Текст книги "Николай I"

Европейское турне

После войны Александр I отправился с младшим братом Николаем в путешествие по Европе. Неофициальной целью этого турне был выбор невесты для Николая, и все это понимали. Мелкие европейские государи знакомили младшего брата русского императора со своими дочерьми на выданье, надеясь на выгодный брак.

Одной из таких принцесс была Фридерика Шарлотта Вильгельмина, происходившая из рода Гогенцоллернов. Она родилась 13 июля 1798 года, была третьим ребенком и первой дочерью прусского короля Фридриха Вильгельма III. Личность ее матери – прусской королевы Луизы – овеяна легендами. На долю этой женщины, умной, красивой и необычайно обаятельной, выпала нелегкая судьба: ей пришлось вести неравную войну с Наполеоном.

Замуж она вышла семнадцатилетней. Луиза была добра и очень эмоциональна, чем порой шокировала чопорных прусских аристократов. Так, во время торжеств по случаю прибытия принцессы в Берлин маленькая нарядная девочка в белом платье прочитала приветственное стихотворение. Расчувствовавшись, Луиза подняла ребенка на руки и поцеловала. Этот ее поступок вызвал восхищение у народа, но покоробил ее привыкшего к сдержанности и очень стеснительного жениха.

Однако впоследствии отношения супругов наладились и стали очень нежными и доверительными. За более чем 16 лет супружеской жизни Луиза произвела на свет десять детей, семь из которых достигли зрелого возраста, что для того времени было исключительно высоким показателем. Наверное, на здоровье детей сказалось то, что королева не передавала своих детей гувернанткам, а сама занималась их воспитанием.

В мае и июне 1802 года Фридрих Вильгельм III и королева Луиза побывали в Мемеле[12]12
  Современная Клайпеда.


[Закрыть] для встречи с русским царем Александром I. Молодой император произвел на королеву сильное впечатление. Она нашла его одним из тех редких людей, «которые соединяют в себе все самые любезные качества со всеми настоящими достоинствами».

Александр, в свою очередь, был очарован Луизой. Им даже приписывали роман, но это лишь домыслы придворных сплетников. Луиза осталась верна супругу, с которым была счастлива.

Разрушила ее жизнь война с Наполеоном. Пытаясь противостоять Бонапарту, прусский король 9 октября 1806 года объявил войну Франции. Горячей сторонницей объявления войны была и сама королева Луиза, но это стало ее большой политической ошибкой: спустя всего пять дней прусские войска потерпели поражение в битве при Йене и Ауэрштедте. Резервная армия тоже была разбита, а почти все укрепленные города сдались без боя. Наполеон с триумфом вступил в Берлин.

Фридрих Вильгельм III и Луиза были вынуждены спасаться, причем разными дорогами. Луиза с детьми и несколькими приближенными добралась до Кёнигсберга[13]13
  Современный Калининград.


[Закрыть], где тяжело заболела. Это был тиф. Но Наполеон приближался, и больная Луиза двинулась дальше – через городок Кранц[14]14
  Современный Зеленоградск. В этом городе до сих пор сохранился одноэтажный дом, в котором Луиза с детьми провела ночь.


[Закрыть] в Мемель. Путь ее пролегал по пустынной, продуваемой всеми ветрами Куршской косе. Вместе с ней, прижимаясь к дрожащей от лихорадки матери, путешествовала восьмилетняя Фридерика Шарлотта Вильгельмина.

Увы, лишения тяжело сказались на здоровье королевы Луизы. Она заключила унизительный мир с Наполеоном, выплатила огромную контрибуцию, для чего ей пришлось распродать даже свои драгоценности, и умерла в возрасте 34 лет. Фридерике Шарлотте Вильгельмине было на тот момент всего лишь 12 лет. Она была необыкновенно хорошенькой: белокурая, румяная, очень стройная, но после разорительной войны с Наполеоном – почти что бесприданница.

Такой ее и увидели в Берлине спустя четыре года Александр и его брат Николай. Скромная и стеснительная шестнадцатилетняя Фридерика Шарлотта пряталась за спинами своих старших кузин, но все же именно она привлекла внимание Николая Павловича.

Он полюбил ее с первого взгляда. Позднее он писал: «Тут в Берлине провидением назначено было решиться счастию всей моей будущности: здесь увидел я в первый раз ту, которая по собственному моему выбору с первого раза возбудила во мне желание принадлежать ей всю жизнь – и Бог благословил сие желание шестнадцатилетним блаженством».

Поначалу девушка сильно смущалась, уверенная, что не может понравиться такому красивому и мужественному молодому человеку. К тому же она привыкла считать себя неумной и честно призналась, что ей нравятся вещи милые и маленькие, такие как певчие птички. Но именно ее наивность, ее детскость очаровали Николая, который с тех пор и всю жизнь называл ее «моя птичка». Его первым чувством было не страсть, не жажда обладания ее красотой, а желание защитить девушку, согреть, уберечь от невзгод.

Год спустя было официально объявлено об их помолвке. Летом 1817 года по невыносимой жаре принцесса прибыла в Россию, где ее встретили самым приветливым образом и отвели в комнаты, которые принцесса сочла «прелестными». Туда вдруг без всяких церемоний явилась какая-то пожилая женщина, деловито оглядела гостью и объявила: «Вы очень загорели, я пришлю вам огуречной воды умыться вечером».

Прусская принцесса поначалу опешила от такой фамильярности, но потом ей разъяснили, в чем дело: это была Шарлотта Ливен. Она вырастила Николая, считалась в семье практически родной и теперь из самых лучших побуждений решила опекать невесту своего воспитанника. «Впоследствии я ее искренне полюбила», – добавила к своему рассказу Шарлотта Прусская, которая вскоре стала именоваться великой княгиней Александрой Федоровной.

Венчание великого князя Николая Павловича и Александры Федоровны состоялось в день рождения княжны 13 июля 1817 года в церкви Зимнего дворца. Церемония была торжественной, но не чрезмерно пышной, ведь Николай тогда не считался наследником престола. «С полным доверием я отдавала свою жизнь в руки моего Николая, и он никогда не обманул этой надежды», – писала впоследствии императрица.

Фрейлина Анна Федоровна Тютчева так описала их отношения: «Император Николай Павлович питал к своей жене, этому хрупкому, безответственному и изящному созданию, страстное и деспотическое обожание сильной натуры к существу слабому, единственным властителем и законодателем которого он себя чувствует. Для него это была прелестная птичка, которую он держал взаперти в золотой и украшенной драгоценными каменьями клетке, которую он кормил нектаром и амброзией, убаюкивал мелодиями и ароматами, но крылья которой он без сожаления обрезал бы, если бы она захотела вырваться из золоченых решеток своей клетки. Но в своей волшебной темнице птичка даже не вспоминала о своих крылышках». И это было правдой: Александра Федоровна уютно чувствовала себя в чертогах дворца и вовсе не желала столкновений с реальной и порой грубой действительностью. Тютчева, отмечая все достоинства государыни, все же признает, что она «принадлежала к числу тех принцесс, которые способны были бы наивно спросить, почему народ не ест пирожных, если у него нет хлеба».

Советские историографы обычно писали, что большим умом Александра-Шарлотта не отличалась. Возможно, она сама положила начало этой характеристике, так как с юности привыкла считать себя простушкой. Все современники сходятся в том, что ее отличали простота, безыскусность, доброта и нежность. Вопреки распространенному мнению, она выучила русский язык, хотя говорила с ошибками.

«Я взялась серьезно за уроки русского языка», – писала Александра Федоровна. Учителем ей был назначен Василий Андреевич Жуковский, оказавшийся весьма своеобразным педагогом: «…человек он был слишком поэтичный, чтобы оказаться хорошим учителем, – писала его ученица. – …Вместо того, чтобы корпеть над изучением грамматики, какое-нибудь отдельное слово рождало идею, идея заставляла искать поэму, а поэма служила предметом для беседы; таким образом проходили уроки. Поэтому русский язык я постигала плохо, и, несмотря на мое страстное желание изучить его, он оказывался настолько трудным, что я в продолжении многих лет не имела духу произносить на нем цельных фраз».

Изъясняться Александра Федоровна предпочитала по-немецки и по-французски. Зато могла читать и очень любила русские стихи. Жуковского императрица полюбила, и они стали друзьями на всю жизнь. Александра Федоровна даже поручила Жуковскому воспитание своих детей – поступок достаточно умный. Поэт ее уважал и посвятил императрице несколько стихотворений, в одном из которых была строчка «Гений чистый красоты», которую с небольшим изменением позаимствовал А.С. Пушкин. Жуковский так писал об Александре Федоровне:

 
Всё – и робкая стыдливость
Под сиянием венца,
И младенческая живость,
И величие лица,
И в чертах глубокость чувства
С безмятежной тишиной —
Все в ней было без искусства
Неописанной красой!
 

Вряд ли такие строки могли бы быть обращены к неумной женщине.

Замечательный поэт и умнейший человек Федор Иванович Тютчев тоже писал об Александре Федоровне с большим уважением, причем отмечал, что ее душа была «царственно светла».

К сожалению, красота Александры Федоровны увяла рано: 14 декабря 1825 года она так сильно переволновалась, что это самым жестоким образом сказалось на ее здоровье. Видевший ее в 1839 году француз маркиз де Кюстин писал так: «Императрица в высшей степени изящна, и, несмотря на необычайную худобу, вся ее фигура дышит неизъяснимым очарованием. Манеры ее отнюдь не надменны, как мне рассказывали; они выказывают гордую душу, привыкшую смирять свои порывы». Маркиз обратил внимание, что при малейшем волнении голова государыни начинала мелко трястись, а по лицу пробегала судорога; «ее глубоко посаженные нежные голубые глаза выдают жестокие страдания, сносимые с ангельским спокойствием; ее взгляд исполнен чувства и производит впечатление тем более глубокое, что она об этом впечатлении совершенно не заботится; увядшая прежде срока, она – женщина без возраста, глядя на которую невозможно сказать, сколько ей лет; она так слаба, что, кажется, не имеет сил жить: она чахнет, угасает, она больше не принадлежит нашему миру; это тень земной женщины. Она так и не смогла оправиться от потрясения, которое пережила в день вступления на престол…»

Егор Иванович Ботман. Портрет великого князя Николая Павловича. 1847

Джордж Доу. Коронационный портрет Николая I. 1826

Путь к престолу

Неизвестный художник. Император Николай I на Сенатской площади 14 декабря 1825 года. Гравюра. 1908

Молодость великого князя:
правила против вольномыслия

Прошло совсем немного времени после свадьбы, как во время обедни великая княжна почувствовала себя дурно и упала в обморок. Николай тут же подхватил жену на руки и отнес в комнаты. Оказалось, что для беспокойства нет причины, просто молодая женщина была беременна. Это стало очень важным событием не только для самих родителей, но и вообще для всего царствующего дома. В силу того, что ни император Александр I, ни второй по старшинству брат Константин законных детей не имели, сын Николая Павловича рассматривался как потенциальный наследник престола. Конечно, и Николай Павлович, и Александра Федоровна были счастливы, но все же молодая мать записала в своем дневнике, что «ощутила нечто важное и грустное при мысли, что этому маленькому существу предстоит некогда сделаться императором».

Николай женился по любви. Обожаемая супруга подарила ему сына, на следующий год – дочь. Потом года через три – еще одну дочурку, потом еще одну… Великий князь был счастлив.

Счастлив, но не популярен!

Николай Павлович был назначен главным инспектором Корпуса инженеров, затем стал шефом лейб-гвардии Саперного батальона и шефом конно-егерского полка. В 1816 году он стал канцлером, то есть церемониальным руководителем, Университета в Абу (современный Турку, Финляндия).

На первый взгляд кажется, что у молодого великого князя было множество должностей и обязанностей. Но на деле все эти должности были чисто номинальными. Сам Николай так отзывался о том времени: «До 1818 года не был я занят ничем; все мое знакомство со светом ограничивалось ежедневным ожиданием в передних или секретарской комнате, где, подобно бирже, собирались ежедневно в 10 часов все господа генерал-адъютанты и флигель-адъютанты, гвардейские и приезжие генералы и другие знатные лица, имевшие допуск к Государю. В сем шумном собрании проводили мы час, иногда и более, доколь не призывался к Государю военный генерал-губернатор с комендантом, и вслед за сим все генерал-адъютанты и адъютанты с рапортами и мы с ними, и представлялись фельдфебели и вестовые. От нечего делать вошло в привычку, что в сем собрании делались дела по гвардии, но большею частию время проходило в шутках и насмешках насчет ближнего; бывали и интриги. В то же время вся молодежь, адъютанты, а часто и офицеры ждали в коридорах, теряя время или употребляя оное для развлечения почти так же и не щадя начальников, ни правительство. Долго я видел и не понимал; сперва родилось удивление, наконец, и я смеялся, потом начал замечать, многое видел, многое понял; многих узнал – и в редком обманулся. Время сие было потерей времени, но и драгоценной практикой для познания людей и лиц, и я сим воспользовался…»

В 1816 году летом Николай Павлович в довершение своего образования предпринял поездку по России. Это было необходимо для того, чтобы молодой великий князь увидел, чем живет не только столица, но и провинция. Чтобы он не понаслышке узнал, как управляется огромная страна, развиваются промышленность и коммерция.

В это путешествие Николай взял с собой особое руководство, в котором излагались главные принципы администрирования российской провинции, а также описывались история, география, культура, быт и прочие черты местностей, по которым он должен был проезжать.

По возвращении из путешествия Николай уже в следующем году совершил еще и поездку в Англию, чей быт и нравы резко контрастировали с российскими.

В Великобритании Николай провел около четырех месяцев. Он посетил Британский и другие музеи, поместье графа Пемброка, славившееся своим собранием картин, а также некоторые научные учреждения. Несколько раз Николай Павлович виделся со знаменитым полководцем герцогом Веллингтоном, посетил арсенал и артиллерийский завод в Вуличе. Его сопровождал баронет Уильям Конгрив, изобретатель знаменитых боевых «ракет Конгрива». Великому князю также продемонстрировали петушиные бои и довольно дикое развлечение английской черни – травлю привязанного быка собаками. Учитывая, что Николай с детства любил животных, вряд ли ему пришлись по нраву подобные зрелища, но он наблюдал за всем внимательно и неудовольствия не выказывал.

Эти две поездки оказали влияние на систему политических взглядов Николая – консервативную, антилиберальную.

В 1818 году его назначили командиром 2-й бригады 1-й Гвардейской пехотной дивизии, то есть Измайловским и Егерским полками. С марта 1825 года он стал начальником 2-й Гвардейской пехотной дивизии. Однако воспитанный деспотами-наставниками, имевший очень мало опыта общения со сверстниками, Николай не научился сходиться с людьми. Теперь, повзрослев, он вел себя с подчиненными точно так же, как некогда Ламздорф вел себя с ним. Он мог подавлять, внушать страх, но не дружеские чувства и был слишком молод и неопытен для того, чтобы вызывать у боевых офицеров уважение. Злой на язык князь Долгоруков сообщает: «Николай Павлович перед вступлением своим на престол командовал гвардейским корпусом и был ненавидим офицерами».

Сам Николай признавал, что совершил тогда много ошибок. Объяснял он это так: «При самом моем вступлении в службу, где мне наинужнее было иметь наставника, брата благодетеля, оставлен был я один с пламенным усердием, но с совершенною неопытностью».

До известной степени такое положение исправляла помощь генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Он буквально взял молодого великого князя под свою опеку. «Часто изъяснял я ему свое затруднение, он входил в мое положение, во многом соглашался и советами исправлял мои понятия», – вспоминал Николай.

В те годы у него сложилось довольно простое понимание того, какой должна быть идеальная армия, где все упорядочено, предсказуемо. Несколько наивно он полагал, что реальная российская армия примерно такой и является: «Здесь порядок, строгая, безусловная законность, нет умничанья и противоречия, здесь всё согласуется и подчиняется одно другому. Здесь никто не повелевает прежде, чем сам не научится послушанию; никто не возвышается над другими, не имея на то права; всё подчиняется известной определенной цели; всё имеет свое значение, и тот же самый человек, который сегодня отдает мне честь с ружьем в руках, завтра идет на смерть за меня!»

Увы, очень скоро ему придется признать, как жестоко он обманулся!

Покамест Николай принялся активно исправлять нарушения. Будучи от природы далеко не глупым человеком, он не мог не отметить, сколь широко распространилось среди офицеров вольнодумство, которое проявлялось в отступлениях от правил, от формы… Николай писал: «И без того уже расстроенный трехгодичным походом порядок совершенно разрушился»; он негодовал: «…позволена была офицерам носка фраков» – и искренне возмущался: «Было время (поверит ли кто сему!), что офицеры езжали на ученье во фраках, накинув шинель и надев форменную шляпу!»

Таковы были особенности мышления Николая Павловича: он сначала видел форму, а потом уже содержание. Из внешних отступлений от формы он делал вывод о том, что и «сердцевина» подгнила. Николай писал: «Подчиненность исчезла и сохранилась только во фронте; уважение к начальникам исчезло совершенно, и служба была одно слово, ибо не было ни правил, ни порядка, а все делалось совершенно произвольно и как бы поневоле, дабы только жить со дня на день». Такое положение дел он называл «военным распутством», с которым, по его мнению, было необходимо самым решительным образом бороться.

Несмотря на молодость, будущий император сумел выделить среди офицеров тех, от кого исходила наибольшая опасность: «Вскоре заметил я, что офицеры делились на три разбора: на искренно усердных и знающих; на добрых малых, но запущенных и оттого незнающих; и на решительно дурных, т. е. говорунов дерзких, ленивых и совершенно вредных; на сих-то последних налег я без милосердия и всячески старался от них избавиться, что мне и удавалось».

Что ж, некоторые из будущих декабристов вполне подходили под это определение. Петр Григорьевич Каховский явно относился к таким «дурным» офицерам. Он не раз «бывал в штрафах» за «разные шалости».

Декабрист Розен передал нам такие слова Николая Павловича: «Господа офицеры, займитесь службою, а не философией: я философов терпеть не могу, я всех философов в чахотку вгоню!» Под философами Николай, скорее всего, имел в виду членов офицерских обществ (артелей), занимавшихся изучением передовой западной философии – будущих декабристов. После окончания Наполеоновских войн в обществе стали происходить перемены. Русские офицеры привыкли принимать решения, от которых зависела судьба Отечества. Они ощутили себя вершителями истории. За время войны они многое повидали и многое узнали, а теперь всерьез задумались о том, что происходило на их родине.

Надо сказать, что по части управления государством Россия не могла быть отнесена к передовым странам. Монархия в России была абсолютной, то есть главенствующую роль играла воля правителя, а не законы. В законодательстве царил хаос, так как отсутствовал единый свод законов. Сменявшиеся друг за другом императоры издавали подчас противоречащие друг другу указы и манифесты, и порой чиновники – даже высокопоставленные – не знали, каким из этих документов руководствоваться. Окончательное решение всегда оставалось за царем – самодержцем всероссийским.

Существовало крепостное право – то есть более половины населения страны было лично несвободным и совершенно бесправным. Людей продавали и покупали, словно скот; к ним применяли жестокие физические наказания.

Многих просвещенных, думающих людей такое положение перестало устраивать. Они не могли не думать о том, как изменить существующее положение. Тогда и стали возникать ранние преддекабристские организации – офицерские артели: одна в Семеновском полку, другая среди офицеров Главного штаба («Священная артель»), Каменец-Подольский кружок, «Орден русских рыцарей» и чуть позже – «Союз спасения».

«Молодежь много читала, стали в полках заводить библиотеки, появились книги – сочинения Франклина, Фиранджиери, политическая экономия Сея[15]15
  Бенджамин Франклин – один из отцов-основателей США, ученый, писатель, публицист. Гаэтано Филанджиери – итальянский публицист, экономист и политик. Жан-Батист Сэй – французский политэкономист.


[Закрыть]. Жадное до образования юношество толпилось в залах на публичных курсах, особенно у Гавриила Романовича Державина, где происходили чтения любителей русской словесности и где читали Крылов, Гнедич, Лобанов», – вспоминал будущий декабрист Николай Иванович Лорер.

В Петербурге самым активным образом действовали тайные общества – «Союз благоденствия» и «Союз спасения». Впрочем, «тайными» эти Союзы были чисто формально: их уставы были известны многим, даже императору Александру, считавшему все эти организации сущей безделицей. Это легко понять: в столице существовала масса всевозможных обществ, участники которых любили «поиграть» в секретность. Распространено было масонство. Уставы обоих Союзов на первый взгляд не отличались от обычных масонских: распространение «истинных правил нравственности и просвещения», помощь правительству в благих начинаниях и смягчение участи крепостных. Скрытых же целей, а тем более рассуждений о государственном перевороте и цареубийстве никто не ведал. Эти дела обсуждались лишь на заседаниях, куда были допущены избранные. Они считали нужным бороться за ликвидацию крепостного права и самодержавия, вместо которого предполагали ввести представительную форму правления в виде конституционной монархии. Обсуждая, каким именно образом должно ликвидировать самодержавие, заговорщики всерьез обсуждали не только цареубийство, но и ликвидацию всех членов семьи Романовых. Впрочем, большинство считало подобную жестокость нецелесообразной.

Конечно, Николай в ту пору еще не мог знать их планов, но о слишком уж вольном образе мыслей догадывался. Об удалении подобных вольнодумцев из полков он писал: «Но дело было сие нелегкое, ибо сии-то люди составляли как бы цепь чрез все полки и в обществе имели покровителей, коих сильное влияние оказывалось всякий раз теми нелепыми слухами и теми неприятностями, которыми удаление их из полков мне отплачивалось».

Неприятностей хватало. Надо признать, что за молодым великим князем офицеры следили очень пристально, не принимали его и порой старались самые незначительные его поступки преподнести как оскорбительные или ужасные. Мемуары декабристов изобилуют упоминаниями о том, что Николай был известен «грубостью обхождения с офицерами и жестокостью с солдатами» – так написал о нем Сергей Петрович Трубецкой, упомянув, впрочем, что если великому князю случалось слишком погорячиться, то после учений Николай не забывал извиниться.

Декабрист Лорер писал: «Оба великие князья, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахты; по ночам посещали караульни и, если находили офицеров спящими, строго с них взыскивали… Приятности военного звания были отравлены, служба всем нам стала делаться невыносимою!» «Оба великих князя друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат», – дополняет Лорер.

Декабрист Андрей Евгеньевич Розен уже в ссылке, в Иркутске, вспоминал: «Его высочество был взыскателен по правилам дисциплины и потому, что сам не щадил себя».

То, что Николай Павлович перебарщивает с муштрой, понимали многие, даже люди, далекие от армии. Его любимая гувернантка Шарлотта Карловна однажды сказала ему: «Николай, Вы делаете глупости! Вас все ненавидят!»

Большую известность получила история с гвардейским капитаном Василием Сергеевичем Норовым, членом тайного общества. Норов был ненамного старше Николая Павловича, всего на три года, но он был участником войны 1812 года, а в одном из сражений получил тяжелое ранение. И вот этот боевой офицер должен был стоять навытяжку и выслушивать выговор от столичного мажора, никогда пороху не нюхавшего, хоть и считавшегося великим князем.

На одном из разводов Николай остался очень недоволен, он кричал и топал ногами. Погода была дождливая, а великий князь так сильно топнул, что забрызгал Норова. Тот сохранил спокойствие, но на следующий же день подал в отставку. Вместе с ним в отставку подали еще пять офицеров, сочтя поведение Николая вопиющим попранием офицерской чести.

Великий князь пожелал решить все миром. Он послал за Норовым и, убеждая его взять свое прошение обратно, примирительно произнес:

– Если бы вы знали, как Наполеон иногда обращался со своими маршалами!

– Но, ваше высочество, я так же мало похож на маршала Франции, как вы на Наполеона, – дерзко ответил Норов.

Вот и все. Кажется, успокоилось? Но нет! История стала популярным анекдотом и принялась обрастать красочными подробностями. Некоторые сплетники утверждали, что Николай намеренно обрушил своего коня в лужу, чтобы окатить капитана «с головы до ног», другие твердили, что имел место вызов на дуэль… Николаю эти сплетни испортили много крови, а Норову только навредили: за «непозволительный поступок против начальства» он был переведен из гвардии в 18-й егерский полк. Всего через полтора года Норов был «всемилостивейше прощен», произведен в подполковники (как было положено бывшему капитану гвардии), но потом оказался на Сенатской площади, а затем в ссылке.