень преткновения! Мессия должен поразить все народы мечом своих уст! Он должен разбить их, словно сосуд горшечника! И, главное, должен возвести сынов Израиля на степень царей земли! Питать их мясом бегемота, птицы бар-юхны и рассыпать у их ног все сокровища морей!!!

Он прервался, точно задохнувшись. Немного успокоившись, продолжил уже тише, словно возражая невидимому собеседнику:

– И после этого они смеют говорить, что Иисус из Назарета был Мессией? Как будто все заветы, все пророчества патриархов и царей – от божественного голоса, говорившего Адаму в раю, до последнего пророчества Малахии, – всё сосредоточилось на плотнике из Назарета, которого видели распятым на кресте между двумя разбойниками? И говорить, что это и есть Мессия?! Это же нелепо! Совершенно нелепо! На это есть один ответ: «Проклят Богом всяк висящий на древе».

Савл взглянул на купол Храма, и ему почудились крылья гигантского серафима, под которыми скрывалась шехина, посылая ему, Савлу, привет и успокоение.

– Это, конечно, жизнь вдали от родины сбила Стефана с толку. Не случайно говорят: мир – словно глаз, белок его – море, роговая оболочка – земля, зрачок – Иерусалим, а отражение в зрачке – Иерусалимский Храм.

Савл шептал, жестикулируя, почти не сознавая своих слов.

– Храм – это око избранного Богом народа. И как кстати этот Стефан привлёк пророка Исайю! Отказать ему в знании и умении убеждать невозможно! Но нельзя допустить, чтобы Стефан продолжал проповедовать! Как он уверенно сказал: «У Бога великая цель, она отнюдь не достигнута сооружением Храма. Ведь Сам Сущий говорит: “Небо – престол Мой, и земля – подножие Моё. Какой дом построите вы Мне? И где место Моего пребывания? Всё это Моя рука сотворила и всему дала бытие”».

Савл произнёс это вслух, повторяя интонацию Стефана и стараясь, чтобы голос звучал насмешливо.

– Но ведь это сказал Исайя! Это не его, Стефана, слова! И не слова Иисуса из Назарета! Это слова Исайи! – крикнул Савл сверкающему внизу Храму.

Савл опять впал в задумчивость. Понемногу раздражение снова закипало в его груди. Он уже не мог понять, на кого гневается – на Стефана, на тех, кто приветствовал его, или на себя самого, молча выслушавшего проповедь. «А этот молодой, рыжеволосый, похожий на Стефана, Иоанн, кажется, вдруг стал что-то говорить про самаритянку, которой их Учитель якобы сказал, что Богу будут поклоняться не на горе Гаризим и даже не в Иерусалиме… Это, конечно, мог только галилеянин… сказать такую глупость… какая-то самаритянка…»

Савл возмутился вслух:

– Нет предела человеческой глупости. Такие речи – и в синагоге! Самаритянка… – сердито плюнул он. Савл даже повеселел, хотя раздражение не оставляло его. – Неужели именно это так меня задело? Не может быть. Нет, не может быть. Я тогда ясно понял – они хотят создать другую веру. И Стефан очень ловок – не то что галилеяне. Что они сделали за четыре года после казни их Учителя? Да ничего. Создали секту… только секту. Галилеяне с Петром во главе создали свою синагогу – синагогу назарян. Восторженная простота веры и общее владение имуществом привлекают простой народ… Они во всех отношениях «благочестивы по Закону». Исправно молятся, посещают Храм, приносят жертву, чтут обряды и обычаи… А что до того, что они Иисуса распятого принимают за Мессию, – так кто им верит? Но Стефан! Откуда он узнал, что говорил Иисус (если это, конечно, правда, а не его выдумки)? – снова вскипел Савл.

Он уже спорил не с самим собой, а словно возражая невидимому собеседнику. Собеседнику, который молчал и заставлял Савла сердито приводить всё новые и новые доводы.

– Да, вот что неприятно, – вдруг вспомнил Савл, – Стефан заявил, что знаменитый Филон из Александрии предстал перед алтарём единственный раз в своей жизни… И это, кажется, верно. Но что из этого следует?

«Тебе сказано, человек, что есть добро и что Господь требует от тебя, – процитировал Савл. – Только поступать справедливо и любить милосердие, и в смирении ходить перед Богом твоим…» Да, вот эти слова Стефан привёл как ещё одно доказательство. И опять: «Не важно, где молиться, а важны поступки!» Важны поступки! Только поступки! Это, конечно, всех привело в ярость, и поделом! И поделом! Не надо так зарываться! Повторять пророка Михея…

Савл опять замолчал и оглянулся, ему показалось, что за спиной раздались чьи-то шаги.

«Уже поздно, – подумал Савл. – Где-то здесь и схватили Иисуса… Если бы я верил в Его силу, то…» Он поглядел вниз, на город, который выглядел фантастически красивым в золотистом свете луны.

– Мои учителя задали Иисусу вопрос: «Зачем ученики Твои не исполняют предание старцев? Ибо они не умывают рук своих, когда едят хлеб?» Он же сказал им: «Зачем и вы преступаете заповедь Божию ради предания вашего? Ибо Бог заповедовал: почитай отца и мать, и злословящий отца и мать смертью да умрёт. А вы говорите: если кто скажет отцу или матери: “Дар Богу то, чем бы ты от меня ни пользовался”, тот может и не почитать отца или мать. Таким образом вы устранили заповедь Божию преданием вашим. Лицемеры! Хорошо пророчествовал о вас Исайя, говоря: приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня. Но тщетно чтут Меня заповедям человеческим. Ибо вы, оставив заповедь Божию, держитесь предания человеческого, омовения кружек и чаш, и делаете многое другое сему подобное. И сказал: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти своё предание? Ибо Моисей сказал: почитай отца и мать свою, а вы говорите, кто скажет: “Дар Богу…”» – Савл замолчал, он понял, что уже произносил эти слова.

«Что со мной? С ума схожу? Но где? Где всё это Стефан произнёс? В моей синагоге! Синагоге киликийцев! Где полно евреев из Тарса! Где каждый знает меня! И где каждый помнит, что я ученик Гамалиила! Ему нельзя отказать в умении убеждать. Но, кажется, он никого не убедил, кажется, все пришли в такое же негодование, как и я», – засмеялся Савл, и ему показалось, что его смех звучит искусственно и даже что смеётся кто-то другой, а он только открывает рот.

– Поверь Мне, что наступит время, когда и не на горе сей и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но настанет время, и настало уже, когда истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине, ибо таких поклонников Отец ищет Себе.

Савл вздрогнул, так отчётливо прозвучал голос. Он быстро обернулся, и опять ему показалось, что кто-то прячется за огромной оливой. Он сделал несколько шагов к дереву, но остановился и крикнул:

– Кто здесь?

Ответа не было. Ему захотелось поскорее уйти. Всё более явно ощущалась угроза – угроза, которая таилась в небольшой общине, полной совсем не показного благочестия. Простота, верность, единство галилеян привлекали даже серьёзных и рассудительных людей. Пётр, Иоанн не знали риторики. Не пользовались хитросплетениями раввинской мудрости. Они обращали в веру не своей учёностью, а силою нового свидетельства и духом новой жизни. Неужели они всё-таки видели Воскресшего? Этим и держатся, и в этом их сила. Савл продолжал озираться.

«Но Стефан… Стефан… Откуда такая уверенность, ведь он не видел Иисуса. Знает только понаслышке. А может, видел? Нельзя так уверовать, не видя. Видел, видел и понял больше их, галилеян. Но тогда почему молчал до сих пор? Почему? Проповедуя, он повторял слова Иисуса: “Суббота для человека, а не человек для субботы”. Это когда Его ученики нарушали субботу и срывали колосья и ели их. Даже не считая нужным скрываться. Да, Иисус, по словам Стефана, тогда сказал: “Если бы вы знали, что такое – милости хочу, а не жертвы, – то не осудили бы невиновных”. Это уже покушение на Закон. А Его чудеса? И все в субботу! Нарочно! Только чтобы подчеркнуть своё несогласие с Законом. И по вопросу развода… Моисей разрешал развод, а Он отвечал: “По жестокосердию вашему разрешал. Но Я говорю…” Это же надо, какое самомнение – “но Я говорю!..”»

Савл опять разгорячился, и теперь весь гнев его был направлен уже не против Стефана, а против Того, Кто впервые произнёс эти слова. И почему-то опять оглянулся.

– Кто здесь? – крикнул он в темноту. Но никто не ответил. Какое-то время он вглядывался в тени, лунные пятна под деревьями шевелились, и казалось, что кто-то невидимый расхаживает рядом, оставляя светящиеся следы. Савл следил за их передвижениями. Наконец отвернулся, решил, что пора уходить, и произнёс, стараясь вложить в слова язвительную насмешку: «Кто разведётся с женой своей не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует. И женившийся на разведённой прелюбодействует». Но то ли потому, что устал, то ли ещё по какой-либо причине, насмешки не вышло.

– Тоже мне пророк! Лучше знает, чем Моисей! – сердито бормотал Савл, торопливо спускаясь вниз, и прислушиваясь, как где-то рядом мягко и тихо струится вода. Сквозь деревья мелькнули постройки давильни, склады Ханана, наконец он перебрался через Кедрон… И вдруг он осознал, что на горе кто-то в самом деле находился рядом, и этот кто-то с ним был не согласен и мучил его своим присутствием.

«Совсем издёргался», – подумал Савл, стуча в уже закрытые ворота, и на вопрос стражи «Кто?» отвечал: «Из Синедриона, Савл Тарсийский».

Уже миновав Храмовую гору, поднимаясь в Верхний город, Савл на миг остановился и, глядя в звёздное небо, ясно увидел светлый лик Стефана и вздрогнул от его безбоязненного мужества и пылкого одушевления. На миг, единственный миг, мелькнуло в голове крамольное сравнение между пламенным вдохновением Стефана и мелочной разборчивостью в обрядовых тонкостях, которыми он, Савл, занимался в последнее время.

«Эти презренные назаряне находят в своём Учителе источник света и радости, любви и мира, а я ощущаю себя прикованным к трупу!»

Савл содрогнулся: кто это произнёс? Не он же, член Синедриона, всеми уважаемый, ученик Гамалиила?

– Саддукеи правы, – твёрдо произнёс Савл, останавливаясь и глядя в небо, но уже видя только плохо различимые звёзды в потоке золота полной луны. – Это движение должно быть уничтожено, иначе оно может нанести непоправимый ущерб Израилю.

Савл, несмотря на позднее время, направился к своему учителю, к которому привык обращаться во всех трудных случаях. Калитка оказалась открытой, хотя два окна большого дома Гамалиила, выходящие на улицу, были темны. Войдя во двор, огляделся… Нет, будить своего учителя он не осмелится. Но странно, старик не привык так рано ложиться спать. И всё же огни потушены, и никто не вышел на шаги, даже слуги, никто не показался во дворе. Савл вытер рукой лоб, облокотился на калитку и какое-то время постоял в задумчивости, потом тихо закрыл её и отправился домой.

Равви Гамалиил не спал, но находился совсем не там, где его искал Савл, а в поместье за пределами Иерусалима вместе с Никодимом…

– Первой заповедью у нас всегда было – «помоги нуждающимся». Кто даёт, возвышается нравственно. И сделать людей счастливыми можно только в общинах – наподобие тех, что создали назаряне. Один человек счастлив быть не может. Счастливое общество можно создать только на принципах борьбы с эгоизмом и при условии, что каждый имеет то, что ему необходимо, а излишек принадлежит тем, кто ничего не имеет, – задумчиво говорил Никодим. Казалось, он разговаривал сам с собой.

– На что содержат общину? – спросил Гамалиил. – Расскажи мне подробнее всё, что ты знаешь про них.

– На пожертвования, – пожал плечами Никодим. – Только на добровольные пожертвования. Почти все отдали своё имущество в общую казну. Среди них царит такое братство, которое мы не видели да о котором и не слышали. В Священном Писании нет упоминания о таком братстве. До недавнего времени все деньги были у учеников, каждый член общины получал то, что ему было нужно для пропитания, и всё необходимое.

Но много времени стало уходить на раздачу милостыни, община-то выросла от нескольких человек до тысячи. А может, и больше. Никто не считал. На проповедь не оставалось времени. Тогда они придумали выбрать семерых служителей – кажется, из диаспоры, которые и должны заниматься раздачей милостыни. Впрочем, милостыней это нельзя назвать. Просто распределение еды и вообще всего необходимого.

– Семь – священное число, – сказал Гамалиил, задумчиво выслушав все.

– После назначения служителей – диаконов – дела общины пошли ещё более успешно, – медленно говорил Никодим.

Они полулежали на высоких подушках, перед ними стоял маленький столик, уставленный блюдами с фруктами и двумя серебряными кувшинами с водой и вином.

– В Иерусалиме увеличилось число учеников, к новой вере склонилось даже несколько священников, – говорил Никодим, протягивая руку и беря с блюда сочную смокву.

– Не может быть, – невольно вырвалось у Гамалиила.

– Своему избранию диаконами семеро обязаны своей вере и своей безукоризненной честности. А Стефан по силе совершения чудес может сравниться с учениками Иисуса. Кроме того, он получил прекрасное образование, как греческое, так и… – Никодим вдруг осёкся под взглядом Гамалиила.