Текст книги "История государства инков"

Глава XXII. Они познали исчисление года, солнцестояние и равноденствие

Однако при своей неотесанности инки познали, что движение солнца завершалось за один год, который называли вата: это имя [существительное] и оно означает год, а то же самое слово без изменения произношения или ударения, в другом [своем] значении является глаголом и означает связывать. Простые люди считали годы по урожаям. Они познали также летнее и зимнее солнцестояние, которые зафиксировали огромными и видимыми знаками, каковыми являлись восемь башен, поставленных на востоке, и другие восемь – на западе от города Коско; и те и другие стояли по четыре в ряд; две маленькие [башни], величиною примерно в три роста (estado) находились между остальными двумя большими; маленькие [башни] стояли одна от другой в восемнадцати или двадцати футах; с боку от [каждой] из них на таком же расстоянии стояли две другие большие башни, которые были намного выше тех, что в Испании служили сторожевыми башнями; эти большие [башни] служили для наблюдения и для ориентира, чтобы легче было находить маленькие башни. В пространстве, которое лежало между маленькими [башнями] и по которому проходило солнце при восходе и закате, находилась точка солнцестояний; две башни востока соответствовали двум запада, [указывая на] летнее или зимнее солнцестояния.

Чтобы убедиться [в наступлении] солнцестояния, инка во время восхода и захода солнца располагался в одном определенном месте и следил, встает ли оно и садится между двумя маленькими башнями, которые находились на востоке и на западе. И этим путем их астрология удостоверялась в солнцестояниях. Педро де Сиеса, глава девяносто вторая, упоминает об этих башнях; отец Акоста также говорит о них, книга шестая, глава третья, хотя и не определяет их значения. Они отмечали их такими грубыми знаками (letras), потому что не умели фиксировать их при помощи дней месяцев, на которые приходятся солнцестояния, потому что они считали месяцы по лунам, как мы расскажем потом, а не по дням, и хотя на каждый год они выделяли двенадцать лун, [однако], поскольку солнечный год превышает обычный лунный год на одиннадцать дней [и] не умея подгонять один год к другому, они вели счет движению солнца по солнцестояниям, чтобы уточнять год и высчитать его, а не по лунам. И таким путем они отделяли один год от другого, руководствуясь для своих посевов солнечным годом, а не лунным. И если даже нашлись бы такие, которые сказали бы, что они уточняли солнечный год по лунному году, то их обманули в сообщениях, ибо, если бы они умели так уточнять его, они фиксировали бы солнцестояния по дням месяцев и не было бы у них нужды строить башни, как указатели границ, чтобы следить за ними и уточнять при их помощи со столькими ежедневными трудами и заботами, наблюдая за восходом солнца, когда оно встанет точно против башен; башни еще были целы, когда я покинул их в тысяча пятьсот шестидесятом году, и если потом здесь (аса) их не разрушили, то можно было бы с их помощью уточнить место, откуда инки следили за солнцестоянием; с одной ли из башен дома Солнца или из другого места, чего я не могу написать, поскольку достоверно не знаю этого[14]14
  Астрономические башни явно предназначались для определения и равноденствий, и солнцестояний (к которым были приурочены четыре главных праздника), т. е. ограничивали для наблюдателя дугу на горизонте, в концах которой солнце находилось в дни солнцестояний, а в центре – в дни равноденствий. Независимо от этих наблюдений перуанцы определили продолжительность солнечного года в 365 1/4 дня и лунного в 354 дня.


[Закрыть].

Они также познали равноденствие и очень торжественно отмечали его. В мартовское [равноденствие] они с великим празднеством и ликованием убирали кукурузные поля Коско, особенно в округе Колькампата, считавшемся как бы садом Солнца. В сентябрьское равноденствие они отмечали один из четырех главных праздников Солнца, который называли Ситва Райми – р простое, что означает главный праздник; в должном месте мы расскажем, как он праздновался. Для определения равноденствия у них были каменные колонны богатейшей отделки, поставленные во дворах или на площадях, которые лежали перед храмами Солнца. Когда жрецы чувствовали, что равноденствие уже близко, они брали на себя заботу ежедневно следить за тенью, которую отбрасывала колонна. Они ставили колонны в центре огромной круглой изгороди во всю ширину площади или двора. Посредине круга с помощью нити они проводили линию с востока на запад, зная по долгому опыту, где следует ставить одну и другую точку [этой линии]. По тому, как падала на линию тень от колонны, они знали о приближении равноденствия; и когда тень покрывала линию прямо посредине с самого восхода и до захода солнца, а в полдень свет солнца заливал всю колонну вокруг, не оставляя где-либо тени, они говорили, что тот день был [днем] равноденствия. Тогда они украшали колонны всеми цветами и пахучими травами, которые могли собрать, и на них ставили трон (silla) Солнца, и они говорили, что в тот день Солнце со всем своим светом целиком и полностью усаживалось на те колонны. В связи с этим они в тот день особенно, с самым большим проявлением радости и ликования поклонялись Солнцу и преподносили ему большие дары из золота, и серебра, и драгоценных камней, и других уважаемых вещей. И нужно отметить, что короли инки и их амауты, которые были философами, по мере того как они завоевывали [новые] провинции, убеждались, что чем ближе становилась экваториальная линия, тем меньше в полдень становилась тень от колонны, в связи с чем колонны, расположенные ближе к городу Киту, пользовались все большим и большим уважением; а наибольшим уважением у них пользовались колонны, которые они поставили в самом городе [Киту] и его окрестностях вплоть до берега моря, [и,] поскольку солнце там стоит во весь рост (как говорят каменщики), в полдень не было какого-либо признака тени [от этих колонн]. По этой причине они ценили их выше всего, ибо говорили, что те [колонны] являлись самым приятным ложем для солнца, так как оно восседало на них прямо, а на других сбоку. Эту и другую подобную наивность те люди сочиняли в своей астрологии, ибо в своем воображении они не могли пойти дальше того, что материально видели своими глазами. Колонны в Киту и во всем том районе весьма разумно разрушил губернатор Себастьян де Бельалькасар, превратив их в обломки, ибо индейцы поклонялись им как идолам. Остальные [колонны], имевшиеся во всем королевстве, разрушались другими испанскими капитанами, как только они обнаруживали их.

Глава XXIII. Им были ведомы затмения солнца,
и о том, что они делали при [затмении] луны

Они считали месяцы по лунам, от одного новолуния к другому, и поэтому называли месяц кильа, так же как и луну. Каждому месяцу они дали свое имя; полумесяцы исчисляли по их росту и по убыванию; недели считали по четвертям [месяца], хотя у них не было названий для дней недели. Им были ведомы затмения солнца и луны, однако они не познали [их] причины. О солнечном затмении они говорили, что Солнце было разгневано каким-то преступлением, совершенным против него, ибо лицо его становилось мутным, как у разгневанного человека, и предсказывали (наподобие астрологов), что их постигнет тяжелое наказание. О затмении луны – при виде, как она чернеет, – они говорили, что луна заболевает, и что, если она совсем потемнеет, она должна умереть, упасть с неба, и поглотить всех, кто [находится] внизу, и убить их, и что она должна прикончить мир. Из-за этого страха, когда начиналось затмение луны, они гудели в трубы, рожки, раковины, били в литавры и барабаны и [использовали] все доступные инструменты, которые производили шум; они связывали маленьких и больших собак, [и] сильно били их палками, чтобы они выли и звали бы луну, ибо, согласно одной сказочке, которую они рассказывали, они говорили, что луна любила собак за какую-то службу, оказанную ими, и что она, услыша их плач, должна была пожалеть их и выйти из забытья, которое причиняла ей болезнь.

О лунных пятнах они рассказывали иную сказку, более простую, чем о собаках, которой можно было бы даже пополнить [легенды], которые придумало и сложило античное язычество о своей Диане, превращенной в охотницу.

Однако та, что следует ниже, является глупейшей. Они говорят, что одна лиса влюбилась в луну, видя такую ее красоту, и, чтобы похитить ее, она взобралась на небо, и, когда она хотела прикоснуться к ней рукой, луна обняла лису и прижала ее к себе, и что от этого на ней появились пятна. В этой сказке, столь простой и столь путанной, можно увидеть простоту тех людей. [Во время лунного затмения] они приказывали юношам и детям плакать, и громко голосить, и кричать, называя ее Мама Кильа, что означает мать луна, умоляя ее не умирать, чтобы не погибли бы все [люди]. Мужчины и женщины делали то же самое. Поднимался такой шум и такое великое смятение, что невозможно себе представить.

В соответствии с тем, было ли затмение большим или малым, они определяли болезнь луны. Но если оно было полным, то и определять было нечего, [ибо] она была мертва и какое-то мгновение они боялись падения луны и своего конца; тогда плач и стоны становились более естественными, как случилось бы с людьми, которые своими глазами увидели бы смерть всех и конец мира. Когда же они замечали, что луна мало-помалу начинала обретать свой свет, то говорили, что она выздоравливает от своей болезни, ибо Пача-камак, который был опорой вселенной, дал ей здоровье и приказал, чтобы она не умирала, чтобы мир не скончался. А когда она вся становилась светлой, ее поздравляли с выздоровлением и долго благодарили за то, что она не упала. Все это я видел своими глазами. День они называли пунчау, а ночь тута, рассвет – пакара; у них были слова для обозначения рассвета и всех остальных частей дня и ночи, как то: полночь и полдень.

Им были ведомы молния, гром и удар молнии (гауо), и все эти три [явления] вместе они называли ильапа; они не поклонялись им как богам, а оказывали им честь и уважение как слугам Солнца; они считали, что они обитают в воздухе, а не на небе. То же почтение они оказывали радуге за красоту ее красок и потому что считали, что она происходит от Солнца; а короли инки изобразили ее на своем гербе и знаках отличия. В доме Солнца они отвели каждому из них свое помещение (aposento), как мы в должном месте расскажем. В пути, который астрологи называют Млечным, в некоторых черных пятнах, которые идут вдоль него, они желали видеть фигуру ламы со всем ее телом, которую сосет ягненок. Они хотели показать ее мне, говоря: «Видишь, там голова ламы, видишь там-то [голова] ягненка, сосущего [ее вымя], видишь тело, передние и задние лапы одной и другого». Однако я не видел фигуры, а только пятна, должно быть из-за неумения вообразить их себе.

Однако они не составляли изображения (caudal) тех фигур для своей астрологии [и] даже не стремились рисовать их по воображению; приметы по солнцу, луне или кометам не использовались для простых суждений или предзнаменований, а только лишь по весьма необычным и очень большим делам, как то: смерть королей или разрушение королевств и провинций; дальше в должных местах мы расскажем о некоторых кометах, если доберемся до них. В отношении обычных вещей они делали свои предсказания и суждения скорее по сновидениям, которые им снились, и по жертвоприношениям, а не по звездам и не по знакам в небе (senales del aire). И просто ужасно слушать то, что они говорили и предсказывали по сновидениям, однако, чтобы не возмущать простых людей, я не буду говорить то, что можно было бы рассказать об этом. В отношении звезды Венеры, которую они иногда видели в вечерних сумерках, а иногда на рассвете, они говорили, что Солнце, как господин всех звезд, приказывало ей, поскольку она была самой красивой из всех, быть рядом с ним, иногда впереди него, иногда сзади.

Когда солнце садилось, видя, как оно опускается в море (ибо вдоль всего Перу на западе находится море), они говорили, что оно входит в него, и что своим огнем и теплом оно высушивало значительную часть вод моря, и, как великий пловец, оно ныряло, [проплывая] под землей, чтобы на следующий день выйти на востоке, давая понять, что земля стоит на воде. О заходе луны или других звезд они ничего не говорили.

Все эти глупости имели место в астрологии инков, из чего можно увидеть, сколь малого они в ней достигли, и на этом хватит об их астрологии. Мы расскажем о лекарствах, которыми они пользовались при своих болезнях.

Глава XXIV. Медицина, которой они достигали, и способы лечения

Так случилось, что они угадали, что очищение [организма] путем кровопускания и промывания желудка было полезным и даже необходимым делом, и поэтому они пускали кровь из рук и ног, не умея применять кровопускания и не зная расположения вен, которые следует вскрыть при том или ином заболевании, а вскрывали ту, что находилась ближе всего к больному месту, причинявшему страдания. Когда они испытывали сильную головную боль, они пускали кровь из [места] соединения бровей над носом. Ланцетом служил каменный наконечник, который они вставляли в расщепленную палочку и завязывали, чтобы он не выпадал, и тот наконечник они ставили на вену и сверху давали по нему щелчок, и так они вскрывали вену с меньшей болью, чем обычным ланцетом. Они также не знали, что перед применением очищения желудка нужно изучить мочевую жидкость (humores рог la urina); они даже не смотрели на нее [и] не знали, что такое желчь, слизь и черная желчь (melancolia).

Обычно они очищали желудок, когда чувствовали себя отяжелевшими и наполненными, и делалось это чаще у здорового, нежели у больного. Они принимали (помимо других трав, которые служили слабительным) белые корни, подобные маленьким репам. Говорят, что те корни бывают мужскими и женскими (macho у hembra); они принимали как одни, так и другие в количестве около двух унций, а приняв их, они вставали под солнце, чтобы его тепло помогло бы [их] действию. По прошествии часа или немного больше они чувствовали себя столь ослабленными (descoyuntados), что больше нельзя было терпеть (tener). [Это состояние] похоже на морскую болезнь, когда снова выходят в море; голова испытывает сильное головокружение и обморочное состояние; кажется, что по рукам и ногам, венам и нервам и по всем суставам тела бегают муравьи; очищение почти всегда происходит обоими путями: рвота и экскременты. Пока оно продолжается, пациент полностью ослаблен и страдает от головокружения так, что человек, не ведающий по опыту результаты действия того корня, будет считать, что он умирает от расстройства желудка (purgado). Ему не хочется ни есть, ни пить; он выбрасывает из себя всю имеющуюся в нем жидкость; из него выходят черви, и глисты, и все насекомые, которые там внутри жили. Как только дело сделано, он оказывается в таком прекрасном состоянии, и ему так хочется есть, что он съест все, что ему дадут. Меня два раза очищали так из-за боли в желудке, которая была у меня в разное время, и я испытал все то, о чем рассказал.

Эти очищения [желудка] и кровопускания приказывали делать самым опытным в них [людям], особенно старухам (как здесь [в Испании] повивальные бабки) и великим знахарям, среди которых были очень знаменитые во времена инков, знавшие целебную силу многих трав и по традиции обучавших [своему искусству] своих сыновей, и этих считали врачами, но не для того, чтобы лечили всех, а только лишь королей и [людей] его крови, и курак, и их родных. Простые люди лечили друг друга лекарствами понаслышке. Грудных детей, когда чувствовали у них какое-то расстройство, в частности, если болезнью был жар, по утрам купали в моче, чтобы [потом уже] запеленать их (embolverlos), а когда у них имелась моча ребенка, они давали ему проглотить ее немного. Когда у новорожденного ребенка отрезали пупок, они оставляли кишечку длиной с палец, которую, после того как она отвалится, хранили с великой заботой и давали им ее пососать при любом недомогании, которое они испытывали. А чтобы удостовериться в недомогании, они смотрели на лопаточку языка и, если они видели, что она покрылась налетом (desblanquecida), они говорили, что он болен, и тогда давали ему кишечку, чтобы он пососал ее. Это должна была быть его собственная [кишка], ибо они говорили, что чужая не приносила ему пользу.

Природные тайны подобных вещей они не раскрывали мне, [и] я не спрашивал о них, а лишь видел, как они совершались. Они не умели прощупывать пульс и не следили за мочой; о жаре они узнавали по излишнему теплу тела. Их очищения желудка и кровопускания применялись скорее к стоящему, чем к тому, кто уже свалился. Когда они были повергнуты болезнью, они не применяли какое-либо лекарство; они отдавали себя действию природы и соблюдали свою диету. Они не достигли общего применения лекарства, которое называется очистительным (purgadera), каковым является клизма (cristel) [и] не умели пользоваться пластырем и втираниями, а знали лишь очень немногое и общее[15]15
  По-видимому, Гарсиласо не был знаком с индейскими врачами. Древнюю перуанскую медицину он явно недооценивает. Перуанцы имели весьма развитую хирургию, в частности делали трепанацию черепа. На высоком уровне была военная хирургия и способы залечивания ран и ушибов (в том числе с применением пластырей). При лечении болезней широко применялось кровопускание (стр. 125). Индейские врачи применяли лекарственные (например, при лечении дизентерии) и наркотические (для погружения пациента в сон) клизмы. Древние перуанцы делали клизмы в виде баллона из кожи или пузыря (такие клизмы найдены в древних погребениях, есть статуэтки, изображающие врача с клизмой в руке). Индейцы долины Амазонки делали аналогичные резиновые клизмы, которые (через португальцев) получили всеобщее распространение. Некоторые перуанские лекарства (например, хинин) стали общеизвестными.


[Закрыть]. Простые и бедные люди, заболев, вели себя почти как животные. Озноб трехдневной или четырехдневной лихорадки они называют чукчу, что означает дрожать; жар называют рупа — с р простым, – что означает обжечься. Они очень боялись подобных заболеваний по причине их крайностей, как при ознобе, так и при жаре.

Глава XXV. Лекарственные травы, которые они познали

Они постигли целебное свойство сока и смолы дерева, которое они называют мульи, а испанцы молье. Вызывает огромное восхищение результат его воздействия на свежие раны, что похоже на сверхъестественное явление. Трава или кустарник, которую они называют чилька, разогретая в глиняном горшке, дает великолепные результаты [при лечении] суставов, в которые проникла лихорадка, а у лошадей при вывихах суставов передних и задних ног. Один корень, подобный корням злаковых, хотя намного крупнее и с более мелкими и густыми узлами, который я не помню, как они называли, служил для укрепления и заживления зубов. Они разжаривали его на углях, и, когда он был уже изжарен [и] очень сильно раскален, они разрывали его зубами в длину и так, кипящим, прикладывали одну половину к одной десне, а другую половину – к другой, оставляя их там, пока они не остынут, и таким путем они обрабатывали все десна, к великому горю пациента, потому что у него зажаривался рот. Сам пациент накладывает корень и производит все лечение (medicamento); это делается в первую ночь; на следующий день они просыпаются с деснами белыми, словно обваренное мясо, и в течение двух или трех дней они ничего не могут есть из того, что нужно жевать, и употребляют лишь то, что едят с ложки. По их прошествии у них с десен отваливается сожженное мясо и под ним открывается другое, очень красное и красивое. Я видел, как они таким образом много раз обновляют свои десны, и я попробовал сделать это, не нуждаясь в том, но не будучи в состоянии вытерпеть страдания от ожогов, от жары и огня корней, я оставил то [занятие].

Травой или растением, которое испанцы называют табако, а индейцы сайри, они пользовались много [и] для многих целей. Они нюхали порошок [табака], чтобы освободить от усталости голову. Над целебными свойствами этого растения много экспериментировали в Испании и поэтому прозвали его именем святой травы. Они познали другую чудеснейшую для глаз траву: они называют ее матекльу. Она растет в маленьких ручьях; это – одноножка, а на каждой ножке имеется только один круглый лист. Она подобна тому [растению], которое в Испании называют ухо аббата, растущее зимой на черепичных крышах (texados); индейцы едят ее сырой, и она хороша на вкус; эта [трава], если ее разжевать, а сок вылить в первую ночь [лечения] на больные глаза, а саму разжеванную траву положить как пластырь на веко, а сверху завязать, чтобы трава не упала бы [с глаз], за одну ночь снимет любое бельмо, которое имелось на глазах, и успокаивает любую боль или [залечивает] ранение.

Я положил ее одному мальчику, у которого один глаз должен был вывалиться из черепа. Он был воспален, как перец, [и] не было возможности различить, где белок, а где радужная часть, [ибо] все было сплошным мясом, а глаз уже наполовину вывалился на щеку, а [после] первой ночи, когда я положил ему траву, глаз вернулся на свое место, а [после] второй он был во всем здоровым и хорошим. Потом здесь, в Испании, я видел этого юношу, и он сказал мне, что видит тем глазом, который был болен, лучше, чем другим. Мне сообщил об этом же один испанец, который поклялся мне, что был совершенно слеп от бельма и что за две ночи он обрел зрение в результате целебных свойств [этой] травы. Где бы он ни встречал ее, он обнимал и целовал ее с огромнейшим уважением и клал ее на глаза и на голову в знак благодарности за благодеяние, которое при ее содействии совершил господь наш, восстановив ему зрение. Мои родственники-индейцы использовали многие другие травы, о которых я не помню.

Такой была медицина, которую сообща достигли индейцы инки Перу и которая заключалась в использовании простых трав, а не составных лекарств, и дальше они не пошли. И раз в делах такой важности, как здоровье, они изучили и познали так мало, можно поверить, что в вещах меньшего для них [значения], как то: естественная философия и астрология они знали [еще] меньше, и еще меньше в теологии, ибо не сумели подняться к пониманию вещей невидимых; вся теология инков замкнулась на имени Пача-камака. Потом уже здесь испанцы экспериментировали над многими лечебными свойствами (cosas) главным образом маиса, который они называют сара, и произошло это отчасти благодаря совету, который им дали индейцы на основе того немногого, чего они достигли в лекарствах, и отчасти благодаря тому, что сами испанцы размышляли над тем, что они видели; так они пришли к [мысли], что маис, помимо того, что он является пищевым продуктом такого питательного содержания, весьма полезен при болезни почек, болях в подвздошной впадине, страданиях от камня, при задержании мочи, болей в мочевом пузыре и в мужском половом органе (сапо), и они пришли к такому заключению, видя, что очень немногие индейцы или почти никто из них не имел этих страданий, что испанцы приписывают их обычному напитку, который является напитком из маиса, и поэтому его пьют многие испанцы, которые имеют подобные заболевания. Индейцы также пользуются им, как пластырем, при многих других бедах.