Текст книги "Похищение Европы"

2. Две недели до отхода теплохода «Океанская звезда»

Улица Арбат, Москва

Середина дня

Это была бы обычная комната для переговоров в преуспевающей компании – современная, но очень дорогая, из дубового массива, мебель, космических форм аудиокомбайн «Грюндиг», медиапроектор для презентаций, – если бы не странные формы главного предмета подобных помещений: стола для переговоров. Он тоже был роскошный, из полированного дуба, украшенный по бокам замысловатой резьбой. Необычность же его состояла в том, что, сделанный в Италии по спецзаказу, он был пятигранным, причем четыре одинаковые грани – большие, а пятая – значительно меньше.

Человеку, знающему структуру компании, нетрудно было догадаться, что четыре массивных, из кожи и все того же дуба, кресла были предназначены для членов правления ФПГ «Четверка». Пятое, тоже дорогое, но уже без деревянных деталей – для приглашенного на отчет топ-менеджера.

* * *

Начальник службы безопасности «Четверки» Семен Мильштейн, сидевший на гостевом месте, был более чем знающим человеком. Поэтому он даже знал, почему три кресла обиты черной кожей, а одно – сегодня пустующее – красной. На этом, «красном», месте должен был сидеть его друг Сашка Болховитинов, Блоха, один из четырех акционеров «Четверки» и ее президент.

Такое отличие было предложено, конечно, не самим Сашкой. Он был выше подобных штучек, недаром вторую свою кликуху – Князь – Сашка заработал еще в старших классах. Может, он и в самом деле был потомком древнего рода Болховитиновых, но «благородная» кличка прилипла вовсе не поэтому – в те времена еще не кичились голубой кровью прапрадедов. Просто он на самом деле был благороден, в истинном смысле этого слова.

Первым среди равных его добровольно признавали и акционеры «Четверки».

«Был… Признавали…» Мильштейн скривился от боли, вспомнив, каким стал Князь после того, как его, трижды простреленного из чудовищной, пятидесятого калибра, винтовки, вытащили на берег. Убийцы не дали Сашке ни единого шанса.

Дальнейшая суета – с никому не нужными испанскими медиками, полицией и «родными», но уже по-южному сонными, аэрофлотовскими службами, без которых нельзя было перевезти тело в Россию – запомнилась Мильштейну как безумный и натужный сон, в котором, однако, было полное понимание того, что радостного пробуждения не будет.

Впрочем, кое-что Семену удалось сделать и по своему главному служебному назначению.

* * *

– Ну, Семен Евсеич, с чего начнем? – не выдержал затянувшегося молчания Равиль Нисаметдинов, акционер номер три. Он был, как и Мильштейн, чернявый, смуглый, с быстрой мимикой умного и хитрого лица. Ростом миниатюрного Семена Вилька, конечно, перегнал, но не намного. Поэтому, чтобы не казаться ниже остальных – а Нисаметдинов очень не любил казаться ниже остальных, – он всегда предварительно регулировал кресло, благо итальянские мастера и это предусмотрели.

– С главного, – спокойно сказал Мильштейн. – На нас открыта охота.

– С чего бы? – занервничала Валерия Ивановна Сергеева, акционер номер четыре. – Разве мы кому-то мешаем? – Ее полные красные губы слегка дергались от сдерживаемого волнения. Округлые рубенсовские формы акционера номер четыре, умело драпированные подобранными личным стилистом нарядами, еще вполне могли привлечь мужское внимание.

– Не лезь, Лерка, – быстро перебил ее Равиль. – Пусть Семен договорит.

Валерия Ивановна недовольно скривила губы, но спорить с Нисаметдиновым не стала.

– А я, собственно, почти все уже сказал, – бесстрастно заявил начальник службы безопасности.

– Как – все? – взвился Нисаметдинов, отчаянно жестикулируя руками. – Сам же сказал – на нас открыта охота!

– Открыта, – вздохнул-всхлипнул Семен Евсеевич, заморгав маленькими глазками – не к месту вспомнил спокойный взгляд уже мертвого друга: пули, измочалив грудную клетку, совершенно не зацепили Сашкиного лица.

– Ну так надо что-то делать! – чуть не взвизгнул Вилька. Он был финансовым гением компании, но никогда не отличался спокойствием и бойцовскими качествами: это было уделом Князя и Агуреева – последнего многие сотрудники «Четверки» за глаза называли Папа. Ну и, конечно, Мильштейна, без которого в последние годы не обходилась ни одна острая ситуация.

– Не суетись, Вилька, – тихо сказал Агуреев, акционер номер два. Нисаметдинов сразу замолк.

Николай Максимович Агуреев внешне совсем не был похож на покойного Болховитинова. Первый – Князь, второй – типичный рязанский мужик, большой и толстый, с лукаво поблескивающими глазками на огромном и, мягко говоря, неинтеллигентном лице. Сам же Максимыч, выпив – а он это дело любил, – называл собственный лик харизмой. Схожей у акционеров номер один и номер два была разве что манера говорить: негромко и небыстро. Но и того, и другого всегда выслушивали очень внимательно.

– Хоть какая-то информация есть? – спросил он у Мильштейна.

– Есть, – согласился тот. – Мы стали объектом атаки со стороны испанской националистической организации.

– Что за чушь? – Даже Агуреев не стал скрывать эмоций. – Чем мы обидели испанских националистов?

– Не знаю, – честно ответил Мильштейн. – Но киллер был их действующим боевиком. За ним три теракта, два трупа. Плюс наш Блоха. Это все, что удалось узнать.

– И на это ушли тридцать тысяч евро? – не выдержал Нисаметдинов.

Мильштейн заметно напрягся.

– Заткнись, Вилька, – бесцеремонно оборвал его Агуреев. – Молодец, Семен. Как тебе удалось проколоть информацию?

– Их офицеры тоже нуждаются в деньгах, – бесстрастно ответил Мильштейн. – Кроме того, они были рады, что Луис Антонио Перес нашелся. И чрезвычайно рады – что в таком виде. Смертная казнь там запрещена. А этого Переса многие… – Мойша замешкался, подбирая слово, – …не любили.

– Ты уверен, что они не списали на этого ублюдка бесхозный труп? Ведь машина была разбита в дым и в конце сгорела.

– Его опознали по зубным протезам и анализу ДНК. Сто процентов – это Луис Антонио Перес.

– Молодец, Семен, – еще раз повторил Агуреев, конечно, заметивший реакцию Мильштейна на заявления Равиля о деньгах. Щепетильный и болезненно мнительный Мойша мог отреагировать неадекватно. – Ты сделал все, что мог.

– Если бы это было так, у нас бы не было пустых кресел, – вздохнул Мильштейн.

– Ладно, Семен. Не стоит себя грызть. Мы все понимаем, что управлять Блохой было невозможно. Ты забил тревогу вовремя. Давай лучше думать, как жить дальше. Если, как ты пугаешь, нас всех перебьют, то Сашкиным детям придется тяжело.

– Я не пугаю, – сказал Мильштейн. – Я информирую.

– Хорошо, – устало согласился Агуреев. Его мужицкое, с грубыми чертами лицо – огромные губы, бесформенный нос картошкой, рыхлые большие щеки – вдруг сразу как-то отвердело и перестало казаться глуповато-добродушным. – Переходи к конкретным рекомендациям.

– Перехожу, – подвел черту Мильштейн и, как по бумажке, начал перечислять: – Первое. В бизнес-среде я не нашел фигуранта, заинтересованного в смерти наших акционеров. Второе. Я имею информацию, что это угроза скорее внутренняя, чем внешняя.

– Наши менеджеры? – ужаснулась Валерия.

– Третье, – не обращая внимания на акционера номер четыре, продолжил Мильштейн. – Предлагаю оставшимся в живых акционерам, – Равиля и Валерию при этих словах просто-таки физически передернуло, – две недели провести под домашним арестом, не покидая своих квартир. Охрана наша, и я еще поднанял. Люди абсолютно надежные, результат гарантирован. Если, конечно, не будете высовывать нос.

– Ну а дальше? – улыбнулся Агуреев. – Что будет через две недели?

– Через две недели «Океанская звезда» уйдет в первое плавание. Авиарейс в Питер я скуплю целиком. Для пассажиров. Ваши места бронированы под чужие фамилии. Двадцать один день по разным странам. Какие бы ни были ресурсы у противоборствующей стороны, им будет тяжело что-нибудь сделать. К тому же мы произвольно можем менять порты заходов, в путевки внесены соответствующие дополнения, на это выделена скидка.

– Какая скидка? – вспыхнул Равиль. – Ты в курсе, сколько мы истратили на ремонт этого корыта?

– Подожди, – мягко остановил его Агуреев. – Хорошо, Семен, допустим, ты прав. Пять недель безопасности у нас есть. А что дальше?

– За пять недель я найду заказчиков, – сказал Мильштейн и в первый раз улыбнулся. В этой компании он был младший, но сейчас, похожий на рано состарившегося мальчишку, он вызывал у Агуреева жалость и страх одновременно. Ну, не страх, конечно, а скорее настойчивое чувство опасности. Только столь далекий от жизненных реалий человек, как Вилька, мог этого не понимать.

Агуреев еще раз мысленно поблагодарил покойного Князя за умение подбирать кадры: в нынешней ситуации Семен явно будет нелишним.

– Вы что, спятили все? – живо вошла в беседу Валерия. – Какие пять недель? У меня пленум в конце месяца. Я, может, членом ЦК на нем стану, – гордо сказала она, оценивая реакцию компаньонов.

– Если красные вернутся, это может пригодиться, – спокойно сказал Мильштейн.

– Типун тебе на язык, – мгновенно отреагировал Вилька.

– Но лучше быть живым акционером «Четверки», чем мертвым членом ЦК, – невозмутимо закончил фразу руководитель службы безопасности.

– Да, может, Князя вообще случайно убили! – запальчиво воскликнула будущая член ЦК. – Перепутали и убили! Мы все его любили. Но что теперь поделаешь! Надо же – испанские фашисты!

– Националисты, – поправил Мильштейн.

– Один хрен. Где мы и где они? Не надо было ездить в Испанию!

– Сейчас любая страна рядом, – сказал Семен. – Все. Я закончил.

– Подводим итоги, – сказал Агуреев. – Две недели мы отсиживаемся здесь. Потом три – на «Звезде». Далее – обычная жизнь.

– Именно так, – подтвердил Мильштейн.

– Значит, решено. В конце концов, мы все уже черт знает сколько не были в отпусках. Наши менеджеры выросли. А при нужде есть телефоны, мэйлы и факсы.

– За всех не говори, – сварливо возразила Валерия.

– Лерка, это что, бунт на корабле? – улыбнулся Агуреев.

– Вы все меня за человека не считаете, – вдруг по-бабьи взвизгнула та. – Дали долю из жалости и за мебель держите!

– Это тебя в ЦК научили? – посерьезнел Агуреев.

– Мне сколько лет, – уже откровенно ревела Лерка, размазывая по щекам тушь. – Могу сама решать? А если я не хочу на полтора месяца в тюрьму?

– А в гроб – лучше?

– Не будет никакого гроба! У вас похуже дела были, что я, не знаю, что ли? Вы меня никуда не прятали!

– Ладно, Лер! Не впадай в истерику. Не хочешь – оставайся дома. Семен просто делает свое дело.

– А может, Семену просто нравится вами командовать? – ужалила она напоследок. Мильштейн дернулся как от укола. «Как был психом, так и остался», – с горечью подумал Агуреев, а вслух сказал:

– Все. Хватит. В отсутствие Сашки в красном кресле буду сидеть я. – Он ловко выпростал свое большое тело и из черного кресла пересел в кресло Болховитинова. – Базар закрыт. Если допустим демократию, нас всех перебьют. Пусть Семен делает свою работу.

Мильштейн встал и уже собрался направиться к выходу, как Агуреев его снова остановил.

– Есть еще один вопрос. Он ставится в третий раз, и, я думаю, его надо решить.

– А я думаю – не надо, – быстро отреагировал Семен.

– Не дерзи старшему, – улыбнулся Агуреев. – Все помнят, что Сашка всегда хотел ввести Мойшу в акционеры. Все помнят, чем «Четверка» обязана Семену. У нас троих было по тридцати одному проценту, у Лерки – семь. Я предлагаю отдать господину Мильштейну десять процентов от доли Князя, а остальное поровну распределить оставшимся.

– Не возражаю, – сказал Равиль, только сейчас ощутивший степень нависшей над ними опасности. Разборки никогда не были его сильной стороной, и он был рад, что на это есть соответствующий человек. К тому же его доля все равно возрастала.

– Мойше – не жалко, – вдруг весело сказала Валерия, подмигнув Мильштейну. – Он не всегда такой злющий. – Она уже отошла от нервной ситуации и, не смущаясь компании, с помощью маленького перламутрового зеркальца ловко подкрашивала себе слегка потекшие глаза.

– Значит, решено, – подвел черту Агуреев.

– Нет, – жестко ответил Мильштейн. – Этого не будет. Хоть увольняйте.

– Но почему? – обиженно даже спросил Агуреев. – Это ведь Сашкина воля!

– Потому что я хочу, чтобы хоть один человек был вне подозрений.

– Ты что говоришь, Мойша! – побледнел Агуреев. – Ты нас, что ли, подозреваешь?

– Я всех подозреваю, – ответил тот. – По вашему уговору, доля погибшего распределяется между оставшимися. Почему же мне вас не подозревать?

– Совсем ты спятил, Мойша, – с сожалением сказал Агуреев. – Ладно, давай действуй. Покажи, на что способен. Закроем эту историю – вернемся к вопросу.

Мильштейн молча кивнул и вышел, даже не попрощавшись с собравшимися.

3. Один день до отхода теплохода «Океанская звезда»

Международный аэропорт Шереметьево, Москва

Ефим Аркадьевич Береславский был счастлив. Его детище, взращенное и выпестованное им с нуля – рекламное агентство «Беор», – осталось в полсотне километров отсюда и почти целый месяц будет вне пределов его досягаемости. Счастье-то какое!

«Вот же интересная штука – жизнь», – про себя ухмыльнулся Береславский. Скажи ему двенадцать лет назад, что его ждет бизнес, и даже не столь уж малый, – не поверил бы ни за что. А как завертелось – так захватило полностью, стопроцентно.

И ведь неплохо вышло. Пусть они с Сашкой Орловым, старым другом и главным бухгалтером «Беора», так и не стали миллионерами, но на машинах ездят достойных, хоть и подержанных. Отдыхают у моря, причем – какого захотят. И даже позволяют себе кое-какую благотворительность. А чего бы и не позволить: определенные способности и связи одного, сложенные с трудолюбием и коммерческой хваткой другого, сделали «Беор» достаточно известным на ниве рекламного бизнеса. Супербюджеты через него, правда, никогда не проходили, но и на мели особо сидеть не пришлось.

* * *

Береславский встрепенулся: очередь на регистрацию их рейса продвинулась. Он ногой подвинул свой багаж: кофр с фотоаппаратами и чемоданчик с личными вещами, заботливо уложенными Натальей, первой и последней женой не столь уже молодого рекламиста. Впереди него стояло человек пятнадцать, и если так дальше пойдет, через четверть часа Ефим пройдет в зону вылета. А там – Питер и еще неведомая, но уже любимая им «Океанская звезда».

* * *

Так о чем он думал до шевеления вещей? Иной раз так приятно додумывать старую мысль. Это как пальцы рук удобно сложить – например, во время просмотра кинофильма: потом, если отвлечешься и расцепишь руки, то все ищешь и ищешь первоначальное комфортное положение.

Ах да. Это произошло ровно неделю назад. Ефим отчетливо помнил то сосущее душу ощущение, с которым он вошел в родную контору. Если быть честным перед самим собой, то это было ощущение… безграничной обрыдлости происходящего.

Упаси Бог, он не разлюбил профессию и тем более своих сотрудников во главе с Орловым. Просто рано или поздно – но никогда не реже раза в год – наступало состояние, печально известное всем наркоманам. Только если последние мечтали об игле, то Ефима Береславского начинала обуревать жгучая охота к резкой перемене мест. Куда-то мчаться, с кем-то знакомиться, делать то, чего не делал раньше (и чего, в скобках отметим, делать, может быть, не следовало вовсе).

В общем-то это была серьезная проблема для солидного человека, коим Ефим Аркадьевич Береславский, несомненно, и являлся.

Сам он относился к своей особенности как к естественной потребности лабильной психики творческой личности. Мама же его с давних времен определяла ситуацию куда проще, утверждая, что у любимого сына – шило в известном месте. Причем мысль свою она выражала гораздо конкретнее и четче, нежели в вышепредложенном варианте.

Почувствовав и осознав это ужасное ощущение, Ефим Аркадьевич честно попытался изгнать его из сознания. Он посетил беоровскую типографию с мерно стрекочущими офсетными «Гейдельбергами», обсудил с Орловым основные показатели месячного бюджета и, наконец, поучаствовал с сотрудниками креативного отдела в обсуждении концепции рекламной кампании нового идеального средства от прыщей.

* * *

Так и есть: ему было скучно.

* * *

Все шло по налаженным рельсам, ребята старались, жизнь кипела. А ему, о чем-то подобном всегда мечтавшему, было скучно.

Снова подошел Орлов и, не заметив его тоски, поволок Береславского в отдел препресс, смотреть только что купленный барабанный сканер. Купленный, кстати, по настоятельному требованию самого же Береславского.

– Какой красавец, а? – восхищался Сашка у только что распакованного аппарата. – Восемь тысяч точек на дюйм! Каждую ресницу вытащит! Даже с узкого слайда!

Вокруг «красавца» восторженно столпились компьютерщики.

– И чтоб никаких колец Ньютона! – строго сказал им Орлов. Те согласно закивали головами.

– Скажи – супермашина? – хлопнул друга по плечу Сашка.

– Супер, – печально согласился Береславский.

* * *

И тут до Орлова дошло.

– Опять в дурь поперло? – участливо спросил он.

– Типа того, – признался директор «Беора».

Орлов задумался. Во-первых, это было, как всегда, не вовремя: он и сам был не прочь сходить в отпуск. Ведь для главбухов только август и годится: июль – сдача балансов. Во-вторых, дурь Береславского могла быть самого разного калибра. Иногда это ограничивалось интенсивным изучением японского языка – Ефима Аркадьевича хватило на неделю. Или занятиями по подводному плаванию. Точнее – занятием, потому что на второе Береславский, ощутивший реальную тяжесть кислородных баллонов, просто не пошел. А иногда – как в случае с автопробегом Москва – Йоханнесбург – человек исчез для общества на два месяца. И хорошо, что вообще вернулся, потому как на пути у отмороженных полудурков была одна пустыня, три десятка рек, очень много бездорожья и две гражданских войны. Не говоря уже о мухах цеце, малярийных комарах и львах-людоедах. Хотя, с другой стороны, после того автопробега скука не мучила Береславского намного дольше обычного.

– Дурь большая или маленькая? – продолжал ставить диагноз Орлов.

– Почему – дурь? – наконец возмутился директор. – Просто творческим личностям необходим выход психической энергии.

Сашка задумался. Если честно, то господин директор неплохо потрудился в отчетном периоде. По крайней мере две его новые идеи стали в этом году реально действующими, а главное – чертовски прибыльными. В отпуске Ефим еще не был, так что – тоже совпадает. То, что сам Орлов не гулял положенное уже три года, главбух в расчет брать не стал: самому себя жалеть – глупо, а этот самовлюбленный индивид его жертву все равно не оценит.

– Черт с тобой, – сказал он другу. – Проваливай. Только, если можно, не на два месяца. И безо львов, пожалуйста.

– Старик, ты просто мать Тереза! – расчувствовался Береславский.

– А куда хоть намылился? – поинтересовался главбух.

– Еще не знаю! – честно ответил Ефим, устремляясь в кабинет собирать вещи, пока Сашка не передумал.

* * *

В кабинете его и настиг судьбоносный звонок.

Звонил Агуреев, один из хозяев финансово-промышленной группы «Четверка», с которым у Ефима сложились очень хорошие личные отношения.

– Аркадьич, ты чем собираешься заниматься в августе? – спросил тот.

– Буду в отпуске, – стараясь быть вежливым с хорошим клиентом и приятным человеком, ответил Береславский. Браться за новую работу не хотелось.

– А в круиз не желаешь? – взял быка за рога Агуреев. – На «Океанской звезде». Помнишь буклет? Вы нам его и стряпали.

– Помню, – без энтузиазма отозвался Ефим. Про «Похищение Европы» они и в самом деле сочинили бодро. Но цены там – ой-ой-ой. Вытаскивать же сейчас деньги из прижимистого главбуха, только что принесшего в жертву себя самого…

– Кроме обычных туристов, у нас там школа намечается. Для сотрудников наших региональных отделений. Мы везем человек пятнадцать – двадцать. Ты не мог бы попреподавать?

– Сколько часов и какая специализация? – живо поинтересовался Береславский, явственно учуявший халяву.

– Под рекламу пойдет часов двадцать. Ты получаешь путевку и штуку баксов карманных. Да, и фотоаппараты возьми, пожалуйста. Дашка тут наняла одного козла, но что-то он мне не внушает… Ты Дашку-то помнишь?

Ефим Дашку определенно не помнил, но обогнуть Европу за чужой счет, да еще в момент душевной ломки – что может быть чудесней подобного предложения?

– Сколько я могу думать? – решил сохранить хорошую мину Береславский.

– Кончай дурью маяться! – заржал Агуреев. – Думаешь, я не могу себе представить твою хитрую рожу?

– Сам такой, – засмеялся Береславский. Потому что уже представил себе большую и хитрую рожу разбогатевшего рязанца. – А ты-то поедешь? Все-таки ваш первый круиз.

– Н-не знаю, – как-то странно замялся Агуреев. Впрочем, Ефим не придал заминке никакого значения. – Значит, договорились, – подвел черту вечно занятый Агуреев. – Деньги тебе отдадут на борту, авиабилет до Питера завезут в офис. Каюта, кстати, двухместная.

– Одноместная, – вслух повторил Береславский, потому что в кабинет вошла Марина Ивановна, его секретарь, а также подруга самого Ефима и его жены Натальи. – Жалко, что двухместная не получается. А то б Наташку взял.

– Почему не получается? – не понял работодатель. – Вполне можешь Наталью свою взять.

– Ну ничего, – бодро продолжил Ефим. – Не получается – значит, не получается. В этот раз съезжу один. Все равно Наталья собиралась в августе ремонтом заняться.

– Я ж говорю – хитрый! – с некоторой завистью заметил въехавший наконец в ситуацию Агуреев. – Маринка, что ли, вошла? – Он общался с директором «Беора» давно и основных действующих лиц знал неплохо.

– Ты верно оценил рост котировок на бирже, – чувствуя себя немножко Штирлицем, ответил Береславский.

– Ладно, до встречи! – Веселый олигарх снова заржал и повесил трубку.

* * *

– Ну и чего ты опять удумал? – в лоб спросила Марина Ивановна. Когда-то она была старостой его группы, попортив немало крови ленивому, но изобретательному Береславскому, и он по привычке ее побаивался.

– Вот работать еду, – сообщил Ефим. – Из «Четверки» звонили, сам Агуреев. Попросил школы провести для их сотрудников. Хорошие деньги заплатит.

– Ну почему разгильдяям всегда везет, а трудягам – нет? – развела руками Марина Ивановна. – Ты смотри, из нашей группы только трое выбились. И как на подбор: прогульщик, троечник и второгодник!

– Это потому, Марина Ивановна, – неделикатно объяснил Береславский, – что трудолюбивые трудятся сами, а ленивые организуют других.

Уже уходя, Марина Ивановна вдруг вспомнила:

– Ты, кстати, в курсе того, что произошло в «Четверке»?

– Нет, а что случилось? – забеспокоился Ефим.

– Убили их президента Болховитинова. Помнишь, элегантный такой?

– Надо же, – расстроился Береславский. Теперь понятна заминка Агуреева: в такой момент фирму не бросишь. Но уже через минуту повеселел: Болховитинова он почти не знал – рекламой в «Четверке» занимался Агуреев, – а перспектива скорого и долгого плавания переполняла его впечатлительную натуру.

* * *

Наталья сначала расстроилась.

– Может, вторую путевку купить? – предложила она.

– Конечно, можно, – энергично согласился Ефим. – Всего три тысячи.

– А как же ремонт? – задумалась жена.

– Ничего страшного, отложим ремонт, – великодушно одобрил супруг.

– И дальше жить в этом свинарнике?

– Ну, ты сама не знаешь, чего хочешь! – возмутился Береславский. – В конце концов, я на работу еду, а не в игрушки играть.

– Ладно, – решилась наконец Наталья. – Осенью съездим на недельку куда-нибудь вдвоем.

– Как скажешь. – Сегодня Ефим во всем соглашался с супругой.

Наталья поехала выбирать обои для предстоящего ремонта, а Береславский, задетый укорами проснувшейся совести, задумался над корнями своей беспринципности. В конце концов он пришел к выводу, что причина кроется в гормонах, избыточно выделяемых его распираемым творческой энергией телом. А значит – виновато вышеозначенное тело, а не лично Ефим.

Такой вывод полностью удовлетворил рекламиста, и он, уже без следов душевных мук, начал собираться в дорогу.

* * *

…Береславский встрепенулся, убедившись, что перед ним снова возникло свободное пространство и стоящие в очереди за ним смотрят на него с укоризной. Он подтолкнул ногой свой багаж – до стойки регистрации оставалось всего три человека, – как вдруг его настойчиво потянули за рукав.

– Ради Бога, извините, пожалуйста! – сказал приятного вида молодой человек лет 27–30. – Вы не могли бы меня выручить?

– Пока не знаю, – честно ответил Ефим.

– Вы ведь на «Океанскую звезду»? – то ли спросил, то ли заявил парень.

– Да, – ответил Береславский и снова испытал ласкающее душу предвкушение счастья.

– Очень хорошо, – обрадовался парень. – Может, передадите пакет старшему механику? – Он протянул Ефиму большой и довольно толстый конверт, перетянутый скотчем. – Это для моего дяди. Только, ради Бога, не потеряйте: здесь его аттестат и какие-то судоводительские бумаги. Он мне звонил утром. Умолял прислать, а то в рейс могут не пустить.

– Так, может, найти кого-нибудь из устроителей? Они точно передадут!

– Ой, вы знаете, я смертельно спешу. Если вас не затруднит, возьмите с собой. Он же не тяжелый.

– Хорошо, – согласился Береславский и взял конверт. Почему бы не сделать приятное человеку, который повезет его в столь чудесное путешествие?

* * *

Когда очередь дошла до него, Ефим сдал в багаж чемодан, оставив себе сумку с фотооптикой да пластиковый пакет с газетами для чтения и конвертом для стармеха «Океанской звезды». Сейчас, вспоминая парня, он никак не мог избавиться от ощущения, что где-то его уже видел.

«Кинозвезда какая-нибудь, наверное», – наконец решил он. Береславский не смог бы назвать и пяти фамилий любимых артистов, потому что у него не было любимых артистов. Но телевизор-то тем не менее смотрел!

– Аркадьич, привет! – хлопнула его по плечу увесистая длань. Это был Агуреев собственной персоной. В шортах, сконструированных лично с помощью ножниц из старых выношенных джинсов. И в шлепанцах на босу ногу. Рубашка с короткими рукавами, застегнутая на одну пуговицу, не могла сдержать могучего брюха, в котором, справедливости ради нужно отметить, не менее половины было мышц.

– Привет! – искренне обрадовался Береславский. Ему нравился этот человек. И было приятно, что в путешествие они поплывут вместе.

– Один в двухместной каюте? – заулыбался Агуреев, отчего его толстые щеки до минимума сузили и без того маленькие глазки.

– Ты, я смотрю, тоже без жены, – парировал Ефим.

– Позже подлетит, – отмахнулся простецкий олигарх. – Она у меня деловая! Что-то там замутить собирается вместе с нашим топ-менеджером.

– Конкуренции не боишься? – поинтересовался Береславский.

– Не-а, – отмахнулся тот. – Это ж внутри фирмы.

* * *

И тут Ефим вспомнил, где он видел парня с конвертом.

* * *

– Слушай, может, это и глупо, – сказал он Агурееву, – но лучше удостовериться. Меня тут конверт просили передать в Питер, вашему старшему механику.

– Что за конверт? – насторожился Николай.

– Документы его. Так по крайней мере объяснил парень. – Береславский вынул запечатанный скотчем конверт.

Агуреев повертел его в руках и даже приложил к уху.

– Вроде не тикает, – ухмыльнулся он. – А что тебя смутило?

– Он все время давил, что страшно торопится. А я видел его полутора часами раньше в баре, по дороге в аэропорт. Меня мой главбух провожал, Сашка, ну, мы и зашли. Все равно он с водителем. Так вот: там этот парень никуда не спешил.

– Может, как раз пакет ждал? – предположил Агуреев. – Давай ты все это специалисту расскажешь.

Он что-то сказал высоченному парню, все время отиравшемуся неподалеку, и тот бросил пару слов в небольшую рацию. А еще через минуту подошел невысокий – маленький даже – чернявый человечек, уже давно не юных лет. Подошедший не вызвал у Береславского теплых чувств, хотя рекламист видел его не впервые.

Мильштейн – а это был, конечно, он – собственноручно забрал у Агуреева письмо и, не вскрывая, сунул в сумку, которую поднес еще один гориллоподобного вида человек. Ефим успел заметить, что сумочка была странная: внешне – хозяйственная, внутри – с металлическими пористыми стенками.

«Господи, неужели там взрывчатка?» – изумился рекламист.

– Я думаю, это обычные бумаги, – как будто читая его мысли, сказал Семен Евсеевич. – Но береженого Бог бережет. Опишите, пожалуйста, того человека.

– Легко, – сказал Береславский и скороговоркой продолжил: – Лет – до тридцати, шатен, волосы ежиком. Рост – метр восемьдесят примерно. Нормального телосложения, нос узкий, с горбинкой. Уши средние, оттопыренные. На левой щеке – шрам, больше сантиметра, глубокий. Уроженец Северного Кавказа. А может, жил там долго. «Жи» и «ши» выговаривает как пишет.

– Ты прямо как мент, – поразился Агуреев.

– Знаешь, сколько я репортажей написал из розыска? – хвастливо заметил Ефим. – Причем все – с натуры.

– Не отвлекайтесь, – сухо заметил Мильштейн. – Еще приметы? Может, очки носит?

– Очки не носит, – с раздражением ответил Береславский. Он не любил, когда его перебивали. – А вот машина у него приметная: старый темно-синий «сто двадцать четвертый» «мерин» с разбитой левой фарой. Я еще в кафе обратил внимание.

Мильштейн, отойдя, что-то бросил горилле, который уже сплавил сумку еще одному человеку. «Сколько ж здесь бойцов невидимого фронта?» – поразился Ефим. Потом, вспомнив, что случилось с президентом «Четверки», счел подобную предосторожность нелишней. И впервые за последнюю неделю у него возникли сомнения в полной приятности предстоящего круиза.

* * *

Мильштейн вернулся, закурил сигаретку. Он, казалось, никуда не торопился.

– А там и в самом деле взрывчатка? – спросил Береславский.

– Не думаю, – ответил Семен. – Там либо действительно документы, либо наркота какая-нибудь. Не станут из-за одного человека взрывать самолет. Слишком нецелесообразно.

Потом они попрощались, Береславский с Агуреевым пошли в накопитель, а Мильштейн – к выходу в город.

* * *

Полет прошел абсолютно нормально, но Ефим вышел из самолета – точнее, выполз, и то с помощью Агуреева – как после катастрофы. Причина – злополучный конверт. Береславский не вполне поверил Мильштейну и боялся, что злоумышленники могли продублировать свою посылку. А когда летишь в самолете и ждешь взрыва, лучший способ отвлечься – это много-много выпивки. У Агуреева, уже начавшего отдыхать, ее было так много, что даже отход теплохода Ефиму Аркадьевичу пришлось провести в каюте. В двухместной – одному.

* * *

А Семен Евсеевич Мильштейн вернулся домой не скоро. Он не гонялся лично за неведомым шатеном 28 лет со шрамом на щеке. Не было нужды, коли помощников достаточно: и в форме, и в цивильном.

Шатена доставили на заброшенную дачу в орехово-зуевском районе поздним вечером, почти ночью. Сначала он сильно гонорился, ошибочно считая, что на пикете ДПС его повязали менты. Потом, по вежливому обращению поняв, что это не так, приуныл. Но не слишком: пакет, мол, попросили передать за пятьсот рублей вознаграждения. Что в этом преступного? Для него, небогатого человека, и пятьсот рублей деньги.