Текст книги "Недолюбленные дети. Записки психолога"

– Я молиться точно не умею… Молитв не знаю… Так, сам молюсь…

В этом он ищет силы. Обрадовался предложению продолжать свои разговоры с Боженькой. Вместе мы попытались сформулировать конкретную молитву для данной ситуации, чтобы Бог знал, что сейчас самое важное для всей семьи.

– Боже, береги, оберегай, защищай маму. Помоги ей найти работу и меня забрать.

Он молится. Иногда забывает, потом вспоминает, ругает себя за забывчивость, снова молится. Учится, ссорится, мирится. Занимается в кружках, живет привычной жизнью с ожиданием и надеждой, но с новым пониманием себя и ситуации.

Он знает, что в жизни все может складываться по-разному и не всегда так, как нам бы хотелось, но он любит и любим – это уже много. Знает, что важно оставаться собой и оставлять это право за другими.

Он умеет мечтать и признает, что воплощение мечты – это его собственный труд с верой в поддержку того светлого, во что он верит. Знает, что может испытывать разные эмоции и быть в разных настроениях, так же как и окружающие люди, и в этом путь понимания и чувствования друг друга. Даже родные и самые любимые могут вызывать чувство тревоги, злости, негодования, и это нормальный процесс общения.

Знает, что может контролировать проявление своих эмоций, учится совмещать свои переживания с заботой о себе и о других. Он может говорить об этом с мамой, говорить о себе, расспрашивать о ней, ее переживаниях и волнениях, ожиданиях и беспокойствах. Он понимает, что нужно время для узнавания и привыкания, для пробуждения забытых, но таких необходимых чувств. Он хочет говорить обо всем с мамой. Говорить не только о себе, говорить о ней и о них.

Понимает: начинается другая жизнь, и они с мамой будут строить ее сами. Новые города, люди и ситуации, привыкание к ним будут забирать много сил, доставлять массу неудобств и хлопот. Обрушится все неизвестное и оттого пугающее. Изменить другого человека нельзя, придется учиться принимать его таким, какой он есть, учиться строить с ним, как и с целым новым миром, взаимоотношения.

Он уже осознает, что сердце всегда подсказывает ему самый верный путь. Учится прислушиваться к себе и действовать из внутреннего состояния покоя. Он учится искать себя в каждом действии и знает, что это очень трудно. Знает, что есть выбор: делать что-то или нет, и это его решение. Мы договорились, что он всегда может просить о помощи. Это не признак слабости, это признак действительной, настоящей потребности. Ежели вдруг эту помощь ему не смогут оказать, он скажет себе: «Значит, я сам могу справиться, а если не справлюсь сейчас, будет другая возможность, чуть позже».

Он знает, что создание семьи – это восхождение над пропастью неопределенности, однако любовь и верность друг другу, которые они вместе с мамой пронесли через пять лет долгой разлуки, помогут им.

Он не взрослый. Скоро ему исполнится девять лет. Его девять лет стоят больше ста.

4. Конфета

Каждый раз не перестаю удивляться тому, как работает пространство. Как невидимая рука или неслышный голос ведут нас. Готовишься к встрече, планируешь что-то, а потом включается просто жизнь. Такая, какая нужна именно сейчас и именно для этого ребенка.

Занятие началось словами: «Ниаю, нимау, ниаю, нимау…». В глаза, конечно, не смотрит. Они опущены вниз. Такие голубые-голубые, глубокие. Красивые. Сам весь такой маленький, хрупкий, кажется невесомым. Ладошки светятся, прозрачные. На стул ему пришлось класть толстую мягкую игрушку, чтоб смог дотянуться до стола. Он новенький, первоклассник. Совсем малыш еще.

Отказывался что-либо делать, даже не выслушав предложение. «Нимау», и все тут. На столе в творческом беспорядке лежали журналы, книги, картинки, фотографии, из которых мы планировали склеить плакат желаний и мечтаний нашего героя[3]3
  Результат работы мальчика представлен на форзаце книги.


[Закрыть]. Он с интересом все рассматривал исподлобья, но выбирать не выбирал, молчал. В руки картинки не брал.

Слова одобрения, похвалы, подбадривания («Все у тебя получится, ты молодец и со всем справишься…») принесли первый результат.

– Я хау кахету.

Потом нашлось в желаниях мороженое. Разобравшись со съестными приоритетами, ввели в проект будущего котов, собаку, красивого мальчика. Семья с мамой и папой никак не вырисовывалась, а наталкивать не хотелось. Зато всплыло желание иметь дом. К нему попросил бассейн. Пока выходил у нас Дядя Федор из Простоквашино. Вспомнили этот мультик, промурлыкали песню Матроскина, поулыбались.

Игрушка выползла из-под его попки, пришлось спрыгнуть с нее и заново примоститься. Очень кстати пришлось наличие небольшой библиотеки в кабинете. Друзья помогали. Обогащали кабинет психолога книгами, игрушками, полезными и интересными вещичками.

Историю Дяди Федора мальчишка слушал очень внимательно. Голова опущена, вроде бы он не интересуется, а глаза отражают все события и наблюдают за переворачиваемыми книжными страницами. Даже картинки вроде как неинтересны ему. И смешно, и трогательно наблюдать. Похвалила за внимательность – засмеялся.

Пока он самостоятельно вырезал фигурку мальчика, я пыталась найти рисунок конфеты, но он никак, никак не находился. Ну почему так? Ребенку так не хватало и не хватает радости, тепла, заботы. Не хватает сладости! Сладости в самом существовании и чувствовании себя. Одиночество, стыдливость, неуверенность, чувство «нетаковости», все это есть, хотя он и не скажет. Просто не сможет сказать, не сможет выговорить. Да и слов таких не знает. И сейчас, придумывая картину своих желаний, не может найти изображение хоть одной-единственной конфеты. Почему так? Может, в этом кроется какой-то смысл? Может, искать важное надо не во внешнем мире, а внутри самого себя?

И тут среди множества журнальных и газетных страниц показалась обертка от настоящей, хоть и давно съеденной, конфеты. Ура! Мы все-таки нашли для мальчишки сладость, пусть и символическую.

Он закончил вырезать картинку мальчика, вызвав у меня чувство удивления и восторга: каждый волосок, каждая малюсенькая деталь были вырезаны очень аккуратно, бережно и тщательно. В эту минуту ставишь под сомнения его «Ниаю, нимау…». В эту минуту руки сами начинают гладить нежные волосики и слова сами собой произносятся: «У тебя обязательно все получится!».

И не хочется признавать ни проблем, ни диагнозов, ни генетики, ни жизненной ситуации и ее последствий, ни несостоявшихся родителей, ни неопределенного будущего. Не хочется вспоминать о том, что он родился после 28 беременностей еще очень молодой женщины, которая могла бы стать для «очередного ребенка» матерью. Хоть для одного из многих. Не хочется вспоминать о полученных «в подарок» от родителей страшных болезнях, от которых еще никто в этом мире, напичканном технологиями, не излечился. Не хочется думать о страшном и неприятном. Маленькая победа – большой шаг. А будущее? Пускай идет не спеша.

5. Страх

Вовка перестал есть в один момент. Сказал, что подавился котлетой и теперь боится подавиться снова и умереть. Ел супы, пил жидкий йогурт, воду. Поначалу мы испугались, потом думали, он смеется над всеми, выделывается, привлекает к себе внимание. Потом казалось, что он специально издевается над воспитателем, диетической сестрой, врачом и поварами. Потом всем надоело, и дети говорили, что он ест «втихаря» и все с ним нормально.

Объективную причину отказа от употребления твердой пищи не нашли. Мы не могли понять и изменить сложившуюся ситуацию. Парень, казалось, немного похудел. При этом его эмоциональное состояние слегка изменилось, стал тише. Многие сотрудники старались помочь, но толку не было. Перебрав массу причин и состояний, думали даже о притеснениях среди детей. Ничего не отыскали. Сам парень молчал, а если начиналась беседа, то проявлялись агрессия, недовольство и хамство. Его госпитализировали в детское отделение для полного медицинского обследования.

На одной из встреч мы забрались под огромную ель на заднем дворе больницы. Было лето, стояла жара, хотелось спрятаться в уютное и прохладное место. Застелили землю пакетами и удобно расселись в тени большого дерева. Такая вот имитация домика на дереве, только под ним. Мы похихикали над этой идеей, стали вспоминать фильмы, где дети прятали что-то особенно важное и ценное для себя в таком вот своем, личном убежище и тайком могли проводить время сами с собой и своими мыслями. Я призналась, что в детстве рисовала себе картину, как красивый принц похитил меня и мы поселились в таком удивительном доме на дереве. Парень поржал, а я ехидно допустила, что он всех нас «сделал» и больница стала его убежищем либо местом передышки от интерната. Повисла пауза.

Я пыталась корректно, деликатно подойти к теме гипотетической причины его отказа от еды. Умнейший пацан почувствовал возможное направление нашего разговора, смекнул и перешел в оборону, решив сперва проверить, знаю ли я, что такое минет. По его словам, в летнем лагере он слышал, что младшие ученики делали минет старшим. Видимо, мое выражение лица явно продемонстрировало вполне конкретное отношение к данной истории, он тут же позаботился о моей нервной системе и сказал: «Не переживайте, наши не такие. Могут по морде дать, заставить дежурить за них, парашу мыть, но ничего дурного у нас нету».

Успокоив меня, выдохнул и замолчал. Но темой явно не насытился и решил узнать мою точку зрения по вопросу онанизма. Что мне всегда нравилось в нем и вызывало искреннее уважение, так это его готовность к открытому разговору. Если ему что-то было интересно, спрашивал напрямую, а получив ответ, извинялся за резкость вопроса, но только потом.

Я поделилась своим мнением, предположив, что мастурбацией занимаются очень многие дети в разных семьях, в разные периоды жизни и причины этого действия у всех разные. Но есть что-то общее. Например, это способ снятия волнения, следствие отсутствия эмоциональной близости и чувства заботы со стороны родителей. Тогда мастурбация может стать проявлением неосознанной потребности в получении этих отсутствующих ощущений.

У детей из неблагополучных семей все эти чувства обостряются, повышенная тревога требует выхода. Подсознание ребенка само ищет способы получения удовольствия, положительных эмоций, чтобы хоть немного компенсировать чувство страха, потерю родителей, одиночество, отсутствие ласки и нежности. Ребенок не испытывает душевного спокойствия, комфорта, а, наоборот, переживает постоянный стресс, отсутствие близкого, теплого контакта с детьми и взрослыми.

Объяснила понятие депривации, что вызвало у него живой отклик.

– Одним словом, детский онанизм – это подмена недостающего чувства любви. Но здесь важно то, как взрослые, которые находятся рядом, поведут себя в этой ситуации. Если высмеивать, запугивать, при всех в группе говорить об этом, то последствия могут быть печальными для этого ребенка, особенно если он очень чувствителен, эмоционален, раним.

Этот момент его явно зацепил. Он высказал свое одобрение. Да, нельзя смеяться и при всех об этом говорить, а воспитатели могут делать все наоборот. Но мне пришлось кольнуть его и напомнить историю, когда не так давно он сам благим матом орал на всю спальню, что Славка – тупой онанист. Тогда все мои объяснения почему-то не подействовали. Он решительно посмотрел мне в глаза и сказал:

– Че скажешь, дебил, бывает.

Обсудили мы и то, что, если онанизм входит в привычку, это может негативно сказаться на интимных отношениях в будущем.

– Чего, можно стать этим, импотентом?

– Врачи говорят и о таком раскладе. Видишь ли, всегда и во всем важно чувство меры. Вопрос, как эту меру угадать.

Мы вспомнили, как наши первоклашки сосут перед сном большой палец руки и воспитатели ничего не могут с этим поделать. Кто-то из детей накручивает волосы на палец так, что выдирает целый клок. Есть маленький мальчик, который раскачивается из стороны в сторону, сидя на полу под столом. Все это смешно выглядит для других, а для ребенка это трагично.

Он замолчал, а я внутренне напряглась: сейчас расскажу ему о правильных, как мне кажется, вещах, вернется он в школу и будет трезвонить, как с психологом о сексе разговаривал. Далеко не все эту откровенность поймут.

Каждый из нас задумался о своем, повисло молчание. Люблю эту спасительную тишину.

– Слушай, а ты на самом деле подавился той котлетой, или это все брехня?

– Ага. Стала в горле ни туда ни сюда. Секунда дела, а страшно так. Я реально сдрейфил, а потом стало стремно. Весь такой крутой, а жрать боюсь, прикиньте. А вдруг снова подавлюсь и умру… Правда ведь, секунда одна – и все, тебя нету.

Мои предположения о смерти его близких в подобных обстоятельствах не подтвердились. Вспомнила свою подобную историю, только с вишневой косточкой. Я и хлебную корку грызла, и печенье жевала, и воду пила… Плакать не могу, паника охватила, металась по кухне, не знала, что еще сделать. Это было реально страшно. Еще некоторое время после того случая я с опаской смотрела на вишню, хотя очень ее любила. Со временем страх прошел.

Он стал рассказывать, как в детстве любил леденцы из сахара, которые ему варила в столовой ложке старшая сестра. Однажды пьяный отец, не устояв на ногах, завалился на кухне, чуть не загоревшись от газовой плиты, где дети готовили себе конфеты – единственную на тот момент еду в доме. Мальчик испугался и подавился конфетой, которую рассасывал в тот самый момент. Проклятая конфета застряла в горле, он не мог ничего ни сказать, ни сделать. Страшно было сразу и за отца, и за себя, и вообще. Сестра резко дернула его, конфета вылетела и ударилась в окно. Ему кажется, что звук того удара он помнит до сих пор.

Оказалось, недавно была годовщина смерти его родителей. Он скучает по ним, какие бы слова ни вылетали из его уст в их адрес. Почему-то он сам ответил на вопрос, который не был задан. Хотела спросить, но он опередил.

– Родители сдохли, за что их жалеть? Просишь, просишь не пить, а они пьют…

– А есть то, о чем ты жалеешь?

– Жалею, что нас забрали от родителей. Я открыл дверь, а там менты. Нас и забрали.

– Наверное, уже нельзя было оставлять вас в доме?

– Не знаю. Было, конечно, не очень хорошо. Унитаза не было. Мы ходили в туалет в целлофановые пакеты и держали их завязанными в комнате. На кухне была свалка…

Видимо, мысли о бегстве от такой жизни сидели в голове моего Вовки и сейчас пересеклись с действительностью. Разговор на эту тему продолжился.

В школе появился новенький-«бегун», его одноклассник. Первый случай за последние десять лет жизни школы. Это самое страшное, что может быть в интернате для всех педагогов и детей, так как «бегун» подбивает других «валить» вместе с ним на свободу. Несчастный, ребенок еще, по сути, мечется в поисках родительской любви. Но нет ни дома, ни любви. Нет специальной школы для таких путешественников. Он ищет место для себя, но, даже оказавшись в нем, хорошем и добром, не может оставаться больше пары дней. Бежит снова и еще дальше. Мы окрестили его «бегун-дальнобойщик». Поиски хоть чего-то хорошего в его неспособности жить в определенных условиях, на одном месте, навели на мысль о его будущем: ведь можно выучиться и стать водителем-дальнобойщиком. Вот тебе и свобода, путешествия, все новые места и люди, и зарплата вдобавок. Говорили об этом еще в школе, при всем классе, после встречи с заведующим нашим городским хосписом. Идея прозвучала из уст достойного мужчины, и на лицах детей появился легкий намек на уважение к возможности для «бегуна» иметь нормальное будущее. Это важно, так как побеги – это общая проблема и дети включены в ее решение и последствия не меньше взрослых.

Потом Володя стал говорить о парне, который мало с кем общается в школе. А дети, наоборот, дразнят его и всячески пытаются вынудить вступить в контакт. Предположил, что этот парень умный и ни от кого не зависит. Сам-то он тоже умный, независимый, плевал на мнения тех, кого он не уважает. А уважает он только пару человек во всей школе.

* * *

Много людей пытаются решать судьбу сирот, как-то улучшить их жизнь. Спорят о нужности и правильности существования интернатов. Современная тенденция – закрытие всех интернатских учреждений, создание домов семейного типа. Но этот вопрос намного глубже, и говорить о нем надо честно.

Никому не выгодно оставаться без сирот! Никому! Государство списывает на их содержание баснословные деньги, содержится огромная структура служащих, и каждый из них не хочет потерять работу, каждому необходимо кормить свою семью, своих детей. Это огромная инфраструктура, которая дает возможность зарабатывать многим. Политикам и СМИ есть о чем говорить. Церковным служителям открывается большой путь во спасение детских душ. Органы милиции имеют свою показательную отчетность в работе. А что уж говорить о тех, кто хочет спасти страну от сиротства, демонстративно выставляя напоказ свою добродетель. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь искоренить эту показуху…

Мало кто в этом процессе заботы думает о самих детях, видит их. Все говорят только так: «мы сделали», «мы подарили», «мы хотим», «мы будем», «мы планируем», «мы знаем, как надо, и сделаем именно так».

По опыту работы можно сделать вывод: здорово, если у воспитанника интерната появится друг. Взрослый человек, который не пускает слюни от сочувствия и жалости, не трезвонит о любви и понимании, не распускает пальцы веером от своих возможностей, не строит воздушных замков из обещаний. Это человек, который находится где-то недалеко и может протянуть руку помощи в нужный момент. Человек, который поможет найти ориентиры, поддержит мотивацию к достижению. Человек, открыто и правдиво говорящий о самостоятельной жизни и ее трудностях, об ответственности. Друг, который принимает тебя таким, какой ты есть, который может сказать правду о тебе, но сделает это с любовью, не унижая, не оскорбляя, не предавая. Друг, который верит в тебя и своим присутствием дает силы. Идет рядом с ребенком, не мешая ему, не наставляя, не попрекая, а позволяя пробовать, ошибаться, учиться, трудиться. Друг, который ничего не решает за ребенка! Именно в совместном проживании и пребывании старший друг помогает взрослеть своему младшему другу.

Вот о таком друге для Володьки я и мечтаю.

* * *

Дальше шел его рассказ о первом классе. Он окончил его, будучи еще с родителями, а попав в интернат, пошел в школу, и снова в первый класс. Решил, что, может, оттого он и умный такой получился. Говорили о его старшем брате, который слабый и безвольный, а он, младший, поддерживает его. О друзьях, которых настоящих-то и нет, а хотелось бы иметь.

Все в разговоре – о нем, хоть и он не понимает этого до конца. И желание искать свое место, нарушать правила, молчать, когда опротивело говорить, верить в себя, искать поддержку и уметь ее самому оказать. Хороший он парень.

Мы стали придумывать планы на лето, которые за нас уже были построены государством. Но все равно приятно внести хоть мечтательную личную позицию в ситуацию отсутствия возможности что-то изменить. Мы смеялись, и он незаметно для себя съел детский сырок, я – второй. Глазурь растаяла, пришлось облизывать пальцы. Я призналась, что люблю таранку, сухую, как в мультике «Ну, погоди!». Но самое классное – вот так облизывать потом пальцы. Попросила не выдавать мой секрет, чтоб надо мной не смеялась вся школа. Он прыснул со смеху, но обещал не выдавать меня.

– Я не злой.

– Я знаю.

– И я знаю, что такое минет. Это я вас проверял.

6. Молчун

Начало

Не знаю, как он жил прежде. Здесь он два года. Два года ни с кем не разговаривает. Не имеет друзей. Не отвечает ни у доски, ни индивидуально. Всегда молчит. На уроках просто списывает с учебника тексты. Посмотрела тетради – буквы ровные, красивые, одинаковые, смотреть приятно.

Закралась мысль: может ли он вообще читать? Заметила, что заходит в библиотеку, но с хозяйкой книжного хранилища тоже не разговаривает. Просто берет журналы или стоящие с краю книги. Библиотекарь за год с трудом приучила его здороваться кивком головы. Он читает книги рекордов, энциклопедии, то, что другие дети и не подумают взять в руки. Этот печатный материал выступает больше для красоты и наполненности кабинета, для демонстрации достатка в интернате. Только взрослые могут оценить такие книги, детям же в большинстве случаев все равно.

Когда я в первый раз пригласила его в кабинет, сама растерялась. В глаза не смотрит, отворачивается, нервничает, пугается, стесняется. И молчит, молчит, молчит. На вопросы отвечает только кивками головы – «да» и мотанием головы из стороны в сторону – «нет». Такое чувство, что хочет сбежать, провалиться, все что угодно, лишь бы его не трогали. Ерзает на стуле и молчит.

Обещал прийти узнать результаты тестирования. Не пришел. Кстати, все психологические тесты показывают у него неизменный результат «норма».

Я замоталась. 145 детей все-таки. И у каждого история такая, что… После очередного семинара пригласила его снова. Смотрит, слегка развернувшись в сторону. Говорю только я. Он слушает и молчит. Кивает либо мотает головой из стороны в сторону в ответ на мои вопросы. Читала ему вслух сказки, рассказы. Слушает и молчит. Пытались рисовать – делает это схематично, быстро, лишь бы отстала. Пробовала писать по его рисунку рассказ, но он только повторяет последнее слово из тирады моих вариантов, ему неинтересно…

Предложила встречаться раз в неделю. Он согласился.

На второй встрече я призналась в своем бессилии перед его молчанием. В чувстве беспомощности: «Я волнуюсь от того, что не знаю, как говорить с тобой. Не знаю, что делать. Мне кажется, я должна что-то делать, но не знаю, что именно. И нужно ли? Можно я помолчу с тобой?».

Мы молчали минут десять.

– Знаешь, вспомнилась история, которой поделился мой друг – психотерапевт. У него был клиент, молодой парень, которому врачи поставили смертельный диагноз. В один из приемов парень молча сидел в кресле. За окном шел дождь, и он сказал: «Возможно, это мой последний дождь…». У психотерапевта сжалось сердце, очень хотелось помочь. Но как? Он встал, открыл окно и предложил парню протянуть руку и прикоснуться к каплям дождя. Так он как бы почувствовал жизнь, момент настоящего.

Он молчал, был очень сосредоточен.

– Я чувствую сейчас свою беспомощность и вместе с тем желание быть тебе полезной.

И тут наши глаза встретились. 7-10 секунд общей жизни во взгляде, одновременно – крик и невымолвленное слово. Мне показалось, что он нуждался в помощи, но просил не беспокоить его. Он дал понять, что для него лучше, когда его не трогают, ему лучше быть одному. Мы молчали вместе, пока не прозвенел звонок и он не ушел.

На следующей неделе я забрала его с урока. Из предложенных вариантов занятий он выбрал фильм и чтение.

– Чай будешь?

«Нет» (мотание головой).

Я все же решила приготовить. Как только чашка оказалась перед ним, принял ее. Мы пили чай, угощались печеньем и конфетами. Все делили пополам. Было очень естественно и спокойно. Он смотрел фильм о парне, который оказался изгоем. С ним никто не имел права разговаривать, он был наказан законом, все должны были делать вид, что его нет. Но он был. Одиночество среди людей.

После того, как мы посмотрели фильм, мой взгляд вдруг упал на книгу, и это было странно. Ночью писала программу встречи для старшего класса, книга затерялась среди кипы бумаг. Если бы пришлось искать ее специально, не сразу бы нашла. А тут мимолетный взгляд, мимолетная мысль – и это сработало.

– Есть рассказ, но очень эмоционально сложный, во всяком случае, для меня. Если хочешь, я тебе его прочту.

«Да» (кивок).

Я стала читать фрагмент повести С. Алексиевич «Чернобыльская молитва». Это были воспоминания молодой беременной жены пожарника, который в составе дежурной группы один из первых гасил пожар на атомном реакторе в Чернобыле. Читать было сложно. Я останавливалась.

– Может, ты?

Но он только молча мотал головой, отказываясь. И так несколько раз.

– Может, ты продолжишь? А то эмоции меня все же захватили, слезы душат.

– Я плохо читаю.

– Читай, как сможешь.

Три с половиной листа A4 мелким шрифтом он читал вслух. Отлично читал!

Я сидела рядом и только повторяла про себя: «Господи, спасибо! Господи, спасибо!». Потом мне пришлось снова самой рассуждать об общих моментах фильма и книги. Он молчал. Там парень в огромном городе один, тут герой в самом центре Москвы, в большой больнице, среди тысячи людей, но в барокамере, и никто не может войти к нему – запрещено.

– Одиночество среди толпы людей…

Наши глаза встретились. Я почувствовала, он понял мою мысль – это его собственное одиночество.

– Тебе нравится быть одному?

Он кивнул.

– Ты хочешь, чтобы тебя оставили в покое?

Снова кивок.

– Но ты понимаешь, что я хочу тебя разговорить?

Понимает.

– Ты против?

«Нет».

– На следующей неделе придешь?

Придет.

В дверях он позволил себя обнять. Это было похоже на объятие со статуей, но главное, он разрешил.

Мы встретились только в последний рабочий день недели, в пятницу. Сама я волновалась – мне казалось, что для него наши встречи важны. Важными они оказались и для меня самой. Я стала готовиться к ним, искать что-то интересное, конечно, по своему вкусу пока. Обратила внимание, что материал, который ищу для него, очень значим и для меня. Стала делиться тем, что трогает душу, что помогает, что разрешает принимать, а не осуждать происходящее внутри. Он дарил мне урок познания себя через свое молчание и такой вот отклик.

– Я переживала, что встреча так отложилась. Могу тебя спросить, ты ждал ее, это важно для тебя?

Кивает.

Читали сказку о трех вещах, которые не возвращаются обратно: время, слово и возможность. Молчит. Предложила пойти на встречу, где будут говорить о взаимоотношениях с родными. Стремительно его глаза обратились ко мне. В них горел испуг. Тема родителей пока закрыта.

Я решилась признаться в своем чувстве уважения к нему.

– Я хочу сказать тебе: ты – сильная личность!

«Нет!» – активное мотание головой, боязливый взгляд и вместе с тем в глазах проблеск улыбки. Живой такой улыбки.

Я стала говорить о том, как сложно, должно быть, жить в детском доме, постоянно молчать, держаться одному, несмотря ни на что, выдерживать все нападки, издевательства, придирки, оставаться при своем решении, оставаться одному. Противостоять всем и делать это молча.

– Пожалуйста! Я прошу тебя, либо скажи вслух, либо напиши на листе бумаги фразу: «Я сильный!». Ведь это правда! Ты веришь мне?

Верит.

На его лице заиграли мускулы, он волновался, слушая мои слова о его жизни в интернате. Было видно, что слышать их и больно, и приятно. Они – как долгожданное признание его мучений и его силы.

– Ты веришь мне?

Кивает.

– Скажи: «Я сильный».

Мотает головой.

– Прости, но я не отстану от тебя сегодня, пока ты не произнесешь эти слова.

– Я сильный.

Он сказал это тихо, как бы невзначай, нечаянно, словно и не он, но сказал:

– Ну, немного громче, пожалуйста.

– Я сильный.

Правда в том, что я счастлива. Может, это и мой урок? Может, и я ищу свою силу? Кто из нас двоих кому нужен?

Я предложила ему посмотреть журнал, он пролистал, останавливаясь на выделенных мною местах, но не взял, сказал, что тема не его. Пообещала принести другой, подобрать тему. Говорили про самооценку.

– На следующей встрече обсуждаем твои сильные стороны.

Он согласен.

– Смотри не спрыгни! Я за тебя говорить здесь не смогу, будешь сам говорить или писать.

Он заулыбался, по-детски так.

Дальше я предложила ему выполнить упражнение на развитие саморегуляции и поняла, что он потихоньку учится расслабляться, сидеть с закрытыми глазами, прислушиваться к себе и происходящему вокруг. Договорились о встрече на следующей неделе. Обнять себя разрешил, это уже наша традиция.

Меня долго не будет на работе. Я позвонила и по телефону рассказала ему о своих обстоятельствах, предупредила. На столе в кабинете психолога его ждут книга, журнал, сказка и рассказ о необычном, не таком, как все, сильном человеке.