Текст книги "Владимир Вениаминович Агеносов. Учитель. Ученый. Человек"

Глава 4
Незабываемые годы на улице юности

Из книги В.В. Агеносова «Избранные труды и воспоминания» (М.: АИРО-XXI, 2012)

О проектируемом превращении Центральной комсомольской школы при ЦК ВЛКСМ (по сути курсов) в высшую я впервые услышал в 1968 году, когда аспирантом принимал участие в IX Всемирном фестивале молодежи и студентов в Софии. В следующем году, закончив аспирантуру, я уехал в родной Магнитогорск, в январе 1970 защитил в Москве кандидатскую диссертацию, зашел к старым знакомым в ЦК ВЛКСМ и узнал, что ВКШ создана и работает. Поговорили о том, что мне бы хорошо было туда перейти: и молодой кандидат наук, и небольшой опыт комсомольской работы у меня был (3 года – секретарь комитета комсомола пединститута). На том разговор и закончился.

Неожиданно весной 70-го года мне позвонил секретарь ЦК ВЛКСМ А.Х. Везиров и предложил срочно приехать в Москву на собеседование с ректором ВКШ профессором Н.В. Трущенко. Мне было сказано, что надо ехать до станции Вешняки, и там рядом ВКШ. Еще на подъезде к станции я заметил здание, по виду напоминающее школу. Ну, думаю, совсем рядом. Подошел – нет: какое-то учреждение. Кто-то из местных сказал, что надо идти перпендикулярно станции по тротуару. Иду, вижу еще какие-то два здания. Вот, думаю, наконец. Оказался детский сад. Иду дальше. Пруд, вдали дворец, справа ворота, за ними длиннющая аллея и здание с башенкой. А за ним продолжение аллеи и стеклянный корпус с самолетами перед входом. Все это потрясло воображение.

Строгая секретарша сказала, что ректор на съезде комсомола, будет часа через 3–4 и предложила мне погулять по окрестностям. Я обошел озеро, полюбовался Шереметьевским дворцом и еще больше влюбился в это место. В тот день Н.В. Трущенко так и не приехал. Встретились мы только на следующий день. Вместе с ректором в беседе приняли участие проректоры Ю.В. Дербинов и Ю.Е. Волков. Принципиальное согласие принять меня работать в этот рай было получено. Началось согласование с Магнитогорским пединститутом. Окончательное решение принимали первый секретарь Магнитогорского ГК КПСС и бюро РК КПСС, участвовал в моей судьбе и секретарь ОК ВЛКСМ В.П. Поляничко, позже погибший от рук террористов. Вечная ему память!

Короче говоря, в октябре 1970 года я оказался старшим преподавателем кафедры культуры ВКШ, получил место в общежитии корпуса «Б» в одной комнате с зам. декана международного факультета Владимиром Семеновичем Трипольским (год мы провели под одной крышей, подружились и до сих пор перезваниваемся, хотя – увы! – всё реже и реже: с годами стало катастрофически не хватать времени). На 35-летии второго выпуска ВКШ Валерий Мамошин рассказывал, что, когда его брали на работу в ЦК комсомола, Е.М. Тяжельников попросил назвать лучших преподавателей ВКШ, и Валера ответил, что сделать этого не может: в школе была собрана преподавательская элита, каждый имел свою изюминку, каждый болел за свое дело. Думаю, он был прав.

Мое знакомство с коллегами, естественно, началось с заведующего кафедрой культуры, которую слушатели ласково называли «два притопа, три прихлопа». Тогда считалось, что главное для комсомола – идеология, а культурно-массовая работа – это, мол, что-то несерьезное. Юрий Дмитриевича Красильников имел огромный опыт организации досуга молодежи и стремился внушить будущим комсомольским вожакам, что культура в самом широком смысле этого слова – основа нравственности. Как знать, может быть, если бы его взгляды разделяли в ЦК комсомола и выше (в ЦК партии), не рухнула бы советская система.

Н.Г. Белостоцкая со своими учениками. 1976 г.

Сегодня, когда вместо многочисленных видов культурного просвещения и отдыха, предлагаемых тогда в теоретических разработках нашей кафедры и реально существовавших в лучших комсомольских организациях страны, молодежи предлагаются ночные клубы и распивание в общественных местах и у подъездов пива, а то и алкоголя, я всякий раз вспоминаю тихий голос своего заведующего кафедрой с его верой в силу культуры…

Литературу до меня преподавала выпускница Академии общественных наук Светлана Ивановна Мартынова. Она не то, что доброжелательно, а радостно встретила мое появление, так как буквально задыхалась от обилия работы: лекции и семинары по литературе еженедельно шли на первых двух курсах четырехгодичного факультета (это 8 групп), на первом курсе двухгодичного факультета (еще 3 группы). Спасибо создателям учебной программы: курс советской литературы был таким же по объему, как на филологических факультетах. Правда, не было вообще русской классической литературы. Огромным преимуществом москвички Светланы Ивановны передо мной было знание современного литературного процесса, о котором я на Урале имел весьма смутное понятие. Взяв папиросу, моя коллега рассказывала мне о том, что интересовало столицу и лишь отблесками доходило до провинции. Кафедра культурологии Академии общественных наук отличалась либерализмом и вольнодумием (в этом я убедился много позже, став членом диссертационного совета при этой самой кафедре), и ее выпускница С.И. Мартынова нисколько не страдала догматизмом, не приклеивала писателям ярлыков, не боялась высказывать свое мнение, далеко не всегда совпадающее с общепринятым. Другое дело, что за плечами у меня был опыт вузовской работы, а для нее, в недавнем прошлом журналистки, он был внове. И потому порой у нас возникали споры по составлению планов, по формулировкам тем. Могу честно сказать, что в единственном серьезном споре, связанном с партийной терминологией в области литературы, я был далеко не во всем прав. Но мудрый Ю.Д. Красильников и тогдашний парторг кафедры Н.Г. Белостоцкая сумели найти компромисс…

С первого дня работы возникла дружба с Нинель Георгиевной Белостоцкой. Она работала еще в ЦКШ, преподавала ораторское искусство. Предмет этот остался и в учебном плане высшего образования. И хотя у нее не было никакой ученой степени, такого специалиста, пожалуй, не было во всей Москве. Оборудованный Нинель Георгиевной кабинет имел записывающие телекамеры: студенты могли увидеть свое выступление, разобрать его, что называется, по косточкам; огромные зеркала позволяли видеть себя, выступающего, со стороны; трибуна без низа давала возможность сидящим в аудитории учащимся видеть ноги выступающего однокурсника и приучала стоять за трибуной ровно. Всё это было придумано Нинель Георгиевной и реализовано по ее проекту ректоратом. А если учесть, что жила она с дочерью, почти ровесницей слушателей на территории Школы, то в ее доме постоянно бывал какой-то круг ребят и девушек, увлекающихся выразительным чтением, актерским мастерством. Все общешкольные мероприятия вели воспитанники Белостоцкой; ей же поручалась подготовка ораторов от ВКШ на всесоюзные, городские и районные мероприятия.

Достаточно быстро я познакомился с преподавателями кафедры истории. Огромное уважение вызывал ее заведующий профессор Юрий Степанович Борисов. Уже тогда седоватый, всегда просто, но как-то очень со вкусом одетый, он производил впечатление потомственного интеллигента, книжника. Я не был на его лекциях, но знаю, что слушатели восхищались ими. А его немногословные выступления на совещаниях и партсобраниях отличались деловыми предложениями и безукоризненным литературным языком. Иногда Юрий Степанович с мягким юмором рассказывал о своей жене. Запомнился его рассказ, как супруга завела новые книжные полки, убрала с полу и со стульев книги и строго сказала: «Юра, если ты покупаешь новую книгу, то показываешь мне, какую старую мы выкидываем». С легкой улыбкой Юрий Степанович признавался, что чаще так и было, но порой удавалось утаивать приобретенное – расставаться с книгами для него было морально тяжело.

Юрий Степанович Борисов

Порой академизм Борисова приводил к юмористическим ситуациям. Например, Юрий Степанович долго не знал, что доцента его кафедры Ирму Николаевну Ковалеву, страстную пропагандистку музыки, живописи и, конечно, истории, слушатели за глаза называли Нечкиной (Ковалева едва ли не на каждой лекции ссылалась на академика Милицу Васильевну Нечкину). И вот приходит на кафедру первокурсник, еще не вникший в тонкости учебной жизни Школы, и говорит оказавшемуся там наедине Юрию Степановичу: «Вот я принес контрольную работу, так вы ее передайте Нечкиной, только, пожалуйста, прямо в руки». Через минуту заходим на кафедру мы с коллегой и видим слегка рассерженного Юрия Борисовича, вот, говорит, до чего нахальство слушателей дошло, требует, чтобы его контрольную читала академик. Пришлось прояснить ситуацию, чем вызвать у профессора взрыв смеха: «Теперь буду знать».

Бесценным качеством Юрия Степановича было не просто уважительное, но и заботливое отношение к молодым преподавателям, умение выдвигать талантливую молодежь. Одним из лучших педагогов любимицей студентов стала бывший лаборант кафедры Людмила Дмитриевна Крадман (в замужестве Алексеева). По его инициативе начала успешно преподавать Тамара Ивановна Балакина. Даже когда Борисов окончательно покинул ВКШ, он продолжал заботиться о своих учениках. Несколько выпускников ВКШ стали его аспирантами и с блеском защитили кандидатские диссертации. Среди них нынешний директор крупнейшего издательства «Советский спорт» А.А. Алексеев и ответственный сотрудник Государственной Думы А.Н. Сидоренко…

Николай Владимирович Трущенко

Мое восхищение вызывали коллеги с кафедры педагогики и пионерской работы. Когда я учился в пединституте, педагогика считалась у нас чем-то вроде «пришей кобыле хвост». «Курица – не птица, педагогика – не наука», так думал я до знакомства с Эллой Александровной Камалдиновой и так глубоко ошибался. В ее выступлениях, лекциях и просто разговорах всегда была такая строгая логика, такая четкость мысли и практическая конструктивность, что хотелось немедленно претворять их в жизнь. Если я научился вызывать студентов на дискуссии, будить их мысль, держать на протяжении семинара всю группу в напряжении, то во многом благодаря Элле Александровне…

Анатолий Эммануилович Воскобойников. 2017 год

Гораздо более сложным был коллектив кафедры истории КПСС. Возглавлял его сам Н.В. Трущенко – блестящий лектор. В состав кафедры входил проректор Юрий Васильевич Дербинов. Человек высочайшей культуры, умница, он тем не менее читал курс партийного строительства однотонно. Те, кто хотел получить знания, садились на первые ряды и наслаждались логикой мысли профессора, четкостью его аргументов, смелостью суждений. У этих ребят проблем на экзамене не было. Зато другим первокурсникам, не привыкшим к такой манере и не вникшим в новаторскую суть читаемого курса, Юрий Васильевич беспощадно ставил тройки, что в ВКШ считалось позором. И ко второму курсу уже почти все внимательно слушали лекции, серьезно штудировали его монографии и получали свои пятерки. В узкой компании педагогов Юрий Васильевич шутил: «На первом курсе, изучая партийное строительство, у меня нельзя получить пятерку; на втором курсе, изучая у меня партийное строительство нельзя не получить пятерку».

С Юрием Васильевичем связано решение одного конфликта, возникшего между мной и еще одним профессором кафедры истории КПСС Александром Соломоновичем Трайниным. Маленького роста, одетый в купленный в «Детском мире» дешевенький костюм, он, видимо, неплохо знал историю КПСС. Но почему-то был одержим идеей поиска врагов и приклеиванием политических ярлыков. Самый яркий тому пример, когда он добился, чтобы украинское землячество якобы во избежание национализма разделили на областные землячества, хотя все другие были республиканскими. На лекциях он ходил по аудитории и ловил читающих газеты или (того хуже!) книги по моему курсу литературы XX века. В один не очень прекрасный день Александр Соломонович явился к Ю.В. Дербинову и заявил, что слушатели ВКШ на его лекциях вместо истории партии изучают художественную литературу, что Школа наша – не филфак, и надо резко сократить список обязательных для чтения произведений. Юрий Васильевич пригласил меня и попросил (именно попросил, а не приказал) для успокоения профессора слегка уменьшить список. Что я и сделал. Через пару недель Трайнин вновь явился к проректору и пожаловался: продолжают читать! В ответ была произнесена фраза, почему-то ставшая известной всей Школе: «Так может быть, стоит задуматься не о сокращении литературы, а о качестве ваших лекций!»

Уникальным явлением для ВКШ был доцент, ныне профессор Анатолий Эммануилович Воскобойников. Преподавал он на зарубежном факультете, предпочитал работать с французскими студентами. Начал читать лекции на французском языке. Сперва французы над ним подшучивали: мол, легче понимать русский, чем Толин французский. Но через пару лет он на зависть всем нам овладел языком если не в совершенстве, то в достаточной степени, чтобы совершенно свободно чувствовать себя со студентами-французами. Его увлечение французскими связями не прошло мимо внимания некоторых сверхбдительных членов парткома. Неизвестно откуда возник донос, что Воскобойников учит французов пить вино, материться, а главное – читает им стихи Смелякова и Антокольского (!).

Как и положено в те времена, была создана комиссия парткома во главе с еще одним замечательным педагогом, ныне зам. зав. кафедрой эстетики МГУ Виктором Петровичем Крутоусом. Вошел в нее и я. Пьянку отвергли сразу (Толя практически больше бокала-другого сухого вина не пил, а учить французов пить вино не надо – они это и сами умели). Матерщина тоже сразу отпала. Оставались поэты. О Смелякове французам «обвиняемый» действительно говорил. Правда, поэзия этого писателя широко издавалась, он только что получил Государственную премию за сборник стихов «День России». Но для некоторых членов парткома это не было аргументом: вредный для молодежи поэт – и всё тут. Вдруг нам с Крутоусом вспомнилось, что Ярослав Васильевич еще и лауреат премии Ленинского комсомола. Тут уж, как говорится, не поспоришь. Антокольский премии комсомола не имел и, действительно, частенько встречался со слушателями (и не только французами) на квартире Воскобойникова: в философский кружок входила слушательница факультета «Б» Саша Некрасова, в которую Антокольский был влюблен (его последний цикл стихов посвящен именно ей). Но эту проблему решил сам Павел Григорьевич. На каком-то вечере он встретился с Е.М. Тяжельниковым и, потрясая своей неизменной клюкой, пожаловался, что его считают в ВКШ персоной нон грата. Первый секретарь ЦК комсомола мгновенно понял ситуацию, успокоил старейшего советского поэта, попросив его почаще бывать в Школе. После этого разговора дело заглохло само по себе.

Правда, недоверчивое отношение к Толе оставалось еще долго, едва ли не до перестройки. Слишком неординарен был этот человек. Знал и любил, например, зарубежное кино. Ладно бы сам любил, так еще и самых умных слушателей ВКШ устроил в Университет марксизма-ленинизма при Госкино СССР, где преподавал философию. Университет этот, несмотря на столь правильное название, славился на всю Москву тем, что там на втором курсе по понедельникам после лекций показывали западные фильмы, не шедшие в советском прокате: Антониони, Феллини, Пазолини, Бергмана, Кубрика, Спилберга и других классиков мирового кино…

Первыми слушателями, с кем я познакомился в ВКШ, были Сергей Плаксий и Витя Кузнецов. Случилось так, что буквально на третий день после моего оформления на работу в ВКШ у меня должно было состояться занятие во второй группе 1 курса. В деканате мне посоветовали сходить в общежитие и предупредить «ребят». Назвали корпус («А») и номер комнаты, где живет актив группы. Стучу, вхожу. Двухярустные койки, на одной из них сидят два совсем не похожих на «ребят» юноши: босые, один крепкий, в тельняшке, другой – худенький в маечке и очках. Обращаюсь к более крепкому, явно старшему:

– Вы из группы А-12?

– Да.

– Вы староста группы?

– Нет.

– Комсорг?

– Нет.

Тут я растерялся. До работы в ВКШ моими студентами были вчерашние школьники. И активом считались комсорг и староста. Может в деканате ошиблись с номером комнаты. Оказалось, не ошиблись, просто я не мог предположить, что большинство группы – члены партии, и Сергей Плаксий – парторг.

Первенцы (1970–1974). Сидят: Виктор Кузнецов, Тургун Сыздыков, Виктор Поляков; стоят: Сергей Плаксий и Владимир Заброда. 1970 г.

Он пришел в ВКШ из флота, до этого жил и работал на Украине. И, полагаю, нынешний ректор Института национального бизнеса профессор С.И. Плаксий не обидится, если я скажу, что тогда, на первом курсе, он был удивительно необразован, отличался украинским диалектным произношением (над чем порой подсмеивались его одногруппники) и не очень грамотно писал. Тем удивительнее была та метаморфоза, которая произошла с этим человеком уже к 4 курсу. Сережа стал не только формальным отличником, но и реально одним из самых эрудированных слушателей. Он бесконечно много читал, максимально сократив часы на сон; посещал уже упоминавшийся университет марксизма-ленинизма при Госкино. А через непродолжительное время защитил кандидатскую диссертацию, затем докторскую. Написанные им в последние годы книги об образовании в России – подлинно научные теории. Жаль, правда, что у нас в стране замечательные теории существуют сами по себе, а власть сама по себе. Но он в этом неповинен. Не менее знаменательной была и судьба второго участника этой встречи комсорга пензенского ГПТУ Виктора Кузнецова, ставшего кандидатом наук и ныне работающего зав. отделом Института национального бизнеса.

Литкружковцы в Дунино с В Д. Пришвиной

В предыдущей главке я назвал преподавателей Школы – вузовской элитой. Смело могу утверждать, что большинство слушателей Школы было молодежной элитой страны. Как правило, они не были из высокообразованных и обеспеченных семей, и сами пробивали себе дорогу в жизнь. За плечами большинства юношей была армия, где они стали комсомольскими вожаками, вступили в кандидаты или даже члены партии, прошли жесткий конкурс в своих политотделах прежде, чем получили направление в ВКШ. Из армии пришли Толя Суковатов, Валера Худолеев, Петр Гончаров, Саша Хохлов, Толя Иванов, Саша Крупеник, Бронислав Холява, Саша Могильный, Толя Портянко. Пограничной выправкой и отличной подготовкой отличались уже на вступительных экзаменах Саша Николаев, Юра Гульков, Саша Толкачев, Коля Веретенников, Толя Пивовар. Щеголеватая форма и безупречная выправка красили посланника Кремлевского полка Володю Перепелицу. Трехлетняя морская служба воспитала характер Володи Истомина, Богдана Хавруна, Алеши Алексеева, Васи Гладышева. Из сталеваров пошел в студенты Ушанги Касашвили. Бригадиром передовой бригады виноградарей и уже членом ВЦСПС была Лена Щербатая (Кузьмичева). Непростой путь был и за плечами тех, кто поступил в Школу прямо с заводов или колхозов: ивановской ткачихи Гели Шубиной, великих спорщиков нижегородца Валеры Морозова и Миши Ненина, сибиряков Вити Тютюнникова и Саши Каргаполова, богатыря Васи Бурцева, острой на язычок Наташи Мельниковой. Москвичей было немного (Московский ГК комсомола считал, что их высшей школой является МВТУ имени Баумана, откуда выходили секретари МГК и ЦК ВЛКСМ), но это были прекрасные юноши и девушки: Ольга Туманова, два друга-неразлучника, два Володи: Иванов и Ботвич. Насколько я помню, за много лет в школу были приняты 6 школьников, 5 из них (Леша Смирнов, Наташа Керестеджиянц, Оксана Сидорова, Сережа Масленников, Дима Петросян) оказались достойными и органично вписались в коллектив, пятый, внук высокопоставленного чиновника, вскоре ушел, поняв, что он – чужеродное тело в этой среде.

Не буду говорить, что по географии и национальному составу Школа была моделью Советского Союза. Наряду с русскими здесь были украинцы (особенно вспоминаются Коля Ковтуненко и Лида Заславская), белорусы (Вася Руденок, Иван Румак и др.), казахи (среди них мой любимец Тургун Сыздыков), узбеки (в т. ч. красавец Бахритдин Рузиев), башкир Салават Аминев, якут Ванечка Летаев, литовцы Валя Докта-райтите и Витаутас Яблонские, представительный латыш Виталий Тейванс, армяне Айкуш Галстян и Аркадий Саркисян.

Характерно, что при таком многонациональном составе никогда не было никаких недоразумений на национальной почве. Сегодня, когда слово «интернациональный» приобрело почти отрицательный оттенок, считаю, что оно составляет основу любого государства и нисколько не хуже того термина, который его заменил: «толерантность». Толерантность – всего лишь терпимость, а у нас была дружба. И когда русский Саша Кошелев женился на литовке Вале Доктарайтите и уехал в Литву, а русский Валера Кузьмичев зарегистрировал брак с молдаванкой Ляной Щербатой и поехал вслед за женой в Молдавию, это воспринималось как само собой разумеющееся дело. Правда, родители Бахретдина Рузиева некоторое время сердились на сына, что он женился на якутке Тане Винокуровой, но и они сдались, когда Таня родила им внука и – более того – овладела узбекским…

Первый мой день рождения в ВКШ с кураторской группой, 19 апреля 1971 г.

Вернусь, однако, к тому, что составляло суть Школы: к учебе. Меня поражало, как жадно и охотно впитывали в себя знания наши слушатели. Они словно стремились наверстать упущенное в детстве (чего греха таить, в юные годы одни не имели возможности нормально учиться, другие не отличались усердием). Всё то, что с таким трудом и в основном безуспешно я, будучи в свое время секретарем комитета комсомола пединститута, насаждал среди обычного студенчества, нашло применение в ВКШ: коллективные занятия по трудным темам, шефство сильных студентов над более слабыми, искренняя проработка лентяев на партийных и комсомольских собраниях, негласное соревнование по успеваемости (официально такое соревнование было запрещено решением ЦК ВЛКСМ) между группами – всё это находило применение в стенах нашего вуза. Слушатели с удовольствием общались с теми преподавателями, кто жил на территории Школы (таких было много): приходили к нам в комнаты, подсаживались в столовой. Часто можно было видеть гуляющих по аллеям преподавателя и слушателя.

Надо отдать должное ректорату, кафедрам истории, военно-патриотического воспитания (ее возглавлял легендарный летчик-испытатель Герой Советского Союза ГК. Мосолов) и нашей, со временем отделившейся от культпросветработы и ставшей кафедрой журналистики и литературы: для слушателей организовывалось множество бесплатных экскурсий: по местам боевой славы, по литературным музеям (Горького, Маяковского, Есенина, в Абрамцево, в Мураново). В залах Третьяковской галереи проходил лекторий по истории русского искусства, литературный кружок проводил обсуждения новых книг, организовывал встречи с известными писателями, редакцией «Иностранной литературы», постоянным чтением слушателей была «Литературная газета».

К выпуску даже самые малообразованные получали основательный запас и знаний, и культурных навыков. Это позволило большинству слушателей стать высоко культурными людьми, пережить трудности перестройки, словом, состояться. Я имею в виду не только должности и посты (хотя среди тех, о ком шла речь, несколько докторов наук, 4 генерала, губернатор, депутаты Государственной Думы, ответственные работники государственных органов, предприниматели, крупные хозяйственники), но то нравственное здоровье, умение воспринимать жизнь в развитии, в движении, наконец, желание делать добро…

Валерий Иванович Кузьмичев – ближайший и верный друг, г. Чехов, 2011 г.

Помню, я получил квартиру, с Урала пришли контейнеры с книгами и мебелью, и вся моя кураторская группа по собственному почину пришла помогать их разгружать. Каждый год и моя первая кураторская группа, и вторая едва ли не в полном составе приходила поздравлять с днем рождения. В 18-метровой квартире умещались 20–25 человек. Когда это произошло в первый раз, мама растерялась: мы гостей не ждали, стол был накрыт на нас двоих, правда, с деликатесами: пирожки, баночка икры, бутылка шампанского. Разумеется, всё это было сметено в один присест. Мама вызвала меня на кухню, в ужасе спросила, что делать. Тут появился кто-то из гостей и нашел выход: сварили картошку, нашли квашеную капусту, лук, сделали салаты. В последующие годы мы уже заранее ждали нашествия полуголодного люда, и ни разу за 6 лет не было, чтобы народ не пришел. Однажды даже Толя Портянко принес нечто вроде мангала и жарил под балконом шашлыки на зависть всем 9 этажам моего дома.

Жажда общения была столь велика, что даже из Карелии куда почти вся моя группа уехала в стройотряд, я получал 4-5-страничные письма с рассказами о впечатлениях, о работе, с раздумьями о жизни. Жалею, что не сохранил эти послания. Помню только, что в одно из них Сергей Плаксий вложил огромного убитого им комара как доказательство того, что ребятам там не сладко, но они держатся. Умение держать удар, напрячься, выдюжить – великолепные черты, воспитанные Школой…

Естественно, возникает вопрос, не идеализирую ли я прошлое. Не было ли чего-то, что выпадает из этих воспоминаний. Увы, было! Если у большинства вполне оправданное понятие «делать карьеру» равнялось понятию «служить отечеству, комсомолу», то у некоторых этого единства не было. И во имя карьеры они были готовы нарушать мыслимые и немыслимые нормы морали. Один женился по расчету. Другой, весьма талантливый юноша, провоцировал товарищей и даже преподавателей на откровенные разговоры и ходил в партком доносить об их содержании. Пока учился – его там принимали, хотя особых льгот не давали (в основном в парткоме были вполне приличные люди); дошло до распределения – вопреки его ожиданиям в Школе не оставили (кому нужен стукач!), послали к черту на кулички, где он и сгинул. Словом, не всё в «королевстве датском» было замечательно. Но подлецы, стукачи, карьеристы были скорее исключением, чем правилом.

Прошло много лет. Каждую пятилетку бывшие выпускники собираются в стенах школы. Два первых выпуска подбираются к 40-летию. Некоторые уже пенсионеры, другие еще работают на самых разных должностях, многие приезжали на традиционные встречи с детьми, а то и с внуками. О некоторых, с кем меня связывала более тесная дружба, расскажу чуть подробнее.

С первых же дней моей работы я обратил внимание на Валерия Кузьмичева. Он выделялся и внешней красотой (высокий, смугловатый, напоминающий чем-то Григория Мелехова из герасимовского фильма «Тихий Дон»), и явной любовью к литературе, и основательностью ответов. Выпускник Ивановского техникума, Валерий отслужил в армии, вернулся в Чехов, работал на заводе гидростальконструкций мастером и секретарем комитета комсомола, был одним из двух принятых от Московской области в первый набор в ВКШ. Меня восхищала его неутомимая тяга к жизни в самых разных ее проявлениях: книги, прыжки с парашютом, филателия.

Едва ли не с первого курса Валера влюбился в одну из самых красивых девушек курса молдаванку Ляну Щербатую. Ее подготовка была слабее, чем у него. И Валера не жалел времени, чтобы помочь любимой освоить тот или иной предмет. Чего греха таить, бывало, что на экзаменах он писал ответ сначала на билет Лены, потом начинал готовиться сам…

Когда распался Советский Союз, Валерию Ивановичу сказали, что он как бы иностранец и предложили обрести молдавское гражданство, сдав экзамен по молдавскому языку. Он им владел почти в совершенстве, но само предложение счел оскорбительным: я приехал в Молдавию по путевке комсомола, иностранцем себя не считаю. После чего Кузьмичевы всей семьей (к этому времени у них уже была дочь) переехали в Чехов…

Из более поздних выпусков тесная дружба связывает меня с уже упоминавшимся ранее Алексеем Александровичем Алексеевым. Родившийся в семье питерских рабочих-интеллигентов, Леша, одетый в ослепительно красивую морскую форму, уже на вступительных экзаменах поразил меня хорошим знанием советской литературы, прекрасным владением русским языком. Не обошлось, правда, без казуса. Он уже почти закончил ответ, как вошел ректор – и мне пришлось задать абитуриенту еще один дополнительный вопрос. Исходя из его морской службы, я спросил про рассказы Станюковича. А их-то Алексеев не читал. Впрочем, они и в школьную программу не входили. Кстати, когда он уже был зачислен и мы встретились на одном из первых семинаров, Леша доложил, что «Морские рассказы» этого писателя прочитал.

Алексей Александрович Алексеев

Он был бессменным комсоргом моей кураторской группы и порой не я ему, а он мне давал уроки мудрости. Помню, что перед каким-то праздником Победы мне весьма резко выговорили в парткоме, что группа до сих пор не встретилась с ветераном войны. Я в свою очередь напал на комсорга. И получил спокойный совет, во-первых, не кричать; во-вторых, время еще есть – вот подготовим вечер о Дне Победы и на нем проведем эту встречу…

Интерес к истории помог Алексею найти и свое личное счастье. Он и его друзья Алеша Смирнов и Наташа Мельникова подружились с молодым преподавателем кафедры истории Людмилой Дмитриевной Крадман, а вскоре она стала женой Леши. У них двое взрослых детей (оба – кандидаты наук), внучка. Алексей Александрович – директор издательства «Советский спорт». Его филологическая культура помогает в работе. Когда я изредка захожу к нему на работу, то вижу на столе верстки с его правкой…

Загадкой для меня в период работы в Школе был Петр Гончаров. Сын профессора музыки (сам обладавший великолепным слухом и умением чувствовать музыку) и машиниста паровоза (А. Платонов называл эту профессию рабочей аристократией), Петя держался по отношению ко мне отстраненно: охотно говорил о литературе, порой иронично отзывался о своих однокурсниках (в том числе иногда и о тех, кто мне нравился), но душу, в отличие от многих сокурсников, мне не изливал. Мы подружились, когда он стал проректором Российской таможенной академии и пригласил меня возглавить предметную комиссию для поступающих в РТА. Тут я увидел и его высочайшую принципиальность: по мере возможности Петр Константинович старался если не оградить Академию от потока блатных абитуриентов (это было ему не под силу), то, по крайней мере, способствовать приему талантливых ребят. Видел я, как он буквально менялся в лице, услышав от кого-то из слушателей Академии матерные слова. Не забуду, как обнаружив на новенькой мебели надпись, проректор Гончаров добился, что был найден виновный и тот заменил испорченный стол.

Я узнал о крепкой дружбе этого человека с однокашником Володей Мироновым и о той моральной поддержке, какую Гончаров оказал семье Володи после гибели друга. Побывав на даче Гончаровых, я с удивлением обнаружил, что в этом интеллигенте живет еще и мастер на все руки: почти весь внутренний интерьер дома создан им самим. Вокруг дома разбиты цветники и сад. А в углу квохчут куры и поют два замечательных петуха. Достаточно рано защитив кандидатскую диссертацию, Петр Константинович чуть не 10 лет писал докторскую и защитил ее в 61 год. Работа эта посвящена политической системе в современной России, защищалась она в престижной Академии при Президенте России. И единственное, что тревожит сегодня моего друга, генерала таможенной службы, профессора, доктора наук, – то, что его открытия и рекомендации могут быть невостребованы: ведь у нас нет пророка в своем отечестве.