Текст книги "Недолюбленные дети. Записки психолога"

Порушенные отношения внутри родительской семьи не заложили в ребенке основу безопасного восприятия мира, не дали ощущения комфорта и принятия. Мама и папа не научили отношениям между мужчиной и женщиной, между детьми и родителями, между маленькими и большими. В интернате неосознанно зарождаются новые родительские симбиотические связи (воспитатель – ученик), но выстраиваются они часто на протесте, чувстве соперничества, ощущении повсеместного предательства, отсутствии благодарности и способности ценить тех, кто рядом с тобой и для тебя. Рождается нездоровая привязанность, основанная на страхе снова остаться одному, быть ненужным, выброшенным, но настоящего чувства благодарности в этом нет! Это патологическая привязанность, которой маленький человек пытается заполнить свою внутреннюю пустоту, чувство одиночества и тревоги. Это своего рода проявление жажды любви и некая благодарность за внимание.

Интернат – это ежеминутная совместная жизнь ребенка и педагога.

Воспитатель – это мама. Мама любящая и понимающая, мама отталкивающая и не принимающая, обучающая и судящая. Мама, живущая в мечтах или светлых воспоминаниях, но полностью недосягаемая сегодня, сейчас. Она есть и ее нет одновременно. Она и моя, и чужая.

Воспитатель – это отец. Фигура в юбке, пытающаяся научить рубить деревья, клеить обои, грузить мусор, размечать землю для молодого сада. Научить быть женщиной и мужчиной. Учить отношениям между мужчиной и женщиной, правда, от одного лица за двоих.

Воспитатель – это семья. Это праздники, конфликты, разбирательства, первая встреча со спиртным, первые сигареты, первая любовь, первые провалы и первые победы. Сначала все впервые, потом – буднично, на протяжении многих лет. А для некоторых это единственная семья и в течение многих лет после выпуска.

Жизнь сирот в стенах интерната – это и жизнь педагогов, редко когда осознаваемая ими в полной мере. Жизнь выгорающих, выгоревших, но, несмотря ни на что, заботливых и любящих людей.

Дорогие мои, любимые коллеги! Ваш труд неоценим, но… пачка кукурузных палочек из рук пьяного папы всегда будет затмевать вас в сердце ребенка…

Создание видимости семьи не помогает воспитаннику найти себя, познакомиться с собой. Правила и запреты, требования соблюдать дисциплину напрягают, но есть надежда: «Скоро я отсюда выйду». Это мифическое счастье «выхода на свободу» откорректирует жизнь многих. Как говорит печальная статистика, многие выпускники школ-интернатов бессознательно ищут способ вернуться к привычному для себя режиму жизни – и попадают в тюрьму.

Но главное – это боль. Боль негативного прошлого опыта, которую не хочется вспоминать, осознавать, признавать, прощать. Либо другая сторона – бравада и полное безразличие.

Вот такая она, детдомовская реальность…

Для себя я сделала одно страшное, по сути, заключение: детский дом – это все равно что психиатрическая больница или тюрьма: ты живешь по графику, ты в списке, ты сам себе не принадлежишь, ты полностью зависим; есть люди, которые решают все за тебя, и по большому счету тебе не нужно ни о чем думать и ни за что отвечать. А есть ли здесь ты сам?

В таких раздумьях, в поиске самой себя, мне приходилось отыскивать и душу ребенка, оказавшегося выброшенным в мир своими родными и близкими. В этой одной боли на двоих мы открывались друг другу, плакали, смеялись, секретничали и искали. Искали смыслы, простраивали цели, заставляли себя работать, учились брать на себя ответственность, быть самостоятельными. И мечтать мы тоже учились вместе: я давала на это «разрешение» ребенку, а он своим доверием дарил эту же возможность мне, взрослой. Мы встречались со своими страхами, наполняющими душу тьмой и недоверием. По сути, мы – два раненых ребенка, просто каждый по-своему, и здесь и сейчас мы встретились.

На первых групповых встречах обратной связи почти не было. Дети молчали, и я понимала почему. Не могла требовать и даже ждать. Хотя очень этого хотелось. Когда встречалась с их отсутствующими, равнодушными, апатичными взглядами, порой чувствовала бесполезность своей работы. Было ощущение бессмысленной схватки с океанской волной, размеры которой невозможно представить и осознать. И хотя я понимала, что «всем не поможешь» и не каждый помощи просит, их пустые взгляды удручали…

Меня охватило уныние. Тогда помогла мудрая мама.

– Доця! Я понимаю, что трудно, что все кажется бесполезным и пустым. Но если хоть один-единственный ребенок хоть когда-нибудь вспомнит хоть одно твое слово или просмотренный фильм и свои переживания, если это воспоминание поможет ему – значит, все уже не зря. Продолжай с любовью делать то, что чувствуешь необходимым именно в этот момент. Будь рядом с теми, кому это нужно сейчас. Ничего не жди!

Я не представляла, что значит моя работа, но знала – я не зря здесь и это нужно в первую очередь мне. И это не просто интернат. Именно о нем я рассказывала сыну, именно сюда мы с мужем привозили конфеты и печенье, сюда мой взрослеющий ребенок передавал свои игрушки. В медицинском блоке живет лошадка, подаренная моей бабушкой своему единственному правнуку, а из соседнего кабинета в свой я перенесла большого розового слона с крестин сына. Так строился маленький любящий и комфортный дом внутри большого сиротского дома.

В поиске любви для себя я пришла в этот дом, маленькие жители которого страстно желали этого же чувства. Ищущие встретились. Вместе мы учились входить в состояние любви, рождаемое в общем проживании болезненной пустоты, находили внутри себя тот источник жизни, который уже никому не позволим заглушить!

1. Друг

Иду по коридору. Стоит мальчик, который «живет сам по себе» – ходит где хочет, делает что хочет, говорит все что думает. Иногда нелепость и простота его вопросов ставят взрослых в тупик: кажется, он вообще не думает – делает то, что чувствует.

Может просто встать и уйти с урока. И тогда вся школа оживает в поисках пропавшего: «Где Ан-то-нов?!».

Самое удивительное – это таинственные появления Антонова в моменты проверок, приездов гостей, особенно важных. Он выныривает из ниоткуда и в никуда пропадает. В самых неожиданных местах и в самое неподходящее время появляется перед тобой: «А что вы тут делаете? А вы чай пьете? И я хочу! Меня угостите? А что у вас еще есть? Вы можете мне что-нибудь подарить? А я к директору, наверное, схожу…».

Никто не может усадить его на уроке, заинтересовать чем-то. У взрослых не хватает на него сил, терпения, времени. С такими детьми сложно, в оправдание всегда находятся диагноз и, конечно, крылатая фраза «Гены, что вы хотите?!». Он особенный, а для таких детей нет ни программы занятий, ни отдельных педагогов, ни возможностей в общеобразовательной школе. Это мучение для всех.

Мы с Антоновым стояли разговаривали, подошла учительница, стала рассказывать мне, какой он «хороший»: на уроках не работает, болтает, всем мешает, самовольно уходит.

Он стал плакать, закрывая глаза. Создалось впечатление, что хочет спрятаться. Присел на корточки, попытался закрыться, обхватив голову руками.

– Ты помнишь, что вчера был мой день рождения? – спросила я.

– Да.

– Нарисуй, пожалуйста, мне в подарок рисунок. А после урока приходи ко мне в кабинет, покажешь. Хорошо?

– У меня нет листика и ручки.

– Учитель даст тебе все, только ты сиди тихонько и не мешай детям.

После урока он пришел с моим портретом. Мы сидели за столом, я попросила его нарисовать самого себя, но рука малыша рисовала маму.

– Ты можешь помочь ей забрать меня отсюда? Я хочу к маме…

Он рисовал и рассказывал о маме. Не знаю, выдуманы эти красивые истории или они настоящие, но слезки блестели на его глазах. Рисунок-подарок для мамы нарисован, письмо под диктовку написано. В тот момент меня пронзила мысль: «Ведь я ничего не знаю о нем! Вдруг мама умерла?». Сама себе сказала, что узнаю историю ребенка и будем решать вопросы по ходу.

Я сфотографировала малыша для мамы, он улыбался. Это была странная улыбка, когда выходит наружу внутренняя потребность в любви и одновременно возникает привычная маска («Улыбайтесь, чтобы понравиться!»), похожая на оскал загнанного в угол дикого зверька.

Он очень переживал, как бы письмо не пропало, пока будут печататься фотографии. Мы положили его около иконы.

– Смотри: иконка, свеча, твое письмо, рисунок. Боженька и Ангелы все будут беречь, не волнуйся!

Он внимательно все рассмотрел, отошел на пару шагов, снова посмотрел и немного успокоился. Все наши действия решили пока сохранить в секрете.

Мы шли в класс, держась за руки, и я боялась его упустить – шустрый. Интересная деталь: сколько я ни ходила по этому длинному коридору, кабинет социального педагога всегда был закрыт, а сейчас, как только мы поравнялись с ним, дверь сама открылась. Оказалось, замок плохо работает, и, чтобы дверь не открывалась, хозяйка запиралась изнутри. Передав героя в руки воспитателя, я вернулась в открывшийся для меня кабинет с историями всех детей и узнала: его мама уже третий год находится в заключении, она ничего не знает о сыне и ищет его. Несколько дней назад пришло письмо из тюрьмы с просьбой посодействовать в поиске мальчика. А его письмо готово! Все случилось в течение часа! Как и в какую сторону все повернется, мы не можем знать, но путь начинается с нашего первого шага сегодня.

Завтра будет один из главных дней в жизни моего маленького друга – он сам лично поедет отправлять письмо своей «самой красивой и прекрасной маме на свете».

Приклеит марку и бросит в почтовый ящик первое в своей жизни письмо. Он никогда не видел почтового ящика. Он не знает, что конверт облизывают языком, чтобы края конверта склеились, спрятав послание. Никто и никогда не поднимал его на высоту почтового ящика. Это будет его первый взрослый самостоятельный поступок.

P.S. Уже несколько месяцев живет переписка сына и «самой прекрасной мамы». Каждое письмо мой друг обцеловывает и просит перечитать по нескольку раз (сам он читать так и не научился). Он прижимает конверт к груди, закрывает глазки и улыбается, как будто мысленно воссоединяется с мамой. Они встречаются в этот момент. Он прячет дорогие письма в моем кабинете, чтобы дети не забрали, не порвали, не выбросили, чтобы не потерять. Берет одно письмо, меняет на другое, снова прячет. И жутко гордится. И ждет, и предчувствует.

– Сегодня мама пришлет мне письмо?

– Не знаю.

А вскоре секретарь сообщает, что для Антонова есть письмо.

У взрослых по-прежнему не хватает на мальчика сил, терпения, времени. Иногда он грозит: «Вот придет моя мама и всем вам даст за меня!». Мама пока не все знает о сыне. Есть надежда, что ее любовь поможет нам вместе пережить и перерасти некоторые трудности.

Больше всего моего друга беспокоят три вещи.

– Когда мама меня заберет?

– У меня проблемы в учебе. Бедная Нина Геннадиевна учит-учит меня, бьется-бьется со мной, а я никак не могу научиться хорошо учиться… Что мне делать?

– Напишите маме, чтоб она прислала свои фотографии… я не помню ее… вдруг она придет, а я не узнаю ее… Как я ее узнаю? Напишите так: «Мама! Пришли мне, пожалуйста, в следующем письме свои фотографии. Целую, твой сын».

2. Лешка

Когда я шла работать в интернат, знакомые говорили, чтобы не вздумала усыновить какого-нибудь ребенка.

Раньше меня посещала такая мысль, но, когда я вошла в жизнь этого учреждения, точно поняла, что не смогу усыновить или удочерить ребенка. Не потому, что испугалась или дети такие сложные, или мое сердце стало жестче, – нет. Просто я осознала, что могу стать для этих детей другом, помощником, близким человеком, но не мамой.

И тем не менее есть мальчишка, для которого особенно хотелось бы найти семью. Спасение для него мне видится только в этом. Он будоражит мое сердце. Цельность его развивающейся личности пока сохраняется под натиском жизненных обстоятельств, и это дает надежду на возможность сберечь детскую душу. Чистую и ищущую любви.

Я вижу его почти каждый день и каждый раз думаю: «Какой ребенок, какая светлая, незамаранная душа!». В нем нет злости, нет корысти. Он еще не научился врать и оговаривать друзей. Он не грубит, не курит, не ворует. Он старается учиться, и ему это нравится, что редкость. Он помогает взрослым, на него можно положиться, ему можно доверять. Он чистый сосуд, и, если сейчас начать наполнять его благодарностью, заботой, он еще может стать счастливым и достойным человеком. Он очаровывает своей непосредственностью, открытостью, честностью и живостью. А кроме того, он очень симпатичный. Светлые волосы, огромные голубые глаза, милая улыбка, правильные черты лица. Он весь дышит радостью, от него исходят тишина и покой, рядом с ним хочется улыбаться и говорить о жизни что-то хорошее. Рядом с ним хочется быть.

Я вижу не внешнюю симпатичность, я чувствую его открытое сердце, неозлобленное, доброе.

«Какой Лешка красивый!» – говорю я себе, встречая его. Стало привычным видеть его красоту.

Как-то он оказался в моем кабинете – пытался разобраться с конструктором.

– Инна Сергеевна! Можете мне помочь?

– Конечно.

Детали не соединялись, и он пришел за помощью. В глазах горел интерес, он очень старался, был такой милый в этот момент, что слова сами вылетели:

– Лешка! Ты такой красивый мальчик!

…Он буквально остолбенел. Молча смотрел на меня огромными, удивленными глазами. Я даже испугалась. Он онемел, а я не могла понять, что с ним, что я не так сказала, сделала? Он спросил меня:

– Правда?

Тут остолбенела и потеряла дар речи я.

– Конечно правда! Разве тебе этого никто не говорил?!

– Нет. Никто. Никогда.

Господи! Я прижала его к себе. Наверное, мне нужно было спрятать лицо, чтоб он не увидел моих слез. Я каждый день видела его красоту, любовалась им, но ни разу не сказала ему об этом. Я признавала его достоинства как привычный факт, отмечаемый и принимаемый. Мне думалось, что я делилась с ним своими переживаниями, а оказалось, это был только мой внутренний монолог. Мне стало стыдно.

У нас нет привычки говорить хорошее, оно кажется само собой разумеющимся, вот замечание сделать – другое дело… А ведь так важно говорить друг другу добрые слова! Они могут сотворить чудо.

3. Молитва

Я молиться точно не умею… Молитв не знаю… Так, сам молюсь…

Он сидел напротив меня, перебирал руками, спрятанными под столом. Пытался удержать взгляд на пальцах, выплясывающих нервную чечетку. Потом поднимал голову и всматривался в мои глаза так, будто бы там должен был появиться ответ на терзающий его вопрос.

– Заберет меня мама, как вы думаете?

Он мал, он даже не подросток. Скоро ему исполнится восемь лет. Из них пять лет он не живет, а пребывает в мучительном ожидании.

Эти пять лет наполненной и счастливой жизни, возможность их быть такими украла у него собственная мать, попав в места лишения свободы. Отняла кусок жизни у него и у себя – у них. Она в тюрьме, он тоже. Расписания дней у них одинаковые: сон, еда, прогулка, медицинский осмотр, уборка территории, свободное время, у нее работа, у него учеба. Два закрытых государственных учреждения – детское и взрослое. Первый вопрос – один на двоих: кто быстрее выйдет, станет свободным? Второй: будут ли они снова вместе?

Каково это – жить в постоянном ожидании, надеяться и страшно бояться?

Ему повезло, как он думает. Мама не забыла его, пишет письма ему и своей матери – его бабушке. А мальчик каждую минуту жаждет слышать голос мамы, мечтает, что она приедет за ним. Ведь она обещала.

Многие воспитатели хотели бы, чтобы он был усыновлен, – родители нашлись бы быстро. Но в школе знают, что мама настроена решительно и планирует сына забрать, только нужно время, нужно ждать. Ее мальчик растет прилежным, смышленым, активным – просто замечательным. Наверное, присутствие надежды дает ему силы выстаивать перед нехорошими интернатскими и жизненными соблазнами, да и устрашения от бабушки и других взрослых, с одной стороны, пугают: «мама себе плохого сына не заберет», а с другой стороны, дают стимул не «плохеть», учиться, трудиться не покладая рук. Иногда кажется, что он хочет научиться всему и сразу, что он готовится к неизвестному будущему и хочет быть застрахован от любой возможной неожиданности.

– Уборка? Я могу! – Дерево выкорчевать? Я справлюсь. – Уроки учить? Я готов. – В магазин идти? Деньги я считать умею. – На стол накрыть?.. Я все сделаю, мама!

Он авторитет в классе, на него можно положиться, ему доверяют, ему верят. Он отличный парень. Симпатяга во всех смыслах, пример для подражания и умиления. Да, такое бывает!

Что бы с ним ни происходило, он все переносит на маму и их совместную жизнь: что бы она сейчас сказала, как бы на него посмотрела, как бы себя повела?

Кажется, он всматривается в женщин и отыскивает самое важное, что должно быть у его мамы. Он собирает женский образ, строит новый мамин мир. Не помня деталей, запахов, цветов, неосознанно конструирует идеальный образ любимой мамы, но также подсознательно понимает, что рисунок складывается не вполне реальный. Время стирает образ мамы, а сохранение эмоционального портрета отнимает слишком много сил и энергии. Когда долгие годы не получаешь подпитки, живешь только надеждой, отдаешь, почти ничего не получая взамен, пустота и страх начинают заполнять все, влиять на мысли, настроение и действия.

В финальный период ожидания напряжение и колоссальная тревога взяли вверх над парнем и вырвались наружу: начались драки.

Я в его группе, о чем-то прошу детей. Кто-то не услышал мою просьбу. Он сперва просит, а уже через секунду начинается месиво. Ярость, злость, ненависть, какие еще подобрать слова? Разнять детей одному взрослому становится невозможно.

Он задыхается, но сразу же извиняется с криками оправдания и негодования:

– Инна Сергеевна, он должен был сделать то, что вы сказали!

Ему трудно быть собой, сдерживать себя. Трудно принимать себя такого. Донести до взрослых, что парень не портится, а просто накал переживаний срывает крышку с котла терпения, тоже нелегко.

Он страстно хочет все понять про себя и про маму, про их будущую жизнь. Он хочет быть готовым к новому и волнуется о маме, готова ли к этому она?

Тяжелый вздох мальчика заполнил кабинет. Повисла тишина.

– Я не могу, к огромному, огромнейшему моему сожалению, дать тебе гарантию, что все сложится на сто процентов хорошо. Это было бы нечестно… Но вижу, что мама делает все возможное, чтобы вы были вместе. Она понимает и ты должен знать, как работает система: мама обязана найти работу, найти жилье. Она должна не нарушать закон, потому что за ней, за ее поведением будет вестись пристальное наблюдение. Ей разрешат тебя забрать, когда она сможет создать для тебя, твоей жизни и учебы определенные условия. Мама старается со своей стороны, ты – со своей. Вместе будем надеяться, что пройдет еще немного времени, и вы будете семьей. Нет, неправильно я выразилась, прости! Вы и сейчас, и все эти пять лет были семьей! Вы смогли ее сохранить в своих мыслях, мечтах, в общении, в своих сердцах! Осталось воссоединиться только физически.

– Я боюсь.

– Чего?

– Волнуюсь… Что дальше будет? Где мы будем жить?

– Мама собирается искать работу в Крыму. Она устроится, заберет тебя. У вас есть бабушка, есть ее дом в деревне. Вам с мамой уже есть на что опереться. А главное, вы есть друг у друга.

– А если нет?

– Скажи, на сегодняшний момент все идет по плану?

– Да.

– Давай попробуем не забегать далеко вперед. Что ты можешь сделать сегодня для ближайшего будущего?

– Я вроде стараюсь… даже устал… уже не знаю, что еще делать мне…

– Верю, родной…

Он вспомнил историю нашего воспитанника, с которым мы писали письма его маме в тюрьму. Мальчика перевели в специализированный интернат, а его мама после выхода из тюрьмы любящей мамой так и не стала… Он боялся, что такая же участь постигнет и его.

Со всеми этими переживаниями надо было что-то делать. Именно сейчас время могло сыграть в пользу мальчика, и мы с готовностью приняли этот подарок.

* * *

Работа в кабинете психолога кипит всегда. Дети готовы многое брать, но есть проблема: в атмосфере принятия они начинают сходить с ума. Порой мне казалось, что и я вместе с ними. Пять-семь человек второклашек, третьеклашек начинают сюсюкать, говорить детским голосом, кажется, попадаешь в страну обиженных гномиков, и неясно, в кого они через минуту способны превратиться, в какую глухую и жуткую пещеру могут утащить всех и тебя за компанию. Они становятся более чувствительными и беспомощными в своей просьбе оставаться с ними, прожить эмоции снова, но вместе. Достаточно трудно быть дающим и тянуть своей энергией мечущихся в непонимании детей. Трудно регулировать и сохранять позиции, правила, границы. Тяжело останавливать, контролировать процесс и время. Это в случае работы, честной работы.

Чрезмерная чуткость, как и полное ее отсутствие, – своего рода патология. Слишком чуткий взрослый мешает ребенку, так как отдает ему все пространство, утрачивая самого себя. Лишь середина – с ошибками, промахами, неудачами и новыми попытками – и есть источник развития. Именно ее нужно искать.

Чуткость в работе – это умение распознавать сигналы ребенка, интерпретировать их с позиции ребенка, слышать его и давать немедленную обратную связь. Мешает взрослому замечать ребенка его собственный опыт, предрассудки, мифы о сиротах плюс собственные импульсивные реакции. Главное в общении с детьми – быть ориентированным, направленным на них, но не растворяться в них.

Жизнь в интернате не заканчивается в какой-то определенный срок – отсидел на уроках и ушел домой, отработал смену – и свободен. Здесь все дети и взрослые находятся двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю – все выходные и праздники, одиннадцать лет подряд, до выпуска. Нет никакого ощущения завершенности начатого, казалось бы, уже проработанного. Так и в нормальной жизни, конечно. Просто здесь, за забором, все происходит по кругу, изо дня в день. Нет возможности отойти в сторону, выйти из позиции вовлеченного, посмотреть со стороны, сменить поле обозрения, посмотреть на себя, свои проявления и поведение других в новой ситуации. Даже выезжая в лагерь, дети остаются в своем коллективе, со своими знакомыми и надоевшими взрослыми, в рутинной и вконец опротивевшей обстановке. Иногда и работа, и само существование кажутся сплошной бессмыслицей для всех его участников.

Вот в таких условиях каждый день мы с детьми занимались, «собирали» себя, свои жизни. Строили собственные волшебные замки, разрешали чудесным историям случаться внутри своей души и общей сказки. Мы учились быть пусть еще маленькими, но творцами. Старались наполнять это действо радостью.

Рисовали страхи, рассказывали про них жуткие истории, потом жгли. Это надо было видеть! Страхам явно было некомфортно, а нам – весело. Мы и подарки им дарили, нашим страхам, и искали в них то, чему они, возможно, хотели нас научить, от чего пытались уберечь.

Выясняли, как трудно внимательно и бережно относиться к одноклассникам, особенно когда они бесят одним своим присутствием, достали.

Нам, взрослым, понятно, что проблема не всегда только в классе, она и в нашем восприятии…

Как ребенка обратить к себе? Помогает раскрепоститься и настроиться на себя рисунок. Тему выбирай любую: я, мой мир, моя злость, моя мечта, добрые дары, да что угодно. «Подсознание рулит» – самое четкое определение этих методик, которые раскрывают глубоко спрятанные переживания. Через них мы учились видеть, нет, – искать, замечать себя и только потом – другого. Быть коллективом, оказывается, очень сложно! Попробуй двигаться всем вместе, в один шаг, в одно дыхание, не сбивая соседа. Попробуй-ка сдержать свое обещание, да и поди разберись, обещание – это ответственность или просто вылетевшее слово?

Мы старались учиться быть другом. Через знакомство с любовью и ненавистью как состояниями, возникающими в контакте с другим человеком, мы учились находить, признавать, трансформировать и доброе, и злобное в себе.

Хотя кто из нас имеет право утверждать, что точно минус, а что – плюс?

А сколько работы с обидушкой? С этой душегубкой и беспределыцицей. Вот уж бездонная пропасть на многие годы осознаний! Какое удовольствие видеть детей, рвущих бумажки со своими губительными переживаниями. До самозабвения, до ликования, до опустошения. Они утоляют жажду отмщения, неосознанную, горестную, но такую заряженную болью. Весь кабинет в распоряжении детей. Это их время. Это их работа над ошибками родителей и всего рода…

Медленно и бережно возвращаемся потом к себе. В этом нам помогают пластилин, краски, пуговицы, бумага, тряпочки, ленточки, шишки, камешки, каштаны, бусинки, макароны, карандашная стружка – все, что попадется под руку.

Особое удовольствие – расслабиться в сухом бассейне. Плавай, ныряй, лежи, чувствуй свое тело, свои границы, границы соседа, пытающегося вытолкнуть тебя на поверхность.

Разбирались мы и с мечтами, учились их формировать и озвучивать. Оказалось, непросто не смеяться над мечтой друга, особенно когда он не может ее придумать. Не может даже придумать!

Все в игре. Она помогает снять те защитные механизмы, те психологические барьеры, которые блокируют естественность ребенка. Мы считали деньги и искали свою картинку, определяющую отношение к ним. Мечтали о богатстве и разрешали себе хотеть достатка. Рисовали мандалы, делали кукол, писали письма животным и получали с открытым от изумления ртом их ответы. Сова просила не охотиться на нее, белый медведь говорил о загрязнении природы, дельфин предлагал дружбу. Дети, еще такие наивные и открытые, верят в чудеса и ждут их, несмотря ни на что!

А сколько открытий дарит театр! Проигрывание детьми сказок и сюжетов с помощью театральных кукол, простых игрушек расширяет восприятие, вдохновляет, создает новую реальность – комфортную, наполненную чувством освобождения и легкости, яркой демонстрацией своего умения.

Просматривая фотографии с занятий, порой удивляешься пойманным моментам. Пожалуй, самые смешные и глубокие выражения лиц получаются в играх с тайной. Ребенок теряет свой привычный образ, напускные роли смещаются, уступая место естественному интересу и азарту. Выдох, расслабление, попытка угадать неведомое. И вот рука выныривает из черного мешка с нащупанным предметом. Сколько радости – неподдельной, детской, живой!

Очень выручали нас и музыкальные инструменты. Особое значение я придаю предметам, сделанным из натурального материала руками увлеченного мастера. Хэнд-мэйд ищу везде. Верю, что заложенная в инструмент энергия рождает трогательность момента встречи детей с музыкой, выражающей то, что выразить, кажется, невозможно. Остается проникать внутрь этого торжества красоты и впускать мелодию в свое сердце. В этот момент ты можешь казаться уязвимым и открытым. Но именно это «приоткрытие» и позволяет появиться новому опыту.

Тут можно и тихо петь, и крикнуть что есть мочи. Можно прислушиваться к мелодичности одного музыканта, можно создавать общую мелодию, наполненную разными красками и силой звучания.

Потрясающая вещь – библиотерапия. Когда впервые произнесла это слово, дети (да и некоторые коллеги) спросили с удивлением: «Мы что, Библию будем читать?!».

«Поллианна» Элинор Портер помогала нам искать радость. Это процесс, скажу я вам! Надо быть готовым к тому, что ребенок не найдет, как бы ни силился, радости от пребывания без мамы. Сложно найти что-то, что ребенка радует в таких обстоятельствах… Мы копали глубоко и по-настоящему старались. После этих экзистенциальных погружений открываются неоглядные дали для индивидуальной работы ребенка со специалистом.

Но самое любимое занятие детворы – слушание сказок при свечах.

До слушания мы доходили долго, так как основным героем сначала был воск, которым хотелось залить себе ладонь, причем сделать это раньше всех, громко попищать, привлечь внимание к своей смелости и выносливости. Свече приходилось попотеть в прямом смысле слова на весь класс. Но когда шаловливая игра уступала место волшебству сказочных теней, мир погружался в тишину.

Дети учились с закрытыми глазами пребывать внутри своих переживаний. Колокольный звон с его исцеляющим эффектом, звуки тибетских чаш, голоса дельфинов привносили в наши чтения что-то удивительное, неуловимое, необозначаемое, но дарившее тишину и покой.

Мне кажется очень важным именно слушание сказок. Когда через голос оживает огромный мир, звучит душа в истинности переживаний, а не в объяснениях ума.

Несостоявшиеся личности родителей успели нагадить ребенку в любой сфере, к какой ни прикоснись… Сейчас мы вместе учились наполнять свое внутреннее пространство новыми оттенками, более счастливыми по возможности. Горя было достаточно, мы это признавали и искали противоположного. Ну, хотели этого уж точно.

(После занятия с ребенком психологу необходимо сделать запись в четырех разных журналах, отчитаться за отработанные часы. А если это ребенок-инвалид или учащийся из группы риска, добавляется еще одна бумажка. Для отчетов требуется профессиональный язык – ну как, скажите, облечь в сухие термины пробуждаемую живость, детский взгляд, жест, эмоцию? Порой думаешь, как выкроить время для общения с детьми? Что для нас важнее, сам ребенок или кипы папок о нем?)

Мы использовали в работе то, что у нас было. Даже самый неугомонный или очень особенный ребенок был способен не выходить из-за стола два часа в случае, когда находилось его дело, значимое, интересное, приносящее удовлетворение процессом и результатами, подкрепляемое добрым словом и похвалой.

Через все это мы прошли вместе с ним.

* * *

На выходные бабушка забрала его домой. Когда шли на луг пасти коз, она сказала: «Смотри, кто идет!..».

«Я не видел маму 5 лет и очень ее ждал. Мама писала мне много писем, и я ей тоже. А когда я бабушке позвонил, она мне сказала, что будет сюрприз. Я думал очень долго, что за сюрприз. Приехал домой, а наутро мы с бабушкой пошли выводить коз. Потом бабушка спросила: “А кто-то идет?”. Я посмотрел и ответил: “Не знаю, тетя какая-то”. А бабушка сказала: “Не узнаешь маму?”. А я спросил: “Это мама?”. Потом мы зашли в дом, мама мне сказала: “Иди погуляй”. Я пошел гулять и расплакался. Как мама – не знаю, плакала она или нет?».[2]2
  Мы приводим письма детей, сохраняя особенности их речи, но исправляем орфографические и пунктуационные ошибки, иначе в некоторых случаях было бы трудно понять, о чем пишут дети.


[Закрыть]

(Письмо мальчика после встречи с мамой.)

Тонущий во времени образ матери все-таки стерся, несмотря на мучительное ожидание этой встречи, несмотря на постоянное цепляние за воспоминания ранних лет. Он расплакался от нахлынувших чувств радости и разочарования в себе.

– Я не смог удержать в голове образ мамы…

– А что потом было?

– Бабушка ни зло, ни добро сказала маме: «Я свою миссию выполнила, забирай его».

Он ждал, она вернулась. Но страх, что его не заберут из интерната, стал еще тягостнее. Сможет ли мама сделать последний шаг для воссоединения семьи?