Текст книги "Родить легко"

Глава 35
Ещё раз про смерть

Конечно же, мне, маме особого ребёнка, всегда хотелось увидеть, как появляются такие дети. Разумеется, не потому, что я желаю кому-то производить их на свет. Думаю, не надо объяснять, что дети эти не нормальные, не здоровые, и жизнь с ними тоже особенная. Просто мне было интересно. Кроме того, я знала, что способна найти слова настоящей, искренней поддержки людям, которые могут родить такого ребёнка. Хотя я понятия не имела, насколько часто это случается в роддоме.

И вот однажды на практике мельком слышу от одного доктора: «Да вон в том боксе, где дауна рожают!» Само собой, охватило любопытство. И я на правах стажёра зашла посмотреть.

Совсем молодая девушка с таким же молодым мужем, роды первые. Вела их пожилая, во всех смыслах тяжёлая и очень недобрая доктор. Я её боялась. С индивидуальными акушерками она не рожала, проект «Домашние роды в роддоме» считала блажью, высказываясь о нём и обо всех в нём участвующих с гадливым пренебрежением. В общем, врач чугунной, непрошибаемой советской закалки тех времён, когда роддом мало чем отличался от тюрьмы.

Как-то одна моя девочка – нежное, трепетное создание – пошла в роддом заключать договор на сопровождение. На приёме в контрактном отделе сидела та доктор с мрачной тоской на лице, изрезанном глубокими мимическими морщинами от вечно презрительной гримасы.

– Я хотела бы заключить контракт на естественные роды, – робко сказала девочка.

Врач окинула её хмурым взглядом:

– Ты на себя посмотри! Понимаешь хоть, какой это ужас – естественные роды?

Вот так она, собственно, и работала…

А заинтересовавшие меня роды вела потому, что считалась очень опытной. И с этим сложно спорить: чем старше доктор, тем опытнее он становится – чисто арифметически.

Я застала роды на этапе, когда всё уже близилось к финалу, но был он невероятно вымученным. В палате царила крайне тяжёлая атмосфера, на лице роженицы – мýка и усталость. Муж смотрелся совершенно потерянным, доктор – мрачнее тучи. Вокруг суетились роддомовские акушерки.

Стояла и капельница с окситоцином, причём в огромной дозировке, таких цифр я никогда прежде не видела. Нынче такие однозначно губительные дозы не используют. Если сегодня начинают с двух с половиной единиц на двадцать (или пятьдесят) миллилитров физраствора и капают его со скоростью два миллилитра в час, то там стояло десять единиц со скоростью восемнадцать!

Если посчитать, насколько превышены дозировки, получим чудовищный результат. Матка при таких объёмах искусственного окситоцина отказывается его воспринимать – рецепторы, рассчитанные на эндогенные микродозы, попросту атрофируются. В итоге медицина в подобных ситуациях заходит (и заводит роды) в тупик. Матка, похожая на вялый мешок, уже не толкает, а синтетический окситоцин в любых количествах перестаёт работать.

Женщине требовалось тужиться; видимо, наступило полное открытие. Доктор громко призывала её это делать, та старалась изо всех сил, смотреть было тяжело – вся потная, красная, вымотанная…

Доктор сердилась, кричала на роженицу, раздражённо требовала от акушерок заменить окситоцин на свежий: «Видимо, этот разрушается от освещения и плохо работает!» Заменили, опять выставив прежние значения. При этом девочка старалась изо всех сил – такой маленький боец, труженик, и муж всячески ей помогал.

Я не понимала: знают ли родители, что ждут ребёнка с синдромом Дауна? Диагноз окончательный или только высокий риск и исход неочевиден?

Но было не до вопросов. Какими-то безумными усилиями дошли до финала, головка находилась уже близко, и роженицу перевезли из бокса в большой родильный зал. Всё время слушали сердце – вроде как терпимо. Поскольку окситоцин уже не работал, немножко подавили на живот: не особо травматично и грубо, для той поры так вообще стандартно.

Наконец родился ребёнок, девочка. С первого взгляда ясно – синдром Дауна. Выложили на живот, но тут же стало понятно, что она выглядит неживой. Быстро отрезали пуповину и унесли на реанимационный столик.

Дальше – двадцать минут обширной реанимации: трубочки в ротик, носик, отсосы, инъекции адреналина в пуповинную вену, массаж сердца, дыхательный мешок, опять уколы и паузы для попыток хоть что-то услышать в груди: хоть один стук, хоть один вдох.

Впервые я увидела реанимацию выглядевшего абсолютно неживым новорождённого. Его качали мешком Амбу (механическое ручное устройство для выполнения временной искусственной вентиляции лёгких; обеспечивает простой и надёжный способ вентиляции комнатным воздухом или с примесью кислорода), делали массаж сердца. Все работали очень слаженно и чётко. И через двадцать минут закончили, так и не добившись ни единого вздоха. Ребятам, которые, к счастью, ничего не видели, сообщили всего лишь, что ребёнок не поддаётся оживлению.

Они тихо плакали. Попросили принести и показать. Глубоко, пристально всматривались в дочь. Родильница сквозь слёзы шептала мужу: «Посмотри, какая она красивая у нас, какая хорошенькая…» Глядели на мёртвую девочку такими любящими глазами, с такой волной нежности! Выдержать такое казалось невозможным. Представлялось, что мать должна рыдать, кричать, выплёскивая из себя огромное горе – тем более после настолько изнурительных родов. А они оба были прозрачными и трепетными в своей приветственной и одновременно прощальной любви к так и не открывшей глаз дочери.

А я всё спрашивала себя – неужели они не замечают, что у их девочки синдром Дауна? Потом вышла, поняв, что сейчас сама разревусь. Ко мне подошла доктор:

– Что плачешь? В первый раз такое видишь?

Я действительно впервые видела смерть ребёнка:

– Да…

– Ну, ничего. Нормально. Привыкнешь.

Через несколько часов молодую пару перевели в послеродовое отделение – подальше от других женщин с новорождёнными, чтобы дополнительно не расстраивать.

Я всё-таки зашла к ним, очень хотелось сказать какие-то нужные слова. Парень и девушка оставались грустными, но спокойными. И смотрели на меня уже «нерожающими» глазами:

– Ой… Вы же Инна, правильно? У вас есть сын Платон, такой же, как наша девочка. Мы всё про него знаем, и фотографии чудесные видели. Читали про вашего ребёнка, и вообще про детей с синдромом Дауна. Знаете, мы так ждали нашу девочку, мы приняли её заранее, ещё внутриутробно. Ну вот так получилось…

Мы плакали вместе.

Глава 36
Ангелы ада и обезболивание в родах

Как только нас в качестве студентов начали пускать в медучреждения, я стала работать волонтёром в 9-м московском роддоме, чтобы набираться опыта. Раньше я видела только счастливые домашние роды, где женщины смеялись и плакали от эмоций, где мне не встретилось ни одного сложного случая, ни одного кровотечения или тем более трагического исхода. Теперь, думала я, пришло время другого опыта.

Но во многом это оказалось не опытом сложных родов, а осознанием бесконечности человеческого зла, насилия и жестокости.

Первый раз осталась на суточное дежурство. В смене три акушерки. Грубость, какие-то изощрённые издёвки над роженицами, тотальное равнодушие. Вообще, родзал походил на пыточную камеру. Женщины истошно вопили, на них с надсадой орали врачи и акушерки… Стоял сплошной, нескончаемый крик (эпидуральная анальгезия тогда применялась эпизодически, в исключительных случаях – для этого не имелось ни лекарств в достаточном количестве, ни катетеров, ни идеального владения анестезиологами соответствующей техникой).

Изобретательность и цинизм издевательств над роженицами потрясли меня до глубины души.

Рождаются головка ребёнка и тельце до плеч. Акушерка поднимает крошечную ручку над лоном женщины, помахивает ею и «шутит», омерзительно пародируя детский лепет:

– Мямя, прюветь!

Или новорождённого резко подносят к маминому лицу, приказывая:

– На, бл…ь, целуй! Проси прощения за плохие роды!

Я испытала чудовищный шок – ведь мои первые и четвёртые роды прошли в роддоме, но ничего подобного там не было. Равнодушие – да, холодность – да, ненужный надрез промежности – да, но никакой жестокости! А тут я регулярно представляла, что дай мне автомат – безо всякого сожаления пройдусь по таким «медикам» длинной очередью. Справедливости ради добавлю, что никогда больше не видела в московских роддомах подобных акушерок. Это мне, наверное, по какому-то невероятному замыслу мироздания в первые сутки достались самые «сливки».

Те три акушерки, обычно дежурившие командой (если по каким-то причинам не смещались графики), представляли весьма колоритный набор. Если бы я снимала кино про надзирателей самой жуткой тюрьмы, им не нашлось бы равных.

Первая – одышливая толстуха, типаж простой русской бабы. Выбеленные волосы, яркие губы и печать вечного раздражения на лице – образ кассирши советского продмага. Злобная, как цепной пёс, тётка.

Вторая – типичная пэтэушница. Молодая, почти стройная ненатуральная блондинка. Как и первая – злая, визгливо-крикливая.

Третья – печальное привидение, распространявшее удушающую тоску. На работе всегда в тканевой шапочке, маскировавшей совершенно лысый по причине онкологии шишковатый череп, на который при выходе из роддома натягивался пышный парик. На искажённом, как от съеденного лимона, гримасой лице застыла агрессивная обида на весь мир.

Если я попадала на их смену, всегда как будто съёживалась. С роженицами они обращались абсолютно безжалостно, а в мою сторону так и фонило лютым презрением. За что, казалось бы? Вроде пришла студентка не просто так, а помогать… Причину такого отношения ко мне я узнала только несколько лет спустя, знакомый доктор разоткровенничалась:

– Тебя все называли «сумасшедшей артисткой». Мол, нет бы в театре работать, а она пришла в кровь и грязь!

Не перестаю удивляться разности человеческих ценностей! Неоднократно с этим сталкивалась.

Встречаю на улице актрису, с которой работала в театре. Не виделись лет десять: привет-привет – как дела? – ты как, где? – я акушерка!.. Пауза. И вялая сострадательная улыбка: «Ну ничего, ничего». Я-то говорила об этом с гордостью и радостью. Ожидала, что ответит что-то вроде: «Вот это ты молодец! Настоящим делом занимаешься, не то что мы – бродим по сцене и что-то там изображаем».

Я пришла в роддом взрослым, идейно сформированным человеком, давно, ещё после рождения первого ребёнка, отделившим главное от второстепенного. И не могла даже представить себе роддомовской иерархии и своего рода дедовщины. Мне, наивному утописту, верилось, что все люди в роддоме искренне хотят только одного – чтобы женщина прекрасно родила!

И вот очередное дежурство с троицей тюремных надзирательниц:

– Мы пошли курить. Следи за предродовой.

В двух палатах, где лежат по четыре рожающих, нужно находиться постоянно: приглядывать за общей ситуацией, следить, как функционируют капельницы и прочее.

По внутреннему телефону звонит замглавврача:

– Что там вторая койка?

Проверяю:

– Капает со скоростью пять миллилитров в час, открытие пять сантиметров, сердце нормальное.

Проходит минут тридцать-сорок, троица ангелов ада всё курит. На второй койке заканчивается капельница. Набираю замглавврача (она же мне звонила, почему бы и мне ей не позвонить):

– Новый окситоцин набирать?

Пауза, ледяной голос:

– А вы вообще кто? И почему мне звоните?

– Я акушерка-стажёр. Пока присматриваю за предродовой.

– Позовите дежурных акушерок!

Выбегаю в коридор, в холл, в оперблок – нигде нет, фиг знает, где они курят! Возвращаюсь к телефону:

– Никого не нашла.

Через минуту из своего кабинета прибегает разъярённая замглавврача, навстречу ей вплывает кошмарная троица:

– Где вы шляетесь?! Почему оставили родблок непонятно на кого?! Сколько можно курить на рабочем месте? Всем снимем надбавки!

Молчат, угрюмо нахохлившись – вылитые грифы в ожидании падали. После ухода доктора – взрыв злобного шипения:

– Что, сучка, на наше место метишь? Хрен ты получишь здесь работу! Сдала нас, п…да!

Одна из них выходит, а через несколько минут снова вбегает замглавного, с порога начиная кричать:

– Как вы посмели мне звонить? Что вы себе позволяете? Самовольно подливаете лекарства! Вон отсюда и не смейте приходить к нам дежурить!

Выглядело каким-то сюром. В слезах ехала из роддома и никак не могла понять, кому и где навредила и в чём виновата… Самое простое объяснение – что столкнулась с системой и неизменно сопутствующими ей дедовщиной и борьбой за выживание любыми способами – мне и в голову не приходило.

Но конфликт, к моему немалому удивлению, рассосался. Тогда я ещё не знала, что такова реальность больницы – всё происходит только здесь и сейчас. Назавтра могут забыться самые страшные и трагичные ситуации. А всякие дурацкие пустяки и нелепые обиды способны тлеть и тащиться за тобой годами.

Несмотря ни на что, я скрупулёзно и максимально тщательно вникала в жизнь роддома. Попадались и совсем иные смены акушерок – добрые, простые женщины, никому не грубившие и искренне жалевшие рожениц, которые почти все мучились. А я никак не могла взять в толк (как, впрочем, и сейчас), какие именно процессы в здоровых родах доставляют женщине «страдания». Но медицина стремилась удовлетворить массовый запрос на избавление от «невыносимых мучений в родах»… И в них начали всё чаще применять эпидуральную анестезию.

Страшно удивляло, что родившие с обезболиванием как-то не особо и радовались рождению ребёнка. Уточню – я имею в виду природную, неудержимую радость, про которую говорят «гормональный взрыв»: когда женщины и смеются, и плачут, что-то бессвязно и эмоционально лепечут от избытка чувств. Всё это я наблюдала в хороших домашних родах и в роддоме, если появление человека на свет обходилось без медикаментов. Даже если женщина рожала нелегко.

Однажды увидела поразительную и очень показательную с точки зрения гормональной физиологии рождения сцену, от которой долго потом не могла прийти в себя. После родов, в которых участники несвятой троицы орали на роженицу, выдавая невероятные грубости, и вели себя как настоящие фашисты, разведённые ножки новорождённого ткнули маме в лицо со стандартным вопросом: «На, смотри! Кто родился? Ну?!» Потом сразу отсекли и унесли на столик: выглядело как всегда жестоко.

А родильница, прошептав «ой… мальчик!», моментально изменилась. Только что лежала без сил – красная, потная, несчастная. И вдруг буквально наполнилась светом – в глазах слёзы радости, лицо сияет – и лепечет этим жутким бабам: «Девочки, милые, спасибо вам… Я так вас люблю!»

Как думаете, кому предназначалась эта любовь? И кому её не досталось?

А вот после эпидуральной анестезии эмоции роженицы казались слабо выраженными, поблекшими, будто поставили тусклый фильтр: «Как хорошо, что всё наконец закончилось… И что там, какой вес?»

Вес?!

– Почему через минуту после родов она спрашивает о весе? – теребила я местных акушерок. – Неужели ей именно это сейчас важно? Отчего такое равнодушие? Не могу себе представить… Меня саму разрывало от восторга и любви в подобные моменты!

Те отвечали просто:

– Ты обезболивалась? Ну вот тебе и ответ.

Слова обычных акушерок, не читавших Одена!

Самым интересным, что я увидела на практике, представлялся проект «Домашние роды в роддоме», выглядевший прекрасным компромиссом с системой. И женщина в родах находилась с тем, кого знала заранее и с кем совпадала идейно, и вся помощь, если понадобится, рядом. Я присматривалась к ним и мечтала работать так же.

Сначала мне показалось разумным после окончания учёбы поработать полгода-год в родблоке, чтобы набраться опыта. Я пошла к главврачу 9-го роддома – возьмите, говорю, в родблок! В ответ услышала высокомерный вопрос:

– Что, хотите сразу попасть в элиту роддома?

Меня словно окатили ушатом ледяной воды. Господи, кого тут величают элитой – этих жестоких циничных тёток?! В роддом сразу расхотелось.

И тут, к огромной радости, меня приняли в один из центров индивидуального акушерства.

Нужно пояснить, что в то время происходило в московском акушерском мире.

Продолжали работать роддома тюремного типа, закрытые для всех – ни мужей, ни акушерок со стороны не пускали. Женщина уходила в недра подобных заведений практически голой, с паспортом и бутылочкой воды – совершенно одна и полностью беззащитная.

Имелась альтернатива системе – домашние роды, которыми на полулегальных основаниях занимались несколько родильных центров в Москве. Закон не препятствует самостоятельно рожать дома, но запрещает запланированную медицинскую помощь в таких ситуациях. При этом тот же закон обязывает медика, случайно попавшего на домашние роды, не оставлять женщину в опасности. Трактуй как хочешь! Чем все и пользовались. Убегали от жёсткой, жестокой системы в домашние роды, принимая на себя все риски. А уж если случалось что-то серьёзное, женщину везли в роддом и всё-таки сдавали системе – чтобы спасла.

Домашние акушерки были людьми идейными, увлечёнными, многие с высшим немедицинским образованием (то есть более чем неглупыми) и горящими благородной миссией той самой защиты женщины в родах – от агрессии и давления системы.

Сама возможность родить по контракту появилась в московских роддомах ещё лет за десять до проекта «Домашние роды в роддоме». Но с точки зрения государственной медицины всё это выглядело по большому счёту самодеятельностью: в то довольно хаотичное время на неё попросту закрывали глаза.

А пролоббированный усилиями многих неравнодушных, официально одобренный и согласованный проект «Домашние роды в роддоме» возник и стал потихоньку набирать обороты с 2006 года. Долгое время в нём участвовал только один московский роддом, к 2010-му уже два, а к 2013-му целых пять. В каждом роддоме выделяли одну, редко две палаты, которые «очеловечивались»: устанавливали ванну, размещали двуспальную кровать, создавали возможность неяркого ночного освещения и затемнения днём. Находились и два-три доктора, согласные всё это терпеть (некоторые становились потом истинными «естественными» единомышленниками и сторонниками проекта).

Основное достижение (оно же коренное отличие) проекта «Домашние роды в роддоме» заключалось в том, что роды разрешили сопровождать так называемым сторонним акушеркам, не входившим в основной штат медучреждения. Таким образом, женщина получила возможность выбора «своего» человека в родах.

Акушерки приходили в проект в основном из тех, кто до этого имел опыт ведения домашних родов.

Глава 37
Про акушерское позорище, или Богородица против Будды

Центр «Золотой младенец», в который меня взяли, имел следующий идейный настрой: лучшее, что есть в акушерстве, – домашние роды; почти каждая женщина может нормально и без осложнений родить дома, если приложит правильные духовные усилия, всё остальное – компромисс!

Акушеры-гинекологи презрительно именовались «докторишками», слушать их – только всё портить, да и вообще роды в медучреждении – для слабаков. Ну или совсем больных.

Тогда подобные взгляды казались мне правильными: я сама прекрасно родила дома, моя сестра рожала тоже у меня дома, и подруги так рожали – ни у кого не возникало никаких осложнений. Выборка, конечно, очень узкая, но весьма позитивная.

Тогда я впервые прочла «Кесарево сечение» Мишеля Одена. Невероятно потрясло, как он, немолодой мужчина, так точно передал всё, что я испытала. Как это можно понять? Всё равно, что молодая женщина в мельчайших подробностях опишет процессы и ощущения в теле стареющего мужчины… Вот так чудо!

И я с огромным удовольствием нырнула с головой в работу центра. Мне даже стали доверять ведение лекций, где я с горящим взором красочно живописала, какое счастье дано женщине – родить человека. Готова была сопровождать роды и дома, и в роддоме, защищая женщин от жестокости системы и грубости персонала.

Сначала ездила в качестве подмастерья на домашние роды. Акушерки выезжали на роды вдвоём, а меня брали третьей, ну вроде как «Смотри, учись». Я была счастлива – находилась в самой квинтэссенции жизни! Каждые роды вызывали ком в горле и бурю эмоций.

И надо признать, что в практике домашнего акушерства случаи каких-либо осложнений действительно встречались крайне редко. Срабатывало несколько факторов. В первую очередь, конечно, сама женщина, собирающаяся рожать дома, как правило, весьма осознанная: она тщательно готовится и примерно представляет, чего ждать. И рассчитывает прежде всего на себя, а не на кого-то, кто «спасёт» её от родов. И партнёр у неё обычно правильно настроенный, поддерживающий. И инстинкты роженицы в домашних условиях, не вспугнутые холодным светом и больничным кафелем системы, работают лучше. И просто так, без причины, в роды никто посторонний не лезет. И большинство домашних акушерок – люди опытные, сами не раз рожавшие, чаще всего профессиональные и интуитивные. Да и случаев естественного отбора, когда в родах возникают какие-либо требующие медицинского вмешательства проблемы, – обычные десять-двенадцать процентов от общего количества, в строгом соответствии с показателями ВОЗ.

Поэтому в основном рожали благополучно, что держало – и держит до сих пор – домашнее акушерство на плаву. Я мечтала или принимать роды дома, или (как разумный компромисс в сложных случаях) работать в проекте «Домашние роды в роддоме». Но постепенно во всей истории с домашними родами стали открываться совсем неожиданные стороны…

В естественном акушерстве считается, что родостимуляция – удел нездоровья. Идеальные роды начинаются сами! И все акушерки натурального направления боролись с медициной против неоправданной индукции родов в роддомах.

И вдруг получаю от наставниц задание: поехать домой к женщине и попробовать вызвать у неё роды! Естественным, правда, методом – с помощью коктейля на основе касторки (плюс шампанское, абрикосовый сок и молотые орехи; ни в коем случае не пробуйте на себе). Интересуюсь причиной, от ответа натурально немею:

– Анжеле (одной из акушерок) завтра в отпуск уезжать, денег не хватает, а эта клуша всё никак не родит… Нужно подтолкнуть немного. Поезжай, убеди её выпить коктейль. Он часа через два-три подействует, мы и подъедем.

Но слушаюсь. Не могу допустить, что эти люди делают что-то не то. Имею привычку верить тем, кто со мной в одной лодке.

Приезжаю в маленькую однокомнатную квартирку в Гольяново. Вечер, мирная семейная жизнь. По дому носится трёхлетний ребёнок. Родители немного встревожены телефонными переговорами на тему «пора рожать» – никакими родами пока и не пахнет! Говорю:

– Велено вам коктейль замешать.

– А сами как думаете, надо?

Понимаю, что не способна соврать (в жизни могу, а в работе нет; не хвалюсь, просто данность такая):

– Думаю, что родостимуляция без основательных на то причин – зло. Мы будем заставлять тело делать то, что оно не хочет. Возможно, и заставим! Только вот оно станет это делать не так, как нужно. Негармонично, неправильно, не вовремя.

Слушают, думают, звонят акушеркам. Те убеждают: «Надо!» Решаются пить…

Часа через три приезжают акушерки. Ждём схваток. Теснимся втроём на маленькой кухне – деваться больше некуда, болтаем о том о сём. Семья пытается жить своей жизнью: как-то ужинают в таких стеснённых обстоятельствах, укладывают ребёнка – дело к ночи. А схваток всё нет и нет. И ощущений у женщины никаких. Чувствуется с трудом скрываемое раздражение акушерок.

На часах полночь. Оставаться в квартире негде. Роды не начались, выход один: разъезжаться. Говорим – если схватки всё-таки возникнут, звоните. Прощаемся, выходим на улицу, акушерки в досаде.

Финал истории я узнала утром. Через сорок минут после нашего отъезда женщина набрала акушерке:

– Очень болит спина, каждые три-пять минут! Сильно болит!

– Залезай в ванну.

Ещё через сорок минут муж принял роды.

Комментарий от коллег прозвучал такой (единственное, что порадовало, – способность к самокритике): «Это наше акушерское позорище». Не могу не согласиться!

И вот наступил волнующий момент, когда одна пара впервые выбрала меня не заменной, а основной акушеркой на свои первые роды – домашние, само собой. Я им понравилась по забавной, как сначала показалось, причине.

Две ведущие акушерки были дамами глубоко православными. И это напрямую отражалось на работе центра, даже в подготовке к родам многие моменты серьёзно идеологизировались. Например, что правильно (читай – практически необходимо) всю беременность носить длинные широкие юбки, и от этого во многом зависит успех в родах…

А моя пара, Инга и Григорий, исповедовали буддизм – о чём и сообщили главной акушерке, собираясь договориться с ней о домашних родах. Её реакция на информацию об их веровании прозвучала кратко и категорично:

– Совсем обалдели, что ли?!

Ребята осеклись и по понятным причинам передумали звать её в роды. Приглядываясь к остальным, выбрали меня первой, а мою более опытную коллегу – второй. Я и радовалась, и переживала. Они мне очень нравились: Инга – красивая, похожая на греческую богиню; и оба умные, стильные. Жила моя пара в Подмосковье.

И вот ложусь как-то вечером спать, на утро запланировала участие в конкурсе «Лучшая акушерка-выпускник» (как раз закончила колледж). В час ночи звонит Инга: началось!

Тогда я ещё не поняла, что для подавляющего большинства беременных «началось» – в действительности и близко ничего подобного. Сама никогда никого в своих родах преждевременно не дёргала, и если уж и считала себя рожающей, то когда ребёнок уже вот-вот, на выходе. Поэтому думала, что раз женщина звонит и говорит: «Всё, рожаю!» – значит надо бежать. И рванула в ночи в подмосковный городок в полной уверенности, что ночью родим, а утром успею на конкурс. Наивная!

Приезжаю – девушка изображает какие-то схватки, вроде даже регулярные, но внутри всё закрыто. Удивилась: как можно «рожать психологически», когда физических, настоящих родов в теле пока нет (вернее, есть, но настолько слабые, «предварительные», что до реальных схваток ещё жить и жить).

Был ещё один тонкий момент. Конечно, на лекциях ребята слушали про окситоцин – «гормон любви», и что природные роды в паре наполнены красотой и сексуальностью. И вот во время схватки Инга всякий раз занимает слегка соблазнительную позу, издаёт близкие к эротическим вздохи, муж её гладит, смотрит влюблённо и периодически нежно шепчет: «Красавица моя!» – а та ему томно улыбается…

Сперва не почуяла подвоха. Любовалась на красивую женщину, на её плавные движения, на нежность мужчины к ней. И всё ждала, когда окситоцин распахнёт все двери, но ничего не открывалось. Так прошла вся ночь.

Утром, расстроенная тем, что мои первые самостоятельные роды явно состоятся без меня, вызываю замену – нужно на конкурс. Поняв, что по диким утренним пробкам из области в Москву никуда не успею, рванула к станции, бросила там машину, на электричке и метро бегом примчалась на конкурс. И выиграла, получив диплом «Лучшая акушерка выпуска этого года».

Звоню напарнице, уверенная, что та скажет – всё, мы родили! Но слышу:

– Приезжай, успеешь…

Метро, электричка, припаркованная у станции машина. Возвращаюсь к той же, практически закрытой шейке!

Давно забывшая о своей красоте, измученная Инга. Сникший, полностью истощивший окситоцин Григорий. Восторженная, вроде бы наполненная любовью атмосфера ушла, сменившись усталостью и раздражением: почему буксуем на одном месте и многочасовые схватки ничем не заканчиваются?

Я, признаться, была ошеломлена и растеряна. Но напарница сохраняла философский настрой: у всех бывает по-разному. Мне же хотелось понять – почему? Вроде все «исходники» налицо. Женщина подготовлена, не ноет, ведёт себя правильно. Муж искренне, от всего сердца участвует и помогает. Но ничего не происходит!

Прошло ещё несколько часов. И вроде что-то двигалось потихоньку, но настолько вяло, слабо, практически незаметно… В какой-то момент коллега говорит:

– Нет, хватит, без главной не справимся. Звоню ей, пусть приезжает!

Ждём третью, основную силу, которая должна всё разрулить и всех спасти.

Через некоторое время прибывает главная акушерка с огромным баулом. Помимо стандартного (весьма обширного и объёмного) набора для домашних родов, там явно лежало что-то ещё. И точно – из баула извлекли несколько полноразмерных икон, которыми главная решительно закрыла и завесила всю буддистскую символику под авторитетно-безапелляционные комментарии:

– Ох, чую, не идёт у вас, ох не идёт… А всё потому, что Богородице Премилостивой не молитесь!

Моим физически и морально истощённым буддистам было уже настолько всё равно, что они безропотно подчинились приказу немедля разучивать канон к Пресвятой Богородице… И стали повторять вслед за главной монотонный православный речитатив. Потом для закрепления эффекта перешли на «Отче наш».

Оставшееся время родов прошло под хоровые молитвы.

Истово молилась главная. Неумело, но старательно молились Инга с Григорием, позабывшие от отчаяния и усталости Гаутаму Светлейшего. Молилась моя напарница. И только я молча хлопала глазами, пытаясь не уснуть после второй бессонной ночи.

Впрочем, все эти религиозные песнопения в конце концов возымели эффект: суть любой молитвы или медитации – впадение в транс за счёт длительного закольцованного повторения несложного набора «кодовых» слов.

Впала в него и Инга. Молитва наконец столкнула измученную женщину в то состояние, когда она уже не может ничего контролировать, поневоле отключая перегруженный, истощённый напрасными усилиями неокортекс (так называемые «новые» области мозга, которые у большинства млекопитающих находятся в зачатке, а у человека составляют основную часть коры головного мозга). Процесс пошёл, но уже в таком бессознательном тумане, что вместо красивых, естественных, энергичных родов получилось какое-то вялое выползание из них. Все находились на пределе своих возможностей, разве что главная акушерка посвежее.

Я больше суток провела в противоварикозных чулках. Мои не совсем здоровые ноги отчаянно ныли, как и моя не совсем здоровая спина. Периодически ложилась на пол и задирала ноги на стену, чтобы дать крови хоть какой-то отток из натруженных вен. Переодеться было не во что, я не спала вторую ночь подряд. За плечами остались третьи сутки без сна, отдыха, нормальной еды и душа.

Наконец на свет появился маленький человек – трудно, некрасиво. Мы дали Инге на руки крошечную девочку, только что огромными усилиями выплывшую из иных миров. И первое, что она услышала, – усталый, свистящий выдох:

– И не стыдно тебе? Ну что же ты маму так мучила…

Я замерла, ошеломлённая отрицательной энергией приветственного посыла новорождённому – причём от самого близкого, кто только есть в мире!

Родильница здорово порвалась, пришлось наложить множество швов. Впрочем, если говорить о собственно акушерской части, всё делалось вполне профессионально. Ребёнка принимали правильно, маму зашивали замечательно, не хуже докторов. И в чувство всех привели, в том числе и мужа.