Текст книги "Красная Книга"

Глава 21
Лалангамена – Смотр Войск

Ингвар стоял перед небольшим войском Жуков.

Пышная грива чисто вымытых волос шевелилась на лёгком утреннем ветерке, отчего Великан казался ещё внушительнее. Нинсон не подпустил к себе никого с ножницами. Он считал, что неухоженная борода придаёт его виду свирепости.

Теперь Ингвар стоял перед своим войском. И думал о том, что ему делать, если кто-то из воинов улыбнётся. Толстый сказочник в расшитом табарде. Однако никто не улыбался.

Он их всех провёл!

Поверили золотым рептилиям в алом поле. Они не понимают, что он сказочник, торговец, повар, кто угодно, но не колдун. Ещё и сумасшедший. Нинсон едва заметно поприветствовал Уголька, который теперь выглядел как холёный домашний кот, как нарисованный чёрной тушью манул, с длинной наэлектризованной шерстью и загривком, как у молодого льва.

Рутерсвард сделал приглашающий жест.

Жуки стояли навытяжку перед господином.

– Все люди проверенные. Каждый имеет уникальный талант. Это вот Стрелок. Бьёт с пятидесяти шагов в игральную кость, так сказать.

Мужчина с повязкой на глазу поклонился, когда его назвали.

– Это вот Повар. Сражается чуть похуже остальных. Но готовит чуть получше.

Огромный воин, ненамного меньше Великана Нинсона, улыбнулся сразу всем веснушчатым лицом. Повар казался бесхитростным и добрым.

– Это наш Кузнец. Если нужно что-то поправить в амуниции, то мы не обращаемся к сторонним, так сказать. Только к своим.

Гладко выбритый мужчина с блестящей на солнышке головой поклонился Ингвару. На самом деле Рутерсвард снабжал подчинённых не только краткими описаниями умений, но и именами. Ингвар всё перезабыл ещё до того, как закончился разговор, так что в его Мактубе они так и остались функциями. Стрелком, Поваром, Кузнецом.

Нинсон добросовестно раздал золото всем Жукам, но запомнились ему только эти трое. Стрелком он и сам был неплохим. А лука в вещах Таро не имелось. Значит, предстояло договариваться с одноглазым. Рыжего здоровяка Нинсон выделил из всех прочих наёмников из-за размеров рубахи и сапог. Хотя и негоже одеваться в обноски своих же охранников, но надо было узнать, нет ли у него запасной одежды. У кузнеца предстояло разжиться ножом. Неудобный меч только мешал. А нож всегда был у Ингвара под рукой. Хотя и крайне редко использовался как оружие. Надо было порыться в вещах Таро Тайрэна. Если бы у него нашёлся нож, то уж верно, это была бы не поделка деревенского кузнеца. А что-нибудь великолепное. Может быть, даже работа Кутха, известного на весь свет мастера ножей.

Представив всю команду поименно, Рутерсвард разрешил людям разойтись. А сам остался с Ингваром и Эшером.

– Я давно возглавляю вашу охрану. Что ещё сказать? Я служу вам уже более ста лет. Да, всю жизнь. А жизнь у меня, благодаря вам, долгая.

Рутерсвард распустил ворот, отодвинул нагрудную пластину и показал тусклый контур сигнума в ореоле седых курчавых волос. Проступил матово поблёскивающий рисунок. Атраменто, соединяясь с кожей, застывала причудливым вензелем, узорным пятном, одновременно напоминающим шрам, татуировку и приклеенное к телу металлическое украшение.

– Вот. Благодаря вам.

Хотелось рассмотреть, что у него там за картинка нарисовалась, когда колдовская живая краска атраменто въелась в кожу. Судя по ширине обода, обширно разлилась.

– По правде сказать, я уже отошёл на покой. Всё-таки возраст. Уж несколько лет тому. Вас уж сколько не было. Господин Эшер всех и распустил. Теперь внучков тренирую. Пенсию вашу, спасибо большое, получаю. Но когда вы призвали, снова вышел. В поле, так сказать. Решил сам проконтролировать, так сказать. Ребята у нас все бравые. Но за последние несколько лет дисциплина того… накренилась.

– Я бы даже сказал, накернилась, – мягко поправил Ингвар, вспоминая визит в Жучью палатку.

– Решил сам проконтролировать, – повторил Рутерсвард. – Вы много добра сделали. Мне. Всем нам. По всему лесу у нас часовые. Всё спокойно. Вы отдохните сколько нужно. И потом будем выдвигаться. Хорошо бы как можно скорее погрузить вещи на корабль.

– Почему как можно скорее?

– Вы знаете, где мы, милорд? Потому что я не уверен. Ведь пропали-то вы не отсюда. А шибко далече, сейчас даже уж не скажу где. А сейчас-то мы не на материке. А на атолле. Тут же, на островах, не нормальные города, как там у нас, на большой земле. Тут у них города-на-карте.

– Ты поясни милорду, что за города-на-карте, – встрял Эшер.

– Ну, это как бы заготовка под город. Этот проект без вас уже начали и закончили лет двадцать назад. У них уже есть гербы, названия и отметки на карте в нужных местах. Ну, в тех местах, на которых Лоа повелели быть городам, так сказать. И есть всё, что полагается. Всё, что угодно каждому из двенадцати Лоа. Мэрия, школа, кузня, почта, таверна, банк, пристань, больница, библиотека, театр, стража, храм. Все сферы влияния. Только жителей нет.

– Я вот слыхал, что желающих много, – начал было Нинсон, но потом решил не спорить.

– Кто же будет в таких городах селиться? Никто по доброй воле, понятно. Это вроде наказания. Ну, как по мне, так вроде наказания, да. А для многих так-то вроде непыльной работы, так сказать. Работы-то толком нет.

Таро Тайрэн, живший давным-давно, мог ничего не знать об этом проекте. Но Ингвар, родившийся всего тридцать с лишним лет назад, много слышал о городах-на-карте. Многие мечтали вырваться из этих крохотных поселений и уехать в большие города. Многие, наоборот – попасть туда. В оплот сытого спокойствия и возможности никуда не спешить. Писать книги или картины, совершенствоваться в игре на музыкальных инструментах.

Города-на-карте обеспечивал Конклав. Это был забег на дальнюю дистанцию. Не тактика, но стратегия. И только Лоа, жившие уже третью тысячу лет, могли позволить себе такую долгую игру. Зато когда город начнёт привлекать жителей, там уже всё будет обустроено.

И возникнет он не стихийно, в том месте, которое выбрали первые поселенцы – люди, безусловно, смелые, но не всегда мудрые, – а появится в правильном месте. В том, какое определили Лоа.

Но этим правилом о городах-на-карте пользовалась всякая суть.

Не в самом городе. Там всё чётко – жалованье и железо кузнецу подвозят в срок, о закупках думать не надо. Товары в лавку тоже поставляют. Цены диктуют. Так что всё население можно считать служилыми людьми, кметями на королевской службе. С уверенностью в завтрашнем дне и всем таким.

Плохо было другое. И Рутерсвард говорил как раз об этом:

– Рядом с такими пустыми городами часто укрываются банды. Ведь людей в округе мало, так сказать. Жителей в городах почитай что и нет. Можно одной бандой контролировать жителей. Пугать тиуна. Отдыхать в больнице, закупаться в лавке, пировать в таверне. Формально даже и не нарушать законов, так сказать. – Рутерсвард шмыгнул носом. – Бросать дротики в розыскной лист с собственной физиономией, так сказать. И вот таких бандитов тут полно.

Он был прав. Это не дикие земли, где водятся большие звери. И не тракты между городами, где носятся от заставы к заставе конные патрули, а на любой ферме наберется пяток крепких людей, готовых дать отпор.

Здесь совсем другое дело – мало людей и много места.

Пустые земли, где есть крапинки таких вот городков-поселений.

Именно тут, на атоллах, сражаясь с бесчинствующими бандами, проходят боевое посвящение тиуны и стражи, кмети и наёмники, телохранители и палачи, воители всех сортов. А у Таро Тайрэна с собой сокровищ больше, чем в казне любого банка этих нарисованных городов.

– Тогда собираемся, – сказал Ингвар. – Завтра выезжаем. Эшер, это возможно?

– Да, милорд. Отдам соответствующие распоряжения.

Уголёк пробурчал что-то кошачье и последовал за сенешалем.

У Нинсона складывалось впечатление, что призрак фамильяра следит за Эшером.

Глава 22
Убежище – Нет Ключа

Ингвар вылез из воды.

Пользуясь тем, что Тульпа не могла одернуть его, внимательно изучил сустав.

Всё было замазано жёлтой мазью, будто залито пчелиным воском. Кое-где из-под воска выползали струйки сукровицы или крови. Но было непонятно, заживает там мясо или гниёт. Хотелось как можно скорее разобраться. Вскрыть. Посмотреть. Но не стоило. Тем более бесполезно это было проделывать тут – в своём воображаемом мирке.

Да и Тульпа будет недовольна.

Ингвар завернулся в попону и вошёл в последнюю дверь. Сразу от порога начиналась полукруглая лестница, спускающаяся в зал с пещерными сводами.

Призрак фамильяра не стал прыгать по ступеням. Маленькому крысёнку это было неудобно. Он оплавился, будто сгоревшая свеча, и стёк вниз густым чёрным киселём, чтобы снова собраться в плотный сгусток у подножия лестницы. В чернильном колобке зажглись два янтарных глаза. Обозначилась мордочка, и развернулись игольчатые усики. Вытянулся чешуйчатый хвост.

Уголёк подбежал к Тульпе, ждущей Нинсона с полотенцем в руках.

Приятно было ощутить себя чистым.

Приятно было уткнуться в женские руки.

Приятно было бы забыть, что всё это лишь только часть фантазии. Не то чтобы полотенце от этого стало менее мягким или глаза женщины менее яркими. Но какая-то в этом таилась горечь.

Грусть путника на отплывающем завтра корабле.

Вроде бы что мешает дышать полной грудью?

Вино имеет тот же вкус, и местный друг, у которого гостил, всё так же смешлив.

Но уже горечь пепла на языке, уже тонкий серпик луны режет сердце.

– Я как раз подумал: где тебя носит?

Тульпа усмехнулась. Полотенце она колдуну не отдала, а стала энергично вытирать его, понимая, что человек, раненный в оба плеча, нуждается в помощи. Это были приятные ощущения, одновременно трогательные и тревожащие. Она, кажется, разглядела его смущение. Но Нинсону было что сказать на это:

– Ты смеёшься? А меж тем, ты мудра, как и подобает Тульпе легендарного колдуна. Ведь, по сути, мы вытираемся сами в период одиночества не потому, что так лучше или удобнее, а потому, что с определённого возраста нас некому вытирать. И лучшее, что мы можем сделать, это найти того, кого мы сможем вытирать после купания…

– Серьёзно? Ты серьёзно хочешь продать мне то, что разрешение себя вытирать – это большой акт любви с твоей стороны?

Она насмешливо закатила глаза.

Ингвар на самом деле считал предоставленную возможность весьма лестной.

В конце концов, кто тут легендарный колдун, а кто плод воображения. Он подначивал Тульпу, чтобы любоваться переливами эмоций на её лице. Следить за летающими бровями и неуловимой улыбкой.

Теперь он был уверен – здесь, в придуманном мире, она выглядела лучше и дышала свободнее. Как будто выдохнула. Помолодела лет на пять. Или так казалось из-за света. Зал освещался дюжиной люмфайров. Каждый располагался над чёрной прочной дверью, точной копией двери в камеру.

Тогда Ингвар понял, что перетащил в Убежище множество символов, виденных им за последний день.

На каждой двери стояла метка – серебряный веве одного из Лоа. В гулком зале чеканный звук каблучков Тульпы разносился театрально отчётливо.

– Зал Лоа, – объявила она с гордостью хозяйки. – За каждой дверью встреча с Лоа.

– Они что, правда тут живут? – никак не мог освоиться Ингвар.

– Я начинаю думать, что ты сильно привирал насчет своих способностей, легендарный ты колдун. Ещё раз повторяю. Это твоё воображение! Тут могут жить хоть десять одинаковых Лоа за каждой дверью! Они могут бросаться молниями и пердеть громом. То, что здесь происходит, просто иллюзия, сон, игра, придумка.

– Придумка? – переспросил Ингвар, зачарованный детским словом.

– Ну… Выдумка. Не всё ли равно, – отмахнулась Тульпа.

Уголёк поскрёбся в дверь, просясь войти. До сих пор призрак фамильяра крайне редко снисходил до взаимодействия с физическими преградами. То были первые двери, сквозь которые Уголёк не протёк струйкой чёрного дыма.

Заперто.

То ли Ингвар только сейчас это заметил, то ли они проявились под напором его внимания. Но в каждой двери была замочная скважина. На тёмном дереве сверкали ободки начищенного серебра.

Не заметить такие было сложно.

– У тебя ключа нет, случайно? – спросил он.

– Сейчас не время.

Ох как часто он слышал эти слова от красивых женщин.

Ингвар мужественно удержался от расспросов и решительно направился обратно.

По дороге схватил Тульпу за руку. Она нужна была рядом.

Её душистый запах и неуместные комментарии.

– Сейчас не время? – уточнил Нинсон.

Тульпа кивнула.

Кресло у письменного стола было застелено медвежьей шкурой. На спинке в самодельных деревянных ножнах покоился огромный поварской нож. Не тесак. А именно нож мастера повара. Длинный и широкий, чтобы можно было упереть острие и перекатывать лезвие, шинкуя овощи. С упором для большого пальца, когда нужна ювелирная работа. И табачного цвета рукоятью, где умещалась бы даже ладонь Великана.

Зарубка у основания лезвия цеплялась за латунный край ножен. И доставать сподручнее. И видно клеймо мастера. Снова значок стилизованной головы ворона. Чёрная метка Кутха на сером сатине матового лезвия. Ну да. Если уж придумывать себе нож, так такой, который стоит целое состояние.

Поварской нож у письменного стола смотрелся странно. Особенно для колдуна. А вот сказочник и путешественник Ингвар привык иметь под рукой что-то такое. Впрочем, если Тульпа говорила правду, все совпадения подобного рода отнюдь не совпадения.

Ингвар принялся за исследование большого шкафа с четырьмя полками. На каждой стояли по восемь совершенно одинаковых с виду книг. Одинаковые обложки из чёрной бычьей кожи. В каждой книге по четыреста десять страниц. На каждой странице умещалось сорок строчек.

Уголёк запрыгнул на стол, чтобы заглянуть в книгу, раскрытую Ингваром наугад.

Глава 23
Лалангамена – Carpe Diem

Ингвар пришёл в себя после операции, которую Эшер учинил на суставе, только к середине дня.

Расплавленная луна, залитая в люмфайр, лежала на столе. Из густой жидкости сочился зеленовато-серебряный свет. Похожий оргоновый светильник был у Тульпы.

Ингвар медленно соображал после настоя, которым его опоили, чтобы он спал, пока Эшер вскроет корку на плече. Опять он не рассмотрел, что там. Сенешаль пытался понять, как давно получена рана. Недовольно бубнил, выспрашивая. Но Великан мог только сказать, что Тульпа говорила о двух неделях.

От полнолуния, когда она появилась, до новолуния, когда он сбежал в колодец. Прыгнул на тысячу километров. С этими четырнадцатью днями совпадали и допросы. Пытка, допрос, пытка, допрос. В общей сложности двенадцать раз. И по тому, как общались, было понятно, что последний допрос был вчера. Но поверить в это было трудно. В его мире, в его Убежище, проходило много больше времени. Он успевал десять раз поспать между переходами сквозь миры.

И плечо всегда оставалось заклеенным и больным. Кроме уроков у Макоши, супруги Ноя. Восьмая Лоа учила его направлять оргон на заживление ран. И развороченное плечо, хотя и прикрытое бурой печатью, как нельзя лучше подходило для таких тренировок.

Иногда Нинсону казалось, что плечо уже заросло и остались лишь шрамы. Иногда казалось, что выломанный сустав ходит ходуном и для того, чтобы выворотить руку, достаточно лишь нажать пальцем посильнее.

Иногда из-под повязки сочилась жидкость, цветом и запахом напоминавшая еловую смолу. А иногда несло тухлятиной.

Ингвар старался не думать о плече.

Как орешки, отщёлкивал пальцами изумруды.

И считал вслух прожитые месяцы.

Призрак фамильяра, чёрным вороном устроившийся на краю стола, провожал взглядом каждый самоцвет.

Триста девяносто семь… Триста девяносто восемь…

Триста девяносто девять… Четыреста.

В огромном, устланном коврами шатре пахло полевыми травами и остывшими угольями курильницы. Окошек не было, чтобы не досаждали мошкара и бивуачный быт. Сквозь лёгкую льняную ткань проходило достаточно воздуха. Можно было дышать полной грудью. Но ветерок не задувал, не вынуждал одеваться и не размётывал бумаги, коих и безо всякого ветра было предостаточно разбросано по шатру. То были списки вещей Таро Тайрэна, составленные дотошным Эшером.

Погрузкой занимались Жуки. Нинсон пробовал вникать в бумаги. Но в итоге бросил, дав себе обещание заняться списками в дороге. Заодно прилично выглядело бы его желание не проводить в седле целый день.

В шатёр перенесли только Рубиновый Шип, сейф и книжный шкаф. Впервые растворив дубовый шкаф, Ингвар вздрогнул. Четыре полки. По восемь книг. Переплёты из чёрной бычьей кожи. Нинсон захлопнул дверцы. Едва взглянув на книги, он услышал голос Тульпы.

Женщина с терпеливой настойчивостью читала вслух, пока он приходил в себя после очередного урока, преподанного палачами или Лоа. У него не было сил. Ни стоять. Ни говорить. Истратив оргон, он становился пустым, выжатым. Оболочкой.

И Тульпа наполняла его. Пищей, что приносили Лоа. Бульоном, что передавал Кинк. За пятой дверью оказалась кухня с припасами. Зельями, что передавала Макош. За восьмой дверью обнаружилась целая аптека. И историями, что Тульпа читала вслух.

И собой.

Ингвар очнулся от собственной команды:

– Унести! Туда, к другим шкафам!

Таро Тайрэн путешествовал с размахом. На многих повозках. Он вёз с собой и ковры, и кресла, и жаровни. У него было три шкафа. Дубовый, с книгами. Резной, с платьями. И ещё один, глянцевый и чёрный, в проступающих под лаком змеях. Эшер пока не мог найти ключ от большого круглого замка, врезанного в обе двери.

Зато хотя бы отыскал ключ от сейфа.

Денег внутри не оказалось. Самоцветов тоже.

Зато нашлась великолепно исполненная Башня Фирболга с резными фигурками. Коробка из красного дерева служила одновременно и полем. Ещё в сейфе нашлись табакерки с высохшим до полной трухи табаком. И три ритуальные вещицы, необходимые каждому.

Во-первых, дайс.

Двенадцатигранная кость для принятия решений. Точно такая же использовалась в игре в Башню Фирболга. Некоторые спрашивали совета у монетки. Но у монетки было всего два варианта – урим или туммим. А у дайса имелись и два, и три, и четыре, и шесть равновероятных вариантов.

Дайс не всегда делался из кости. Деревянные и каменные двенадцатигранники были не менее популярны. Металлические использовались редко. Разве что теми, кто работал с металлом. Да купцами из числа наиболее суеверных, кои полагали, что дайс лучше почувствует ведущий к золоту вариант, если и сам будет из золота.

Во-вторых, ксон.

В плотной бархатной коробочке лежала пластинка из чёрного стекла размером в ладонь. Такие лет с семи уже были у каждого человека. С ксонами было связано множество ритуалов Лалангамены.

Те, кто был менее собран, могли занять руки. Те, кто практиковал внутреннее сосредоточение всерьёз, отрешались от окружающего мира. Те, кто желал сформулировать мысль, постукивали пальцами по гладкой стороне, чтобы лучше облечь мысли в слова.

Ксон помогал показать, что собеседник интересен. Или, наоборот, вежливо намекнуть, что желания продолжать беседу больше нет.

Показной жест, справа налево, служил более приемлемой формой прекратить общение, чем слова «я не хотел бы продолжать разговор». Но не менее однозначной. Пальцы, проводящие слева направо, напротив, свидетельствовали об интересе к собеседнику. Однако такие резкие жесты чаще использовались подростками как элемент игры. Или любовниками, тоже как элемент игры. Они могли применяться господином по отношению к слуге в значении «вы свободны».

Услышать же такое от равного было оскорбительно.

В любом обществе считалось приличным, извинившись, отойти со своей пластинкой, чтобы уединиться. И уже одно это свойство делало ксоны весьма полезными.

Кто-то с помощью ксона напоминал себе о смысле жизни, держа под верхним стеклом герб с девизом или маленький портрет.

Кто-то смотрел сквозь стекло на эмблемы Лоа.

У кого-то значилась руна, на которой он сосредоточивался.

У кого-то там было написано вдохновляющее стихотворение.

Каждый как мог подбадривал своё вдохновение и жажду жизни.

Поговаривали, что шанс осуществить мечту и исполнить желание увеличивался, если самостоятельно нарисованную картинку, схематический оттиск этой мечты, положить под стекло ксона и ежедневно созерцать.

Целенаправленно вожделеть. Осознанно помнить.

Девушки часто елозили пальчиком слева направо. Считалось, что это поможет им подгадать жениха получше. В отличие от рунического искусства – Сейда, такое простое бытовое колдовство называлось свайпом. Оно не требовало никакой особой подготовки, кроме томления в чреслах, тяжести на душе и – для некоторых ритуалов – самой капельки ежемесячной крови.

Девочки хранили на обратной стороне зеркальце с амальгамой. У начавших входить в пору девушек в особом почёте была Десятая Лоа. Не из-за присущего ей милосердия, а из-за чувственности, красоты, соблазнения.

Все Лоа так или иначе были мастерицами соблазнения.

Но зёрнышки прорастали из разной почвы.

Вторая жила инстинктом.

Четвёртая игрой.

Шестая расчетом.

Восьмая мыслью.

Десятая удовольствием.

Двенадцатая отчаянием.

Гладкое чёрное стекло ксона было его смыслом.

А всё остальное выбиралось по усмотрению владельца. Так что для многих дощечка становилась способом показать вкус или богатство, мастерство в ремесле или чувство юмора.

Ксон Таро Тайрэна был идеально ровным и гладким чёрным зеркалом на подложке из красного дерева с золотым гербом – тремя уткнувшимися друг в друга саламандрами. Совершенно непонятно, как он колдовал с таким количеством металла. Ведь все его повседневные вещи: ксон, свотч, платёжная карточка, ключи – всё было золотым.

Неужели и правда он мог бросать руны сквозь металл? Столько металла? Тогда он и вправду мог быть и пилотом. Если уж металл до такой степени не мешал току оргона.

А в-третьих, в сейфе нашлись диэмы.

Шарики, отмечавшие прожитые недели.

Количество сошлось с написанными утром цифрами. Значит, Ингвар правильно посчитал диэмы с первого раза. Это было важно. По правилам Мактуба, диэмы мог пересчитывать только тот, кому предстояло их прожить.

Уместно, когда за ребёнка диэмы считают родители.

Уместно сосчитать непрожитые диэмы предков на похоронах.

Уместно супругам вместе пересчитывать диэмы, планируя совместное будущее.

Но совершенно неуместно отдать диэмы для пересчёта слуге.

Такое пренебрежение к месяцам, что ещё не прожил, могло сулить несчастье.

Ингвар взял фьяску за плетёную ручку и осторожно откинулся на мягкую спинку походного кресла. Поцеловался с бутылкой и скривился от вкуса содержимого. Гадость-то какая!

Предполагалось, что это красное вино окажется чистым нектаром. В купеческих записях была означена сумма, уплаченная за две дюжины бутылок. Вместо этой кислятины можно было купить отару овец. Как раз по одной овечке за бутылку. Фьяски оказались в одном из многочисленных сундуков наследства, коим Таро Тайрэн наградил самого себя. Груз этих бутылок предназначался для князя шестого сектора. Но это было сотню лет назад и на материке. Ингвар ещё раз глотнул кислятины и уставился на проделанную работу.

Он в буквальном смысле слова один за другим перебирал месяцы жизни ради этого момента. Хлипкий походный стол был завален ровными кучками драгоценных камней.

Каждая горсть помещалась на своём пергаменте с соответствующей подписью. Отдельно лежал общий список, только что довершенный Ингваром:

«Серебро – 10 штук.

Изумруды – 4 штуки.

Сапфиры – 16 штук.

Железо – 18 штук.

Жемчуг – 30 штук.

Рирдан – 26 штук.

Сталь – 10 штук.

Золото – 26 штук.

Жёлуди – 13 штук.

Рубины – 33 штуки.

Дерево орн – 6 штук.

Лакированная кость – 3 штуки.

Остальное – простые серые камешки.

Итого: 400.

В году 364 дня, 52 недели по 7 дней, 13 месяцев по 28 дней.

В человеческой жизни редко когда тысяча месяцев.

Мало кто записывает в карпэм 1000 записей.

Мало кто проживает 77 лет.

Значит, я прожил уже половину жизни.

Не помню, что отмечают эти диэмы».

Это были не диэмы Ингвара.

Однако количество их совпадало с количеством прожитых Нинсоном месяцев. Во всяком случае, примерно совпадало, учитывая, что прошлая жизнь закончилось где-то в середине осени, а нынешняя началась где-то в середине весны. Зиму потерял.

Не худший вариант на самом деле. Мог ведь и лето потерять.

Нинсон размышлял, чьи же это тогда были диэмы, если не Таро Тайрэна. Ведь жизнь колдуна была много-много длиннее.

Даже длиннее почётной тысячи диэмов – семидесяти семи лет.

Перед Ингваром было две возможности. Постараться найти утерянный карпэм, который содержал бы подписи к каждой прожитой неделе. Эшер утверждал, что Таро вёл карпэм с прилежанием.

Должно же оно вознаградиться.

Сила Мактуба в действии, так сказать.

Или можно было продать все камни, начать жизнь с чистого листа.

Буквально. Воспринять каждый день как подарок. Завести новый карпэм и начать снова скидывать диэмы в банку. Теперь пусть все будут драгоценными. Никаких простых камней. Никакого голодного детства.

Ингвар ещё раз крепко приложился к бутылке и уставился на две пустые банки для диэмов, размышляя о традиции карпэма и диэмов.

В момент рождения ребёнка в специальную банку насыпают тысячу камешков. Или лесных орешков. Или деревянных плашек. Или жемчужин. Или металлических дробинок. Или стеклянных бусинок. Или золотых самородков. Тут уже зависит от родительского достатка.

Достаток улучшится – можно будет заменить железные дробинки на серебряные. Совсем пойдут дела в гору – поменять серебро на золото. Но только в банке ещё не прожитых дней, ещё не свершившихся вероятностей. Диэмы в блоге неприкосновенны.

А при плохом раскладе можно будет разменять самородки, подсыпать на их место кедровых орешков или деревянных кругляшей. Правда, эта плохая примета. И такая наглядная, что даже самые отчаянные, ни во что не верящие сорвиголовы стараются обходиться без неё.

Ещё бы. Прямо своими руками разменять золотые дни своего чада на деревяшки.

Каждая дробинка из этой тысячи называлась диэм. Символизировала прожитый месяц. Каждое новолуние нужно переложить диэм из банки возможных вариантов в специальную банку уже случившихся, называвшуюся «блог».

Тем самым осознать прожитый месяц. Подытожить его.

Записать в специальную книжку – карпэм.

В карпэме ничего кроме этого не записывалось. То был не блокнот и даже не дневник, хотя иногда его так и называли. На первой странице указывалась дата рождения, имя, булла. На второй – какие именно диэмы были положены. При рождении ребёнка лучше всего положить все одинаковые, кроме одного.

Самый первый, отмечающий первые дни в этом мире, старались сделать настолько дорогим, насколько могли. Даже ребёнок из небогатой семьи получал на своё первое в жизни новолуние серебряный шарик.

Диэмы, положенные в блог, уже нельзя было менять. Так же, как нельзя было поменять уже прожитые дни. И даже если ты сумел улучшить жизнь, то мог заменить только будущее – ещё не прожитые диэмы.

День, когда родители переставали писать в карпэм за тебя, день, когда ты сам получал право складывать в копилку прожитых месяцев диэмы из банки не наступивших недель, и считался днём совершеннолетия. Традиционно это был двухсотый диэм. Но многие начинали сами выкладывать бусинки жизни в блог и намного раньше.

Раз в месяц нужно было уделить несколько минут и перебрать в уме события прошедших двадцати восьми дней. Выбрать из них какое-то одно. Подумать о нём как следует. Поблагодарить за него, держа в руке знак уходящего момента. И переложить из одной банки в другую. С течением времени банка оставшихся моментов пустела, а банка уже прожитых наполнялась.

Смыслом этого ритуала была наглядность. Даже самый суетный человек хотя бы на эти десять минут в месяц задумывался о количестве месяцев в его распоряжении и о том, как он провёл последний. А значит, задумывался и о своей жизни. Ибо что есть жизнь, как не совокупность прожитых диэмов, как не блог. Так учат Лоа.

Ингвар оказался в странной ситуации. Он не помнил ни одного месяца теперешней жизни и при этом не имел на руках карпэма, чтобы узнать о себе что-то более личное, чем ярлыки, которые уже получил от Эшера. Делец, колдун, авантюрист. Очевидно, великан и обжора.

Нинсон помнил какую-то чужую жизнь, но не слишком удачную и не богатую на события. Там он тоже был делец, в каком-то смысле, и колдун, в каком-то смысле. Как торговец он разорился. Как колдун существовал только в мире сказок. А ежедневной авантюрой было для него пробовать баронские яства: не отравлены ли?

Великан был как Таро Тайрэн.

Но в миниатюре. Не слишком удачный черновик.

Ясно только то, что в блоге у него лежало четыре сотни разнокалиберных диэмов. В банке для непрожитых дней, учитывая любовь к табаку, дневным возлияниям и ночным закускам, должно было оставаться ещё примерно столько же.

Даже уже меньше.

Надо ведь отметить проведённые в плену месяцы. Не хотелось переплавить дни беспамятства в рирдановые дробинки. Хотелось отметить их хлебными мякишами или чёрными влажными камешками.

Или маленькими люмфайрами Тульпы, которые единственные светили ему во мраке подземелья.

Мысли Ингвара мгновенно унеслись к прошлой жизни.

К отчаянию, колдовству, Тульпе.

К чёткой границе между жизнями – ледяной воде портала.

К невозможности поговорить с той, что спасла его жизнь и разум. Тульпа, моя Тульпа. Как бы нам снова увидеться?

Эта твоя косая улыбка и удивлённые брови, эти твои пронзительные глаза. По чьему образу и подобию я сотворил тебя? Кого мне искать? Ты была моей спутницей?

Моей? Моей ли?

Великана Ингвара?

Или субтильного Таро?

Неудачника сказочника?

Или легендарного колдуна?

Если он говорил правду Тульпе, если она была снарядом, сто лет назад отправленным в будущее, то она уже умерла от старости.

Её модель, точнее. Сама Тульпа умерла лишь несколько дней тому назад. Растворилась, отдав ему весь оргон, чтобы он мог допрыгнуть до свободы.

Надо поговорить с Эшером и на эту тему.

Последние дни Ингвар только и делал, что отлёживался и ел. Немилосердно болело плечо. Беспокоили шарики жировиков на затылке под волосами. Но было приятно снова быть чистым, свежим и видеть небо.

После голодовки не стоило набрасываться на еду, следовало есть постепенно.

Сначала чашку бульона. Вечером немного каши.

После продолжительных тренировок, после бесконечного моря боли в темнице, после вытянувшего последние силы спуска с горы надо было не ложиться пластом, а ходить, разминаться, как-то приводить в порядок закаменевшие мышцы, одеревеневшие суставы и заржавевшие сухожилия.

Ингвар всё это знал. Или узнал бы от обстоятельного Эшера.

Но всё равно лежал бревном и упивался собственным бессилием. Ел как не в себя. Маялся животом. Но снова обжирался. Пока люди в лагере играли в рутгер, пока Эшер что-то планировал и описывал, пока Рутерсвард тренировал Жуков, Нинсон лежал и слушал, как тренькают струны лиары.

Кто-то в лагере талантливо пел. Ингвар не был большим ценителем музыки. А вот песен знал множество и совершенно точно мог сказать, что этих баллад он никогда не слышал. Уже одно это подтверждало, что его забросило далеко от дома.