Текст книги "Екатерина II"

Русский двор

Елизавета царствовала уже два года. Свергнутое ею Брауншвейгское семейство томилось в ссылке. В ссылке и в тюрьмах находились и многие вельможи прошлого царствования. Но что страшнее всего, добрая и любившая детей Елизавета вынуждена была держать в строжайшем заточении свергнутого малолетнего императора Иоанна Антоновича. Этот грех терзал ей душу, поэтому Елизавета Петровна регулярно предпринимала паломничества в монастыри, молилась, жертвовала на храмы. С другой стороны, она стремилась забыться и не думать о страдающем ребенке, то и дело устраивая разнообразные праздники.

Русский двор отличался чрезвычайной пышностью: дамы меняли наряды по два-три раза в день. Гардероб императрицы насчитывал примерно пятнадцать тысяч платьев. Уборы светских особ сверкали бриллиантами. Ну, а Фике ничем подобным похвастать не могла, она привезла с собой всего лишь дюжину сорочек, да три-четыре платья, сшитые на вексель, присланный из Петербурга на путевые издержки; у нее не было даже своего постельного белья.

Благодаря поездкам по Европе, Фике многое знала о придворных интригах и людской неискренности, но то, с чем столкнулась она в России, превзошло все ее ожидания.

Подлинной образованности при дворе было мало. Некоторых вельмож или придворных дам можно было назвать круглыми невеждами, порой они еле умели читать и писать, зато знали, как подольститься к государыне. Характер у Елизаветы Петровны был не сахар: в молодости ей пришлось вынести много обид и упреков в незаконнорожденности. Дочери великого государя приходилось жить в бедности. Хорошо она помнила, как однажды сшила себе новое платье, а явившись ко двору, увидела, что ту же самую ткань пустили на обивку мебели. Придя к власти, Елизавета стремилась расквитаться с миром за все эти невзгоды. Наряды она меняла по нескольку раз в день, на публике появлялась в платье с широченными фижмами, в орденах и неизменно усыпанная бриллиантами. Ночами целый штат ювелиров разбирал ее украшения на составные элементы и соединял их по-новому, дабы создать впечатление немыслимого разнообразия.

Елизавета требовала и от придворных дам безукоризненной элегантности и следования моде, но упаси боже, если кто-то бывал одет или убран краше ее самой: могла прямо на балу и платье порвать, и прическу с головы срезать. Да и без всякой причины Елизавета порой впадала в гнев. Так, однажды она в первый день Пасхи разбранила всех своих 40 горничных, дала нагоняй певчим и священнику, испортив всем пасхальное настроение. И все это при том, что сама государыня была крайне религиозна и умна. Просто к ней с полным основанием можно было отнести старинное выражение «вожжа под хвост попала».

К тому же государыня увлекалась карточными играми, и вслед за ней весь двор. Каждый вечер за ломберными столиками проигрывались целые состояния. Игра сопровождалась сплетнями и безудержным флиртом. Но нужно было быть настороже: любой неосторожный жест или слово могли быть перевраны и донесены государыне. Так поплатились кавалерственные дамы Лопухина и Ягужинская, за пустую болтовню приговоренные к наказанию кнутом, урезанию языков и ссылке в Сибирь. Это еще одна характерная черта российской жизни середины XVIII века: смертная казнь была отменена, но вместо нее часто применялись жестокие пытки, которые могли быть хуже смерти.

Наказания могли применяться и без суда, а просто по прихоти титулованного вельможи. Так супруга графа Шувалова служила молебны, когда ее муж возвращался с охоты Разумовского, не высеченный царским фаворитом. При всем своем добродушии Разумовский бывал буен, когда напивался.

Политика и интриги

Русский двор был тогда разделен на два больших лагеря. Во главе первого стоял вице-канцлер, граф Бестужев-Рюмин – опытный царедворец и умелый политик, подозрительный, твердый, властный, неустрашимый и совершенно безжалостный. Именно по настоянию Бестужева Елизавета Петровна не выпустила Брауншвейгское семейство из России и отправила коронованного младенца в заточение. Бестужев стоял во главе Коллегии иностранных дел. Он умел привлекать друзей и внушал страх многочисленным врагам.

Один из царедворцев [3]3
  Кристоф Герман Манштейн. «Записки о России».


[Закрыть]писал про Бестужева, что «он был ума разборчивого, приобрел долговременной опытностью навык в делах государственных, был чрезвычайно трудолюбив; но вместе с тем горд, хитер, мстителен, неблагодарен и жизни невоздержной».

«Первый из министров российских и начальствующий над делами иностранными, граф Бестужев, канцлер Российской империи, с фельдмаршалами ведет игру, смотря по древности их рода; не стану рассказывать здесь его историю, не стану и распространяться о его проделках, плутнях и низостях, часть коих всему миру известна; замечу лишь, что невеликий его умишко, исполненный самой черной злобы, в серьезных делах не дозволяет ему решительно действовать, внушает интриги самые подлые и клеветы самые злостные. Недели не проходит, чтобы не сообщил он Императрице донесений, полных самой грубой лжи. Поведение гнусное, которое в любой другой стране канцлера бы погубило. Человек он гордый и в тщеславии своем вынашивает замыслы самые обширные, впрочем, труслив, отпетый плут и разговаривает уверенно, лишь когда разогреет себя вином или ликером. Кто его поит с полудня до вечера, тот, пожалуй, услышит от него словцо острое. …Притворяться он не мастер, так что ежели соврал или только приступить собирается, сие скоро замечаешь, а уж если ласкает он вас больше обычного, значит, наверняка дело нечисто. Без зазрения совести приписывает он иностранным посланникам такие речи, о каких те и думать не думали, те же речи, кои сам пред ними держал, отрицает. …Добрая его черта в том состоит, что всем, кто ему служит, платит он изрядно», – источал злобу прусский посланник Аксель Мардефельт.

Бестужев-Рюмин пользовался огромной властью. Ни одного решения Елизавета не принимала без его совета! Он продолжал линию на утверждение России в качестве великой европейской державы, успешно закончив начатую еще при Анне Иоанновне русско-шведскую войну, и помня о главной задаче: победить главного европейского геополитического противника России в Европе – стремительно усиливающуюся под руководством Фридриха II Пруссию.

Приезд Фике и ее матери, подруги прусского короля, не вызвал у Бестужева ничего, кроме раздражения. Это было дело враждебной ему партии, душой которой был маркиз де ла Шетарди, французский посол, интриган, сыгравший немалую роль в восшествии на престол Елизаветы Петровны. Вторым важным лицом был личный врач императрицы хирург Лесток – человек хитрый и злой. Все эти иностранцы старались подсидеть Бестужева и прочили на его место графа Михаила Воронцова, который тоже принимал участие в перевороте и сопровождал Елизавету в ту ночь, когда она вступила на престол.

Остальные придворные становились то на ту, то на другую сторону с учетом своих интересов.

Болезнь Фике

События следовали быстро. Спустя неделю после праздника в честь наследника престола императрица отправилась в паломничество в Троицкий монастырь, а Фике выделили учителей: одного, Симеона Теодорского, чтобы наставлять ее в православной вере; другого, Василия Ададурова, для русского языка, и француза Жана-Батиста Ланге, балетмейстера, для обучения ее танцам.

Юная Фике с полной серьезностью отнеслась к перспективе стать русской императрицей. Она признавалась, что «четырнадцати лет она составила тройной план понравиться своему супругу, Елизавете и народу. Она ничего не упустила, чтобы достигнуть этой цели». Фике старательно изучала карту России, законы страны, ее язык и ее религию. Она очень старалась поскорее заговорить на языке своей новой Родины, стремилась поразить всех своими успехами, для этого вставала ночью с постели и, пока все спали, заучивала наизусть тетради, которые оставлял ей Ададуров. Несмотря на жарко топившиеся печи, по ногам сильно дуло, и бедная Фике простудилась. Простуда обернулась тяжелой пневмонией с плевритом, от которой девочка едва не умерла. «Я была без памяти, в сильном жару и с болью в боку, которая заставляла меня ужасно страдать и издавать стоны, за которые мать меня бранила, желая, чтобы я терпеливо сносила боль», – вспоминала Екатерина.

Принято считать, что лекари восемнадцатого столетия не могли предложить никаких действенных средств и лишь мучили бедняжку кровопусканиями, которые еще больше ослабляли ее организм. Это не совсем так: и в Москве, и в Петербурге действовали аптеки и «аптекарские огороды» – ботанические сады. Медики использовали многие травы: анис, анютины глазки, барбарис, безвременник, валерьяну, волчье лыко, девясил, донник желтый, дягиль, дурман, зверобой, иву, красавку, крапиву… Их собирали в определенное время года, сушили, настаивали и хранили в склянках, завязанных пузырем и бумагою для герметичности. В качестве лекарств широко применялись настои, пилюли, экстракты, масла и бальзамы, отвары, сиропы, порошки… Так что, лекарственный ассортимент был довольно обширен.

Врачи делали все возможное, но бедная девочка «оставалась между жизнью и смертью в течение двадцати семи дней, в продолжение которых» ей «пускали кровь шестнадцать раз и иногда по четыре раза в день».

Сомневаясь в выздоровлении дочери Иоганна, Елизавета предложила привести лютеранского пастора, но Фике умирать не собиралась и прозорливо попросила привести православного священника. Этот поступок прибавил ей популярности при русском дворе.

Фике выздоровела лишь к весне: «Наконец, 21 апреля 1744 года, в день моего рождения, когда мне пошел пятнадцатый год, я была в состоянии появиться в обществе, в первый раз после этой ужасной болезни. Я думаю, что не слишком-то довольны были моим видом: я похудела, как скелет, выросла, но лицо и черты мои удлинились; волосы у меня падали, и я была бледна смертельно. Я сама находила, что страшна, как пугало, и не могла узнать себя. Императрица прислала мне в этот день банку румян и приказала нарумяниться».

Первые шаги при дворе

В середине лета 1744 года София Фредерика Августа перешла из лютеранства в православие и получила имя Екатерины Алексеевны – такое же как у матери императрицы, Екатерины I. На следующий день после крещения Екатерина была обручена с будущим императором.

В те годы она была очень хороша собой. Наилучшее представление о ее внешности создает портрет кисти Луи Каравакка. Девушка была очень стройна, у нее были приятные черты лица, прекрасная кожа и пытливые, умные глаза.

Француз де Рюльер в своих записках отмечал, что юную Екатерину отличали «приятный и благородный стан, гордая поступь, прелестные черты лица и осанка, повелительный взгляд». «Длинная шея, особенно со стороны, образовывала отличительную красоту, которую она движением головы тщательно обнаруживала. Большое открытое чело и римский нос, розовые губы, прекрасный ряд зубов… Волосы каштанового цвета дивной красоты, черные брови и… прелестные глаза, в коих отражение света производило голубые оттенки, и кожа ослепительной белизны. Гордость составляла отличительную черту ее физиономии».

Но несмотря на эту гордость, Екатерина была полна готовности подстроиться как под непредсказуемый нрав императрицы Елизаветы Петровны, так и под сложные обычаи русского двора. Она никогда не шла на поводу у своих прихотей и была готова смирять себя, дабы достичь цели и упрочить свое положение. А смиряться ей приходилось ежедневно, ежечасно. Жизнь молодой Екатерины в России была очень трудна. Много позднее Екатерина назовет свою бытность великой княгиней «восемнадцатью годами тоски и одиночества».

Екатерина II и книги

Страдая от одиночества, Екатерина много читала. «Никогда без книги, и никогда без горя, но всегда без развлечений», – так она вспоминала свою молодость. Начала девушка с романов. Надо сказать, что модные романы того времени имели романтические сюжеты и изобиловали чувственными описаниями любовных сцен. Особой популярностью пользовались книги французской писательницы XVII века мадам де Скюдери, описывавшей куртуазные похождения современных ей парижан под видом античных героев и весьма вольно обращавшейся с историческими реалиями. Не был обойден вниманием молодой Екатерины и Брантом – автор хроник придворной жизни времен Екатерины Медичи, описавший амурные похождения «галантных дам» и их кавалеров. Подобное чтение разжигало чувственность юной девушки, но, увы, ничего подобного этим романтическим описаниям в реальной жизни ее не ждало, ведь отношение к ней жениха оставалось прохладным.

Утратив веру в куртуазный мир, описанный в книгах, Екатерина перешла к более серьезной литературе. Она стала читать труды Вольтера, которые, по ее собственному признанию, произвели перелом в ее сознании; потом принялась за «Всеобщую историю», четырехтомный философский словарь Бэйля и «Дух законов» Монтескье – прогрессивный трактат по политической философии, выразивший основные идеи Просвещения, проповедовавший отмену рабства и разделение властей.

Сравнивая литературные интересы свои и жениха, Екатерина не без гордости писала о том, что сама прочла «Историю Германии» в восьми томах, письма госпожи Севинье и Вольтера, в то время как Петра интересовали «процессы каких-то разбойников с большой дороги, которых вешали и колесовали».

Стремясь лучше изучить русский язык, Екатерина прочитала множество русских книг, все, какие только могла достать. Русская литература тогда еще только развивалась, книг было мало, но выходили уже периодические издания – «Ведомости» и «Примечания» к ним, где печатались поэты Кантемир, Дмитриев, Сумароков, оды Ломоносова… Можно легко представить себе, как юная Екатерина заучивала наизусть строки первого поэта того времени Александра Сумарокова:

 
Собака Кошку съела,
Собаку съел Медведь,
Медведя – зевом —
              Лев принудил умереть,
Сразити Льва рука
               Охотничья умела,
Охотника ужалила Змея,
Змею загрызла Кошка.
Сия
Вкруг около дорожка,
А мысль моя,
И видно нам неоднократно,
Что все на свете коловратно.
 

Наверное, мораль этого стихотворения была ей близка. Коловратность – забытое нынче слово, означало изменчивость, непостоянство. Юная невеста императора не могла не думать о том, что вполне вероятно, когда-нибудь судьба вознесет и ее, но, чтобы не упустить своего счастья, нужно быть умной и терпеливой.

Между двух огней

Желая понравиться Елизавете, Екатерина демонстрировала набожность: исполняла все православные обряды, выстаивала обедни, постилась, вызывая насмешки своего жениха.

Если государыня гневалась, она не возражала, не оправдывалась, а лишь смиренно говорила: «Виновата, матушка!», чем сразу гасила раздражение императрицы. Постепенно Елизавета прониклась к цербстской княжне искренней симпатией.

А вот отношения Екатерины с матерью заметно испортились. Иоганна Елизавета всегда отличалась вздорным нравом, и, если ее что-то не устраивало, срывала злость на дочери. Теперь она откровенно завидовала Фике. Ее страшно раздражало, что на приемах она должна идти позади дочери, что той предоставлены отдельные покои, лучшие, чем у нее. Очень часто придирками и упреками она доводила дочь до слез. Даже с великим князем Иоганна Елизавета умудрилась поссориться. И что уж совсем неумно, она принялась наговаривать императрице на свою дочь. Этим она больше навредила самой себе, нежели дочери, так как Елизавете Петровне нравился ровный и покладистый характер невесты племянника, в то время как ее мать вызывала у императрицы раздражение.

Как чуть все не сорвалось!

Бестужев-Рюмин пристально следил за супругой наследника и ее матерью. Он тайком перехватывал письма Иоганны Елизаветы, содержавшие неосторожные замечания и личные выпады. Все это немедленно доводилось до сведения Елизаветы Петровны. Однажды ему удалось перехватить письма французского посла маркиза де ла Шетарди, содержавшие подробности его бесед с Иоганной Елизаветой, позволявшей себе весьма критически отзываться о русском дворе и придворных. Кроме того, в письмах шла речь о том, чтобы удалить от дел канцлера Бестужева, заменив его другим вельможей, симпатизировавшим Пруссии, а также содержались некоторые шпионские донесения.

Граф Бестужев не преминул вручить эту переписку императрице. Елизавета Петровна сильно разгневалась и сделала Иоганне Елизавете выговор, доведя ту до слез. Судьба Екатерины висела на волоске: предполагалось, что и она, и ее мать будут немедленно высланы из страны.

Пока решалась ее судьба, Екатерина беседовала со своим женихом. Петр Федорович, очевидно желая утешить девушку, заметил:

– Если ваша мать и виновата, то вы невиновны.

На что Екатерина, сознававшая всю опасность ситуации, возразила:

– Долг мой – следовать за матерью и делать то, что она прикажет.

Реакция жениха ясно дала ей понять, что он расстанется с ней без всякого сожаления. Это расстроило Екатерину: «Он был для меня почти безразличен, но не безразлична была для меня русская корона», – признавалась она.

Наказание не заставило себя ждать. Француза де ла Шетарди выслали из империи немедленно, отобрав некоторые ценные подарки. Иоганна Елизавета, казалось, избегла кары. Со стороны даже могло показаться, что все наладилось, но императрица стала обращаться с Иоганной Елизаветой сдержанно и холодно. За ней усилили слежку, ее письма уже откровенно перехватывали и вскрывали. Любое ее слово, любое неосторожное или чрезмерно эмоциональное высказывание теперь истолковывалось как угроза государству. Однажды в переписке с братом, изводившем ее просьбами о протекции, Иоганна Елизавета темпераментно заметила, что лучше бы ему вступить в армию и дать себя убить с честью на поле боя, чем клянчить что-то у нее. Письмо было вскрыто, и это замечание послужило доказательством крайней злобности и жестокости Иоганны Елизаветы. Другой раз она упомянула неких своих врагов в России, и это свидетельствовало о ее личном враждебном отношении к русскому двору и дурных намерениях. На самом деле императрица не простила Иоганну Елизавету, а лишь отложила ссылку до свадьбы ее дочери.

Тогда совсем юная Екатерина сделала для себя вывод, что коли она хочет в России утвердиться, то должна завоевать симпатию всесильного канцлера Бестужева-Рюмина, и со временем, хоть и нескоро, ей это удалось.

Как еще раз чуть все не сорвалось!

Причиной стала оспа – опаснейшая и очень заразная болезнь. Великий князь Петр Федорович заболел оспой в декабре 1744 года в Хотилове – деревне на полпути из Москвы в Петербург. Там стоял один из путевых дворцов. Почувствовал он себя плохо, находясь в комнате Екатерины, оспенные пятна пошли на следующий день, но невеста его не заразилась. Екатерина с матерью немедленно уехали в Петербург, а Елизавета Петровна, наоборот, приехала в Хотилово и неотлучно была при наследнике. Сама она оспы не боялась, так как переболела ею в юности. Императрица дала обет построить в Хотилове церковь, если юноша выздоровеет, и исполнила его.

Проболел Петр Федорович более месяца. Лишь в начале февраля вместе с тетушкой он приехал в Петербург. Болезнь сильно его изуродовала: «Я чуть не испугалась при виде великого князя, который очень вырос, но лицом был неузнаваем: все черты его лица огрубели, лицо еще все было распухшее, и несомненно было видно, что он останется с очень заметными следами оспы. Так как ему остригли волосы, на нем был огромный парик, который еще больше его уродовал. Он подошел ко мне и спросил, с трудом ли я его узнала. Я пробормотала ему свое приветствие по случаю выздоровления, но в самом деле он стал ужасен», – вспоминала Екатерина.

Еще долгое время Петр Федорович не мог появляться на публике.

Глава четвертая
Брак без любви

Григорий Качалов. Фейерверк на Неве по случаю бракосочетания великого князя Петра Федоровича и великой княгини Екатерины Алексеевны. Гравюра. 1745

Свадебное платье Екатерины Алексеевны

Анна Розина де Гаск. Великий князь Петр Федорович и великая княгиня Екатерина Алексеевна. 1756

Жених и невеста

Отношения его с невестой не налаживались, хотя виделись они часто. По обязанности, но безо всякой охоты, Петр Федорович приходил ко своей нареченной по вечерам на несколько минут. Он всегда был рад найти какой-нибудь предлог, чтобы отделаться от этого визита и остаться у себя, среди своих забав, которые Екатерина считала ребяческими.

Сама же она окружила себя русскими горничными и старательно совершенствовала свои знания русского языка и русских обычаев. Это тоже раздражало ее жениха, презиравшего и ненавидевшего все русское. Большим облегчением для великого князя стало наступление лета: двор перебрался в более просторный Летний дворец, теперь покои Петра и Екатерины оказались в разных концах здания, и он смог отказаться от посещений невесты, объяснив это тем, что живет слишком далеко от нее.

Екатерина, тогда еще не полностью утратившая надежду на супружеское счастье, расстроилась до слез. Плакала она в одиночестве, зарываясь лицом в подушку, чтобы никто не услышал, а потом, смахнув слезы, с веселым лицом возвращалась к своим женщинам. Рассказать о своих тревогах или пожаловаться кому-то было нельзя: подлинных друзей у нее не было, мать вымещала на ней свои обиды, а горничным показывать своих чувств было нельзя, ведь любая из них могла оказаться доносчицей. Особенно допекала ее камер-юнгфера по фамилии Шенк – редкостная кляузница. Она всячески старалась навредить великой княжне, и та даже не могла выйти погулять по саду без опасения, что это будет расценено как непослушание.

Екатерина очень хорошо понимала, что любое ее слово может быть перетолковано и обращено против нее самой. Плохое настроение или слезы расценят как неблагодарность по отношению к императрице. Жених не навещает – рассудят, что он сама виновата и неправильно себя с ним ведет. Поэтому нужно было всегда казаться веселой, приветливой, всем довольной. Юная девушка, почти девочка, училась лицемерить, притворяться, заискивать, не показывать своих чувств и мыслей, говорить только то, что понравится окружающим: «Я больше чем когда-либо старалась приобрести привязанность всех вообще, от мала до велика; я никем не пренебрегала со своей стороны и поставила себе за правило считать, что мне все нужны, и поступать сообразно с этим, чтобы снискать себе всеобщее благорасположение, в чем и успела».