Текст книги "Мечта длиною в лето"

* * *

На омуте они с дедом уже пару раз были, но купаться дед не разрешал.

– К чему рисковать, если совсем рядом чистое русло?

Действительно, сразу с мостков можно было любоваться чуть желтоватой водой, в глубине которой стрелками мелькали стайки крошечных юрких рыбёшек с прозрачными плавниками.

– Карасики, – объяснил дед.

Федьку магнитом тянуло к краю омута, загадочно поблескивающего зеркалом чёрной воды. А ну как не в болоте, а тут, в бездонном омуте, потонула конница Чингисхана? Ну если и не вся конница, так хоть один-то воин наверняка ушёл на дно… От такой мысли щёки разгорелись, а ноги сами собой повернули в сторону омута, по краям поросшего длинными косами бордовых водорослей.

Путь к омуту лежал через заросли ивняка, росшие так кучно, что обходная тропинка шла по самому краю реки, и несколько раз Федька с трудом балансировал над водой.

Над головой с шорохом проносились стрекозы, блестя на солнце тёмно-синим глянцем туловища, в траве пели кузнечики, и весь мир вокруг дышал покоем и негой, которую хотелось оживить песней. Плавной, тихой, задушевной. Такой, которая не нарушала бы тишину мира, а лишь подчёркивала его красоту. Понизив голос почти до шёпота, Фёдор попытался пропеть несколько высоких нот. Получилось неплохо, особенно если вслушаться в шелест листвы и постараться попасть в тон.

Чтобы настроить голос, Федя остановился, зажал уши руками и прогудел про себя придуманный только что мотив. Голова заполнилась гулким звуком, словно глиняный кувшин, в который он любил дуть в детстве.

Федька вставал на табурет, дотягивался до кувшина и, поднеся губы к раструбу горловины, самозабвенно дудел в самую середину. Звук в кувшине бился о стенки, гудел, звенел и охал.

Однажды Фёдор так заигрался, что не услышал, как в кухню вошла Юлька.

– Ты что тут делаешь? Всё маме скажу!

Федька покачнулся на табурете, разомкнул руки, и кувшин упал на пол, разлетевшись на две половины. Хорошо, что мама не ругалась…

На самой высокой ноте дыхание в груди закончилось, и Федька отнял руки от ушей, не сразу поняв, что в сонное речное царство вплёлся резкий шум: в стороне омута кто-то барахтался, плескался и фыркал.

Там тонет человек!

Не рассуждая, Федька раздвинул кусты, хлестнувшие его по щекам, и рванул к омуту.

– Держитесь! Я иду!

Осот обвивался вокруг ног, словно желая удержать на месте. Федька навернулся на едва зажившую коленку, приподнялся и сразу увидел омут, в котором плескалось что-то большое и тёмное, похожее на лошадь. Молнией в мозгу промелькнула мысль о татарской коннице на чёрных конях, затерявшейся среди здешних болот и иногда выходящей наружу из своего плена. Неужели он сейчас увидит нечто таинственное, неведомое, такое, что ещё не видел ни один человек на свете?!

Но нет! Не может быть!

Федька усиленно заморгал, стараясь сделать взгляд острее, и, затаив дыхание, с опаской подошел поближе, готовый в любую секунду дать стрекача. В висок больно тюкнула не рассчитавшая путь стрекоза, но он не обратил на неё никакого внимания, напряжённо вглядываясь в барахтающееся в омуте существо. Точно, лошадь. Другого мнения быть не могло. Гладкая тёмно-коричневая шкура, лоснящаяся от капель воды, мощная шея, гладкий круп, пару раз мелькнувший над зеркалом омута. Не веря своим глазам, Федька покрутил головой в поисках всадника, но убедился, что на берегу он один.

Поскольку Фёдору ни разу в жизни не доводилось подходить близко к лошади, он опасался оказаться на её пути. Кто знает, что на уме у коня без хозяина?

Отчаянно жалея, что на его мобильнике нет камеры, чтобы запечатлеть это событие, Федька пригнулся, чтобы не мелькать макушкой среди прибрежных кустов, и, представляя себя разведчиком, стал мягко продвигаться к омуту, прислушиваясь к ржанию.

Но животное барахталось молча, судорожно дёргаясь из стороны в сторону, и Федька отчётливо понял две вещи: то, что оно не купается, а тонет, и то, что это не лошадь, а лось. Точно такой, как на фотографии в кабинете биологии: с длинной горбоносой мордой, широкими рожками и небольшими глазами, смотрящими жалобно и доверчиво.

Со стороны казалось, что лося в омуте держит за ноги невидимая рука. Каждый раз, когда ему удавалось всплыть, рука с силой тянула вниз, погружая животное всё глубже и глубже. Могучий лесной зверь погибал, но не сдавался, пытаясь вырваться. Вода заливала ему глаза, ноздри. Лось мотал головой, вздрагивал в немом крике, рвался, рассекая волны, но с каждой минутой его силы слабели. На какое-то мгновение Федьке показалось, что животное сдалось и сейчас совсем уйдёт под воду, оставив несколько больших кругов, которые вскоре снова превратятся в ровную гладь. Это было жутко.

– Не сдавайся! Держись! – стискивая потные кулаки, закричал Федька и почти взвыл первое пришедшее на ум: – Господи, помоги!

Из глаз потоком хлынули слёзы, серыми полосами размазываясь по щекам, голос то срывался, то пропадал, но Федька исступлённо, словно в последний раз в жизни не переставая твердил:

– Господи, помоги!

Заливистый мальчишеский крик подхлестнул угасающие в неравной борьбе силы. Налитым кровью глазом лось повёл на звук, невероятным усилием напрягая последние силы.

– Ну-ну, давай! Дава-а-ай!

И вдруг, словно по волшебству, раздвигая грудью воду, лось поплыл к берегу, по которому в отчаянии метался Федька. Опершись передними ногами о слежавшийся илистый грунт, сохатый соскользнул вниз, и Федькино сердце упало вместе с ним, а мускулы непроизвольно напряглись, словно делясь своей силой.

– Лось, лосюшка, жив, дурачок, иди ко мне! – Руки сами тянулись к животному на помощь.

Со второй попытки лось выбрался сам и, покачиваясь, медленно побрёл в лес, не обращая внимания на коренастого паренька.

«Жив! Жив!» – беззвучно пело внутри Федьки, заставляя его по дороге домой приплясывать от радости. Но когда он дошёл до околицы, то вдруг понял, что устал, как после трудной контрольной, когда волнуешься, не зная ответа: выдержал экзамен или нет. И пусть сегодняшний экзамен был чужой, но он его выдержал вместе с лосем. Выдержал!

«А за зазаборной бабкой я завтра послежу», – подумал он, предвкушая, как расскажет деду и бабе Лене про самого настоящего лося и про бездонный омут, в котором может потонуть огромное животное.

Но назавтра последить за зазаборной бабкой не удалось, потому что им с дедом на голову, как Тунгусский метеорит, свалилась Юлька.

* * *

Конечно, ни в какую деревню Юлька ехать не собиралась. Вот ещё, позориться! По деревням на каникулы пусть приезжие расползаются, а коренным горожанам место на даче или на заграничном курорте – людей посмотреть, себя показать. Тем более что недавно на распродаже в фирменном магазине удалось урвать последнюю пару сногсшибательных босоножек на платформе, которые сидели на ножке так, что закачаешься. Самое то – пройти в новых босоножках по морской набережной, чувствуя себя морской нимфой, прекрасной и недоступной. Да и мама дала понять о солидном поощрении за сданную без хвостов сессию.

С началом лета все девчонки-однокурсницы приходили на сессию в обновках и упоённо трещали о приближающихся каникулах.

– Ветер странствий выдул из пустых голов студентов остатки знаний. Ставлю зачёты только из чувства самосохранения, – с грустью констатировал профессор Орленко, вытирая пот с крутого лба, пересечённого морщинами.

Слова Орленко к совести не воззвали, потому что вместо выгрызания знаний из гранита науки студенты с головой погрузились в обсуждение предстоящих поездок.

– В Сочи дорого, в Абхазии опасно, на Украине с билетами плохо. Остаётся Турция, Кипр или Египет, – деловито переговаривались между собой однокурсницы, прикидывая, кто куда поедет.

Манерная Ленка Комкова как бы невзначай упомянула, что приглашена на недельку в Швейцарию к одному молодому человеку, который собирается предложить ей руку и сердце.

– Не знаю, ехать или нет, – на всю аудиторию откровенничала конопатая толстуха Ленка, поигрывая кисточкой на новой сумке из тиснёной кожи. – Говорят, что в Швейцарии хозяева дома обязаны каждую неделю стричь кусты на своём участке и мыть тротуар перед домом. А у моего Мишеля вилла с садом: работы – непочатый край.

– Так тебя туда садовником приглашают? – не выдержала Юлька.

– Ты и рада хотя бы садовником, да никому не нужна, – обрезала Комкова.

Она выразительно повела глазами на Свербицкого, что-то нашёптывающего на ухо Лизке Вахрушевой. А та то и дело широко распахивала глаза и по-лисьи облизывала губы, словно собиралась проглотить Валентина вместе с ноутбуком.

– Очень надо.

Юлька небрежно поправила волосы и с трудом заставила себя выдавить беспечную улыбку.

– Ну, не скажи, – проговорила Комкова, не понижая голоса, – весь курс знает, что ты положила глаз на Свербицкого.

Желание треснуть Комкову по голове стало таким нестерпимым, что Юлька зажмурилась и принялась считать до десяти, надеясь остыть и не сорваться на сцену, которую сплетницы стали бы с упоением обсуждать до самых каникул.

– Раз, два, три…

Краем глаза Юлька заметила, как на неё уставилось несколько пар глаз, а подружка Катя делает ей знаки замолчать.

– Да, кстати, Румянцева, ты уже решила, куда едешь отдыхать? Небось, как все, в Турцию? – оторвал её от счёта голос Вахрушевой.

Лизка в костюме цвета хаки стояла около сидящего Валентина, положив ему руку на плечо в позе «я с Мухтаром на границе». На её остреньком личике явно читалось желание побольнее уколоть Юльку, а кривая улыбочка подсказывала, что каверза уже продумана.

Не торопясь и сосчитав два раза по десять, Юлька хотела было ответить утвердительно, тем более что действительно собиралась в Анталию, но промолчала. Вахрушева действовала на неё всегда таким образом, что у Юльки возникало желание всё говорить и делать поперёк. И если бы Лизка вдруг восхитилась, какого насыщенного цвета алая блузка, надетая на Юльке, то та тотчас возразила бы, что блузка зелёная.

– Смотри, смотри, сейчас будет цирк, – уловил слух чьё-то тихое перешёптывание, и Юльке стало так противно-противно, словно она вляпалась пальцами в липкое месиво.

Ну нет! Она никому не доставит удовольствия посмеяться над собою. Раскрасневшись от внезапно принятого решения, Юлька сообщила, что едет в глухую деревню Подболотье.

– Вот это да!

Кисточка от сумки Комковой, оторвавшись, шлёпнулась об стол, рука Лизки соскользнула с рубашки Свербицкого и, сжав кулачок, подпёрла талию, а подруга Катя удивлённо подняла плечи.

Это был Юлькин звёздный час. Вмиг почувствовав себя на высоте положения, она небрежно откинулась на стуле и снисходительно пояснила:

– Отстали вы от жизни. На курорты в наше время ездят пожилые тётки и малолетки, а креативные люди предпочитают экстремальный туризм.

Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Волей-неволей, кляня себя за длинный язык, вечером пришлось сообщать родителям, что она решила ехать в Подболотье к Федьке с дедом.

«На неделю, не дольше, чем на неделю, а потом на курорт. И волки сыты, и овцы целы», – мысленно уговаривала она сама себя, глядя, как мама отставила в сторону утюг и радостно закричала в сторону дивана:

– Слышишь, Олег? Юляша решила присоединиться к Феде с дедом. Значит, на отложенные деньги в Турцию поедем мы с тобой!

Согласное бурчание отца прозвучало для Юльки ударом молота, заколачивающим крышку гроба с безвременно усопшими каникулами. Такой подлости она не ожидала. Ну, всё! Пропало лето.

Сварив себе чашечку кофе, Юлька заперлась в комнате и, вдыхая крепкий аромат, принялась страдать, не забывая, однако, поглядывать в зеркало, отмечая, как она выглядит со стороны. Следы драмы красиво оттенили глаза тёмными полукружьями и высветлили щёки, подчеркнув нежную линию пухлых губ. Отвлечённо подумалось, что если бы сейчас эту грустную девушку из зеркала мог увидеть Валентин Свербицкий, то Вахрушева мигом улетела бы за горизонт.

«Подожди, Елизавета, приеду из деревни и утру тебе нос. Валентин будет мой», – мстительно пообещала Юлька, включая компьютер.

Подумав, что в деревне наверняка нет Интернета и, упаси Боже, компьютера, Юлька застонала и, положив руки на клавиатуру, принялась дробно выстукивать на своей страничке «ВКонтакте»:

Прощайте, други! Решила оторваться по полной и рвануть на природу. Устала от города, шума и суеты. Хочу с головой окунуться в тишину леса и утонуть в озёрной глади.

Красиво сказано. Пусть приятели узнают, какая она романтическая натура. Немного полюбовавшись на написанное, Юлька подумала, что утонуть она всё-таки не хочет. Ещё поймут как попытку суицида и назовут ненормальной.

Она переписала последнюю фразу, и получилось ещё лучше:

Хочу с головой окунуться в тишину леса и утонуть в озёрной глади любимых глаз.

Едва палец успел отправить послание, как последовал ответ от острого на язык парня под ником Сеня:

Я тебе завидую.

«Завидуем! Здорово! Ты – молодец! Ждём фоток!» – со всех концов страны валились ответы от виртуальных друзей, поднимая градус Юлькиного настроения, но всё-таки не настолько, чтобы ей действительно захотелось в это Подболотье.

Коротко взрыднув, Юлька утёрла злые слёзы и завалилась спать, мысленно вычёркивая из жизни приближающиеся каникулы. Если бы она сослала себя в деревню с подругой Катюхой, ещё куда бы ни шло. Но провести лето с никчёмным братом Федькой, похожим на игрушечного пупса, и с дедом, который поучает её на каждом шагу… От одного этого можно с ума сойти.

А уже через неделю студентка четвёртого курса Юлия Румянцева с отвращением оглядывала завалившийся набок бывший железнодорожный магазин на станции Глубокое, понимая, что её новые босоножки и брендовые джинсы здесь никто не оценит. Разве что тот парень с автолавки, которого стрелочница посоветовала попросить подвезти её до Подболотья. Кажется, его зовут Генка.

«Генка! Какая пошлость!» – фыркнула про себя Юлька и, волоча за собой чемодан на колёсиках, нехотя пошла к жёлтому фургону, презрительно глядя на тощего и лопоухого парня, протиравшего грязной тряпкой лобовое стекло.

* * *

Тряпка ездила по стеклу, ещё больше размазывая серую грязь, и Генка подумал, что надо бы сыпануть на неё немного стирального порошка, да и вообще не мешало бы вымыть машину. Но он так выматывался, что сил хватало только на то, чтобы добраться до дома, перекидать из фургона в холодильник скоропортящиеся продукты и завалиться спать. Даже телевизор не включался уже месяца два, с тех самых пор как в деревнях стало прибывать население и нехитрый товар автолавки разгребали с колёс.

Да ещё это пекло распроклятое. Торчишь в раскалённой кабине, как переспелый помидор в парнике: кожа красная, сок капает, а жар не убывает. Он смачно плюнул на прилипшую муху, потому что лень было тянуться за бутылкой воды. В боковом стекле увидел незаметно подошедшую фифу в таком наряде, что для выражения своих чувств Генке пришлось плюнуть на стекло ещё раз.

Девица, кстати очень симпатичная, вырядилась в короткие белые шорты, малиновую майку, рыбьей чешуёй отблескивающую на солнце, и босоножки на такой гигантской платформе, что казалось, к ногам привязаны два утюга.

– Привет, – сказала девица, долбанув чемоданом по колесу машины.

– Привет.

Тряпка продолжала возить по стеклу, но до бутылки с водой Генка всё-таки дотянулся и обильно оросил присохшую грязь. Дело пошло быстрее. Девица выжидающе молчала, полагая, что хозяин фургона кинется предлагать ей свои услуги.

Стекло наконец заблестело, и Геннадий удовлетворённо нырнул в кабину, не обращая на девицу никакого внимания. Хочет стоять у машины – пусть стоит, место не купленное. Как только рука водителя уверенно легла на руль, а нога надавила на педаль сцепления, девица заявила тоном, каким иные невежи подчас разговаривают с таксистами:

– Мне до Подболотья.

– И что? – Неопределённо пожав плечами, Голубев выкинул палец в направлении леса: – Вам туда. Через десять километров дойдёте до места назначения.

Выговаривая это, Генка кинул косой взгляд на лицо девушки, заметив, как её ресницы дрогнули, а брови сурово сошлись к переносице.

– Как это «дойдёте»?! – Девица с возмущением уставилась на Генку, словно он предложил ей что-то неприличное, и выпалила без всякой связи: – Я же девушка!

– Неужели?

Считая разговор оконченным, Генка повернул ключ зажигания, в душе понимая, что, конечно, как миленький подвезёт настырную фифу. Куда она поковыляет на таких копытах? До Подболотья и в резиновых сапогах не каждый день пройти можно. Но уж очень хотелось осадить заносчивую девицу, считающую себя выше других.

Звук мотора подействовал на приезжую отрезвляюще, и возмущённое выражение на хорошеньком личике сменилось удивлённым, а затем и растерянным. Оно очень шло девушке, делая её простой и доверчивой.

– Ладно, залезай! – Вздохнув, Голубев приоткрыл ручку соседней двери, приглашая пассажирку на сиденье.

– Спасибо.

Напрягая руки, фифа принялась запихивать на сиденье серебристый чемодан размером с половину хозяйки.

Генка нехотя сполз с сиденья, вытирая со лба выступивший пот, – пока он грузил товар, солнце почти достигло зенита и палило немилосердно – и сказал:

– Давайте помогу.

Чемодан весил килограммов тридцать, и когда Гена завалил его набок в кузов, поместив среди банок с зелёным горошком и лотков с хлебом, девица взвизгнула:

– Осторожнее, не поцарапайте!

Пересиливая желание оставить чемодан вместе с девицей прямо на дороге, Голубев выразительно хмыкнул и молча вернулся на своё сиденье, дожидаясь, пока пассажирка устроится рядом, надменно сопя, словно он своим обшарпанным фургоном намеренно оскорбил её достоинство.

Думая о том, как повезло девушке, что именно сегодня он едет в Подболотье, Геннадий надавил на газ и направил фургон по узкой дороге.

Малярша баба Лена просила привезти сушек и пару пачек пилёного сахара для дачников, а сёстры-кандидатши деликатно намекнули, что не отказались бы от палочки-другой полукопчёной колбасы, до которой они были большими охотницами.

Колдобина шла за колдобиной, машина громыхала и пыхтела, издавая жалобный скрежет, но девица не жаловалась, видно, решила, что шофёр специально испытывает её терпение, и дала себе зарок не показывать слабость.

От девушки нежно пахло мандаринами, и если бы не злое выражение тонкого лица, то Голубев мог бы признать, что она ему понравилась. Впрочем, скоро ему стало не до пассажирки, сверкающей голыми коленками, потому что фургон подъехал к торфяной дороге, вспучивающейся под колёсами зыбким месивом. Генку всегда настораживал этот участок дороги, таящий в себе что-то тёмное, неизведанное. Поговаривали, что много лет назад именно здесь ушёл под землю трактор местного лесничества, провалившись в пустоту, которая скрывалась под слоем торфа. Чуть съедешь с дороги или занесёт на мягком грунте – и крышка. Пойдёшь знакомиться с конницей Чингисхана.

Когда машина, сбросив скорость, осторожно объезжала опасное место, девица разомкнула губы и небрежно поинтересовалась:

– Скажите, а в этом Подболотье много молодёжи?

– Молодёжи?!

От неожиданного вопроса нога Голубева даванула на газ, и машина, резво пробуксовав колёсами, села на брюхо.

– Приехали! Станция Березайка, а ну-ка вылезай-ка, – ядовито сказал Генка и сообщил: – Будете рулить.

Лучше бы он не говорил этих слов, потому что фифа, пулей вылетев из кабины, упёрлась глазами в его лицо и, трясясь от негодования, выпалила:

– Знала бы, что с таким чайником еду, – пешком пошла!

– Скатертью дорога.

Мрачное лицо Генки не предвещало ничего хорошего, и девица смягчила тон, видимо, сообразив, что при плохом раскладе ей несколько часов топать до Подболотья.

– Я не умею водить машину.

– Я покажу. Это несложно.

Усадив пассажирку на водительское место, Голубев в нескольких словах объяснил, что делать, с сомнением глядя на высоченную платформу босоножки, водружённую на педаль газа.

Обойдя машину, он привычно налёг плечом на задний борт фургона, напрягая мышцы до хруста в суставах. Не беда, не в первый раз. В весеннюю распутицу он на этом же месте так засел, что плечи были чёрными от синяков и болели руки, когда он раздавал привезённый товар.

– Издержки профессии, – рассматривая Генкины кровоподтёки, сокрушённо подводил итог отец Георгий, с которым он в редкие свободные минутки ходил порыбачить на озёра.

Они понимали друг друга без слов, потому что отец Георгий знал местные дороги как свои пять пальцев и не раз, закатав рясу и стоя по колено в грязи, выталкивал свой жигулёнок из обширных луж и болот.

Раскачиваясь из стороны в сторону, кузов мелко дрожал под руками, которые моментально стали мокрыми.

– Давай!

Машина содрогнулась и, чавкнув колёсами, жуком выползла из низины.

– Молодёжь, говоришь? – утирая пот и переходя на «ты», вспомнил Генка. – Через полчаса приедем, и будет тебе молодёжь.

* * *

В Подболотье ожидать Генку начали ещё с вечера. Автолавка была единственным мостиком, перекинутым между заброшенной деревней и цивилизацией под названием райцентр, поэтому каждый приезд фургона становился маленьким праздником, к которому готовились с волнением.

Старушки Кулик подкрашивали губы, баба Лена на всякий случай варила компот, вдруг Геннадьюшке захочется попить, Галина Романовна с утра пораньше занимала пост на скамейке под кустом, чтобы первой увидеть, как, выруливая из леса, подпрыгивает на грунтовке весёленький жёлтый фургончик. Валентина караулила автолавку у избы, а Катька-почтальонша вешала на костыли авоську для продуктов, чтобы не забыть дома.

Из всех обитателей деревни Подболотье не ждали фургон только за высоким забором с колючей проволокой.

Зимой Генка возил продукты два раза в месяц после разутюживания дороги старым лесхозовским трактором, а летом старался наведываться раз в неделю, по четвергам. С утра пораньше затоваривался у оптовика Семёна Васильевича, потом трясся по зыбкой дороге, расторговывался в Подболотье и держал путь дальше, в следующую деревню, в которой осталось два жилых дома.

Выручка копеечная, мороки много, но Голубев знал, что если он не приедет хоть раз – привычный уклад жизни в деревне рухнет. Однажды по весне он банально проспал и в Подболотье попал уже к вечеру, нащупывая фарами дорогу в лесу. Бабки ждали. Все шесть. Чинно сложа руки на коленях, они сидели на бревне за околицей и не сводили глаз с дороги. Когда Генка был мальчишкой, так настороженно и тоскующее ждала его из школы собака Бойка.

– Ну что ж ты, баба Лена, мне не позвонила? – с ходу попенял он тогда малярше – единственной обладательнице мобильного телефона, который он сам же ей и дал на всякий пожарный случай – «скорую», например, из райцентра вызвать.

Пожевав губами, шустрая баба Лена жалко скукожилась и что-то пробормотала про то, что негоже зазря людей беспокоить, у них есть свои дела, а глядя в заплаканные глаза бабы Вали, моргающие от света фар, Геннадий понял, что больше он задерживаться не будет.

– Приехали в Подболотье, – возвестил Голубев городской фифе и добавил: – А вот и молодёжь подошла.

В окне мелькнули несколько старушек и дед с Федькой. Юлька лихорадочно полезла в карман за расчёской, приготовившись так грациозно выпрыгнуть из машины, чтобы все ахнули от восхищения. В поисках сверстников она обвела глазами убогую улицу с покосившимися домами и поняла, что кроме бабок и брата с дедом рядом нет ни одной живой души.

Ехидная ухмылка шофёра усилила неприятное предчувствие, стёршее с Юлькиного лица надменное выражение.

«Неужели я влипла?»

Навстречу ей плыли старушечьи лица. Морщинистые, тёмные, беззубые, раскрасневшиеся от жары, они казались враждебной силой, ненавидящей всё молодое и крепкое. Их голоса были похожи на скрип несмазанной двери, а морщинистые руки, тянущиеся к машине, вызывали в Юлькиной душе чувство протеста перед природой. Нет! Она такой не будет никогда!

Самым противным было то, что бабки беззастенчиво осматривали её с ног до головы, словно куклу в витрине магазина, да мало того что глазели, ещё и позволяли себе подтрунивать:

– Генушка, сынок, скажи, кого это ты к нам привёз? Никак невесту?

Предположение старух, что она может оказаться невестой неопрятного деревенского парня с торчащими ушами, казалось возмутительным, и внутри Юльки всё кипело.

– Хороша, ничего не скажешь! Ишь, глазами так и зыркает!

Если бы не мысль, что обратно топать по грязной дороге десять километров, Юлька без звука рванула бы обратно, и пусть Лизка Вахрушева задавится своими комментариями.

Но шум старушечьего щебета перекрыл голос деда:

– Это моя внучка Юлечка! Очень хорошая и добрая девушка.

Было заметно, что за короткое время дед сумел завоевать себе авторитет среди местных жителей, потому что бабки разом замолчали и стали смотреть приветливее, а сухая старушонка в розовом халате с зайцами сунула ей худую ладошку:

– Баба Лена.

– Юлия, – автоматически пожала руку девушка. Она неестественно выпрямила спину, ловя на себе осуждающие взгляды.

– Ишь вырядилась, – громким шёпотом сказала длиннолицая старуха, которую баба Лена называла Валькой, – постыдилась бы в приличном обществе голыми лытками сверкать. – И, переменив тон, выкрикнула: – Геннадьюшка, соколик, ты не забыл мне лекарства привезти?

– Не забыл, баба Валя.

Из кузова автолавки в руки старухи перешла картонная коробка, и Юлька отпрянула в сторону, кинувшись к деду с братом, словно утопающий к спасательному кругу.

Угрюмый в городе, дед в деревне выглядел цветущим здоровяком с румянцем во всю щёку. Старые синие шорты и дырявая майка, перепачканная на животе землёй, шли ему гораздо больше шерстяных брюк и жилетки со множеством карманов.

Дед любовно поцеловал её в щёку:

– Умница, умница, что приехала!

А Федька, улыбаясь во весь рот, выхватил из рук чемодан на колёсиках, и Юлька в первый раз за всю жизнь вдруг заметила, какие славные у её брата глаза: мягкие и глубокие, как дымчатое стекло.

– Юлька, здесь так здорово! Ты не представляешь!

Глаза брата горели восторгом, он взахлёб принялся пересказывать, как они с дедом чинят бабе Лене забор, а потом планируют подлатать заборы и остальным старушкам, как он научился работать топором и как в омуте тонул лось.

Рассказ про лося требовал подробностей, в которые Юльке не хотелось вдаваться. Федька трещал без умолку, уверенно катя чемодан по тропке, а она смотрела в спину брату и с тоской думала, что он несёт сущий вздор. Ничего хорошего в деревне быть не может. Деревня и есть деревня.

Новые босоножки, на которые деньги копились полгода, на глазах покрывались пылью, а расшитая пайетками майка выглядела смешно и нелепо, словно ёлочная игрушка на майской берёзе. А она, дура, натолкала в чемодан свои лучшие наряды! А тут небось даже Интернета нет. Жуткая мысль заставила её закусить губу и срывающимся голосом выкрикнуть Федьке вопрос:

– Федь, а интернет-клуб тут где-нибудь есть?

Брат обернулся:

– Да ты что? Тут и телевизора-то нет! Вернее, есть у сестёр Кулик, но там только три программы.

Прощайте, прощайте, френды, ожидающие фоторепортажей, новости в «Живом Журнале» и общение на форуме! Жизнь теряла смысл.

– А бабули тут добрые, – продолжал гудеть Федька, – они тебе понравятся, вот увидишь. Я не знаю только одну, ту, что живёт за забором с колючей проволокой. Там какая-то тайна.

– Тайна? – неожиданно заинтересовалась Юлька, обрадованная, что нашлось хоть какое-то развлечение.

– Ага, тайна.

– Ну, эту тайну мы раскроем! – уверенно пообещала сестра. – Надо же чем-то заниматься. Поем, обустроюсь, и расскажешь мне обо всём.

* * *

Подболотские старухи вставали рано и с самого утра начинали перекликаться друг с другом, повышая голос до уровня шума самолётного двигателя:

– Валька, а Валька, ты жива?

– Жива! Только спину разломило, мóчи нет! – неслось в ответ через несколько домов.

Вслед за перекличкой начинала звякать колодезная цепь, истошно лаять приблудная собачонка бабы Кати – почтальонши, а сама почтальонша, стуча костылями, ковыляла к бабе Лене чайку попить и обсудить последние новости.

Шумная возня старух Федьке спать не мешала: за день он так уставал, что спал без просыпу. Но тихий щелчок замка на Юлькином чемодане он услышал сразу. Федька приблизил глаз к дырке в пологе и увидел сестру. Она медленно перебирала вещи, прикидывая на себя то одно, то другое, словно собиралась на вечеринку.

– Ты куда?

Яростно перекопав ворох цветных тряпок, сестра нашла что-то золотистое и пробормотала:

– Я им покажу.

– Кому?

Ответ Юльки был короток и информативен:

– Старушенциям!

«Чего это она взбесилась?» – удивлённо подумал Федька.

Спать легли вполне мирно. Долго пили чай с сушками. Дед рассказывал, как ему хорошо в деревне, баба Лена чинно сидела, сложив руки лодочкой, и согласно кивала головой на каждое слово деда, а Юлька в свою очередь пояснила, что продвинутая молодёжь считает – в Турцию ездить немодно, и туда поедут родители, прикупив горящую путёвку.

От Юлькиных отрывистых реплик сон мгновенно улетучился, и теперь Федьке захотелось узнать, в чём причина необузданной злости.

– Ты чего, Юль?

Секрет раскрылся просто.

– Ты послушай, что они говорят!

Сестра кивнула головой на дверь, из-за которой раздавалось позвякивание чашек и разговор:

– И не говори, Лена, в наше время так девки не ходили, – как в пустой бочке гудел бас Катьки-почтальонши. – Попробовали бы мы с голым брюхом прогуляться, да в таких туфлях, что мои костыли, – мать живо хворостиной отходила бы.

– Нынешние матери не отходят, – философски ответила баба Лена, – им некогда детей воспитывать. Они то работают, то телевизор смотрят.

– Во-во, – загудела почтальонша, – распустили молодёжь. Работать не хотят, учиться не хотят, сидят на шее у родителей, один компьютер на уме.

Хотя разговор напрямую Юльки не касался, Федька понял, что она приняла слова на свой счёт и завелась не на шутку.

– Я… я… – захлебнувшись от возмущения, Юлька снова погрузила руки в чемодан и пригрозила: – Я нарочно так выряжусь, что они все ахнут!

Лихорадочно выудив ядовито-синие блестящие леггинсы, сестра в одно мгновение напялила их на себя и, повернувшись к Федьке спиной, облачилась в коротенький топик, едва прикрывающий грудь.

– Ну как?

Федька снова приблизил глаз к дырке и скривился. Юлька была похожа на диковинную русалку или, если точнее, на пёструю рыбу-попугай из рекламы океанариума. Довольная молчанием брата, Юлька зачесала волосы наверх, соорудив из них что-то наподобие гребня, вставила в уши по пять серёг и решительно шагнула в кухню.

– Ты, помнишь, Лена… – Голос бабы Кати оборвался, и в доме наступила тишина, прерываемая тиканьем ходиков.

Получилось как в цирке, когда клоун выходит на арену: сначала зрители молчат, силясь осознать происходящее, а потом разражаются аплодисментами.

Федька хотел даже выбраться из кровати, чтобы успеть ухватить самое интересное, но услышал только, как хлопнула входная дверь. В окне мелькнул Юлькин ирокез из русых волос.