Текст книги "Головы моих возлюбленных"

Карло вырвал меня из задумчивости:

– Для начала: матери ничего рассказывать не станем. А через час придут гости. Пора готовить.

Я молча припрятала краденые деликатесы у себя под одеялом, нарезала сыр, вынула косточки из виноградин и вообще с отсутствующим видом делала все, чего он ни потребует.

Когда начали собираться друзья Карло, я все еще витала мыслями далеко. Вообще-то я была бы рада познакомиться с новым другом Карло, тоже из банка, умом которого Карло не уставал восторгаться. Но сейчас я глядела на этого Детлефа вполглаза. Я думала только об отце. Собственно, я уже давно опасалась, что он беден, не то он, возможно, посылал бы мне какие-нибудь подарки. Художник часто становится известным лишь после смерти, тут отец был прав. И если он до сих пор не давал о себе знать, причиной тому был стыд. Но почему он адресовал свое письмо именно Карло? Ведь это я была его принцессой!

Он больше не художник, он развозчик крови. Ужасное слово, сразу вспоминается Дракула. Ну что мне делать с этим словом?

Потом пришли два друга Карло со своими девушками, и мы наконец сели за стол: Карло возле Коры, я рядом с Детлефом. Я с удовольствием рассказала бы Коре про письмо отца, но в этой развеселой компании просто не могла говорить об этом. Мы пили красное вино, ели, много рассказывали и смеялись. Наконец мне удалось затолкать Кору в свою комнату. Я подняла одеяло, Кора увидела шампанское и в своем неизменно практичном стиле приказала:

– Немедленно на холод.

Когда я пришла в кухню, она уже успела выложить икру на мое селадоново-зеленое блюдо.

– Да что это с тобой? – спросила она, увидев мою растерянность. – Ты, видно, решила, что полиция напала на след?

Я коротенько передала ей содержимое отцовского письма.

– Давай съездим к нему, – сказала она, – завтра разработаем план.

Корнелии явно пришелся по душе мой заносчивый брат, она весело смеялась, слушая его остроты второй свежести, которые сама знала наизусть. У меня даже возникли сомнения: а не больше ли за всем этим скрывается, чем ее испробованный метод влюбить в себя мужчину, чтобы потом его заполучить? А вдруг он и в самом деле ей нравится?

Все, решительно все ополчилось сегодня против меня. Когда я внесла красную икру, которая очень благородно, будто золотая рыбка, возлежала на зеленоватом фарфоре, Детлеф спросил у меня, не китайское ли это блюдо.

– Может, и китайское, – ответила я.

Все как по команде стихли и уставились на блюдо.

– А откуда оно у нас? – спросил Карло.

– С блошиного рынка, – с полным присутствием духа сказала Кора, и снова возобновился общий разговор.

Детлеф самым бессовестным образом глядел на меня в упор.

– Мой дядя – охранник в музее, – многозначительно сказал он.

К сожалению, я не такая закаленная, как Кора. Я покраснела и спросила робким голосом:

– А в чем дело?

– Ты знаешь, в чем дело, я знаю, в чем дело, а про династию Сун поговорим в другой раз.

После этих слов он умял почти всю икру. Кора вынесла блюдо на кухню, ополоснула и поставила в мой платяной шкаф. Со своим безошибочным инстинктом она услышала самое важное, не переставая при этом умело кокетничать с Карло. Я просто восхищалась ею. Не будь здесь Коры, я, наверное, убежала бы к себе в комнату.

Наконец Кора внесла охлажденное шампанское, заставила моего брата открыть бутылку и протянула мне первый бокал. Я выпила, рыгнула, все засмеялись, и в полном отчаянии я тотчас выпила второй бокал.

Минут через десять на меня нашел разговорный стих, я даже собиралась запеть, но Карло меня притормозил. Когда гости начали собираться домой, потому что с минуты на минуту должна была прийти моя мать, Карло тоже встал, чтобы проводить Кору. Я почувствовала себя уязвленной, я твердо рассчитывала, что Кора останется у нас, и мы втроем убрали бы со стола. А теперь вся уборка досталась мне…

У дверей Детлеф сказал:

– До скорого.

Это прозвучало угрожающе.

А потом я осталась одна-одинешенька со своими страхами и грязной посудой.

Вернувшись домой, мать настежь распахнула окна, заподозрив меня в том, что это я так накурила. При этом она даже не заметила, что на ковре валяются икринки, а вся комната пропитана запахами воды для бритья и вина. Я сослалась на головную боль, уползла к себе. И хотя я ловила каждый звук, мне так и не удалось услышать, когда вернулся домой Карло.

В воскресенье, даже не позавтракав, я отправилась к Коре. Мать уже покатила на велосипеде в свою богадельню. Брат еще спал. В ярости я засыпала в его пакетик с какао две столовые ложки соли, потому что, едва проснувшись, он доставал из шкафа именно какао.

Кора была еще в ночной сорочке (бабушкино наследство, из тонкого полотна и старинных кружев) и пила крепкий кофе прямо в постели. Она приняла меня, как княгиня, за утренним туалетом. Родители ее собирались погулять и на выходе буквально вручили мне дверную ручку.

– Наша дочь еще в постели, – сказал господин профессор, – сурок, да и только.

Кора знала, что я непременно заведу речь о своем отце.

– Нам нужны деньги, – сказала она, – тогда сразу поедем к нему и разберемся во всем на месте.

Мне это показалось совершенно невероятным.

– Во-первых, я никуда не могу уехать, не сказав матери, а во-вторых, я не могу ограбить банк.

Кора хмыкнула:

– Ах, Майя, все это можно уладить. Вы куда собирались в этом году на каникулы?

На глаза мои навернулись слезы.

Вот уже много лет мы никуда не ездили, потому что не было денег. Когда мы с Карло еще были маленькими, нас порой возили в Бонн к брату матери. От нашего дедушки дядя Пауль унаследовал лавку писчебумажных товаров и превратил ее в процветающий магазин компьютеров. Без его регулярных переводов на одно жалованье матери мы вообще не могли бы прожить. Но туда я больше не хотела, все это выливалось в сплошное унижение. Кузина навевала на меня смертную скуку. Тетка пыталась всякий раз купить для меня что-нибудь практичное, такое, чего я совсем не желала носить.

Кора внимательно все выслушала.

– Ну и роскошно, – заключила она, – я, правда, должна на две недели уехать с родителями в Тоскану, но это перед самым началом занятий. А до того у нас еще куча времени. К счастью, у меня есть родня в Гамбурге. Думаю, мать не станет возражать, чтобы я пригласила тебя. А вообще-то оба они работают, и дядя, и тетя, так что им совершенно наплевать, где мы будем проводить свои дни, в музее или в постели.

– Любек оттуда недалеко. Можно будет сразу же поехать дальше.

– Ну нет, – возразила Корнелия, – это было бы очень неосторожно. Поживешь со мной в Гамбурге, а потом мы вместе отправимся к твоему царственному папа́.

Кору весьма интересовал мой таинственный отец, я же предпочла бы для начала встретиться с ним один на один. Вот почему я промолчала.

– Проблема вторая – капуста. И тут у меня есть план, – продолжала Кора. – Поездку оплатят мои родители, за тебя, разумеется, тоже. Но нам требуется сверх того какая-то сумма для голодающего живописца.

Ирония Коры мне не понравилась, но я промолчала, дожидаясь дальнейших предложений с ее стороны.

– Недавно я читала в газете, что один обманщик ежедневно искал объявления о смерти, – пояснила Кора. – Спустя недели две после смерти какого-нибудь дедушки он звонил в двери вдовы и сообщал, что покойный не оплатил изрядный счетец. А когда после этого бабуля интересовалась, что же это за счет такой, доставал из кармана квитанцию заказа и вполголоса сообщал, что покойник заказывал порнографические издания. Все бабушки бледнели при этом сообщении и немедля платили наличными, чтобы ничто и никогда не напоминало больше о скандале.

– Какая подлость, – рассмеялась я, – но ведь не думаешь же ты всерьез добывать деньги таким манером? Вдобавок мы хоть и могли бы накраситься, чтобы выглядеть постарше, но за распространительниц порножурналов нас все равно никто не примет.

Кора просто зашлась от смеха.

– Да об этом я даже и не думала, слоненочек мой. Просто эта история навела меня на отличную мысль. Ты только послушай: отец у меня неслыханно образованный, но в такой же мере рассеянный, как и положено человеку его уровня. Само собой, он как-то забыл прийти на похороны одного коллеги или на худой конец послать соболезнования. Мать напомнила ему о похоронах, когда было слишком поздно, а его черный костюм и вообще находился в чистке. Ну, короче говоря, всех просили не присылать венки, а присылать небольшие пожертвования. Представляешь себе – для Объединения любителей верховой езды и транспорта, как будто у них и без того денег не хватает! Отец запустил руку в бумажник, набросал несколько неискренних слов и отправил меня в дом усопшего. Поскольку в конверте были деньги, я должна была вручить его лично.

– А ты не вручила?

– Да ты что! Мне открыла какая-то старушка и даже предложила чаю. Все остальные были уже на кладбище, а я осталась наедине с письменным столом, а на столе – конверты с пожертвованиями, но как девочка из хорошей семьи я не стала их открывать.

Я пришла в восторг.

– А разве можно красть деньги у покойника?

– Это деньги не покойника, и толку ему от них никакого. Мы можем участвовать в похоронах, когда хоронят совершенно незнакомых людей, ну конечно, богатых. Когда в газетах пишут, что собирают деньги на Amnesty International[2]2
  Международная амнистия – общественная организация.


[Закрыть]или SOS-деревню для детей, этих мы не тронем. Но на гольф или яхт-клуб – тут бы я и раздумывать не стала. Неужели ты не понимаешь, что твоему отцу эти деньги нужнее?

Я кивнула, хотя сама по себе идея не доставила мне никакой радости. Украсть губную помаду – это своего рода спорт. Если говорить о фарфоровом блюде, то я лишь задним числом осознала, что натворила. Я даже слегка в этом раскаивалась. С другой стороны, я полюбила это блюдо. А тысячи музейных посетителей обратили бы на него так же мало внимания, как и моя мать. В конце концов, я проявила себя истинным знатоком и тем самым, возможно, приобрела моральное право на владение этим блюдом. Но воровать деньги – это уже, на мой взгляд, отдавало уголовщиной, и даже мысль, что ты ведешь себя как истинный Робин Гуд, не могла смягчить укоры совести.

Вдруг Кора соскочила с кровати.

– Сегодня ночью шел дождь. Мне пора ловить улиток.

В немом удивлении я последовала за ней. Босиком, в ночной сорочке, она шагала между мокрыми рабатками, секатором разрезая на ходу жирных улиток. Я как зачарованная наблюдала за ее движениями, видела, как из улиток течет жирная слизь… Мне стало дурно.

Когда я наконец добралась до дому, Карло многозначительно сообщил:

– Тут был Детлеф, спрашивал, где ты.

При этом Карло не без любопытства глядел на меня.

– Что ему было надо? – буркнула я хмуро, хотя предвидела самое ужасное: шантаж.

– Ты его явно зацепила, – продолжал Карло. – А знаешь, что твоя Кора – девка на все сто?! Если ты поддержишь мои ухаживания, я пригоню умного Детлефа прямо в твои объятия.

– На кой он мне сдался, твой Детлеф? – выкрикнула я и захлопнула за собой дверь.

Приближались каникулы, и я всем сердцем ждала того времени, когда смогу хоть ненадолго расстаться с моим ужасным семейством и заодно выйти из пределов досягаемости Детлефа.

Господи, ну почему жизнь такая сложная?

Глава 3
Красна, как кровь

Недавно в наш автобус сел какой-то папаша со своей маленькой дочкой. Вообще само по себе нелепо брать детей на познавательную экскурсию, и я этого очень не люблю. Обычно дети мешают, они громко говорят во время моих пояснений, пачкают сиденья шоколадом и отвлекают от доброхотных даяний даже самых серьезных туристов. По счастью, большинство родителей это знают, они предпочитают возить малышей на море. Но рядом с этим вот отцом сидела вполне сформировавшаяся личность, которая производила впечатление внимательного слушателя и не изображала из себя вундеркинда, сидела не куколка, а именно юная особа королевских кровей. Мне больно было на это глядеть. Отец и дочь являли собой такую же благородную чету, какой в свое время была я – испанская инфанта рядом со своим царственным отцом. Нет сомнения, что я всячески идеализировала своего отца, который так рано оставил меня. С другой стороны, было вполне вероятно, что и эта очаровательная пара таила в себе ложь и обман, а дома их поджидала озлобленная мать.

Несмотря на ассоциации с собственным прошлым, я не без удовольствия вспоминала нашу акцию по добыванию денег для отца.

Хотя обе мы с Корнелией ежедневно изучали газетные некрологи, благоприятной возможности пока не представлялось, поскольку в большинстве извещений ни слова не было о материальной помощи. В тех же немногих, где упоминался номер счета, речь шла о евангелическом церковном хоре или о союзе голубеводов; если судить по адресам и текстам, объявления давали осиротевшие родственники, знавшие лично всех возможных участников церемонии. Мы с Корой только привлекли бы к себе внимание, а вдобавок в таких местах не приходилось рассчитывать на большие пожертвования. Грабить союз помощи онкологическим больным или союз содействия школе я решительно отказывалась. Под конец в ходе своих изысканий мы набрели на масонов, но как к ним отнестись, толком не знали, известно было только, что этот союз состоял исключительно из мужчин. Кора сумела убедить меня, что никакое это не объединение филантропов и можно с чистой совестью их пощипать.

Вилла находилась на берегу Неккара, изысканное расположение явно пахло хорошими деньгами. Но что делать, если собравшиеся предпочитают переводить свои взносы через банк?

Открытку с соболезнованием я подписала словом «Д-р» плюс совершенно неразборчивая подпись. На предполагаемые вопросы Кора собиралась отвечать, выдавая себя за дочь некоего франкфуртского профессора. Мы оделись хоть и не в черное, но все-таки достаточно скромно, неброско, никакого макияжа. Я заплела тонкую косичку и нацепила очки Карло. Кора водрузила на голову темный парик, который матушка ей много лет назад приобрела для карнавала. Парик был с челкой, отчего в вельветовых брюках и синем бархатном пуловере она выглядела совершенно как двенадцатилетка.

– Камуфляж, – солидно пояснила Кора, – термин означает «маскировка» и очень распространен в животном мире.

В помещении морга (публичная часть церемонии должна была тем временем проходить в городе) нам открыла пожилая дама. С видом скромной школьницы, искусственно пришепетывая, Кора произнесла нужные слова. Масонская старушка оказалась туга на ухо, тем не менее она кивнула и хотела взять у меня из рук конверт. О приглашении войти даже и речи не возникло, и тогда Кора заревела ей на ухо, совершенно забыв, что должна шепелявить, будто мы долго ехали на поезде и теперь хотим пить.

Нас отвели на кухню, и хотя там не валялись на столе конверты с пожертвованиями, зато было полно аппетитных бутербродов. Пока я пила лимонад, Кора с криком «Туалет!» выбежала из кухни. А старушка спросила меня про моих родителей. Я заверила ее, что родителей у меня уже нет, а сама продолжала стакан за стаканом поглощать лимонад. Тут вернулась Кора, подмигнула мне, тоже отхлебнула лимонаду и, не уставая рассыпаться в благодарностях, пожала старушке руку. После чего мы выскочили из кухни.

Я спросила:

– Удалось?

Она кивнула.

Мы нашли кафе в пешеходной зоне, рванули там в туалет, заперлись в кабинке и начали вскрывать конверты. Корнелия заодно прихватила несколько соболезнований. Лично я ожидала, что она возьмет один конверт, ну от силы два, чего потом никто и не заметит. Но их было куда больше, и в первом же лежал чек.

– Черт! – сказала я. Хотя в общем и целом, как выяснилось несколько позже, улов оказался очень неплохим.

В порыве восторга мы заказали любимый торт, потом шепотом уговорились не тратить остатки, а все передать отцу. Хотя, с другой стороны, он вполне мог спросить, откуда у нас взялись деньги.

– У меня идея! – воскликнула Кора, и я тотчас ей поверила.

До сих пор мне дважды удавалось ускользнуть от Детлефа. Он был близорук, и я всегда успевала заметить его раньше, чем он меня. Первый раз он стоял, прислонившись к ограде перед нашим домом, как раз когда я возвращалась с занятий испанской рабочей группы (ее вел господин Беккер). Я, словно заяц, описала петлю и спряталась, присев на корточки, за оградой чужого палисадника. Когда спустя долгое время он все же удалился, я, совершенно оцепенев, наконец-то вылезла из своего убежища. В другой раз он сидел у нас на кухне, а перед матерью делал вид, будто поджидает Карло. На сей раз мне молниеносно пришла в голову отличная выдумка: Карло велел сказать, чтоб ты его не ждал, он пошел в кино. Детлеф бросил на меня уничтожающий взгляд, но, не осмелившись возражать в присутствии матери, просто взял и ушел. Вскоре после этого объявился Карло. Мать была крайне удивлена, но слишком устала, чтобы проводить расследование. Она со вздохом поставила на огонь чайник и положила на стул отекшие ноги.

На другой день Карло доставил мне письмо от Детлефа.

– Вы только взгляните, – сказал братец, – как наша слониха топчет мужские сердца!

Он и не подозревал, что принес мне не любовное послание, а угрозу шантажиста.

Если завтра в шесть вечера тебя не будет у задних дверей банка, я донесу.

Д.

Кора посоветовала мне сходить туда.

– Сперва мы должны узнать, чего он вообще хочет и почему не донес до сих пор, – сказала подруга. И предложила составить мне компанию, но я отказалась. Пусть не думает, что я какая-нибудь трусиха.

Карло всегда возвращался домой к пяти, а потому, поджидая в указанное время своего вымогателя, я могла не опасаться, что встречу заодно и брата.

Поначалу Детлеф держался, можно сказать, дружелюбно. Он даже пригласил меня в кафе на стаканчик чинзано. Потом перешел к делу. Все в порядке, все путем, и фарфоровое блюдо может еще послужить игрушкой моим внукам, если, конечно, я сделаю какие-то встречные шаги. Я изобразила полное непонимание, чтобы заставить его называть вещи своими именами. После этого заявления мы долгое время ходили вокруг да около. Наконец он потребовал, чтобы я с ним переспала. Я была уже готова к чему-то такому, но на какое-то мгновение лишилась от возмущения дара речи. Накричать на него при всем честном народе я не могла. Я встала.

– Ладно, хорошо, я обдумаю твои слова, – сказала я, больше всего на свете желая увидеть Кору. Уж она-то что-нибудь придумает.

Через десять минут я оказалась у Коры и выслушала ее похвалы:

– Ты молодчина. Нам надо продержаться пять дней, до отъезда. А потом мы от него избавимся.

– Но пять дней – это очень долго. Завтра он опять пристанет!

– На худой конец предоставь его мне. С таким мафиозо из детской песочницы я справлюсь в два счета.

– Тогда он захочет переспать с тобой. Может, даже охотнее, чем со мной.

Корнелия обняла меня.

– Не волнуйся. Я из него козявку сделаю. – И показала большим и указательным пальцем, какую именно. Но мне все равно было так страшно, что она пообещала в ближайшие пять дней не оставлять меня одну.

Мать не возражала, чтобы я переночевала у Коры. Дружба дочери с профессорской дочкой ей льстила. Я насочиняла, что родители Коры уехали, а она боится остаться на ночь одна в таком большом доме. К моему великому удивлению, мать предложила, чтобы Кора спала у нас, но потом и сама согласилась, что столько места и такого комфорта мы ей при всем желании не можем предложить.

Так мы получили возможность встречать Детлефа, только когда мы вдвоем, а в присутствии Коры мне приходили на ум такие колкости, которые не оставляли нашему приятелю ни следа надежды.

В первую же пятницу мы с Корой сели в поезд. Родственники Коры не пришли в восторг от нашего визита, да и то сказать, времени на нас у них почти не было, и это нас вполне устраивало. Корнелия была приучена к самостоятельности собственной матерью. Эта красивая женщина, видеть которую мне доводилось лишь изредка, была наделена, по словам Коры, бродячим духом. Она слушала лекции по психологии, посещала вернисажи, прочесывала бутики и регулярно летала дня на три в Нью-Йорк.

Гамбургская сестра ничуть на нее не походила. Это была настоящая рабочая лошадка. С раннего утра до позднего вечера в страховом зубоврачебном кабинете она корпела над чужими челюстями.

Отсидев в Гамбурге ровно день, мы отправились в Любек. Еще ни разу в жизни я так сильно не волновалась. Интересно, выглядит ли отец и сейчас точно так, как на фотокарточке, которая у меня сохранилась? Хотя этой фотографии уже девять лет… Это был человек, наделенный богатой фантазией, временами веселый, временами задумчивый, даже замкнутый. Когда он рисовал, мешать ему запрещалось. Он был стройным и красивым, носил бородку. Интересно, узнаю я его или нет? Я не могла вспомнить его голос. Интересно, он понравится Корнелии? Для меня и это было очень важно.

Много раз пришлось спрашивать у прохожих, пока мы не нашли нужную улицу. Квартира находилась на первом этаже. На куске синей изоляционной ленты, приклеенной ниже всех остальных кнопок, было написано: «Роланд Вестерман». Мы позвонили, сначала робко, потом громче, и, когда уже почти решили отступиться, перед нами распахнулась дверь.

Злобный мужчина в купальном халате возник в дверном проеме. Это был уже не король, это была карикатура на короля.

Одолев приступ бессильного ужаса, я сказала:

– Я Майя.

Отец потуже затянул на толстом животе веревку-пояс поверх тесноватого купального халата в красную и серую полоску, после чего протер глаза. На меня он глядел еще более изумленно, чем я на него.

– Никак моя дочь?

Я кивнула и расплакалась. Толстяк затянул меня в коридор, растерянная Кора без всякого приглашения вошла следом.

В полутемной кухне мы уселись на чугунные садовые стулья со сломанными сиденьями. Здесь воняло пивом, дымом, квашеной капустой и несвежей постелью, которую было видно через открытую дверь.

Отец то и дело качал головой. Потом взглянул на часы, висевшие рядом с бритвенным зеркальцем над раковиной. Было два часа дня.

– Неудачное время. Я с утра начинаю работать очень рано, а сейчас надумал вздремнуть.

– Откуда ж нам было знать?..

Кора взглянула на него.

– Я подруга Майи, – раздельно произнесла она, словно обращалась к слабоумному.

В правом ухе у отца торчала ватная затычка, и сейчас он медленно выдирал ее оттуда.

– А ребенком ты была красивая, – вдруг сказал он мне.

Я не знала, что ответить. Значит, теперь я некрасивая?

Кора распахнула окно. Отец встал, поднял шторы в своей каморке и вынес ночной горшок. Когда он вышел, я сквозь слезы подмигнула Коре.

– Твой отец пьет, – сказала она.

Таких высот моя диагностика еще не достигла. Когда отец вернулся в комнату, я как следует его разглядела. Седина, мешки под глазами, бородки и следа нет, сам небрит, пряди редких волос неопределенного цвета торчат как попало. Живот вздут, под купальным халатом угадывается наличие грязной ночной сорочки, на ногах – пижамные штаны из фланели мышино-оливкового цвета.

Под моим пристальным взглядом отец застеснялся.

– Я оденусь, – сказал он и прикрыл за собой дверь спальни.

И снова мы с Корой обменялись взглядами. Она достала из сумочки деньги и передала их мне, шепнув: «Скажем: лото!»

Когда отец снова вышел к нам, он выглядел гораздо лучше. Теперь на нем была темно-синяя фуфайка, достаточно просторная, чтобы скрыть живот. Он успел причесаться и попрыскался одеколоном с резким запахом. Но черные брюки были облеплены кошачьей шерстью.

– Детки, – сказал он, – вот это сюрприз! Сейчас мы с вами отправимся в какое-нибудь кафе, а то здесь слишком уж затхлый воздух. Это плохо для пожилого человека, страдающего ревматизмом, а для двух молодых дам просто немыслимо.

Я протянула ему деньги.

– Мы выиграли в лото, – пояснила я.

– Нет, этого я принять не могу! – воскликнул он, пересчитывая банкноты. – Еще не хватало брать взаймы у родной дочери!

– А я их тебе дарю! – отвечала я.

И отец спрятал деньги в карман.

Мне было бы приятно, если бы меня обняли, но только не старый ревматик, а король и художник.

В кафе он заказал для себя пиво и водку, я попросила кофе, а Кора – шоколад. Далее я должна была рассказать о себе и о Карло. После нескольких рюмок отец стал симпатичнее, раскованнее, остроумнее.

– Что значит «развозчик крови»? – спросила я.

И он объяснил, что по утрам объезжает на машине от фирмы бесчисленное количество врачебных кабинетов. Там ему передают сумки с анализами крови, и эти анализы он и доставляет в центральную лабораторию.

– У меня все руки в крови, – сострил отец. К полудню он возвращается домой, где позволяет себе вздремнуть, потом встает и садится за мольберт. В прошлом году с ним случилось большое несчастье – на шесть месяцев его лишили водительских прав, а никакой другой работы не было. Но слава богу, потом его снова приняли на работу.

– Но я весь в долгах, детки, на социальное пособие не проживешь.

Разумеется, мне хотелось поговорить о его живописи, и отец обещал показать дома свои картины, но, когда спустя три часа мы покидали кафе, он отправил нас на вокзал: ему-де нужно работать, а через денек-другой мы могли бы навестить его снова. Телефона у него, к сожалению, нет, но вторая половина дня самое подходящее время.

Я долго не могла заговорить с Корой, сидела рядом, тупо уставившись в окно вагона. В какую-то минуту я поймала себя на том, что представляю себе скандал в их благородном доме. До такой степени мне было стыдно.

Ближайшие дни мы провели в каком-то полусне, поздно вставали, ходили в бассейн, заводили знакомства с другими молодыми людьми и возвращались домой лишь тогда, когда тетя ждала нас к ужину. Мы позволяли ей подсовывать нам деньги на кино, а остатки просаживали на электронные игры, хоть и считали, что уже давно вышли из этого возраста. Скоро мы познакомились с двумя молодыми людьми, у которых были каникулы. Мы пригласили обоих в теткину квартиру на поздний завтрак. Корнелия без раздумий выбрала того, что покрасивее, и повлекла его на кухню, тогда как я осталась скучать в столовой с его заторможенным другом. Но я от души желала Коре поразвлечься и наслаждалась тем, что во всем Гамбурге меня никто не называет слонихой. Про себя же я вела непрерывные разговоры с отцом.

«А ты еще помнишь, что я была инфанта Майя, а ты король Испании? Почему ты так опустился? Кто такая эта Карин? Какие ты пишешь картины?» – обо всем этом я расспрашивала его в моих воображаемых беседах с ним, но подозревала, что при следующей встрече буду интересоваться только его картинами.

Кора не горела желанием вторично прокатиться в Любек, но, с другой стороны, не хотела бросать меня на произвол судьбы. Я всячески старалась ее заверить, что она спокойно может остаться в Гамбурге, но это для нее было слишком скучно. Словом, мы оставили тетушке записку, чтобы не ждала нас к ужину, и предприняли второй поход на Любек.

Похоже было, что отец как бы ожидал нас. И сам он, и его жилье произвели теперь куда более выгодное впечатление. Из малого количества припасов он приготовил вполне съедобную стряпню, причем мне мешали только грязные тарелки. Я с готовностью перемыла бы их горячей водой, но боялась обидеть отца.

По моей просьбе он показал нам некоторые из своих картин. От зоркого взгляда Коры не укрылось, что он обходится всего тремя красками.

– Ты права, – и отец впервые пристально взглянул на Кору, – понимаешь, я обратил изъян в добродетель. Вы, без сомнения, знаете сказку «Бела как снег, черна как эбеновое дерево, красна как кровь». Когда у меня совсем не осталось денег, чтобы покупать краски, я принял решение обходиться лишь теми тремя, которые у меня еще остались. Черна как смерть, бела как свет, красна как грех.

Мы слушали внимательно, словно на уроке.

– А наци со своими бело-черно-красными флагами… Возможно, свастика и белый круг в море крови задели чувствительный нерв сторонников. При схожем мотиве, но в другом цвете, – скажем, синем, желтом, зеленом, – они никогда не имели бы такого успеха. Из чего следует: стоит нарядиться в черно-бело-красные цвета – и вы приобретете толпу почитателей…

– Не хочу я почитателей-фашистов! – воскликнула Кора.

Я несколько растерялась. А не имеет ли ярко-красный цвет какое-то отношение к его деятельности развозчика крови? Позднее я задумалась над вопросом: почему отец выбирает именно эти краски, хотя сам же обозначил их как праворадикальные? И разве краски вообще могут распространять ту либо другую идеологию, разве они не даны самой природой и невинны, как земля, море и трава?

Все картины отца были похожи одна на другую.

Всюду по красным плодам ползали черные насекомые – жуки, муравьи, тля. Задний план был белого цвета, по большей части скатерть с тщательно выписанными тенями и складками.

– По умению себя ограничить и виден мастер, – пояснил отец.

Я вспомнила его прежние картины.

– А вот раньше ты писал небо и море, и никогда – плоды граната, по которым ползают клопы.

– Разве? Впрочем, ты, может, и права.

Он запустил руку за платяной шкаф, встревожился, не сразу отыскав то, что хотел, и стал извлекать из щели все новые и новые полотна черно-бело-красных тонов. Среди них нашлось одно, которое вызвало удивление у него самого. Белое, напоминающее Христа тело лежало на черных, обугленных балках, а из ран его струилась кровь. Чертами лица этот человек напоминал Карло. Мы тупо воззрились на картину.

– Не иначе написал это спьяну, – признался отец.

Как уже не раз бывало, Кора вслух сказала то, о чем я лишь осмеливалась думать:

– Господин Вестерман, а Карло не навещал вас в последнее время?

Отец обескураженно поглядел на нее и отрицательно помотал головой.

– А откуда ты знаешь, как теперь выглядит Карло? – спросила я. – Ведь тогда он был совсем ребенком.

– Это не Карло.

– Кто же тогда? – спросила Кора.

– Ах дети-дети, никто. Порождение фантазии. Майя, кстати, а мать знает, что ты поехала ко мне?

– Нет.

– А что она про меня говорит?

– Ничего.

Отец поверил мне. Мы распрощались и пообещали в самом непродолжительном времени снова навестить его.

На другой день Кора встретилась в городе со своим студентом, а я тем временем предприняла рейд по гамбургским магазинам. Вообще-то говоря, в тот день я воровать не собиралась. Денег на карманные расходы, которые мне дала мать, вполне хватало. На эти деньги я могла платить за проезд в трамвае, покупать мороженое и другие мелочи. Мои личные запросы были более чем скромными, и мне никогда не пришло бы в голову приобретать предметы роскоши. Но вот ради своего бедного отца…

Ни денег, ни продуктов я воровать не стала – я стала воровать краски. Названия завораживали меня: Caput mortuum, Cölinblau и Krapplack[3]3
  Мертвая голова (лат.), кельнская глазурь (нем.), краплак.


[Закрыть].

Поскольку на дворе стояло лето и я не могла вырядиться в свою «слоновью» накидку, я надела на руку большущий пластиковый пакет с булочками, а в недра его опустила небольшой набор тюбиков. Кисточка требовалась из шерсти куницы.