Текст книги "Бабский мотив"

Муж насупился. Я смотрела на него с нежностью: все-таки он очень красивый… Конечно, это дело вкуса, но муж нравился не только мне, за годы нашего брака он возмужал, от него исходила уверенность, он выглядел таким солидным. Правда, в последнее время ко мне он стал относиться с прохладцей. Но это казалось мне скорее странным, чем подозрительным.

– Я куплю себе мобильный телефон, – сконфуженно пообещала я, потому что уже год как собиралась обзавестись игрушкой. – Ты сможешь мне звонить, даже если я буду ловить рыбу посреди Вислы.

– Не увиливай, – сухо велел он. – Я хочу знать, как часто ты в последнее время садишься за руль в пьяном виде. Дорожной полиции ты тоже суешь под нос свое служебное удостоверение? На этот вопрос я тоже хотел бы получить ответ.

Что ж, последний вопрос я поняла и решила, что кто-то из нас свихнулся. Никогда в жизни я не водила машину в нетрезвом состоянии и вообще не могла вспомнить, когда я в последний раз напивалась. Уже много лет я почти не пила спиртного. Ну, иногда рюмку вина к обеду, очень редко стопку водки под селедку в маринаде… Ну да, в последний раз я опьянела на именинах Агаты, через три года после нашей свадьбы. Петрусю был годик, значит, это случилось шесть лет назад. Стартовала я тогда на голодный желудок, начав при этом с шампанского. На закуску Агата подала кальмаров, которых я не выношу, поэтому я ограничилась шампанским, дальше было красное вино, поданное к патологически жесткому гусаку, а потом мне стало весело и хорошо. Блюда Агате в тот раз явно не удались, закусывать было нечем. А под конец я еще тяпнула коньячку – вдогонку, и на обратном пути надумала во что бы то ни стало спеть, мы возвращались в такси, и я ужасно развеселила водителя. Муж был трезв как стеклышко, и в нем боролись противоречивые чувства: нежность и стыд за меня. Впервые в жизни он вез домой пьяную жену, какой позор! Ну хорошо, даже если б я напилась прямо сегодня, все равно получается раз в шесть лет, не очень-то часто.

– И все-таки я никак не пойму твоих вопросов, – мною пока руководило только любопытство. – То есть содержание понимаю, а смысла нет, ну ни в зуб ногой. Откуда у тебя такие чудовищные идеи?

– Вчера в ресторане на Пулавской ты устроила такое представление… Ты можешь этого и не помнить, не исключено, что напилась до пробела в биографии. Я решил, что ты вернулась пешком, в конце концов, тут недалеко, но раз ты утверждаешь, что вела машину…

Вот тут я и вышла из себя.

– Стефан, что ты мелешь?! – заорала я во всю глотку. – Полная чушь, из суда я вернулась на работу и должна была еще допросить свидетеля, единственный кабак поблизости – это пиццерия на Викторской, водки там не подают, к тому же она была уже закрыта. Это забегаловка для студентов, они на перемене выскакивают и перехватывают там на скорую руку. Ни в каких кабацких пьянках я не участвую, не морочь мне голову. Кто это вообще выдумал, можно поинтересоваться?

– Лица, вполне заслуживающие доверия…

– Кто?!

– Этого ты от меня никогда не узнаешь. Не имею привычки раскрывать свои конфиденциальные источники.

В моей ошарашенной голове пискнула мыслишка: с каких это пор между нами какие-то тайны? Ведь в течение девяти лет мы питали друг к другу безграничное доверие, сто раз испытанное и доказанное. Не было на свете такой человеческой силы, да, черт побери, и нечеловеческой тоже, которая могла бы нас разделить. Конечно, случались и ссоры, но друг для друга мы были важнее всего на свете. Я говорила правду и всегда знала, что он тоже говорит мне правду. Что же тогда означают его слова?!

Мысль работала молниеносно, только скорее в спинном мозгу, а не в головном. У меня не было времени спокойно обо всем подумать, потому что во мне вдруг пробудилась древняя интуиция, собачий нюх.

– В этом источнике случайно не кипит цикута или белена? – ехидно спросила я. – Что за Уршулька готовит тебе кнедлики?

Мой муж был деловым человеком. Он не дрогнул, не изменился в лице, а если на миг окаменел, то я угадала это исключительно шестым чувством. Которому не поверила. Женщины вообще верят только в то, во что хотят верить.

– А какое это имеет отношение к теме? – холодно и спокойно спросил он. – Мы разговариваем о твоем поведении, а не о кулинарных рецептах.

– Очень даже имеет, потому что я-то не терзаю тебя по поводу идиотских анонимных звонков. Я не собираюсь всерьез воспринимать оскорбительные инсинуации. И очень жаль, что ты таковым веришь. Я полагала, что мы хорошо знаем друг друга. Я отлично знаю, что ты не бабник и за девицами не бегаешь. Поэтому считала, что и ты отдаешь себе отчет в том, что я не пьяница и не дебилка. Кто-то старается создать мне такую репутацию, это я без труда могу отгадать – недаром я столько лет имею дело с темной стороной жизни. Но вот ты казался мне последним человеком, который мог бы поверить в такие сплетни обо мне. Невероятно! Откуда до тебя доходят такие гадости и в чем тут дело?

– Может быть, именно в компрометации. Вопрос, в чьей.

Моя интуиция уже разыгралась не на шутку, как я ее ни утихомиривала.

– Ты знаком с какой-нибудь Уршулькой?

Муж секунду колебался. Будь это какой-нибудь свидетель в суде, я бы наверняка ничего не заметила.

– Уршуля Белка – моя секретарша. Хороший работник, занимается своим делом.

– Ага. Заваривает кофе, обрабатывает корреспонденцию, стучит на компьютере и таскает из дома кнедлики…

При словах «стучит на компьютере» интуиция снова сделала стойку. Словно какой-то ледяной ветерок повеял. Я отмахнулась, решив, что все дело в несчастных кнедликах.

– Ну хорошо, один раз она действительно принесла кнедлики. Они очень пригодились, потому что у меня были одна встреча за другой и ни единого шанса перекусить. Уршуля это предвидела, поскольку прекрасно знает мое рабочее расписание.

– Словом, настоящая жемчужина, – подытожила я, надеясь, что мой голос звучит спокойно. В конце концов, кнедлики еще не трагедия. – Получается, что кто-то решил оставить тебя без этой секретарши, наверное, хочет ее подсидеть. Этот кто-то надеется, что я буду закатывать тебе скандалы, которые вынудят тебя уволить сотрудницу. Нет, этого ты можешь не бояться. А вот кто и чего хочет добиться, марая мою репутацию таким дурацким образом, я угадать не могу. По крайней мере, пока.

Он мне не поверил. Где-то в душе тонкий голосок кричал, что мой родной муж мне не верит. Увы, весь остальной мой организм упрямо сопротивлялся этому голоску здравого рассудка. Мало того, что меня раздирали внутренние противоречия, так еще работы было много как никогда, в отличие от денег, которых оставалось с гулькин нос. Карьера, борьба с преступными элементами и сведение концов с концами не оставляли времени на то, чтобы разобраться с женской интуицией.

На собрание в школу я не пошла. Петрусь ходил в первый класс, но читать и писать умел уже давным-давно, поэтому я справедливо полагала, что справится он и без моего визита в школу. Потом оказалось, что мое отсутствие заметили, поскольку школа покушалась задействовать меня в каком-то комитете. Мне только родительских комитетов не хватало для полного счастья вместе с примитивным уголовником, который торжественно пообещал полный кирдык прокурору, то есть мне.

В брюках я хожу редко. Не знаю почему, но юбка кажется мне гораздо пристойнее для судебных заседаний. Я же не пан прокурор, а пани прокурор. Не будучи фанаткой взбесившегося феминизма, я все-таки уважаю разницу между полами и штаны надеваю туда, где это имеет смысл. В поход, в горы, во время генеральной уборки, чтобы вскарабкаться на стремянку. На стройке я бы, наверное, носила штаны каждый день, но в суде – увольте. Супер-пупернарядов у меня совсем не было, имелось только одно выходное платье на все случаи жизни: из черного бархата, с изысканным серебряным кружевом. Три года назад я выкупила его у судьи Кленской. Она этот шедевр отхватила на распродаже в Париже, после чего мигом растолстела так, что на платье это могла только любоваться. У нее тоже с денежкой было туговато, поэтому она уступила платье мне по той же цене, по какой и купила, заливаясь при этом горючими слезами. Это и был мой единственный выходной костюм.

После чего от одного из адвокатов, пани Стронжек, я узнала, что именно в этом платье я «зажигала» по полной программе в казино «Марриотт». Я в жизни своей ни разу не бывала в казино, как-то не случилось, да и по службе как-то не доводилось туда заглянуть. Но вот, оказывается, в казино я все-таки была, вела себя там совершенно скандально, угрожала всем своим прокурорским чином. И ясное дело, пребывала я в изрядном подпитии, да еще в компании некоего подозрительного мафиози.

К тому времени я уже начала повнимательнее относиться к подобным пакостям и задумалась, когда я последний раз была так одета и кто мог меня видеть. Да ради бога, огромная толпа людей два года назад – на приеме в шведском посольстве, устроенном в честь открытия очередного польского филиала мужниной фирмы. Вот туда-то я вырядилась в свое королевское платье. Но кому там было дело до моего наряда? Супруге шведского посла?

Какое-то безумие…

Впрочем, нет! Я надевала платье еще раз, на десятую годовщину свадьбы моей дальней родственницы, которая была замужем за телережиссером. Банкет устроили в «Европейской», просто шик-блеск и звезды с неба падали, и вот там я была одна. Без мужа, который как раз в этот момент уехал в Швецию. Когда же это было? В прошлом году весной, месяцев восемь тому назад.

И вот теперь еще и в казино «Марриотт»…

Причем, разумеется, именно в этом платье, черный бархат, расшитый серебряными кружевами, никак не ошибешься, к тому же с испанским черным гребнем в волосах. Правильно, есть у меня такой гребень.

Не веря собственным ушам, да и самой себе заодно, всерьез подозревая у себя раздвоение личности, я кинулась проверять. Платье висело себе в шкафу, гребень лежал в комоде, никто ничего у меня не украл. Если кто-то захотел притвориться мной, в чем я уже не сомневалась, ему пришлось неплохо постараться, чтобы найти идентичную одежду. Костюм, юбка – это еще туда-сюда, но мой бархат с кружевами… Наверное, пришлось шить на заказ! Но если так, меня, значит, изучили вдоль и поперек, разглядели со всех сторон и хорошенько запомнили.

Господи, но я даже под угрозой смертной казни не смогу вспомнить всех гостей на этих двух банкетах!

Таинственная кампания против меня еще не стала для меня смыслом всей жизни, хотя начинала понемногу бесить, особенно когда на работе в очередной раз приставали с малоприятными расспросами. А вскоре меня снова вызвал шеф.

– Вы сами отлично знаете, как мы относимся к анонимкам, – сухо сказал он. – Но все имеет свои границы, а количество, увы, переходит в качество. Возможно, вы и не знаете, но на вас поступила уже семнадцатая.

– Анонимка?

– Анонимка. И с такими подробностями, что я с прискорбием вынужден поговорить с вами и все выяснить. Что вы делали в пятницу девятнадцатого февраля, то есть неделю назад?

Я посмотрела на шефа так укоризненно и осуждающе, как только сумела, и вынула ежедневник.

– В котором часу? – вопросила я крайне официальным тоном.

– Скажем… – он заглянул в какую-то бумажку. – Между шестнадцатью и девятнадцатью тридцатью.

Я сверилась с блокнотом. Холера! Назначенное на два часа заседание в районном суде закончилось, насколько я помню, в пятнадцать двадцать, по причине неявки двух свидетелей, из которых один прислал справку от врача, а второй банально не явился, и я еще подумала тогда, не притащить ли его в следующий раз силой. Ведь до козьей смерти судья не сможет закончить это дело без свидетелей! Весь следующий час я грызлась со всеми: с судьей, с полицией, с адвокатом, с приличным человеком – свидетелем, который являлся по каждому вызову и был уже сыт этим всем по горло, что совсем не удивительно. Получается, что было примерно шестнадцать двадцать. Потом я писала соответственное постановление, примерно до шестнадцати сорока пяти. Ну хорошо, а потом?

Действительно, потом я решила, что могу, как нормальный человек, отправиться домой. Пятница… Ясный пень, пришлось закупать продукты, в выходные всем надо кушать, а семью кормила я. Где я закупалась? Ну да, в «Билле»! Поездка туда тоже заняла время, значит… на часы я не смотрела, но с уверенностью могу сказать, что в пятницу в «Билле» я провозилась не меньше часа. Возле кассы уныло змеился хвост покупателей. Это я помню, потому что именно тогда твердо поклялась закупаться в другом месте и в другое время, хоть в шесть утра. И по понедельникам!

Раз такие мысли у меня появились, значит, в кассу я стояла долго. Хорошо, из «Билля» я вышла часов в шесть, дома оказалась в шесть тридцать – пробки, чтоб они сдохли. Дети уже были дома, пани Ядзя привела их домой в пять, как обычно. Мои дети уже привыкли к самостоятельности, и очень возможно, что шестилетняя Агатка отличается большей взрослостью, чем восьмилетний Петрусь. Они пообедали и тихо себе играли, безо всяких эксцессов, а то я бы запомнила. Так, получается, что Стефан уже должен был находиться дома, иначе пани Ядзя задержалась. Впрочем, нет, это же я пришла раньше обычного и отпустила няню. И после этого никуда из дома не отлучалась.

Все это, глядя в ежедневник, я старательно пересказала шефу.

Он покашлял, словно чем-то очень раздосадованный.

– Вы сами понимаете, что детей мы допрашивать не станем. Но, по анонимному доносу, в шестнадцать сорок вы… как бы это помягче выразиться… вступили в личный контакт с иностранцем, Ахмедом Махади, в вестибюле «Гранд-Отеля», после чего провели с ним час с четвертью в его номере. Вы вышли в восемнадцать десять и удалились в неизвестном направлении. В восемнадцать двадцать Ахмед Махади, сидя в баре, пожаловался бармену, что вы обокрали его на скромную сумму в тысяча четыреста долларов, но он на вас не в обиде и шума поднимать не станет. И этот Махади, и бармен описали вас так, что сомневаться не приходится. Не говоря уже о том, что дама представилась вашим именем. И что мне с этим делать?

– Пан прокурор, – сказала я после очень долгого молчания. – Посмотрите на меня, пожалуйста, внимательно. Я действительно похожа на кретинку?

Он выполнил мою просьбу.

– По-моему, нет. А что?

– Вы на самом деле думаете, что, если бы я соблазняла иностранцев из стран третьего мира, неважно, для собственного удовольствия или в корыстных целях, я стала бы представляться встречным-поперечным собственным именем? Напиться между прокуратурой и «Гранд-Отелем» я просто не успела бы, а на трезвую голову надо было эту голову потерять, чтобы вытворять такое. Вы в самом деле верите в такие глупости? Кто-то изо всех сил старается вымазать меня дегтем, и неужели я не могу рассчитывать на помощь органов правосудия, где я имею честь трудиться?

Шеф молчал.

– Лично мне вы нравитесь, – наконец признался он. – Более того, я вас ценю как прокурора. И я буду с вами совершенно откровенен, но за пределы этих стен наш разговор выйти не должен.

– Я не болтлива, – буркнула я, потихоньку закипая.

– Верю. Я тоже. Общая ситуация в прокуратуре вам известна не хуже, чем мне. К сожалению, о нас ходят небезосновательные сплетни, давление сверху тоже имеет место, да что я вам рассказываю, вы сами все прекрасно знаете. Словно мало нам преступников, которых мы должны освобождать, всех этих уверток насчет недостатка улик, так теперь еще работника прокуратуры обвиняют черт-те в чем. Может, вас обуял бес и вы действительно компрометируете прокуратуру, но я лично в такое не верю. Может, кто-то решил воспользоваться вами, чтобы еще больше скомпрометировать органы правосудия. Не знаю. Но, кроме анонимок, по городу ходят сплетни, что вы открыто берете взятки. Опять же я в такое не верю, но, к сожалению, или вы эти сплетни как-нибудь укоротите, или…

О, я отлично знала, что скрывается за этим «или». Меня выгонят с работы. А уволенному прокурору не позавидуешь.

– Или я действительно с головой брошусь в мир мошенничеств, взяток и преступного укрывательства, – с горечью подхватила я. – Я вам сразу скажу, что не знаю, почему меня травят. Возможно, это только начало и затем последуют мои коллеги, которых уделают точно так же. Простите меня за искренность, но вы, насколько я знаю, взяток не берете. И я не беру. Может, мы кому-то очень мешаем?

– Думаю, да. И не мы одни. Есть еще судьи…

Мы помолчали, отлично понимая друг друга. Я уже знала, что меня уготовили на убой. Мне пришлось бы угрохать все свое время и все силы, чтобы опровергнуть сплетни и слухи, и наверняка без особого результата. Уже в кабинете шефа я задумалась, чем же мне заняться после ухода из прокуратуры.

Стефан. Мой муж. Человек, на которого я могла опереться. Интеллигентный, смекалистый, знающий нашу действительность, уверенный в себе, отец моих детей. Он перестанет обращать внимание на глупости, отнесется к моим бедам серьезно, задумается. Поможет…

Ах, как замечательно все выходит!

В тот же вечер Стефан появился не очень поздно, с рассеянной нежностью поцеловал поужинавших деток, чистеньких… Нет, Агатку я уже помыла, а Петрусь заканчивал туалет самостоятельно. После чего муж уселся со мной выпить чаю. Лицо у него было каменное.

– Ты действительно решила показать себя в самом худшем свете? – спросил он, прежде чем я успела сказать хоть слово. – Такого я от тебя не ожидал.

– И что же, если можно поинтересоваться, я опять натворила? – довольно ехидно осведомилась я.

Оказалось, что я закатила вульгарный скандал на Мокотовской. Почему, дьявол ее побери, на Мокотовской, на кой она мне сдалась и почему именно эта улица во всей Варшаве стала сценой для моих пошлых выступлений? Я даже проезжаю там редко, и никаких дел у меня там никогда не было. Что же такого особенного в этой Мокотовской?!

С огромным изумлением я узнала, что именно там, возле театра (не иначе как меня вдохновила Мельпомена), живет секретарша моего мужа, несчастная Уршуля Белка. По мне, так она могла там не только жить, а даже в землю врасти, расцвести и стоять, как яблоня с грушами, мне-то какое дело. Так нет же, я подкарауливала ее у ворот, чтобы устроить ей публичный скандал, с непристойными выкриками, ругательствами и угрозами. Бедной Уршульке пришлось спрятаться в клетушке дворника, пардон, управдома, бедняжка всерьез опасалась моего рукоприкладства. То, что это была я, не вызывало никаких сомнений. Все узнали мое зимнее пальто, коричневое, с искусственным мехом, с капюшоном, мои коротенькие сапожки, правда, в таких каждая вторая ходит, черную сумку на ремне через плечо. К тому же среди свидетелей не было глухих, все прекрасно слышали, как я орала разные угрозы, дерзко при этом ссылаясь на свой пост и профессию, чтобы никто, не дай бог, не усомнился, кто я такая.

Гневный монолог своего мужа я слушала с ужасом и в полном остолбенении. Кто-то из нас явно спятил.

– Ну нет, не может быть, чтобы ты поверил в такие глупости, – наконец выдавила я. – Я эту Уршулю, как ее там… Бялку..

– Белку.

– Все равно, пусть будет Белка, не знаю, в глаза ее никогда не видела и не верю, чтобы особа такого уровня могла заинтересовать тебя, поэтому прекрати морочить голову себе и мне!

– О ее уровне, – резко перебил он меня, – ты не имеешь ни малейшего понятия, зато уровень твоих поступков переходит все допустимые границы. Если тебе хотя бы хватило мужества сказать правду!

Вот тут меня почти хватил кондрашка. Я словно окаменела. Ну нет, я не унижусь до объяснений и оправданий, если он верит в весь этот бред, значит, я девять лет жила в страшном заблуждении. Я чудовищно ошиблась в человеке, которого сделала основой своей жизни, которому верила, который, как я полагала, должен защищать меня, даже если весь мир окажется против меня! Которого я к тому же любила… Как видно, глупо и незаслуженно.

Вместо того чтобы обсудить со мной эту идиотскую травлю, подумать, проверить все, этот напыщенный баран принял за истину все гадостные сплетни! Да еще и требовал от меня подтвердить их. Господи, может, он с ума сошел? Может, это не я демонстрирую вульгарное сумасшествие, а он – умственное вырождение?

Я замолчала, решив сама провести следствие, хотя тошно мне было, как на свалке. Уникальная мерзость: доказывать, что ты не куча дерьма! Я предпочла бы даже доказывать, что я не верблюдица. Или перуанская лама.

Первым делом я надумала сменить гардероб. От пальто я могла освободиться, слава богу, потеплело, а пальто у меня было единственное. Зато у меня имелось два плаща и две куртки, в том числе одна утепленная и со съемным воротничком. Уже кое-что. На каком-то вещевом рынке я купила синюю юбку, темно-синий жакет и водолазку. Сверху можно даже самую легкую куртку накинуть. Пусть я заледенею, но каждый день буду одеваться по-другому и стараться, чтобы с утра мой собственный муж видел, как я выгляжу.

Я сразу поняла, в чем главная трудность: у меня не было списка моих безобразий. Одну дату я уточнила: девятнадцатого февраля, спасибо шефу, еще три можно было вычислить из разговоров со Стефаном и Яцусем. О скандале в обществе мафиози можно узнать у администрации казино. Но о датах остальных моих дебоширств узнать не удастся.

Моя задача – алиби. Идеальное и легко проверяемое алиби. Если я торчала в зале суда или по очереди допрашивала трех свидетелей, а при этом одновременно крушила посуду в кабаке или скандалила посреди улицы, ясное дело, что кто-то из двух явно была не я. Сопоставить показания тех, кто меня видел…

Минутку! Только теперь я поняла, что никто из моих собеседников лично не видел меня при этих поучительных зрелищах. Ни мой муж, ни Яцусь, ни шеф, ни пани адвокат Стронжек. Каждый только что-то слышал, каждому что-то пересказывали.

Интересно, кто же этот доносчик? Он один или их несколько? Муж уперся и ничего не скажет, шефа и спрашивать нечего, остаются Яцусь и пани Стронжек.

Яцусь уже проковылял по тернистому пути своего запутанного дела, так что появилась возможность отловить его и вытянуть правду. Я попросила его задержаться после работы.

– Яцусь, помоги мне, – взмолилась я. – Я тут как загнанный зверь, будь благородным рыцарем. Скажи, кто тебе трепал о моих выходках в баре, как его, «Типун»?

– «Тайфун», – поправил Яцусь, с интересом глядя на меня. – Никакой тайны тут нет: персонал, барменша, гардеробщик, официантка… но ведь…

Тут он прикусил язык, а я тем временем лихорадочно соображала. Наверняка персонал бара не мчался с высунутым языком ни к моему мужу, ни к шефу. Значит, кто-то еще.

– Что «ведь»? – рассеянно спросила я.

Яцусь поморщился.

– Н-ну… вообще-то бар «Тайфун» – это уже история. В промежутке ты успела доставить публике немало других роскошных развлечений. Какая тебе разница, кто о чем говорил? Ты ведь должна отдавать себе отчет, что люди будут трепать языками, разгульная прокурорша – это же просто халва в шоколаде для любого сплетника. Не хочу учить тебя уму-разуму, я тоже не святоша, но ты своими руками вяжешь себе петлю на шею. Мазохизм в тебе проснулся или как?

Я почти обрадовалась.

– Вот именно! Все равно, где я была и что делала, меня не удивит даже вытрезвитель…

– В яблочко!

– Что?!

– Тебя не так давно забирали в вытрезвитель. Ты, должно быть, в полной отключке была, если ничего не помнишь.

– Господи… И что?

– Ничего. Они тебя отпустили из жалости, один мент мне рассказывал. Прокурор в вытрезвиловке – это уж компрометация всех органов власти. Он был в шоке и спрашивал меня, каким чудом тебя еще не выгнали с работы.

Я молчала с полминуты, пытаясь переварить кашу, образовавшуюся у меня в голове. Похоже, все еще хуже, чем я думала. Яцусь сел.

– Между нами говоря… – осторожно начал он.

– Погоди, – нетерпеливо перебила я. – И перестань придуриваться! Ты что, на самом деле веришь, будто я ни с того ни с сего превратилась в маргиналку? Ты меня хоть раз с похмелья видел?

– Нет. И как раз изумляюсь твоему лошадиному здоровью…

– Да подавись ты этим здоровьем! Лошадь бы сдохла!

– Лошади редко пьют…

– А тебе не приходит в голову, что здесь что-то не так? Что не все это правда? Что это хотя бы временами не я? Ты отдаешь себе отчет, что в последний раз я была в ресторане год назад, на годовщине свадьбы своей подруги, а потом, до сей поры, вообще ни единого разочка?

– Не придуривайся, мы с тобой разговариваем без свидетелей.

– Вот именно! Я тебе без свидетелей, в личной беседе говорю, что кто-то меня травит по всем фронтам, причем намеренно. Не знаю, кто, и не знаю, что ему надо. Помоги же!

На лице Яцуся отразилась целая гамма чувств: упрек, презрение, изумление и неуверенность. Он нашарил в кармане сигареты и попытался прикурить от своей вечно гаснущей зажигалки. Я подсунула ему свою.

– Ты это серьезно? – подозрительно спросил он. – Дурака из меня не делаешь?

– Ей-богу, нет. Я уже голову себе сломала, думая над этим бредом. Это такая глупость, что у меня просто слов не хватает. К тому же акция, похоже, тщательно продуманная – мне никто не верит, но обрати внимание: лично меня никто не видел, все только от кого-то слышали…

И я решительно пересказала все, что слышала о себе. Яцусь живо заинтересовался и добавил свои байки.

Оказалось, что меня вышвырнули с ипподрома, где я угрожала уголовным преследованием за свой проигрыш; вывели под белы рученьки из автосалона, где я попыталась разнести вдребезги выставленные на продажу машины; элегантно выпроводили из кабинета директора какой-то риелторской фирмы, которого я пыталась обвинить в финансовых махинациях. Это все мои, с позволения сказать, камерные выступления. На улицах я вытворяла кое-что похуже, материлась во всеуслышание на стоянках, в ресторанах и магазинах. Всюду с патологическим упрямством я называла свои имя-фамилию и везде, как флагом, размахивала своей прокурорской должностью. Яцусь мои выходки со мной не обсуждал, поскольку был уверен, что я стану все отрицать. Собственно, именно этим я и занимаюсь.

– А муж твой как реагирует? – бесцеремонно спросил он, завершив свое чарующее повествование.

– Расстраивается, – коротко ответила я. – Слушай, а ни разу не случилось так, что мы с тобой засиделись на работе, а ты потом слышал, что именно в это самое время я учинила скандал в банке или, скажем, в борделе?

– И то на «б», и это на «б», – философски заметил Яцусь. – Но некоторая разница все-таки есть. Ты сама знаешь, что я на работе без надобности не задерживаюсь, разве что меня в суде попросят. Но тогда мы с тобой не видимся. А ты свои канканы обычно вечерами устраиваешь… Слу-ушай! – вдруг встрепенулся он. – Самое интересное, что ночами ты не буйствуешь! Ни разу не прогуляла до утра, даже в вытрезвиловку тебя забрали в детское время. Что это ты себя во всем ограничиваешь?

– Так ведь ночью муж спит в той же комнате, что и я, даже на одной кровати со мной. И отлично знает, дома я или нет. Так что сам видишь. Это самая настоящая травля, всегда выбирают только те часы, которые трудно проверить. Но если покопаться, наверняка окажется, что меня видели в двух местах одновременно, – и сразу появится зацепка.

Яцусь раскачивался на стуле, рассеивая вокруг себя сигаретный пепел.

– Я тебе честно скажу! – заявил он. – Я тебе поверю, только если такое выйдет наружу. Потому что до сих пор это была ты. Тебя описывают во всех подробностях. Я из любопытства даже вытягивал самые неприметные детали твоей наружности.

– Помоги мне! – взмолилась я.

– Как?

– Вот именно что дави на людей, вытягивай из них побольше информации. Как я выглядела, часы, минуты, места… Люди, которые меня видели! А я уж постараюсь, чтобы меня все замечали там, где я буду на самом деле. И дома тоже. К соседям буду приставать, всем велю звонить мне домой: если я отвечу, значит, уж точно дома.

– Вообще-то разумно, – признал Яцусь и приземлил стул на все четыре ножки. – Слушай, а ты меня заинтриговала. Ладно, проведу приватное расследование…

Сумела я поймать и адвокатшу пани Стронжек. Все то же самое: ей про меня рассказала одна тетка, которая подробно описала мой внешний вид, все идеально сошлось, к тому же я не забыла представиться по фамилии с указанием места работы.

Сразу после этого мой муж на два дня уехал в Швецию, а я возле офиса его фирмы дала очередной выход эмоциям, очень удачно выбрав момент – когда люди выходили с работы. Выходила и та самая Уршулька, которая стала моей главной мишенью. Я высказала свое мнение о ней в самых жутких выражениях и грозила ей кулаком, суля всяческие неприятности, в том числе физические увечья. Выкрикивала я свои угрозы с противоположной стороны улицы, вопила на весь квартал, причем полфизиономии у меня закрывали темные очки. Зато остальное сходилось идеально: юбка в шотландскую клетку, синий жакетик, ярко-синяя блузка. Перепуганная героиня Уршулька со слезами на глазах укрылась в клетушке дежурного администратора, нервно стуча зубами с перепугу. А тот из любопытства выглянул, после чего с чистой совестью под присягой мог описывать всем вокруг мой внешний вид.

То, что именно в это самое время я торчала в пробке неподалеку от здания суда, было недоказуемо.

Весть о происшествии в первую очередь дошла до моего мужа, сразу же по его возвращении. Я узнала о своих безобразиях в разговоре, который должен был заставить меня задуматься, но не заставил, потому что я теперь больше тряслась за свою работу, чем за супружеский союз. Работу вот-вот могли у меня отнять, а брак, невзирая на ссоры, почему-то казался мне прочнее египетских пирамид. Я считала, что каждое недоразумение удастся прояснить, но смертельно оскорбленной все-таки себя сочла.

– Кто-нибудь из твоих сотрудников видел меня вблизи, хоть бы этот администратор? – с холодной яростью спросила я.

– Как обычно, ты оказалась столь любезна, что всем представилась, – еще более ледяным тоном ответил Стефан. – Вглядываться в тебя не было никакой необходимости.

– Отлично. А я вот сейчас выйду на улицу и начну орать, что я – Бриджит Бардо. На мои вопли кто-нибудь да обернется. И что? Сразу все мне поверят?

– По-моему, ты способна и на такое…

Стефан выглядел, как взбешенный айсберг, если бывают на свете взбешенные айсберги. Спать он улегся на диванчике, отлучив меня от супружеского ложа. Диванчик был тесный и неудобный, и я решила, что так Стефану и надо.

Потом я еще получила взятку от уголовника – публично, в очень популярном ресторанчике, при массовом скоплении народа. Бедняге уголовнику приходилось поить меня жуткой мешаниной из коньяка и шампанского. Кстати, прими я и в самом деле такое угощение, Яцусь справедливо мог бы восхищаться моей физической формой. Уголовничек пытался вручить мне конверт как-нибудь незаметно, но не тут-то было. Я демонстративно пересчитала содержимое конверта и столь же явно сунула деньги в сумочку. После чего с работы меня выгнали.