Текст книги "Родить легко"

Глава 33
О наивности

Тогда я только начинала работать акушеркой.

Девочка беременна в третий раз – умная, взрослая, опытная. И первые, и вторые роды прошла естественно, здорово, без какого-либо участия медицины. Совсем не боится третьих.

Но в эту беременность – большой набор веса, отёки, не лучшее самочувствие:

– Инна, господи, как я устала носить! С двумя детьми, ещё отёки эти, живот тяжёлый, не могу больше! Скорее бы всё закончилось…

Я в то время иногда ездила с женщинами на приёмы к врачам – интересовалась, как происходит взаимодействие, особенно в случае каких-то непростых или спорных ситуаций. И вот доктор (в целом занимавшая правильную, естественную позицию, наш медик) смотрит с сочувствием:

– Милая, так тебе тяжело, гляжу, совсем устала от этой беременности?

– Да, – жалуется та, – ещё и мысли всякие дёргают: куда детей пристроить, если днём зарожаю, а муж на работе? Если ночью – как меня поскорее отвезти и домой вернуться? Как по пробкам успеть – третьи роды-то быстро! И устала от себя, и голова кипит…

Доктор – добрая:

– Вот что предлагаю. Приезжайте-ка спокойненько в воскресенье, выспавшись, без пробок, к двенадцати. И папа не на работе, и у тебя шикарная шейка. Уберём пузырь, и родишь как песню споёшь. Третьи роды же!

И всё это – сочувствующим голосом настоящего друга. Женщина кивает:

– Да, давайте уже, устала я…

Я в недоумении:

– Подожди, зачем?! Тебе же буквально три-четыре дня осталось!

Но она уже в предвкушении избавления и слушать ничего не хочет.

Что ж… У меня самой третьи роды за полтора часа, у сестры за пятьдесят минут. Поэтому, уезжая из дома в воскресенье утром, сказала детям: после обеда вернусь – третьи же роды, должно пройти всё быстро!

Вскрывают пузырь – и ничего… То есть вообще. Час, другой, третий. Через четыре часа такого «развития событий» доктор говорит:

– Ну что, по протоколам дальше ждать нельзя, нужен окситоцин…

Женщина возмущена: она дважды родила натурально и вообще «за всё естественное»! Звоню более опытным коллегам. Коктейль, говорят, ей нужен из касторки и шампанского. Муж идёт в аптеку и магазин…

После с трудом выпитого коктейля (противная штука, я попробовала глоток) разыгрываются мощнейшие схватки – дискоординированные, невыносимые! Роженица не успевает ни выдохнуть между ними, ни расслабиться перед следующей. И она, рожавшая до этого дважды, впервые в жизни просит: «Всё что угодно, только уберите эту боль!»

Эпидуральная. Схватки ушли. Долгие часы капельницы с окситоцином.

И вот вроде близко уже мальчик. Но никак не желает развернуться, так и стоит недалеко от выхода в поперечном размере. И сердечко уже не очень нормальное. Ещё за двадцать минут до рождения предупредили операционную: ждите, скоро, видимо, будем… Но почти чудом всё-таки родили. Глубокой ночью.

Парень вяленький (ну ещё бы), стимулировали… Видать, не желал он рождаться «спокойненько днём в воскресенье, когда папа не на работе»! Но всё решили за него. Скверно, надо сказать, решили. Причём для всех.

А вот недавняя история: звонит одна из моих постоянных клиенток. Два раза уже вместе рожали – здорово, естественно, легко, вообще без проблем.

Привет-привет, как дела, жду третьего, рожаем? Рожаем! ПДР тогда-то, обсуждаем стоимость, подбираем врача на контракт, ближе к делу созвонимся – договорились, чмоки-чмоки, на связи!

Оповещаю доктора: так и так, скоро принимаем третьи роды, имейте в виду, ждите девочку на заключение контракта. Вношу её в своё рабочее расписание.

Проходит пара недель.

Ложусь спать после одного ну очень напряжённого дня. Через час будит звонок – первые роды! Холодный душ, кофе, мчусь в роддом. Бессонная ночь, ближе к полудню отлично рожаем, здоровый ребёнок, счастливая новоиспечённая мама.

Возвращаюсь домой, кое-как, урывками, дремлю пару часов. К вечеру понимаю – этой ночью точно уже никуда не поеду, сил не осталось. Как воздух необходим полноценный, минимум восьмичасовой сон для восстановления и подзарядки. Как обычно в таких случаях, пишу всем ближайшим ПДР: если зарожаете, мой телефон будет выключен, вот контакты замены.

Минут через пять звонок – та девочка с третьими родами. Голос тусклый, дрожащий: «Инна, прости, я родила два дня назад…» Я несколько удивлена, но всяко бывает – выражаю надежду, что всё прошло хорошо, тем более роды третьи, и желаю всем здоровья. В ответ: «Это было ужасно! Ты не представляешь, как я теперь жалею…»

Выясняется следующая картина: контракта с доктором она так и не заключила. И, когда стартовали роды, не поставив меня в известность, поехала в роддом на общих основаниях, по ОМС. Добралась уже в очень сильных схватках и явно на хорошем раскрытии – в третий раз всё, по идее, должно буквально лететь. А дальше началось…

Холодный родзал, залитый слепящим светом. Восемь (!) человек вокруг – из них несколько докторов, среди которых, по словам девочки, никому нет и тридцати. Дёргают, суетятся, теребят. Между схватками расспрашивают, требуя данных для анамнеза. Трогают промежность, разводят ноги, раздвигают губы, зачем-то лезут внутрь. До этого она оба раза рожала «тихо, тепло и темно» в проекте домашних родов в роддоме. И теперь больше всего – по контрасту – поразило, как на неё орали…

«Женщина!!! Хватит рычать!!! Немедленно перестаньте! Что вы себе позволяете?! Как себя ведёте? Понимаете вообще, где находитесь?! Что за звуки вы издаёте? Подумайте о ребёнке! Замолчите, а то родите урода, а нам отвечать!!!»

И вот новорождённый на животе – всего пару минут, окончания пульсации пуповины никто, разумеется, не ждал. Осмотр неонатологом. Ребёнок запелёнат и лежит под лампой. Окситоцин для профилактики (а вдруг кровотечение?). Единственное, наверное, чего не нашли доктора, так это оснований для эпидуральной анестезии. Плохо старались, видать.

Я не стала расспрашивать и без того подавленную девочку о причинах её решения. И так понятно, хоть она и пролепетала что-то вроде «всё так быстро началось, я не успела тебе позвонить». Инициированный ковид-карантином экономический кризис, с работой и доходами у многих туманно, если не хуже. Контракты доктора и акушерки тянут на приличную, а для кого-то и вовсе неприемлемую сумму.

У меня нет и не могло возникнуть никаких претензий – хотя, конечно, можно было и предупредить. Она взрослый человек, сама, целиком и полностью, несущая ответственность за свои поступки. Это её собственное решение, ей с ним и жить дальше.

Вот только очень жаль ребёнка.

Представляете, как холодно и жестоко принял его белый свет? Какое самое первое, самое важное впечатление сформировалось и во многом будет определять его дальнейшую жизнь? Да, он появился явно не в самый благоприятный период. Но новый человек не выбирает, когда прийти в этот мир, и ни в чём не виноват! Ни подождать лучших времён, ни родиться «набело» – в атмосфере тепла, спокойствия, любви и полного приятия – он уже не сможет. А ведь могло случиться совсем по-другому.

Могло, но не случилось. И это самое печальное.

Берегите своих детей.

Глава 34
Как учат родам

– Вот засунули же родители, даром что сами врачи, в проклятое акушерство, всю жизнь через это страдаю! – частенько причитала преподавательница колледжа, в котором мы постигали соответствующие науки.

– А вы сами в какую область медицины хотели?

– Вообще ни в какую! В молодости мечтала на бухгалтера пойти. Не сложилось…

И советовала выучиться, забыть это беспокойное место – роддом – и податься в физиотерапию:

– Чисто, тихо, никакой тебе крови, никакой грязи, знай себе крепи магнитные аппаратики. График опять же нормированный, в пятнадцать ноль-ноль уже свободен!

Да, потеряла страна хорошего бухгалтера…

Но я пришла учиться совершенно осознанно, мне требовались знания. Увлечённый и талантливый педагог – редкостная удача. Но польза есть и от нудных: неважно, из какого крана льётся вода – главное, чтобы лилась.

Много удивительного узнала от тоскующей по дебетам-кредитам преподавательницы. В советские времена её после института распределили в Среднюю Азию, где гинекологи из жалости к особо многодетным женщинам иногда по-тихому перевязывали им трубы: фактически стерилизовали. Некоторые находились в курсе производимых манипуляций, главное – чтобы втайне от мужа, желавшего ещё многочисленных наследников (работников, кормильцев, гарантов куска хлеба в старости), а жена уже на грани истощения после десятка родов подряд. А порой врачи и женщине ничего не говорили – если им казалось, что хватит ей уже рожать. Чудеса…

Однажды неудавшийся бухгалтер весьма оригинально охарактеризовала оказание классического акушерского пособия при рождении головки (довольно варварская манипуляция, зачастую приводившая к проблемам с шейными позвонками, – слава богу, нынче от неё отказались):

– Это главный навык акушерки! Должны его знать, как «Отче ваш».

Услышав о количестве моих детей, покачала головой:

– Неужели столько приспичило?

Как-то в лекции промелькнул термин «трансбуккально» (приём лекарства путём рассасывания за щекой). Строча конспект, уточняю:

– С двумя «к»?

Немного подумав, выдаёт:

– Конечно. Щеки же две!

Но я не об этих забавных (и не очень) моментах.

Во время учёбы мы в большом объёме проходили самую разнообразную практику. Одно из первых мест – госпиталь для ветеранов войн. Какую я там видела старушку!

Сухонькая, изящная, с виду настоящая графиня. Умное лицо со следами былой красоты, прозрачные тонкие пальцы, высокая причёска, облезлая меховая горжетка («из Чебурашки», язвили медсёстры). С идеальной осанкой сидя в инвалидном кресле и хитро поглядывая на унылых соседок, травила им анекдоты. А при изучении историй болезней становилось очевидно, насколько тяжелее её «букет» в сравнении с диагнозами других бабуль, аморфно лежащих на соседних койках с предсмертной тоской на лицах…

Практика в шоковом зале Склифа, куда везут пострадавших в тяжёлых ДТП, бросившихся под поезд и тому подобных в состоянии «фарша». Когда ещё непонятно, что именно надо лечить, что сломано и разорвано, и задача одна – не потерять самые важные функции тела: дыхание, сердцебиение, кровообращение, работу мозга и почек. Незабываемый опыт!

Но и там не обходилось без смешного. Привозят выпавшего из окна пьяного мужчину – вообще в хлам, ничего не соображает. Берут пункцию из спинного мозга: убедиться, что туда не попала кровь. Из вставленной в позвоночник иглы начинает капать густой, прозрачный, как слеза, ликвор (спиномозговая жидкость). Доктор облегчённо выдыхает – спинной мозг не пострадал. Молоденькая однокурсница, родом из Таджикистана, смотрит на ликвор круглыми глазами:

– И там тоже? Водка?

Многое на практике в роддоме удивляло. Тогда было принято по поводу и без делать эпизиотомию (хирургическое рассечение промежности и задней стенки влагалища), или, что тоже не редкость, у рожениц возникали естественные разрывы. То есть бóльшая часть женщин после родов имели швы в промежности.

Сейчас медицина «открыла» потрясающую истину (кто бы мог подумать!), что лучшая тактика в подобных случаях – как можно чаще подмываться и содержать шов в чистоте и сухости. К слову, появление одноразовых трусиков и прокладок именно в отношении швов не самая лучшая история.

А в годы моей учёбы швы требовалось обязательно обрабатывать зелёнкой. Каждый день в коридоре четвёртого этажа роддома, в котором я стажировалась, выстраивалась очередь в процедурную комнату с двумя кушетками. Медперсонал мазал швы деревянными палочками с ватными тампонами, смоченными в пузырьке с зелёнкой.

Меня командировали на этот конвейер: у одной кушетки стояла роддомовская акушерка, у другой я, женщины заходили по двое. И после пары дней такой практики я стала замечать: все пытались попасть именно ко мне, увильнув от роддомовской акушерки – даже пропускали для этого свою очередь. Акушерка сердилась: женщины толпились, сбивали размеренный ритм работы. А то и вовсе уходили, стараясь подгадать момент, когда «на зелёнке» оставалась работать только я.

Потом одна девушка сказала:

– Инна, почему вы по-другому мажете?

Сначала я не поняла, о чём речь. Тогда она объяснила, что все роддомовские жёстко тычут в незажившие швы:

– А вы делаете это аккуратно, нежно.

Как можно выгореть и очерстветь до того, чтобы больно тыкать деревянной палочкой в рану, да ещё в таком месте? Почему нельзя делать это бережно, мне так и не удалось понять. Время не сэкономишь, силы тоже…

Однажды наблюдала забавный эпизод.

Первого июня, в День защиты детей, в роддом пришла делегация актёров популярного тогда комедийного скетч-шоу «Шесть кадров» во главе с несравненным Фёдором Добронравовым – с целью обойти послеродовые палаты с поздравительными спичами и вручить какие-то подарки типа упаковки памперсов.

А в послеродовом несколько раз в день назначали сорокаминутку «проветривания швов»: всем предписывалось подмыться и лечь с разведёнными коленями, чтобы промытая от крови и промазанная зелёнкой промежность подсыхала на открытом воздухе. Палат порядка десятка, в каждой по пять-шесть женщин. Визит актёров в послеродовое пришёлся аккурат на период очередного профилактического мероприятия.

Поэтому всё происходило следующим образом: группа участников раскрученного ситкома приближается к палате, а подпирающая косяк акушерка за пару метров до их прибытия даёт родильницам отмашку – все дружно накрываются простынями. Заходят актёры, профессионально вещают дежурные поздравления, вручают презенты и идут в следующую палату. Женщины синхронно распахивают простыни и снова светят своими многострадальными зелёными промежностями, а другая палата в это время одномоментно накрывается, с восхищением взирая на звёзд отечественного шоу-биза. Отличная ремарка для скетч-шоу!

По итогам акушерской практики в роддомах требовалось сдать курсовую работу – грамотно, протокольно-врачебным языком изложенную историю родов. Для первой части стажировки – здоровых, физиологичных, прошедших безо всяких вмешательств. На вторую предполагалось уже более сложное задание: трудные, нездоровые роды с описанием медицинской тактики и методов лечения. Представлялось невозможной рутиной!

Все наслышаны, как медики тонут в бумагах, сколько в любой истории болезни – и история родов не исключение – формальных моментов. Только со стороны кажется: если доктор проверил рожающую и убедился, что всё хорошо, можно спокойно идти пить чай. Нет! Он должен подробно зафиксировать происходящее и описать дальнейшую тактику. В жизни – зашёл, посмотрел, ушёл. На бумаге – целое эссе.

Мы же, студентки, прежде всего интересовались родами и реальными действиями, а не занудными описаниями. Но курсовая работа – не принять роды, а сдать пухлую папку. Естественно, спросили преподавательницу:

– Мы же можем найти в роддоме чью-то реальную историю родов и просто всё оттуда списать?

– Вы не найдёте в роддоме историй физиологичных родов.

– Как это?!

– А вот так. Их там нет.

В её тоне не звучало ни тени сомнения – как приговор.

Мы всё равно не поверили, но долго раздумывать не стали и нырнули в практику. Приносили ей списанные (не особо вчитываясь) истории на проверку. А та вымарывала оттуда всё не подходящее под определение «физиологические роды», пока мы не вычищали их до полной стерильности.

И только через несколько лет работы я по-настоящему поняла нашего педагога. Если бы какой-нибудь врач или чиновник решился приподнять завесу тайны над медицинской статистикой (конечно, исключительно в теории – не существует ни честной статистики, ни таких отважных личностей), мы увидели бы ничтожную долю родов, в которые медицина хоть на йоту не вмешалась. В наши дни полностью физиологичные роды по ОМС либо случайны, либо осуществляются в нелёгкой борьбе за свои права. И роды по контракту тоже, увы, не гарантия.

Сегодня, чтобы родить так, как задумано природой – по сроку, без стимуляции, без лишних гормонов, без синтетического окситоцина с самого начала, без «профилактики кровотечения» и обязательного по протоколу (!) предложения обезболивания, – нужно искать редкие, наперечёт, места и столь же редких понимающих медработников.

И ещё одна история из студенческой практики.

Обожаемый и зачитанный мною вдоль и поперёк Сергей Довлатов в своей культовой «Зоне» отметил, что так называемая лагерная литература делится на два типа. Если обойтись без утомительных цитат, то приблизительно так: в первом те, кто сидит, – герои и мученики, а те, кто отправил их в лагерь, – палачи и сатрапы (лично мне ярким примером такого подхода кажется проза Варлама Шаламова). Тип второй: те, кто на зоне, – бандиты и убийцы, а власть и надзиратели – те, кто спасают мир от зла (как вайнеровские Глеб Жеглов и Володя Шарапов из «Эры милосердия»).

Довлатов же, когда служил лагерным охранником, увидел, что с обеих сторон – люди, самые обычные и во многом схожие. Кто-то низок и подл. Кто-то глубоко порядочен и высок духом… Вне зависимости от того, что носит – зековский бушлат или шинель с погонами.

Добро и зло, как не устаёт демонстрировать нам жизнь, не разделены высоким забором.

То же самое увидела и я, придя в акушерство. Будучи уже взрослой, могла оценивать, как бы чуть приподнявшись над ситуацией.

Наверное, поступивший в медвуз вчерашний школьник способен на такое куда меньше. Он ныряет в учёбу, впитывает услышанное, верит педагогам. И твёрдо, незыблемо убеждён – медицина создана для того, чтобы спасти: помочь, вылечить, избавить от страданий. А потом зачастую не в силах дистанцироваться от железобетонно закреплённой всей его учёбой, практикой и последующей работой модели «Мы вас спасём!». И в акушерстве становится таким врачом, от которых роженицы убегали когда-то в рискованные домашние роды, то есть медиком, который мешает и портит, пугает и давит.

Когда я начинала работать в проекте «Домашние роды в роддоме», опытные коллеги учили меня никому не доверять. Следить за любыми действиями доктора через снайперский прицел, в любой момент ожидая подвоха, и служить для женщины щитом и мечом. Я чувствовала себя разведчиком в тылу врага… Но даже во время практики стала замечать, что бывает зеркально наоборот! И кто агрессор, а кто жертва – не всегда однозначно.

Поступает в родблок по ОМС молодая, откровенно пышная женщина. Милая, похожая на Анну Семенович, но очень уж большая – сто килограммов точно. То ли от природы такая, то ли в беременность прибавила, непонятно. Приехала в роддом на самом раннем этапе: раскрытие два пальца, схватки только набирают обороты. Лицо обиженное, с акушерками ведёт себя надменно, как со слугами. Попади она в другую смену, на порядок жёстче, там быстро разъяснили бы, кто тут главный.

Но дежурили самые добрые акушерки роддома, самые человечные и светлые (и зовут обеих Светланами). Дама общается с ними свысока. Тон – королевский, взирает как на придворную челядь:

– Попрошу меня не трогать! Собираюсь родить без вашей помощи, сама.

Я подумала: ого, осознанная, тоже, наверное, понимает, что в роддоме надо на всякий случай защищаться! Оттого порадовалась сначала, что ей попалась лучшая смена – что акушерки, что доктора. Даже анестезиолог, который (исключительная редкость!) сам считал, что эпидуральная анальгезия в родах нужна только для лечения патологий процесса, а большинству женщин даны ресурсы родить природно. И значит, наша дама попала в самую идеальную ситуацию, которая вообще только может сложиться по ОМС!

Через некоторое время роды входят в активную фазу. Но что-то всё капризнее и капризнее ведёт себя большая женщина. Всё чаще раздражённо говорит акушеркам:

– И когда уже это кончится? Сделайте же что-нибудь! Мне не нравятся эти схватки!

Им не особенно до неё – на двоих весь родблок и много мелких дел по анализам, КТГ, бумажкам, капельницам и т. п.

Пробую поговорить с роженицей, но та видит, что я стажёр и никак на меня не реагирует. И наконец, немедленно требует доктора, добавляя с претензией:

– Да что вы за врачи, если не можете мне помочь? Я на вас жалобу напишу! Уберите от меня это!!!

Приходит весёлый анестезиолог:

– Ну что, всё, бобик сдох? Смотри, какая ты большая, сильная – рожать бы тебе в поле! Ладно, спиной разворачивайся.

С ним она тоже общается надменно:

– Что это вы собираетесь мне колоть?

Доктор явно не ожидал такого обращения:

– А ты кто по профессии?

– Товаровед, – отвечает та гордо.

– Буду колоть тебе лучший товар из моей аптечки!

И обезболил её быстро и ловко – будто дротик в десятку метнул. Самый искусный из всех виденных мной анестезиологов: попадал мгновенно и точно всегда, в ста процентах случаев! В те времена, когда эпоха массовой эпидуральной анестезии только начиналась, и её фактически учились делать прямо на роженицах, это смотрелось настоящим волшебством. (В том же роддоме через некоторое время я наблюдала, как другой анестезиолог восемь (!) раз не смог попасть иглой в нужное место. Маялась измученная трудными родами женщина, тихо матерились давно намывшиеся и готовые приступить к операции врачи, вынужденные валяться на кушетке с задранными к потолку стерильными руками.)

Обезболенная гранд-дама на время успокоилась: лежит, дремлет. Мерно постукивает КТГ. Но, как это часто бывает, схватки ослабевают – у обезболивания в родах всегда есть обратная сторона. Когда ставят капельницу с окситоцином, падает сердце ребёнка. И доктор просит роженицу лежать на боку: в этой позе не пережимается пуповина и сердце сразу восстанавливается.

– Мне так неудобно!

Все – и акушерки, и доктор, и я – помогаем ей повернуться (тяжёлая, ног почти не чувствует). Но женщину перетягивает назад, мы опять её крутим. И, что особенно неприятно, она продолжает обращаться с нами как с прислугой. Как бы ни были все добры и терпеливы, раздражение сдержать довольно трудно. Мне велели сидеть с капризницей: не давать ей завалиться на спину и следить за сердцем плода.

И вот уже близко к потугам. Обезболивание отпускает – что хорошо: роженице пора снова начать тужиться самой. Но она не желает ничего ощущать, требуя «Уберите это от меня!» – имея в виду схватку. Все так от неё устали, что согласились и ввели вторую дозу.

Перевезли её из предродовой в родзал. Женщина, конечно, продолжает лежать на спине – в родзале по-другому никак. А сердце ребёнка страдает всё больше…

Два часа ночи, вокруг неё все работники родблока: реанимация, детские доктора, акушерки, дежурные врачи. Из-за плохого сердца принимается решение о вакуум-экстракции (извлечение живого плода во время родов через естественные родовые пути с помощью специального вакуум-экстрактора, чашечка которого присасывается к предлежащей части плода за счёт создания разрежения в зоне контакта). Делают надрез промежности, накладывают вакуум, который то и дело срывается с головки, обдавая окружающих кровавыми брызгами. Доктор до горла обмотался большой простынёй (тогда в роддомах ещё не использовалось столько одноразового белья и халатов).

Двое держат тяжёлые бесчувственные ноги, двое помогают тужиться: склонить подбородок к груди, правильно напрячься. Роженица, не понимая, как управлять мышцами живота и таза, тужится в лицо, в щёки, вся красная и потная. Эффекта от таких усилий – ноль: даже вакуумом невозможно быстро извлечь ребёнка без правильного старания со стороны женщины.

Сердце плода всё хуже. Ей командуют дышать и тужиться: как набирать воздух, как задерживать, мотивируют бессмысленным призывом помочь ребёнку, а между схватками нервно смотрят в монитор.

Наконец рождается мальчик – вялый, бледный. Сразу начинают работу реаниматологи. Крики и суету сменяет сосредоточенная тишина. Ждут первого вдоха, первых тонов сердца.

– Останься с ней, роди плаценту, – бросают мне на ходу.

Реанимационный столик не видно, хотя он всего в двух метрах от меня, так как врачи плотным кольцом сгрудились вокруг младенца. Вдох всеобщего облегчения: завелось сердце! И снова тишина – ждут появления дыхания.

И вдруг её нарушает громкий раздражённый вопрос:

– Ну чо там… Мне вес-то хоть кто-нибудь скажет?

Никто не отреагировал, только я в очередной раз ахнула про себя. Несмотря на страшноватый антураж родзала – всё вокруг забрызгано кровью, реанимационный ребёнок, напряжённо пытающиеся его оживить медики, – вопрос выглядел настолько дико и абсурдно, что прозвучал как чёрный юмор.

И вот новорождённый вдохнул, победа! А все остальные облегченно выдохнули… Кроме родильницы:

– И когда я теперь в душ смогу?

В этих родах никто не сказал ей ни одного грубого слова. Не унизил, не проявил агрессии или назойливого вмешательства – хотя все сердились и сильно утомились от неё. Самой суровой стала фраза акушерки Светы, когда при переводе из родблока она увидела на лице новоиспечённой матери полопавшиеся от бессмысленного напряжения капилляры:

– Завтра у тебя всё лицо будет синим…

Что прозвучало с некоторым удовлетворением и едва уловимой ноткой мести.

И ещё один маленький штрих к портрету замечательного анестезиолога.

Он левачил. Подрабатывал тем, что в нарушение закона делал эпидуральную анестезию на дому онкологическим больным, воющим и загибающимся от жуткой, безнадёжной, в прямом смысле слова смертельной боли. Которым наше здравоохранение не могло (вернее, не хотело) предоставить последнюю – и, наверное, самую важную помощь…

Вот и разбери тут – где добро, где зло.