Текст книги "Екатерина II"

Глава пятая
Блеск и нищета

Георг Гроот. Портрет Елизаветы Петровны с арапчонком. 1743

Луи Каравак. Портрет Елизаветы Петровны в мужском костюме

Вигилиус Эриксен. Портрет Екатерины в форме Преображенского полка. 1762

Праздники, балы, маскарады…

Излишние расходы были связаны еще и с тем, что Екатерина то и дело участвовала в придворных праздниках, которые Елизавета очень любила. Когда двор приезжал в Москву, время проходило в комедиях, придворных балах и маскарадах.

Балы эти были поистине грандиозны! Один из маскарадных дней был только для двора и для тех, кого императрице угодно было допустить; другой – для всех сановных лиц города, начиная с чина полковника, и для тех, кто служил в гвардии в офицерских чинах; иногда допускалось на этот бал дворянство и наиболее именитое купечество. Придворные балы не превышали числом человек полтораста-двести; на тех же, которые назывались публичными, бывало до восьмисот масок.

Елизавета – тонкая ценительница моды и покровительница искусств, сумела свой двор сделать одним из самых элегантных в Европе. Придворные соревновались между собой в роскоши. И мужские, и женские костюмы поражали яркостью тканей и обилием золоченых украшений в полном соответствии с модой того века. Сейчас придворные костюмы показались бы нам перегруженными деталями, излишне раззолоченными. Современник рассказывал: «Галуны на одежде являются уже чем-то обычным, их кладут на травчатый бархат и чаще всего зигзагом или богатым шитьем, а все платье состоит из золотых и серебряных тканей, иногда с вытканными цветами. Рыцари начинают украшать свои орденские знаки алмазами и носить на груди вышивку жемчугом. Обер-камергер[8]8
  Иван Шувалов


[Закрыть]… выделяется среди всех прочих, ибо по торжественным дням его орденский знак, звезда на груди, застежки на плече и шляпе, ключ, шпага, пуговицы на сорочке и пряжки обуви сплошь усыпаны бриллиантами».

Сколько же тратили на роскошь все эти люди? Для примера: одна только трость Кирилла Разумовского стоила 20 тысяч рублей. Она вся сплошь была покрыта бриллиантами. Для сравнения: за пять тысяч рублей можно было купить дом в столице, а за две тысячи – маленькое имение в провинции. То есть трость вельможи стоила как четыре скромных дома или как десять имений. Откуда же дворяне брали столь огромные суммы? Ответ прост: они нещадно обирали своих крестьян, подчас попросту разоряя их.

На публичных балах Екатерине приходилось до трех раз менять платье. Молодая женщина старалась шить себе наряды самые изысканные, но если надетый ею наряд маскарадный костюм вызывал всеобщее одобрение, то она ни разу больше его не надевала, полагая, что раз платье произвело однажды большой эффект, то вторично оно может произвести уже меньший.

Зато на придворных балах, где посторонняя публика не присутствовала, Екатерина одевалась максимально просто, и этим тоже угождала императрице, которая не очень-то любила, чтобы кто-то был одет наряднее, чем она сама. Однажды отчаявшись придумать что-то лучшее, чем у придворных кокеток, Екатерина заказала себе белое платье почти без декоративных деталей и на очень маленьких фижмах. Ее молодость и стройность должны были стать главным украшением: «я велела убрать волосы спереди как можно лучше, а назади сделать локоны из волос, которые были у меня очень длинные, очень густые и очень красивые; я велела их завязать белой лентой сзади в виде лисьего хвоста и приколола к ним одну только розу с бутонами и листьями, которые до неузнаваемости походили на настоящие; другую я приколола к корсажу; я надела на шею брыжжи из очень белого газу, рукавчики и маленький передник из того же газу и отправилась на бал. В ту минуту, как я вошла, я легко заметила, что обращаю на себя все взоры».

Елизавета Петровна пришла в восторг от наряда великой княгини и даже самолично прилепила ей на лицо мушку. «Не помню, чтобы когда-либо в жизни я получала столько от всех похвал, как в тот день. Говорили, что я прекрасна, как день, и поразительно хороша; правду сказать, я никогда не считала себя чрезвычайно красивой, но я нравилась, и полагаю, что в этом и была моя сила. Я вернулась домой очень довольная тем, что придумала такую простоту, в то время как остальные наряды были редкой изысканности», – с удовольствием вспоминала Екатерина.

Не злоупотребляла она и косметикой, справедливо полагаясь на подаренный ей самой природой здоровый цвет лица. Другие же придворные красавицы покрывали свинцовыми белилами, содержащими ядовитые вещества, а щеки густо румянили. Брови эффектно подводили, красили губы.

Мужчины в юбках

Однажды, тоже в Москве, императрице вздумалось заставить всех мужчин являться на придворные маскарады в женском платье, а всех женщин – в мужском, без масок на лице. Екатерина вспоминала: «Мужчины были в больших юбках на китовом усе, в женских платьях и с такими прическами, какие дамы носили на куртагах, а дамы – в таких платьях, в каких мужчины появлялись в этих случаях. Мужчины не очень любили эти дни превращений; большинство были в самом дурном расположении духа, потому что они чувствовали, что они были безобразны в своих нарядах; женщины большею частью казались маленькими, невзрачными мальчишками, а у самых старых были толстые и короткие ноги, что не очень-то их красило. Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; мужской костюм ей чудесно шел; вся нога у нее была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка. Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся. Как-то на одном из этих балов я смотрела, как она танцует менуэт; когда она закончила, она подошла ко мне; я позволила себе сказать ей, что счастье женщин, что она не мужчина, и что один ее портрет, написанный в таком виде, мог бы вскружить голову многим женщинам. Она очень хорошо приняла то, что я ей сказала от полноты чувств, и ответила мне в том же духе самым милостивым образом, сказав, что если бы она была мужчиной, то я была бы той, которой она дала бы яблоко. Я наклонилась, чтобы поцеловать ей руку за такой неожиданный комплимент; она меня поцеловала, и все общество старалось отгадать, что произошло между императрицей и мною».

Но далеко не всегда эти балы и маскарады доставляли молодой женщине удовольствие. Точнее, цель праздников была доставить удовольствие лишь одному человеку – императрице. Все остальные обязаны были изображать радость несмотря ни на что: даже больной Екатерине частенько приходилось подниматься с постели, одеваться и принимать участие в веселье. Она не противилась. «Я взяла себе за непоколебимое правило ни на что и ни в каком случае не претендовать и во всем сообразоваться с волей императрицы и делать, что мне прикажут», – писала Екатерина.

Смерть родителя

16 марта 1747 года в возрасте 56 лет умер отец Екатерины. Известие об этом несчастье она получила незадолго до великого поста. Целую неделю девушка плакала, а потом к ней пришла статс-дама Мария Симоновна Чоглокова, особа очень грубая, злая, капризная и корыстная, и запретила плакать, объявив, что императрица приказывает перестать горевать, потому что отец Екатерины королем не был. Опешившая Екатерина возразила:

– Это правда, что он не король, но ведь он мне отец!

Но Чоглокова была неумолима:

– Великой княгине не подобает долее оплакивать отца, который не был королем.

Постановили, что Екатерина покажется на публике в следующее воскресенье и будет носить траур в течение шести недель. Но даже тут молодую женщину ждала западня: императрице наговорили, что Екатерина находит странным, что иностранные послы не выразили ей соболезнований по случаю кончины ее отца. И тут же ей снова напомнили, что раз отец ее королем не был, ни на какие соболезнования она рассчитывать не может.

Верховая езда

Одним из доступных молодой даме развлечений стала верховая езда. Екатерина прекрасно держалась в седле, как в дамском, так и в мужском. Она отдалась этому увлечению со всей страстью: вставала в 6 часов утра, одевалась по-мужски и шла в сад, где распорядилась отвести себе площадку на открытом воздухе, которая служила манежем. Там она занималась, делая быстрые успехи.

Екатерина придумала седла, на которых можно было сидеть и по-мужски, и по-женски. Когда спрашивали у берейторов, как ездит великая княгиня они отвечали: «На дамском седле, согласно с волей императрицы». И они не лгали: хитрая Екатерина перекидывала ногу по-мужски только когда была уверена, что ее не выдадут.

Что касается самих берейторов, то они находили, что для дамы менее рискованно ездить по-мужски, нежели на дамском седле, которое они ненавидели, боясь всегда какого-нибудь несчастного случая, за который их потом могли обвинить. К охоте великая княгиня была равнодушна, но она любила ускакать куда-нибудь одна, прихватив с собой книгу, и почитать в уединении, на природе.

Проблемы с жильем

Но может быть одиночество и необходимость приноравливаться под непростые характеры окружающих искупалась комфортом и удобствами дворцовой жизни? А вот и нет! Историки порой называют елизаветинское время «золоченой нищетой»: при показной роскоши дворцы часто были крайне неудобны, грязны и даже опасны для жизни. Строили их обычно наспех.

Архитектор Растрелли в беседе с одним шведом «жаловался на русских, желающих иметь всякое здание готовым как можно скорее… Если архитектор отвечает, что на это потребуется, скажем, шесть месяцев и двести работников ежедневно, то следует приказ собрать тысячу двести человек, с тем чтобы здание было выстроено за месяц[9]9
  Передал шведский ученый Карл Рейнхольд Берк


[Закрыть]». Конечно, при такой спешке косяков и огрехов во внешне нарядной постройке насчитывалось немало.

Екатерине приходилось жить в крайне стесненных условиях. Как-то в Москве осенью великокняжескую чету поместили в новом флигеле. Строили из свежего дерева, которое спустя короткое время рассохлось и пошло трещинами. Во время дождей вода текла с обшивок и все комнаты были необычайно сырыми.

У каждой титулованной особы было множество слуг, и их надо было где-то размещать. А дворцы не всегда были для этого приспособлены! Просторным и удобным в Петербурге был лишь Летний дворец на Фонтанке, архитектора Растрелли. Цокольный этаж дворца был из серого камня, а жилой – деревянным. Растрелли писал: «Здание имело более ста шестидесяти апартаментов, включая церковь, зал и галереи. Все было украшено зеркалами и богатой скульптурой, равно, как и новый сад, украшенный прекрасными фонтанами…»

Но в холодное время года двору приходилось переезжать в Зимний дворец, располагавшийся на Невском проспекте. А этот дворец был куда более тесным. Как-то в комнате, которая должна была служить Екатерине уборной, то есть комнатой для одевания и причесывания, поместили камер-юнгфер и камер-фрау с их служанками – всего семнадцать человек. Единственный выход из этой перенаселенной комнаты вел через спальню Екатерины, и ее то и дело беспокоили. Все, что она могла сделать, это оградить свою постель большой ширмой.

Однажды после пожара во дворце Екатерине пришлось перебраться в дом Чоглоковых на Большой Слободской улице. В своих «Записках» она рассказывала: «Ветер гулял там по всем направлениям, двери и окна там наполовину сгнили, пол был со щелями в три-четыре пальца шириной; кроме того, насекомые там так и кишели»

А однажды Екатерина чуть было не погибла из-за плохого жилья.

Елизавета Петровна любила бывать в загородном имении Алексея Разумовского Гостилицы. Она устраивала обеды и ужины на открытом воздухе и любовалась природой. В конце мая 1748 года императрица тоже посетила Гостилицы вместе со всем двором. Петра и Екатерину с приближенными поселили в небольшом деревянном домике. Домик тот был двухэтажный: великий князь с супругой помещались на втором этаже, а фрейлины и горничные на первом.

Около шести часов утра сержант гвардии Левашов услышал треск, показавшийся ему подозрительным. Обойдя дом, он увидел, что из-под дома вываливаются большие каменные плиты. Немедля он побежал разбудить воспитателя великого князя Николая Наумовича Чоглокова и сказал ему, что фундамент дома опускается и надо поскорее вывести всех из дома.

Чоглоков с Левашовым принялись всех будить. Петр Федорович быстро надел халат и выскочил из дома, и думать забыв о своей молодой супруге. Екатерина же, не нарушив приличий, не могла выйти из дома неодетая, и сборы заняли время. К тому же она вспомнила, что в соседней комнате спит ее нелюбимая камер-фрау Мария Крузе. Как бы ни была ей неприятна эта женщина, Екатерина не могла оставить ее в опасности и побежала ее будить. Когда дамы были готовы выбраться из дома, лестница уже обрушилась. Спас их Левашов: подняв Екатерину на руки он передал ее людям, взобравшимся на развалины и так, на руках, ее вынесли из разваливающегося дома.

Далеко не все выбрались из дома невредимыми, некоторые были ранены обваливающимися кирпичами и бревнами, падавшей мебелью, а троих лакеев и еще шестнадцать человек прислуги, спавших в самых нижних помещениях, завалило насмерть.

Оказалось, что домик тот был построен осенью, когда уже наступили заморозки, и фундамент дома был не вполне надежен. Зная об этом, архитектор велел поставить в первом этаже двенадцать временных столбов, чтобы поддерживать потолок до тех пор, пока дом не даст усадку. Он вынужден был уехать и запретил до своего возвращения прикасаться к этим опорам. Однако, когда управляющий узнал, что великий князь и княгиня должны жить в этом домике, то, несмотря на распоряжение архитектора, приказал выломать эти временные опоры, так как они портили вид. Это нарушило распределение тяжести, и весной, когда почва оттаяла, фундамент дома осел, и все здание сползло по склону холма.

Екатерина отделалась несколькими синяками и большим страхом, ей даже пришлось пустить кровь. Однако рассказывать обо всем произошедшем в присутствии Елизаветы Петровны было нельзя, дабы не волновать государыню, которая предпочитала находить во всем произошедшем очень мало опасного. Ей никто не перечил, за исключением искренне напуганной Екатерины и самого Алексея Разумовского, который был расстроен до слез.

Как проходили ночи молодой супружеской четы?

Из девочки-подростка Екатерина превратилась в привлекательную девушку, и, само собой, у нее возникли взрослые желания. В отличие от мужа, пренебрежительно относившегося к судьбе династии, она сознавала необходимость продолжить род. Но Петр Федорович вовсе не беспокоился о рождении наследника.

Великий князь ложился спать рано. Но, оставаясь наедине со своей супругой, он не выказывал к ней никакого влечения, а предпочитал играть с ней в куклы. Порой Екатерина смеялась над этим его увлечением, но чаще ее это изводило и беспокоило. Долго спустя великая княгиня, рассказывая сии подробности, прибавляла: «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого».

Чтобы доставить себе больше развлечений зимой, великий князь выписал из деревни восемь или десять охотничьих собак и поместил их за деревянной перегородкой, которая отделяла спальню от огромной прихожей. В перегородке были щели, запах псарни проникал в спальню, и молодая женщина страдала от вони.

Потом великий князь придумал устраивать ночью маскарады. Он заставлял наряжаться и плясать слуг и фрейлин своей супруги, а сам играл на скрипке и тоже подплясывал. Екатерина, хоть и была вынуждена надевать костюм, выпросила у мужа разрешения тихонько дремать на диванчике.

Любил Петр устраивать и театр марионеток. Но самым большим его развлечением было подсматривать интимные секреты императрицы. Однажды он додумался просверлить дырки в заколоченной двери, которая отделяла его комнаты от покоев Елизаветы Петровны. Чрез эти дырочки он принялся наблюдать, как обедала императрица, как обедал с нею обер-егермейстер Разумовский в парчовом шлафроке, и еще человек двенадцать из наиболее доверенных императрицы.

Петр Федорович не только сам подсматривал за венценосной тетушкой, но также позвал своих приближенных насладиться этим зрелищем, а затем и фрейлин своей жены. Пригласил он и Екатерину, однако благоразумная молодая женщина категорически отказалась подсматривать, да вдобавок и высказала супругу все, что думает о его затее, приказав своим женщинам немедленно покинуть комнату.

Конечно, все дошло до Елизаветы. Она устроила племяннику строжайший выговор, напомнив, как об уважении, которое должно испытывать к помазаннице Божьей, так и о несчастной судьбе сына Петра I. Припомнила она и суровые нравы Анны Иоанновны, отправлявшей подобных насмешников в крепость.

Екатерина была страшно смущена. Но Елизавета милостиво проговорила:

– То, что я говорю, к вам не относится; я знаю, что вы не принимали участия в том, что он сделал, и что вы не подсматривали и не хотели подсматривать через дверь.

Эта глупая выходка привела к тому, что надзор за великокняжеской четой стал еще строже. Канцлер Бестужев-Рюмин составил очень строгую инструкцию великому князю, как следует себя вести, а что категорически запрещено. В частности, под запрет попало кривляние во время службы с церкви: Петр Федорович обожал передразнивать пожилых придворных и даже священников.

Но все же несмотря на свою глупость, несмотря на нелепые выходки и другие недостатки, Петр Федорович оставался родным племянником Елизаветы Петровны и наследником престола. Заменить его было некем. А вот Екатерина была случайным человеком. Ее в любой момент могли отправить в монастырь, объявить о ее разводе с мужем и заменить другой. И Екатерина это прекрасно сознавала.

Кто же исполнил супружеский долг?

Придворные не понимали, почему молодой, физически здоровый юноша, имея хорошенькую и благоразумную супругу, отказывается исполнить супружеский долг. Посланник Мардефельт сплетничал о «некоторых признаках», не позволявших Петру войти в соитие с великой княгиней. Предполагали, что он страдал фимозом – сужением крайней плоти, препятствовавшим половым сношениям. Операции Петр боялся и долго от нее отказывался. Однако интимная жизнь царственных особ не является их личным делом! Родить наследника или хотя бы формально считаться его отцом было прямой обязанностью Великого князя. Все это очень беспокоило императрицу Елизавету Петровну, однако она долго не догадывалась, в чем беда.

Существует анекдот, что однажды, беседуя с беременной Нарышкиной, свояченицей Салтыкова, императрица со вздохом сказала, что не помешало бы той поделиться с великой княгиней «своей добродетелью». Нарышкина ответила, что это вполне возможно, если бы ей и Салтыкову разрешили действовать. Елизавета попросила объяснений, и Нарышкина поведала ей о состоянии Петра Федоровича. Императрица не только согласилась, но дала понять, что этим они окажут ей большую услугу.

Салтыков тут же занялся поиском средств, чтобы склонить Петра Федоровича к операции. Он устроил ему сюрприз: пригласил того на ужин, куда собрал хорошеньких особ нестрогих правил, которые изо всех сил стремились понравиться великому князю. Они веселились, кокетничали, дабы вызвать у Петра интерес к «дотоле неизведанному удовольствию», и вот в разгар веселья согласие было получено. Тут же вошел хирург, ранее скрывавшийся в соседней комнате, и Петр не успел опомниться, как операция была уже сделана.

В благодарность за это Салтыков получил от императрицы огромный брильянт.

Но даже после операции Петр Федорович находил удовольствие в обществе любых других женщин, но не своей супруги. Екатерина ревновала, злилась, обвиняла девушек в пренебрежении своим долгом и безнравственности. Великий князь сердился в ответ, упрекая жену в том, что она отравляет своим женщинам жизнь, требуя от них уважения к себе. Очевидно, он считал, что великой княгине уважение не положено. Он даже грозил пожаловаться на Екатерину императрице, но сам в первую очередь боялся гнева тетушки.

Она умела нравится

Елизаветинское время строгостью нравов не отличалось, а придворная жизнь была наполнена флиртом. Даже в Календарях печатались советы и поучения, как надлежит за дамами ухаживать, и как дамам те ухаживания принимать. Печатались и рифмованные фразы, поощрявшие или, наоборот, охлаждавшие любовный пыл. Кокетки заучивали их наизусть и цитировали в записочках, если, конечно, были обучены грамоте. Вот примеры такого красноречия: «За что неверною тебе я прослыла? Я от рождения твоею не была!» или же «Всем сердцем я люблю и вся горю любя, – Да только не тебя!» Можно было дать поклоннику и благой совет: «Когда тебе судьба претит меня любить, старайся ты меня из сердца истребить». Но были и другие ответы, подходившие для случаев, когда дама была готова принять любовь воздыхателя: «Достоинства твои и истинна любовь против желания зажгли во мне всю кровь!»

Выразить чувства можно было и без помощи слов, а всего лишь украсив наряд цветами, подобранными с определенным смыслом: астра – любовь и изящество; василек – доверие и простота; анютины глазки – кротость; гвоздика – мужество и стойкость; пион – долголетие; лилия – непорочность, алая роза – любовь страстная…

Но главным оружием дамы XVIII века, конечно же, был веер. Он служил не только для борьбы с жарой и докучливыми мухами. Веером можно было говорить. Чтобы веером сказать «да», надо было приложить его левой рукой к правой щеке. «Нет» – приложить открытый веер левой рукой к левой щеке. «Я тебя люблю» – правой рукой указать открытым веером на сердце. «Я к вам не чувствую приязни» – открыть и закрыть веер, держа его у рта. «Мои мысли всегда с тобой» – наполовину открыть веер и провести им несколько раз по лбу. «Верить ли вашим словам?» – закрытый веер держать у левого локтя. «Будьте осторожны, за нами следят» – открытым веером дотронуться до левого уха. «Мои слова не должны быть переданы другим» – правой рукой держать открытый веер и прикрыть им левую щеку. «Твои слова умны» – приложить закрытый веер ко лбу. «Я не приду» – держать левую сторону открытого веера перед тем, с кем идет разговор. «Я приду» – держа веер левой рукой перед тем, кому дается знак, прижать веер к груди и затем быстро махнуть в сторону собеседника. «Молчи, нас подслушивают» – дотронуться закрытым веером до губ.

Иными словами, существовал самый настоящий язык веера, которым прекрасно владела и молодая Екатерина. Хорошенькая, изящная, остроумная, дочь своего века, она нравилась многим. Могла ли девушка, воспитанная на галантных романах мадам де Скюдери, остаться равнодушной?

Екатерина сблизилась с графом Захаром Григорьевичем Чернышевым, который был старше ее на семь лет. Неизвестно как далеко зашла их связь, но Елизавете Петровне донесли о намечающемся романе. Захара Чернышева быстро, но под благовидным предлогом удалили от двора. В 1751 году он вернулся и нашел, что Екатерина очень похорошела. Роман возобновился, но ненадолго.

Расставшись с графом, Екатерина приняла ухаживания камергера великого князя Сергея Васильевича Салтыкова – красавца, придворного щеголя, а кроме того, человека из партии графа Бестужева. Веселый, общительный, красивый – он считался душой общества.

«Он был прекрасен, как день, и, конечно, никто не мог с ним сравняться ни при большом дворе, ни тем более при нашем, – вспоминала Екатерина. – У него не было недостатка ни в уме, ни в том складе познаний, манер и приемов, какой дают большой свет и особенно двор. Ему было 26 лет; вообще, и по рождению, и по многим другим качествам это был кавалер выдающийся; свои недостатки он умел скрывать: самыми большими из них были склонность к интриге и отсутствие строгих правил; но они тогда еще не развернулись на моих глазах».

Екатерина далеко не сразу поддалась чувству, хотя видела своего воздыхателя каждый день. Однажды во время охоты, когда влюбленные остались наедине, Сергей Салтыков улучил минуту, чтобы обсудить с любимой, как они могли бы тайно встретиться. Разговаривали они часа полтора, а потом Екатерина забеспокоилась, что их заподозрят. Но Салтыков наотрез отказался прервать свидание. Он заявил, что не оставит ее, пока Екатерина не признается, что тоже к нему неравнодушна.

– Да-да, но только убирайтесь, – уступила она.

Екатерина презрела запреты и поддалась своему чувству! Связь их длилась довольно долго. Полезность Салтыкова состояла не только в том, что он дал одинокой молодой женщине любовь, но и в том, что помог ей наладить отношения с всемогущим канцлером Бестужевым. А это было ох как важно! Мы точно не знаем, как именно удалось преодолеть неприязнь канцлера, но более он не числил великую княгиню своим врагом, а напротив, убедился в ее разумности, деловитости и желании сотрудничать.