Текст книги "Похищение Европы"

Илюшка, исповедуя главный принцип медицины – «Не навреди!» – предлагал сдать все оптом. Ефим, как более голодный – и соответственно жадный, – не хотел терять по трояку или даже больше с каждого пузыря.

Поэтому пошли в парк. Пойти-то пошли, но с торговлей начались осложнения. Во-первых, было просто стыдно предлагать чужим людям купить бутылки: дома оба привыкли к определенному респекту и общественному положению. Во-вторых, оба боялись полицейских. Когда они все же преодолевали свои страхи и застенчивость, выяснялось, что предложение было сделано не тем, на кого оно рассчитано.

Первая, залихватского вида старушка, катившая по дорожке на… роликовых коньках, едва сама не вызвала полицию – так испугалась внезапно возникшего на ее пути с высоко поднятой бутылкой в руке Береславского.

– Откуда ж я знал, что она не пьет? – оправдывался Ефим. – Ты видал, какой у нее нос красный?

– Это просто сосуды расширенные, – осудил бестолкового товарища доктор. И резким шагом направился к двум мужчинам, спешащим в сторону порту. – Морячкам продам. Смотри на их шапки, точно – ирландцы.

Ефим с завистью смотрел на ловкого доктора, который вот-вот втюхает иностранным пьяницам свое алкогольное добро. А может, и Береславского тоже, если удача склонится на их сторону. Он встал на «атас», а доктор яростно сигнализировал ирландцам об ожидавшем их счастье.

Мужички остановились и, уяснив суть дела, дружно расхохотались. Оба оказались матросами с российского сухогруза, ошвартовавшегося у третьего причала.

– Ну его на хрен, этот бизнес, – заявил покрасневший от злости эскулап, вернувшись к Ефиму.

– Не фига было к ирландцам приставать, – резонно заметил Береславский.

Короче, они отложили решение неприятного вопроса на следующий день, потом – на следующий, потом на вечер перед отходом. Наконец «Ильич» пару раз гуднул и поплыл в сторону Родины.

* * *

– Ну и чего мы с ними будем делать? – произнес доктор, брезгливо глядя на издевательски сверкавшие под мощной каютной лампой шесть бутылок. – Домой повезем? Вся таможня оборжется. Все – оттуда, а мы – туда.

– Может, их выпить? – задумчиво предложил Ефим. – Мы четыре дня уже не пьем.

Это было правдой. Сама мысль о том, чтобы выпить водки за десять баксов, казалась кощунственной. Но вот эти стоявшие на столе бутылки снова стали по шесть рублей. Так что вполне можно себе позволить.

И Ефим с доктором выпили. Закуски было самая малость – остатки того, что прихватили из дома. Возможно, они вообще бы умерли – все-таки по три бутылки на брата, – но, на их счастье, в каюту постучались двое сибирячков, хороших ребят, знакомство с которыми завязалось здесь же, на пароме. Они помогли братьям по разуму, сильно уменьшив степень алкогольной интоксикации, доставшуюся инициаторам разгула.

* * *

Тот самый первый в жизни Ефима круиз закончился так же весело, как и начинался. Выйдя из морвокзала в апрельскую, насквозь мокрую петроградскую погодку, доктор широко развел руки и с чувством произнес:

– Здравствуй, Родина!

И тут же был по самые уши окачен талой водой из-под колеса не пожелавшего притормаживать грузовичка. А радостно смеявшийся Ефим уже ночью, в купе поезда Санкт-Петербург – Москва, стал жертвой поездных воров, укравших у него его единственные за тридцать с лишним лет жизни фирменные джинсы «Levis»…

* * *

Ефим вздохнул, вспоминая былые деньки. Денег было меньше. Но и лет было меньше, черт возьми! А лысины не было вовсе.

Впрочем, долго расстраиваться он не любил: ведь впереди еще столько интересного!

* * *

Автобус тормознул прямо возле трапа «Океанской звезды». Швед-таможенник залопотал по-своему.

– Если что-то надо задекларировать – пожалуйста! – перевела гидиха. – Деньги за покупки «такс-фри» можно получить на судне.

Ефиму декларировать было нечего, и он поднялся на борт.

Навстречу ему, как и утром, на ходу кивнув рекламисту, быстро прошел Семен Мильштейн. Его ничего не выражавшие глаза смотрели внутрь себя.

«Уезжает, значит», – подумал Ефим, не испытывая, впрочем, никакого сожаления. Надо быть Лесной Дашей, чтобы любить этого человека. А Ефим – вовсе не Лесная Даша.

Кстати, сама вышеупомянутая дева с Мильштейном едва разминулась, пройдя чуть раньше. Шла она быстро и целеустремленно, помогая крепкой рукой своему обессилевшему спутнику: когда Кефир успел так набраться, Береславский не заметил. По лицу Никифорова блуждала слабая идиотическая улыбка, а лицо Лесной Даши выражало отчетливую досаду. Впрочем, несмотря на это, она не возражала против того, чтоб безжизненная длань Кефира возлежала на ее упругих плечах. А может, ей так легче было его тащить?

8. Третий день плавания теплохода «Океанская звезда»

Стокгольм, Швеция

День и вечер

Поднявшись на борт теплохода, Семен сразу приступил к делу. Они заперлись в роскошной – двухкомнатной – каюте Агуреева, причем за дверью, в коридоре, остался Муса, а под открытым окном – на VIP-палубе в каютах были не круглые иллюминаторы, а настоящие, опускающиеся, как в вагонах, окна – прогуливался Алеха.

– Выяснил что-нибудь? – спросил Николай. Он, конечно, знал про попытку взорвать самолет по пути в Питер, но не знал о результатах поисков злоумышленника – даже по кодирующему телефону о таких вещах они старались не разговаривать.

– Пока немного, – ответил Мильштейн. – «Глобал кэпитал», похоже, ни при чем. Чечены – тоже, хотя пластит принес чечен.

– Последнее не понял.

– Он – одиночка. Индивидуальный подряд.

– Но хоть какие-то зацепки есть?

– Зацепки всегда есть. Правда, я сомневаюсь, что по ним можно будет выйти на заказчика.

* * *

…Мильштейн говорил меньше минуты, но, чтобы узнать это, ему и его многочисленным подчиненным пришлось двое с лишним суток носиться без сна и отдыха.

Первой была встреча с Юрием Анкудиновым – высоким ухоженным блондином в отутюженной трехтысячедолларовой тройке и белоснежной рубашке с бриллиантами в запонках. Выпускник привилегированной западной бизнес-школы, он долгое время работал в Штатах, а теперь, вернувшись на Родину, стал финансовым директором компании «Глобал кэпитал».

На саморекламу «GC» не тратила ни копейки, но все, кому надо, знали, что здесь работают большие специалисты по недружественным слияниям и поглощениям.

Иногда «GC» работала по собственным планам, способствуя банкротству предприятий с хорошими активами, но тяжелым текущим положением. После захвата такие компании, как правило, распродавались по частям.

Иногда «GC» трудилась под заказ, готовя почву для тихого – или не очень – свержения руководства той или иной фирмы. Разумеется, помимо денег и юридических знаний, «GC» в полной мере использовала то, что в газетах стыдливо именуют административным ресурсом.

Короче, «GC» был неприятным соперником «Четверки». Хотя – то ли западный стиль работы сказывался, то ли из-за того, что «GC» никогда не тянулась за слишком уж большим пирогом, – в прежних переделах решение бизнес-вопросов с помощью стрельбы за ней никогда не отмечалось.

– Здравствуйте, Семен Евсеевич! – тепло поприветствовал Мильштейна топ-менеджер компании, искренне желавшей скушать «Четверку». – Разобрались, что у вас там приключилось?

– Разбираемся, – сухо ответил Мильштейн. – Вы – в числе подозреваемых.

– А вы не меняетесь, – вновь улыбнулся Анкудинов, но видно было, что на этот раз – с усилием. Входить в число смертельных врагов давно и надолго спятившего Мильштейна ему явно не хотелось.

– Сашка был моим другом, – объяснил Семен, – так что это – личное.

– «Глобал» здесь ни при чем, – как можно тверже заявил Юрий. – Я никогда не делал этого раньше, но сейчас готов пойти на то, чтобы раскрыть нашего заказчика: санкцию от него мы уже получили. Это солидная западная фирма с хорошей репутацией, ей скандалы с кровью ни к чему. Более того, нами получены инструкции, что, если криминал, связанный с «Четверкой», не прекратится, они выйдут из игры.

Семен Евсеевич внимательно ознакомился с представленными документами и доказательствами непричастности «GC» к кровавому переделу. Да, похоже, Анкудинов говорит правду: мощная немецкая инвестиционная группа вряд ли пойдет на такие шаги. А может, менеджеры «GC» за немецкие деньги готовили почву под собственные интересы?

Будто читая мысли, встревоженный Анкудинов дополнил бумаги собственными соображениями:

– Немцы заказали устойчивую компанию среднего или выше среднего размера, не связанную с государством или бандитами. Они готовы были платить много за добротный билет в русский бизнес. Вы же видели нашу стратегию: мы не старались валить ваши предприятия, мы пытались перекупать обязательства вашим сторонним кредиторам. Если бы вы согласились на продажу или слияние, «Четверка» была бы продана по очень хорошей, чуть ли не европейской цене! Разве это похоже на криминальный захват?

Не проронивший за прошедший час ни слова Мильштейн встал:

– Вы предоставите мне копии материалов?

– Не хотелось бы, – замялся Анкудинов. – Вы же знаете, мы не обязаны даже показывать их вам.

– Как хотите, – сухо сказал Семен.

Анкудинов быстро нажал кнопку вызова и попросил мгновенно появившуюся помощницу сделать копии материалов со всей папки.

Мильштейн снова сел в кресло.

– Мы не боимся вас, – сказал Анкудинов. – Просто мы не хотим играть на чужом поле. И отвечать за то, к чему непричастны.

Потом он еще что-то убедительное говорил – о своих связях, бесстрашии и одновременном нежелании конфликтовать, – но Мильштейн видел, что этот лощеный отечественный иностранец действительно очень боится быть втянутым в жестокий конфликт. И еще: похоже, ни немецкий заказчик, ни сам Анкудинов непричастны к смерти Болховитинова. Хотя совсем вычеркивать «GC» из списка рано: может, в ней есть более мелкие и более отчаянные игроки, попытавшиеся чужими руками вытащить себе из огня каштаны.

Да и мягкий захват «Четверки» кем бы то ни было тоже не входил в планы начальника службы безопасности холдинга. Хотя здесь есть большая разница: на мягкий ход последует мягкий ответ.

А на кровь – только кровь.

* * *

Второй была встреча с Мусой Шамаевым, неформальным лидером крупнейшей из оставшихся в Москве чеченских ОПГ. Разумеется, он имел информацию о всех серьезных событиях, приключившихся с участием криминалитета этой этнической группы.

Лет пять назад Муса и встречаться не стал бы с Мильштейном: уж очень был тогда крут. И дело не только в действительно сильных и смелых боевиках, стоявших за ним, но и в оптовой скупке представителей силовых структур, призванных эту самую этническую преступность контролировать. Причем скупке, продолжавшейся долгие годы.

Кроме того, за спиной Шамаева тогда присутствовала совершенно независимая Чеченская республика, где в случае чего можно было надежно спрятать кого угодно: от засветившегося боевика до дорогого – в самом прямом смысле этого слова – заложника-иностранца.

Сейчас ситуация заметно изменилась, причем совершенно не в пользу Шамаева. Нет, конечно, взяточники стройной толпой не пошли на явку с повинной. И бандиты тоже в массе своей не стали перековывать мечи на орала. Но порядка стало больше. А главное – исчезла ситуация, как будто списанная со старых летописей, когда на границе Руси была древняя половецкая степь, откуда степняки совершали свои дерзкие набеги и куда уходили от ответных – как сегодня бы сказали, антитеррористических – мер русских князей.

И еще была причина, по которой Шамаев решил предоставить Мильштейну аудиенцию: потихоньку-полегоньку в этом яростном и жестоком мире Семен Евсеевич стал той фигурой, которую уже неправильно было бы игнорировать. Неправильно, потому что – опасно.

* * *

Вот почему ровно за десять минут до назначенного времени Семен подъезжал к кафе «Минутка», современной «стекляшке», что угнездилось на Кольцевой автодороге. Он знал, что Алеха и Муса прибыли на место встречи как минимум на пару часов раньше. И если бы что-то их насторожило, дали бы знать.

В кармане Семена Евсеевича лежал официально зарегистрированный «Иж-71», переделанный из «ПМ», предназначенный для чоповцев и гражданских лиц. Оснащенная ослабленным патроном, это была малополезная вещь в реальном бою. Но в городе, где если стреляют, то, как правило, в упор, его девятимиллиметровые пули могли оказаться серьезным средством для охлаждения разгоряченных мозгов.

Муса и Алеха были вооружены гораздо серьезнее, причем как бы в двух уровнях. На первом – то же так называемое гражданское оружие: «Иж-71» и гладкоствольные магазинные ружья «Сайга». С автоматикой от «калаша» и картечными зарядами это была достаточно убойная штука, если расстояния не превышали сотни метров. Тем более что ухаживали за оружием любовно: вечно заедающие магазины отполированы и отлажены, все, что должно быть смазано, было смазано, а гильзы использовались только металлические. Они были дороже бумажных, но есть вопросы, в которых слишком дорого экономить.

Второй уровень вооружения был, как бы это сказать, неофициальный. И здесь перечисление заняло бы гораздо больше места, потому что оружейный склад, коим ведал Муса, был немал и, кроме того, постоянно пополнялся всякими новомодными штучками, причем не только российского производства.

* * *

Шамаев встретил Мильштейна на пороге: высокий спокойный светловолосый мужик лет 45–50.

– Здравствуй, Семен, – с характерным акцентом поздоровался он.

– Здравствуй, – спокойно ответил Мильштейн, ростом едва достающий до плеча собеседника.

Они прошли внутрь и сели за столик. Семен легко определил в зале подчиненных Шамаева, но какого-то вооруженного конфликта не опасался: сейчас он был не нужен ни одной из сторон.

Официантка, тоже кавказская девчонка, принесла еду – мясо с овощами и легкое вино. Бокал был только один – для Мильштейна, но не потому, что Семена хотели отравить, – руководитель принимающей стороны вообще не употреблял спиртного.

Минут десять о деле не было сказано ни слова. Лишь утолив первый голод, Муса начал разговор:

– Что бы ты хотел знать, Семен?

– Кто убил Сашку Болховитинова? – не надеясь на успех, на всякий случай спросил Мильштейн.

– Ноль информации, – спокойно ответил Шамаев. – Из газеты узнал.

– Кто дал заказ Костоеву?

– Не знаю.

На этот раз Семен не удовлетворился ответом.

– Он из твоего тейпа, Муса, – вежливо, но настойчиво сказал Мильштейн.

– У нас очень большой тейп, – задумчиво отозвался Шамаев, теребя голый подбородок. «Привычка осталась с тех пор, когда бороду носил», – подумал Семен.

– Он хотел взорвать самолет, – произнес представитель «Четверки». – А в самолете тоже летел мой друг. Больше у меня друзей нет. Так что сам понимаешь…

– Понимаю, – согласился Шамаев. – Кроме твоего друга, в самолете было еще сто человек. Нам такие фейерверки ни к чему. С чеченским-то следом.

– Пока никакого следа нет, – равнодушно сказал Мильштейн. – Пока мы разбираемся сами.

– Это угроза? – осведомился Шамаев.

– Господи, – усмехнулся Семен, – нет, конечно. Это не угроза. Просто я должен убедиться, работают против нас чечены или нет.

– И если – да?

– Мы слишком маленькие воевать с вами, – улыбнулся Мильштейн. «Какая неприятная улыбка», – отметил про себя многое повидавший в этой жизни Шамаев. А вслух сказал:

– Понятно. Подключите государство?

– Оно само подключится, – перестал улыбаться Семен. – Если это единичный отморозок и если его цель – Агуреев, то это только наше частное дело. А если нет – сам понимаешь. К тому же взрывать самолеты идеологически неправильно. Все равно что дома.

– Еще неизвестно, кто взорвал дома! – оскалился Шамаев.

– Зато известно, кто хотел взорвать самолет, – спокойно сказал Мильштейн. – Твой родственник Костоев. И мне очень нужен заказчик. – Семен, перегнувшись через стол, передал Шамаеву бумажку с именами подельников, полученными от Костоева.

– Я не могу сдать чеченцев, – глухо сказал собеседник.

– Можно забыть про исполнителей, – не стал спорить Мильштейн. – Мне нужен заказчик.

– Послушай, они его сами не знают. Посредник был иностранец. Три недели назад. Треть суммы отдал авансом.

– Это сколько будет? – уточнил Семен.

– Всего – сто пятьдесят тысяч. Аванс – полтинник баксов, – быстро заговорил Шамаев, неправильно восприняв интерес Мильштейна. – Может, договоримся? В конце концов, никто, слава Аллаху, не погиб. Мы возвращаем вам «зелень», вы отдаете нам Асхата. Клянусь Аллахом, больше эти люди самолеты взрывать не будут, – пообещал он. – Я их вообще отсюда выставлю, чтоб не отсвечивали.

– А заказчик? – спросил Мильштейн.

– Его не найти! – убежденно ответил Шамаев. – Он же видел, что самолет долетел нормально. А может, сам в аэропорту контролировал.

– Может, – согласился Мильштейн.

– Ну так что – договоримся?

– Нет.

– Почему – нет? – на глазах терял терпение Шамаев (все-таки кто он, Шамаев, и кто этот недомерок напротив?). – Это не наша инициатива была. Это – отморозки. Мы с ними сами разберемся. Почему – нет? Ты мне – Асхата, я тебе – деньги.

– Нет у меня Асхата.

– А где он? – угрожающе нахмурился Шамаев.

– Умер.

– Почему умер?

– Не знаю, – равнодушно ответил Мильштейн. – Может, потому что я ему руку отпилил.

– Сволочь! – вскочил Шамаев. Одновременно вскочили еще двое, ожидая дальнейших приказаний.

– Остынь, Муса, – сказал Семен, закладывая в рот пучок свежей зелени. – Ты же на мушке!

Шамаев и сам уже видел – благо вокруг висели дешевые зеркала, – как по его лбу заплясала красная метка лазерного целеуказателя.

– Что с моими людьми на улице? – сдавленно спросил он. – Там мой брат.

– Думаю, жив твой брат, – равнодушно ответил Семен, дожевывая лист салата. – Если только сам не напросился.

– Сволочь! – прошипел чеченец. – У тебя что – две жизни?

– Ну хватит, – проглотил наконец последний кусок Мильштейн. – Ты сколько лет в Москве уже трудишься?

– Шесть, – машинально ответил Шамаев.

– Хорошая квартира на Каляевской, хорошая жена, хорошие дочки, в музыкалку ходят, – медленно перечислял Мильштейн. – Тебе нужны перемены? Помнишь своего тезку, Мусу? Он, правда, без языка, но в таком деле язык и не нужен.

Шамаев побелел как полотно. Минуту простоял молча. Потом спросил, с трудом сдерживая клокочущий внутри гнев и желание убивать сейчас же, немедленно:

– Ты способен тронуть детей?

Мильштейн тоже встал во весь свой негигантский рост и, повернув голову к рослому собеседнику, ответил вопросом на вопрос:

– А ты думал, только ты способен? Забыл Сенги-Чу?

* * *

Шамаев Сенги-Чу не забыл. Собственно, это и было главной причиной, по которой он согласился встретиться с настырным евреем.

* * *

– Хорошо, – переступил Шамаев через себя. – Эти придурки уже в бегах. Да хоть бы они и были здесь, заказчика действительно не найти. Что ты в итоге хочешь?

– Да в общем-то ничего, Муса, – спокойно сказал Мильштейн, выходя из-за стола. – Мне было важно понять, что с вашей стороны больше не будет враждебных действий. Я правильно понял, что их не будет?

– Правильно, – пытаясь говорить спокойно, ответил Шамаев.

– Вот, собственно, и все, – сказал Семен и, поблагодарив за еду, вышел из кафе.

* * *

А еще через несколько минут он уже сидел в джипе вместе с Мусой и Алехой.

– Теряют класс родственнички-то твои, – ухмыльнулся, обращаясь к Мусе, Алеха.

– Заткнись, придурь! – грубо оборвал его Мильштейн. Но Муса все равно обиделся, отвернулся к окну.

– Не злись, – пошел на мировую Алеха. – Ты ж мой напарник и лучший друган. К тому же – тихий.

– Зато ты – помело, – подвел итог Семен. – Все. Приедем домой, собираем вещи и – в аэропорт. Паспорта, визы уже есть. Вас я оставлю с Агуреевым, сам вернусь сюда.

Муса повернулся к начальнику, как бы желая высказать свое несогласие.

– Так надо, Муса, – мягко сказал Мильштейн. – Кольку лучше вас с Алехой никто не прикроет. А у меня тут будет больше аналитическая работа. Есть определенные мыслишки.

* * *

…Мильштейн докладывал Агурееву меньше минуты, а на большее фактов не хватило.

– Ну и что мы имеем с гуся? – размышлял Николай. – Похоже, ничего.

– Ну, не совсем так, – сказал Семен. – Во-первых, ты жив.

– Да, это немаловажно, – вынужден был согласиться Агуреев.

– Во-вторых, с чеченами не воюем. В-третьих, «Глобал кэпитал» почти оправдалась.

– В общем, все классно, – засмеялся Николай. – Тогда я – в Москву. Там без Сашки дел – куча. Может, вместе и полетим?

– Не дури, – сказал Мильштейн. – В Москве тебя быстро хлопнут. Ни одна охрана не поможет.

– Почему в Москве хлопнут, а здесь нет?

– Здесь мы все контролируем, список пассажиров полностью изучен, Муса с Алехой останутся до конца круиза. А там – полная непонятка.

– Может, ты и прав, – задумался новый президент «Четверки». – Но уж больно все противно. Да еще людям круиз портим, остановки меняем.

– Никто вроде не жалуется, – усмехнулся Семен. – Им же скидки какие дали!

– Это правда. Только четверо и отказались.

– Значит, пассажиров стало меньше?

– Почему? Столько же. В тот же день все четыре путевки купили.

Мильштейн аж подскочил:

– В какой – тот же?

– В последний. – До Агуреева тоже дошел допущенный прокол. – Да ладно тебе! Уже на воду дуем! Никто ж не знал, что я еду!

– Давай сюда список, – твердо сказал Семен. – Немедленно.

– Ладно, ладно, – сказал Николай. – Сейчас принесут. Все же ты слишком нервный. Может, хоть денечка три, до следующего порта, прокатишься? Воздухом соленым подышишь.

Мильштейн ничего не ответил, углубившись в изучение мгновенно принесенной судовой роли, куда были вписаны все пассажиры и члены экипажа «Океанской звезды».

– Вот они, последние, – показал Агуреев.

– Синицын Николай Александрович, кардиолог, Синицына Вера Петровна, домохозяйка, Синицына Валентина Николаевна, учащаяся, – вслух прочитал шеф службы безопасности. – Эти, похоже, в порядке. По крайней мере с семейным подрядом в таких делах мне сталкиваться не приходилось.

– А откуда ты знаешь? – подколол Агуреев. – Может, это члены секты «Аум Синрике» и их наняли для моего убийства?

Мильштейн, не отвлекаясь, смотрел на последнюю запись: Виктор Герасимович Иннокентьев, преподаватель университета, каюта № 33.

– Одноместная, – заметил Семен. – Недешевая каюта для педагога.

– Разные бывают педагоги, – благодушно ответил Агуреев. Ему уже надоела бестолковая детективщина.

– Проверь, вышел ли он в город, – сказал Мильштейн.

– Зачем?

– Если он здесь, чтобы тебя убить, он дождется, пока все уедут, сделает по-тихому свое дело и свалит в город. Раз – и след простыл.

Агуреев по внутренней связи уточнил, прошел ли паспортный контроль турист Иннокентьев. Оказалось – нет, остался по какой-то причине на борту. А автобусы уже ушли.

– Значит, не захотел турист бесплатную экскурсию, – вставая, спокойно произнес Семен. – Ну, пойду я навещу мужика.

– Я с тобой.

– Нет, конечно, – отказал президенту шеф СБ. – У нас с тобой разные задачи.

* * *

Когда в дверь каюты постучали, господин Иннокентьев заканчивал подготовку к тому, ради чего сюда и приехал. Он аккуратно и тщательно работал со своим на первый взгляд смешным оружием. Зонтик-трость с вывинчивающейся оконечной частью, по сути, был просто шприцем с длинной ручкой. При этом – шприцем-автоматом, в котором не надо было нажимать ни на какой поршень.

В стесненных условиях можно было действовать одной оконечной деталью, без громоздкого зонта. Был возможен и третий вариант: ампулка вкладывалась в головку тонкой металлической стрелки, которой можно было, проходя мимо, слегка уколоть жертву. Или выстрелить ее из маленькой пластиковой трубки, причем без каких-либо патронов: просто выдуть воздухом, наподобие того, как это делают африканские пигмеи. Только они используют яды растительного происхождения, а здесь поработала солидная химическая лаборатория. Впрочем, результат от этого не меняется.

Господин Иннокентьев еще не решил, как он поступит. Ясно, что это будет не зонт: ведь Агуреев не поехал на экскурсию, а остался в своей каюте. Собственно, поэтому и пришлось разряжать зонт, еще ночью заправленный смертоносной начинкой. Скорее всего Иннокентьев метнет в свою жертву стрелку, благо окно в каюту постоянно раскрыто и его никто не охраняет. Кстати, для точности: мужчина не был ни Иннокентьевым, ни преподавателем – в двойном дне чемодана лежало еще два паспорта, и если один был тоже российский, только на другую фамилию, то второй подтверждал итальянское гражданство господина Карло Луиджи Пьянти.

Обладатель этих документов, похоже, и сам забыл свою истинную фамилию, ибо последние десять лет работал по частному найму, причем вместе с деньгами ему, как правило, передавали и новые документы. «Фирма»-работодатель была очень серьезной, настолько серьезной, что господин Иннокентьев – назовем его все же так – уже давно подумывал после очередного задания скрыться насовсем. Вот для чего у него имелся паспорт на фамилию, неведомую его щедрому постоянному заказчику.

Как говорил один из киногероев, в нашем деле главное – вовремя смыться. А господин Иннокентьев нутром чуял, что это время уже подошло. Слишком много он наработал для своего клиента, чтобы его оставили в живых. И хоть он ровным счетом ничего о своем клиенте не знает, его, конечно, рано или поздно спишут в расход. Никто не допустит в подобных делах даже малейшего риска. Скорее всего и того, кто с ним встречался, мелкого клерка «фирмы», тоже уберут. В общем, очень солидная контора.

Так что это дело – последнее. В одном надежном банке уже лежит сумма, достаточная для безбедной старости одинокого человека.

Иннокентьев улыбнулся: уже года два он собирается отработать свое последнее дело. Но на этот раз по-другому нельзя. Весь его опыт, все наработанное годами чутье говорили – хватит.

Самое главное – начинка, крошечная стеклянная ампула, которую сейчас господин Иннокентьев бережно держал в левой руке. В правой была стрелка, которая через четверть часа должна была почти безболезненно уколоть толстое тело президента холдинга «Четверка» господина Агуреева.

Впрочем, киллер не знал ровным счетом ничего ни о холдинге «Четверка», ни о господине Агурееве. Показали фото, оформили заказ. У каждого – своя работа.

Он задержал дыхание, чтобы аккуратнейшим образом вставить ампулку в специально приготовленное углубление в головке стрелки.

* * *

В этот момент как раз и раздался стук в дверь.

На миг Иннокентьев задумался. Не открывать? Глупо. Может, это горничная. Если не подать голос, она войдет в каюту, открыв дверь своим ключом. Открывать – а кто там, за дверью? Впрочем, в чем его могут уличить? Он никого не убил. В его вещах – ни пистолета, ни ножа, ни взрывчатки. Да он бы и не сунулся в самолет с такими «инструментами». Распознать же в стрелке и зонтике оружие может только большой специалист.

– Кто там? – принял решение Иннокентьев, заложив ампулку в рот. Теперь главное – не раздавить ее. И не проглотить: кто его знает, как поведет себя тончайшее стекло в желудке? Иннокентьев аж поежился, представив себе, как он ходит с бомбой в кишках.

– Алексей, стюард, – послышался приветливый голос, – Водичку вам принес. Бесплатно, – тут же добавил он, неверно расценив затянувшуюся паузу.

Иннокентьев усмехнулся:

– Сейчас открою.

Он повернул рукоятку дверного замка, а больше ничего сделать и не успел, жестко взятый двумя парами тренированных рук.

– В ч-ч-ем дело? – изображая испуг (на самом деле голова работала профессионально четко), спросил Иннокентьев.

– У нас к вам пара вопросов, – сказал третий, плюгавенький, черненький человечек, аккуратно притворяя за собой дверь.

– Это произвол, я кричать буду, – тихо, боясь проглотить ампулу, ответил киллер.

– Не надо кричать, – мягко сказал маленький. Его глаза буравили Иннокентьева, ломая волю и способность к сопротивлению.

Задержанному разрешили сесть на кровать, но рук не отпустили. Тем временем маленький быстро и аккуратно обыскивал каюту.

– Я буду жаловаться, – тихо произнес Иннокентьев. – Я приехал отдыхать. Кто вы такие? Может, вы бандиты?

– Мы не бандиты, – ответил маленький. – И даже где-то наоборот. – Он уже заканчивал осмотр чемодана. Простучав легонько днище, отставил его в сторону.

– Вот видите, – обрадовался киллер. – Ничего у меня нет.

– А по-моему, есть, – улыбнулся Мильштейн, доставая из кармана перочинный нож. Он заметил «не тот» звук, а реакция задержанного убедила его в том, что в чемодане что-то спрятано.

Через минуту документы были извлечены из тайника.

– Так-так, господин итальянец, – снова заулыбался маленький. – И зачем же вы к нам приехали?

Иннокентьев быстро продумывал версию, которая сохранила бы ему жизнь. За фальшивый паспорт не казнят, а больше у его пленителей на него ничего нет.

И тут взгляд маленького упал на металлическую стрелку. Он осторожно взял ее в руки и, сняв очки, повертел перед самым носом, тщательно рассматривая близорукими глазами. Потом покрутил зонт с отвинченным кончиком. В глазах внезапно вспыхнуло понимание:

– А ампулка где?

– К-к-акая ампулка? – Вот теперь Иннокентьева затопил страх. Раньше, лишая жизни свои многочисленные жертвы, он практически ничего не чувствовал. Но когда холодное крыло смерти задело его самого, впал в панику. – Какая ампулка? – лихорадочно повторил он. – Я не знаю, о чем вы!

– Знаешь, – даже ласково как-то сказал Мильштейн. – Все-то ты знаешь, господин Иннокентьев. И все-все мне расскажешь, хорошо? – Семен приблизил к лицу киллера свои маленькие глазки и улыбнулся ему. – Все-все расскажешь…

Иннокентьев понял, что погиб. Причем в самом худшем варианте: этот человек не просто убьет – он измучает его. Измучает жутко, потому что Иннокентьеву нечего ему рассказать – он практически ничего не знает.

И киллер решился. Сглотнув слюну, он языком направил ампулку между коренных зубов и со всхлипом раздавил ее.

– Стой, сука! – дернулся к нему Мильштейн, но было поздно. Лицо Иннокентьева оскалилось неживой улыбкой: яд парализовал лицевые мышцы. Голова бессильно свесилась вперед, из приоткрытого рта потекла тонкая струйка слюны. – Осторожней! – предупредил парней Семен. – Страшный яд!

Они положили тело на койку, залепили рот заранее припасенным скотчем. Через пять минут план эвакуации тела был разработан и в деталях доведен до подчиненных. Каюту закроют, ключ у горничной с ключной доски изымут, благо она сейчас убирает в параллельном коридоре. Ночью Алеха с Мусой перенесут тело на нижнюю, техническую, палубу: в команде есть еще трое абсолютно доверенных лиц, которые помогут провести эту операцию без ненужных свидетелей.

А после выхода в открытое море труп будет спущен в воду.

– Насыплешь ему цемента в штаны и под рубашку, перевяжешь тесьмой штанины и рукава, чтоб не высыпался, – подробно инструктировал Мусу Мильштейн. – И обязательно проткни живот и грудную клетку, чтоб не всплыл, когда его раздует, – буднично добавил он. Муса кивал, тоже не выказывая особого волнения, как будто каждый день хоронил в море криминальные трупы, подсыпая им в штаны цемент и прокалывая живот, чтоб не всплывали.